III
ГОРЯЧАЯ НОВОСТЬ

В тюремной камере царили ледяная влажность и отвратительное зловоние, пропитавшее даже склизкие, сочащиеся слезами стены. Воняло от набитого отсыревшей соломой тюфяка, прикрывавшего шаткую скамью, от дыры в полу, заменявшей отхожее место, от толстых ржавых прутьев решетки.

Единственным источником света служили масляные лампы, висевшие на стенах напротив каждой камеры. Они рассылали по стенам нестройные тени и не справлялись с густой темнотой.

Мне, окруженной мраком и холодом, чудилось, будто время остановилось. Не удавалось понять, как долго я находилась в застенке, а карманные часы, дорогие, с золотой цепочкой и с циферблатом из перламутра, по тюремным правилам, забрали вместе с сумкой.

Раньше я думала, что в тюрьме очень тихо, но застенок оказался непереносимо беспокойным местом, и этот леденящий кровь шум не походил на вокзальный гвалт, рыночную разноголосицу или уличный гомон. Пространство наполняли бессильные тоскливые звуки, каждую минуту напоминавшие, что в башне гнили заживо, дохли от голода и болезней сотни несчастных. Бухал надрывный кашель чахоточников, злобно бормотали сумасшедшие, звонко капала вода, шуршали крысы. Сосед справа беспрерывно скреб стену, словно собирался проделать дыру между нашими камерами.

А когда раздались шаркающие шаги охранников, то коридор буквально взвыл. Лишенные надежды люди превратились в диких зверей, желавших разорвать на части своих мучителей.

Яркий свет резанул по глазам. Ослепленная, я прикрылась ладонью и увидела, что вместе с пузатым небритым охранником с испуганным видом мялся мой помощник, судорожно прижимавший к груди объемную сумку.

— Ян! — От радости я соскочила со скамьи.

Громыхнул замок, с чудовищным скрипом отворилась решетка. Неожиданный визитер протиснулся бочком в камеру.

— Пять минут, — вытащив из кармана паршивых брюк мои часы, заявил охранник. Он захлопнул крышку и нахально подмигнул мне, видимо, заметив возмущенный взгляд.

Мы с Яном встали очень близко и, наверное, со стороны выглядели парочкой.

— Как ты сюда попал? — зашептала я.

— Дал денег.

— А отец?

— Не пустили. Он собрал тебе кое-какие вещи. Еду отобрали на входе, а одеяло с теплыми носками оставили. — Он сунул мне объемную сумку. — Не бойся, мы скоро тебя отсюда вытащим. Шеф сказал, что подключит все свои связи.

— Можно подумать, у него много связей, — фыркнула я, практически разуверившись, что когда-нибудь увижу белый свет.

Спасти меня могла лишь сбежавшая Жулита, но вряд ли актерка рискнула бы своей жизнью ради газетчицы, неудачно напившейся хмельного магического зелья.

— Здесь ужасно, — пробормотал Ян, с брезгливым видом оглядывая крошечную камеру. — И пахнет плохо.

— Не переживай, мне не впервой сидеть в мусорных ямах, — невесело пошутила я.

— Эй, голубки! Время на исходе! — объявил охранник.

— И еще вот… — торопливо прошептал Ян, и из его рукава, как у фокусника, выскользнул тяжелый металлический предмет с шероховатой поверхностью. Острый носик уткнулся в мою подставленную ладонь.

— Это подпилок?! — выдохнула я.

— Тише! — Ян с тревогой глянул на маячившего за решеткой стража.

— Ты рехнулся? Что мне с ним делать? — Я попыталась вручить инструмент обратно помощнику. — Я же не смогу в открытую пилить решетки!

— Вы чего закопошились? — Заметив оживление в камере, для острастки охранник шарахнул дубинкой по решеткам.

Мы с Яном невольно вздрогнули, но тут же продолжили прерванный спор.

— Оставь, еще пригодится, — отбрыкивался помощник.

Видимо, чтобы пронести запрещенный инструмент в тюрьму, трусишке пришлось собрать не только волю, но и зачатки смелости, а теперь повторить подвиг он был просто не способен.

— Пригодится подкоп делать? — бранилась я.

— Для самообороны! — нашелся Ян.

В этот момент страж громко заявил:

— Голубки, время вышло.

От неожиданности мы с приятелем отшатнулись друг от друга. Мне ничего не оставалось, как спрятать подпилок за спиной и попрощаться с приятелем.

— Ты скоро отсюда выйдешь, — с уверенностью повторил он, и за ним захлопнулась решетка. Шаги отдалялись, яркий свет истаял, и мои глаза постепенно снова привыкали к темноте.

Со злостью я глянула на подпилок. Из-за глупого инструмента я так и не спросила, как отец воспринял новость о моем аресте, не прихватило ли у него сердце?

Натянув на голые ноги носки, я завернулась в знакомый клетчатый плед. Хотела вдохнуть запах перечной мяты, какой пахли абсолютно все вещи в доме, но вместо лекарственной травы ощутила едва уловимый аромат благовония Жулиты. В отличие от людей вещи знали, что она, способная одним своим появлением спасти меня, жива.

Наплевав, что тюфяк придется делить с колонией блох, я прилегла на скамью и почти задремала, но тут на этаже начался невообразимый шум — привезли еду. Через какое-то время рядом с моей камерой остановилась тележка с огромными кастрюлями. Сощурившись от света, я села и проследила, как знакомый охранник навалил в миску клейкой массы и сверху прибавил пару ломтей хлеба грубого помола.

— Кушать подано, сладенькая, — с глумливой улыбкой объявил он и сунул миску между решетками. Плошка плюхнулась на пол, расплескав толику каши, упал один ломоть хлеба. Я не сдвинулась с места. Даже мысль о том, что клейкая сероватая бурда окажется у меня во рту, вызывала тошноту.

— Поди, привыкла к ложке и ножу? — осклабился охранник.

— Вилке, — не поворачивая к нему головы, поправила я ледяным тоном.

Нам обоим было очевидно, что через пару дней голодной диеты у меня настолько сведет живот, что даже тюря для свиней покажется королевским кушаньем, что уж говорить о тюремной каше, а падение куска хлеба на пол перестанет являться достаточной причиной, чтобы отдавать его крысам.

Охранник постоял еще некоторое время перед решетками, потом ушел. Я дождалась, когда он исчезнет из поля зрения, а камеру накроет привычный сумрак, и подобрала миску. Обмакнув хлеб в варево, я попыталась что-нибудь съесть, но даже не смогла разомкнуть челюстей. Затаив дыхание, я все-таки откусила от ломтя и стала методично жевать, сосредоточившись на мысли, что даже отвратительная по вкусу еда, если она не приправлена крысиным ядом, поможет мне не скопытиться до освобождения.

Через некоторое время страж снова появился. Встал напротив решеток, озарил камеру раздражающе ярким светом.

— Говорят, что ты газетчица, — подал он голос, но я снова не повернула головы.

Внутри вспыхнуло нехорошее предчувствие. Прикусив язык, чтобы не наговорить дерзостей, я сжала кулаки и принялась считать до ста, стараясь отогнать нарождавшуюся панику.

Страж шарахнул по решетке сапожищем и ухмыльнулся:

— До встречи, сладенькая.

Я сжала спрятанный между складок пледа подпилок, и когда он вернулся в темноте, открыл решетку и вошел в камеру, была готова нападать первой.

— Соскучилась? — осклабился он и суетливо обтер рукой губы.

Внутри у меня точно скрутилась тугая пружина. Напильник скользил во влажной от страха ладони. В тусклом неровном свете масляной лампы насильник выглядел пугающим великаном, точно чудовище из моего детского кошмара, и, как во сне, одутловатое небритое лицо терялось в глубокой тени. Он стал медленно приближаться, и я невольно подвинулась на лавке.

— Ты красивая и холеная, совсем не похожа на уличных шлюх…

Я сделала глубокий вдох, стараясь удержать себя на месте. В борьбе с противником, превосходящим в росте и весе, можно было рассчитывать лишь на эффект неожиданности.

— Я никогда не пробовал таких… чистеньких.

И в этот момент я соскочила со скамьи и, не глядя, ткнула тяжелым подпилком в лицо насильника. Жаль, до глаза не дотянулась, а лишь распорола острием ему щеку, но из разреза хлынула кровь. Охранник взвыл от боли, и я размахнулась снова, но от хлесткого удара опрокинулась на ледяной пол. Окровавленный напильник отлетел в угол, перед глазами заплясали звездочки, в ушах зашумело. Издалека донесся злобный рык.

— Тварюга!

Только чудом мне удалось откатиться от огромного сапожища, с бешенством всаженного в пол…

Вдруг разъяренный толстяк громко хрюкнул и полетел головой вперед. За ним стоял высокий мужчина в черных одеждах и с лицом, закрытым маской. Глотая слезы, я отползла к решетке и свернулась комочком, прикрывая голову руками. Казалось, что происходящее в камере мне просто снилось в дурном сне.

Тяжело дыша, охранник поднялся, обтер о рукав разбитый нос и дернулся в мою сторону, но нежданный гость мгновенно перекрыл ему дорогу. Секундой позже насильник снова кувыркнулся на пол от мощного удара ногой в живот. Он закашлялся, засипел, но прийти в себя ему не дали. Голос ночного курьера звучал спокойно, даже отстраненно, отчего становилось ясно, что мой спаситель приготовился превратить толстяка в калеку.

— Где. Тебя. Учили. Манерам? — Каждое слово он приправлял мощным ударом ногой. Охранник незаметно откатился к параше. Еще один глухой пинок. Страж странно булькнул, теряя сознание, а его голова окунулась в зловонную дыру.

В этот момент коридор ожил, хотя еще минуту назад люди точно не слышали звуков борьбы. Арестанты взвыли, пространство наполнилось воем.

— Уходи! — прохрипела я, пытаясь сосредоточиться на подернутой дымкой темной фигуре посыльного. — Иначе тебя поймают…

Я не заметила, как он исчез из камеры. Кажется, закрыла глаза всего на секунду, а он уже знакомо растворился в воздухе.

Вонючую нору залил яркий свет магических ламп, пространство наполнили голоса. Прижимаясь спиной к решетке, я сидела на полу и боролась со стремительно подступавшей тьмой. Хотелось уплыть в спасительное беспамятство, но было страшно, что кто-то снова попытается причинить мне вред. Сверху донесся чей-то встревоженный мужской голос:

— Катарина, вы меня слышите? Святые, вы вся в крови!

— Это не моя кровь… — едва шевеля языком, прошептала я.

— Что?

Видимо, не придумав способа получше, чтобы вернуть жертву изнасилования в сознание, меня встряхнули за плечи, отчего в голове точно рассыпали ведро мелких острых гвоздиков. Я с трудом сфокусировала взгляд на расплывавшемся лице напротив. В бледном, как при смерти, суниме с расширенными от ужаса глазами я узнала Кастана Стомму, стоявшего передо мной на одном колене.

— Спорим, вам еще не приходилось вставать на колени перед арестантами, — брякнула я.

— О чем вы говорите? — ошеломленно выдохнул он.

Говорят, что иногда от очень сильного потрясения люди сходили с ума. Видимо, я все-таки немного свихнулась и обязательно расхохоталась бы в лицо судебного заступника, если бы не провалилась в глубокий обморок.

Я пришла в себя сразу, одним махом, открыла глаза и уставилась на тюлевый балдахин, пышными фалдами спускавшийся к огромной постели. Не понимая, где нахожусь, я осторожно села и с возрастающим недоумением огляделась.

Чужая спальня походила на шикарный номер королевского «Грант Отеля», перестроенного из здания бывшей тюрьмы несколько лет назад. Картины, висевшие на стенах, были явными оригиналами, а не копиями, ради заработка перерисованными каким-нибудь талантливым школяром из Академии изящных искусств. Пол из наборного паркета застилал толстый шерстяной ковер с оригинальным орнаментом, а мебель отличалась изяществом и дороговизной.

Тут мне в голову пришла презабавнейшая мысль, вызвавшая сдавленный смешок. Походило на то, что появление ночного посыльного в камере городской башни являлось лишь фантазией, и охранник все-таки совершил надо мной насилие. А я или свихнулась от потрясения и пребывала в изощренной галлюцинации, лишь отдаленно напоминавшей реальную жизнь, или же умерла от побоев и за принятую мученическую смерть отправилась по солнечной дороге на особенное облако, где стояли изящные козетки и зеркала с мраморными столиками.

Тут на высоких дверях повернулась ручка. Створка приоткрылась, и в спальню бочком протиснулась остроглазая нима в форме прислуги и в белом скромном чепце на голове, из-под которого выглядывала вызывающе рыжая прядь волос. В руках горничная несла отглаженное белоснежное платье. Наряд мгновенно меня убедил, что я все-таки ушла в мир иной, а теперь меня собирались произвести в ранг моей тезки, Угодницы Катарины, единственной особы женского пола среди целого сонма святых мужчин.

Увидев, что я сижу на кровати и, точно ослепленная дневным светом сова, растерянно хлопаю глазами, служанка будто вросла в пол. Некоторое время мы разглядывали друг друга. Пауза затягивалась.

— Нас со святой Катариной пронумеруют или меня заставят взять псевдоним? — неожиданно даже для себя спросила я, намекая, что во время церемонии «освящения» в общем-то готова расстаться с именем Катарина, которое получила еще в сиротском приюте.

— А? — Девица стала пунцового цвета.

Никогда бы не подумала, что даже после смерти люди были способны конфузиться.

Стараясь вернуть ясность мыслям, я растерла лицо ладонями. Длинные рукава мужской сорочки съехали до локтя и раскрыли невесомые, а потому не замеченные сразу гладкие браслеты на запястьях. Магические обручи надевали выпущенным на поруки преступникам, чтобы не дать им сбежать за пределы городских ворот.

— Я не только жива, но и привязана к дому, — задумчиво резюмировала я.

Горничная, похоже, потеряла дар речи. Стояла с платьем, перекинутым через вытянутые руки, наливалась цветом спелой клубники и хлопала испуганными глазами, явно желая сбежать от сбрендившей в тюрьме нимы.

— Раз дом реальный, то он кому-то принадлежит? — задала я, пожалуй, самый закономерный вопрос из всех возможных, но показалось, что неразговорчивую служанку удар хватит.

— Мне, — раздался из дверей мужской голос. Мгновенно натягивая до подбородка одеяло, я бросила на хозяина особняка испуганный взгляд. На пороге стоял Кастан Стомма.

Резко оглянувшись, служанка нечеловечески смутилась, пристроила платье на спинке дивана и поскорее исчезла из спальни. Когда мы остались наедине, я вымолвила, словно со стороны услышав в своем голосе вызов:

— Поделитесь, как я очутилась в доме известного судебного заступника?

— Я привез вас сюда из городской башни. — Мне хотелось возмутиться, почему он не отправил меня домой, но Кастан добавил: — Ваш отец дал согласие на то, что вы поживете здесь некоторое время.

— Вы всегда столь изощренными способами заманиваете в дом гостей? Чем вам не угодил дом моего отца?

— Я полагал, что вы несколько лет прослужили газетчицей, и вам не придется объяснять причины.

Наверняка вокруг аптекарской лавки дежурила толпа охотников за сплетнями, вооруженных гравиратами. Я сама всего несколько дней назад точно птица-падальщица кружила возле дома Жулиты, а теперь невольно примерила на себя наряд посрамленной актерки.

— Кстати, вы не моя гостья, — спокойно добавил хозяин неприступного, как городская башня, особняка. — Вы моя клиентка.

— Помощь известного заступника Кастана Стоммы мне не по карману, — спокойно заявила я.

— Я сделаю вам неплохую скидку. Приводите себя в порядок и спускайтесь в столовую, — скомандовал он холодным тоном, каким когда-то говорил с истерящей Жулитой. — Ни у вас, ни у меня совершенно нет времени на препирательства.

Хозяин дома вышел, и в том, как он подчеркнуто аккуратно закрыл дверь, сквозила досада. Очевидно, он ждал благодарности, но не учел одного — я не верила в бескорыстные душевные порывы. В жизни за все приходилось платить, и меня пугала цена сунима Стоммы.

Купальная размером превосходила мою спальню в отцовском доме. Медная ванна на изогнутых ножках, стоявшая в центре комнаты, была доверху наполнена теплой водой, и остыть ей не давал специальный магический кристалл, красным светом пульсировавший на дне. На приставном столике теснились баночки из дорогущей лавки притирок «Спящая красавица», располагавшейся в центре Гнездича.

С удовольствием погрузившись в теплую воду, я вылила на мочалку какое-то пенящееся средство, источавшее успокоительный запах березовых листьев, и принялась с остервенением тереть тело, надеясь отмыть зловоние тюремной камеры и воспоминания, оттуда вынесенные.

Однако притирки не помогли выглядеть хотя бы сносно. Зеркало категорично продемонстрировало бледную девицу с черным синяком на скуле, рассеченной бровью и запекшейся на губе болячкой — тут без магических лосьонов не обойтись. Натянув платье, босая, я направилась на поиски столовой и, лишь поблуждав по коридорам, осознала, насколько огромен особняк. Наверное, жить одному в доме с бесконечным числом комнат было тоскливо.

В столовую меня проводил лакей, из человечности не пялившийся на мое разбитое лицо. Когда я вошла внутрь, то Кастан поднялся из-за угнетающе длинного стола, в центре которого стояла огромная ваза с цветами из королевской оранжереи.

— Чудесно выглядите, — улыбнулся суним Стомма.

— Полагаете, я не видела себя в зеркало? — давая понять, что совершенно не в настроении изображать любезность, отозвалась я, но все равно позволила отодвинуть для себя стул по правую руку от хозяйского места.

— Может быть, вам что-то еще нужно? — видимо, не придумав, чем ответить на ворчание несговорчивой клиентки, уточнил щедрый хозяин.

— Мои сапоги.

У Кастана вытянулось лицо.

— Подозреваю, что вы, суним Стомма, взяли меня на поруки и боитесь, что я сбегу, а потому оставили босой. Вы сильно удивитесь, но у полов в вашем доме нет подогрева. Они ледяные, и я рискую заработать чахотку.

С идеально ровной спиной, словно между лопаток привязана доска, я грациозно опустилась на стул. Наверное, если бы в этот момент меня увидел учитель этикета из Института благородных девиц, от которого мне частенько прилетало линейкой по макушке за дурную осанку, то, вероятно, прослезился бы от умиления.

Кастам сел во главе стола, позвонил в серебряный колокольчик, и в комнате без промедления, будто подслушивал прямо под дверью, материализовался знакомый лакей. Раболепно опустив взгляд в пол, он замер на пороге.

— Принесите ниме Войнич какую-нибудь обувь, — с раздражением в голосе велел хозяин.

— И вязаные носки, — добавила я просто для того, чтобы увидеть лицо известного бабника и ценителя женской красоты, когда стану натягивать изящные атласные туфельки на носки.

Когда с обуванием было покончено, мы приступили к еде. Жуя кусочек за кусочком отбивную, я совершенно не чувствовала вкуса, словно снова насильно запихивала в себя тюремную баланду.

— Вкусно? — спросил Кастан.

— Неплохо. — Я запила мясо, просившееся обратно в тарелку, водой.

— Ногам тепло?

— Вполне.

— Почему вы злитесь?

— Почему известный судебный заступник взялся за дело второсортной газетчицы? Из-за того, что у меня честные глаза?

Он усмехнулся и изящным жестом поднес к губам бокал с вином.

— По-моему, отличная причина, чтобы помочь ниме, попавшей в беду.

— Вы в курсе, что скандал из-за романа Жулиты, которая, кстати сказать, тоже ваша клиентка…

— Была, — многозначительно поправил он, давая понять, что, как и остальные, считает, будто колонка, вызвавшая ажиотацию, насквозь лживая.

— О живых людях говорить в прошедшем времени не очень-то прилично, — копируя его насмешливый тон, заметила я и продолжила, ощущая внутри неприятную досаду: — Так вот, скандал вашей клиентки и королевского посла начался с меня. Именно я подкараулила их в гримерке.

— Я знаю.

— Все еще считаете, что у меня честные глаза?

В уютной гостиной с камином и посудной горкой, заставленной дорогим маримским хрусталем, воцарилось молчание. Мы с Кастаном пытливо рассматривали друг друга. В непроницаемом лице судебного заступника было невозможно прочитать эмоции.

— Простите меня, Катарина, — вдруг тихо произнес он. — Простите меня за то, что не смог вытащить вас из того проклятого места раньше.

Я ошеломленно моргнула, в одно мгновение растеряв злость, и поскорее отхлебнула воды, стараясь проглотить подступившую к горлу желчь.

— Нам с отцом ваши услуги точно не по карману. Значит, вас нанял шеф «Уличных хроник»?

Судебный заступник пожал плечами, подтверждая мою догадку.

— Вы понимаете, что шеф тоже сможет расплатиться только телом? Или своим, или моим.

— Я согласен на ваше тело.

Я подавилась куском брокколи и так сильно раскашлялась, что из глаз брызнули слезы.

— Вернее, мне достаточно только рук и головы.

— Надеюсь, их не придется отчленять? — подавив кашель, выдохнула я.

— Только если расчленение прибавит вам резвости в письме, — с невозмутимым видом продолжал издеваться судебный заступник и наконец пояснил: — Я работаю над книгой и ищу толкового помощника. Редактор уверял, что вы обладаете дерзким пером, хорошей скоростью письма, не страдаете безграмотностью и имеете довольно покладистый характер.

— Говоря откровенно, он сильно приврал насчет характера, — призналась я, и у Кастана удивленно изогнулись брови. — Видимо, он боялся, что вы откажетесь от помощи, а у вас репутация самого удачливого судебного заступника Гнездича, который не проиграл ни одного дела.

— Одно, — вдруг вымолвил Кастан.

— Простите?

— Я проиграл одно дело.

— И что случилось с вашим клиентом, его отправили под домашний арест?

— Повесили на мэрской площади, но с тех пор я поумнел.

— Совру, если скажу, что не рада этому факту, — пробормотала я, отхлебнув воды.

Вдруг дверь в столовую отворилась, и без стука вошел знакомый лакей.

— Суним Ка…

Не успел бедняга договорить, как его бесцеремонно подвинули в сторону. В комнату с полубезумным видом, прижимая к груди знакомую суму из выделанной кожи, ворвался Ян.

— Нима Катарина, я пришел! — вскричал мой незадачливый помощник.

— К вам посетитель, — закончил лакей, буравя затылок нежданного гостя неодобрительным взглядом.

Я украдкой покосилась на хозяина дома, уставившегося на Яна так, словно в его чистенькую, богато обставленную столовую, обогреваемую исключительно вишневыми поленьями, проник зловонный, вшивый бродяга. Если газетчик и заметил реакцию судебного заступника, то вида не показал. Без спроса уселся за стол рядом со мной, пристроил на соседний стул сумку.

— Это мой помощник, — пояснила я, обратившись к Кастану.

— Чистейшая правда! Я ее личный, ближайший помощник! Ян Гуревич! — горячо закивал газетчик и протянул Стомме руку, а когда тот вынужденно ответил на рукопожатие, как будто машинально обтер ладонь о куртку.

Все трое мы понимали, что жест нежданного гостя не был случайным, и Ян пытался задеть хозяина дома словно ревнивый отрок.

— Что ты тут делаешь? — изогнула я брови.

— Меня прислал ваш отец! Сказал, что неприлично девице оставаться в доме мужчины, если он не ее муж. — Ян выразительно скосил глаза в сторону Кастана.

По каким-то своим соображениям, мне совершенно не ясным, Яна родитель за мужчину не принимал, но допускал абсурдную мысль, что известный судебный заступник, вызывавшийся спасти меня от каторги, захотел бы покуситься на мою девичью честь и гордость.

— Впервые встречаю дуэнью столь высокого роста, — не глядя в сторону гостя, себе под нос пробормотал хозяин дома и грациозным жестом поднес ко рту бокал с вином.

— Он велел мне ночевать под вашей дверью, если вы планируете провести в этом доме еще одну ночь, — объявил Ян, ни разу не сбившись на панибратское «ты», и указал пальцем на дымящуюся супницу, стоящую на сервированном столе: — Еще я очень голодный.

— И не в меру прожорливый, — едва слышно добавил Стомма и велел слуге, по-прежнему ожидавшему распоряжений насчет странного визитера: — Принеси суниму Гуревичу тарелку и приборы.

Позже я устроилась за столом в большой библиотеке и принялась излагать на бумаге подробный рассказ обо всех злоключениях последних дней, начавшихся со спасения Жулиты на мосту самоубийц, а Ян, действительно взяв на себя роль неусыпной дуэньи, пристроился на диванчике.

Оторвавшись от работы, я глянула в его сторону. Подложив под голову вышитую подушку и трогательно поджав коленки, мой верный оруженосец сладко дремал. Во сне он выглядел настороженным, длинные черные ресницы отбрасывали острые тени, губы сжались в твердую линию, между бровей пролегла складочка. Поднявшись из-за стола, я взяла с кресла плед и накрыла умаявшегося приятеля, но едва собралась отойти, как Ян остановил меня, схватив за запястье.

— Я ненавижу каждую минуту из тех двадцати с половиной часов, что ты провела в городской башне, — произнес он, не открывая глаз.

— Я тоже, — согласилась я.

— Я видел, каким взглядом смотрел на тебя охранник. Он сделал что-нибудь скверное?

— Разбитое лицо считается? — Отчего-то я не испытывала никакого смущения, обсуждая столь болезненную тему с Яном. Мы как будто являлись лучшими подружками.

— Судебный заступник успел остановить его? — предположил приятель.

— Нет, кое-кто другой…

Неожиданно при воспоминании о скрытой темнотой фигуре ночного посыльного у меня свело живот.

— Кто? — Ян резко открыл глаза и пронзил меня незнакомо ледяным взглядом, будто просто не успел замаскировать холод толикой теплой растерянности.

— Просто один человек. — Я осторожно освободилась от его руки. — Мне нужно закончить рассказ для Кастана.

— Тот, кто тебя спас, он тебе нравится? — тихо спросил Ян мне в спину.

В библиотеке стало очень тихо, только гудел магический кристалл в лампе, озарявшей письменный стол.

— Я даже не знаю, кто он такой, — наконец ответила я и решительно взялась за перо, стараясь не замечать, как протестующе сжалось сердце.

Незаметно весна налилась силой и расцвела первыми былинками, а дни стали длиннее. Снежная пелена облаков растаяла, небо над Гнездичем просветлело, насытилось сочной лазурью, изукрашенной пенистыми островками. Погода стояла удивительная, оглушительно светило солнце, оживлявшее сады и улицы от зимней летаргии. Однако наглухо задернутые занавески в карете Кастана Стоммы не позволяли любоваться незрелым прозрачно-лимонным солнцем, зато превосходно скрывали от любопытных объективов гравиратов в руках многочисленных охотников за сплетнями.

Экипаж застрял в заторе у здания суда. Немного отодвинув оконную заслонку, я наблюдала за своими бывшими собратьями по цеху, отчаявшимися получить мои изображения и делавшими оттиски кареты. Мне впервые приходилось выступать «по другую сторону стены», играть роль добычи в охоте за скандальной колонкой. Невольно я потерла ладонь, без герба газетного предела ставшую непривычно голой.

— Как только докажем, что Чеслав Конопка — убийца, вам вернут место в «Уличных хрониках», — произнес наблюдавший за мной Кастан. — Постарайтесь не думать об этом слишком много. Я уверяю вас, у нас все получится.

Жаль, что оптимизм не походил на простуду и им было сложно заразиться. Я не стала соглашаться даже из вежливости — не желала питать напрасных надежд. Мы оба знали, что без сбежавшей Анны Кобыльской, живой и здоровой, меня ждали рудники, откуда арестанты уходили по одной дороге — солнечной, на пустые облака. Ведь оскорбление вельможи Его Величества по закону приравнивалось к оскорблению самого короля.

Нелепая ситуация вызывала во мне и смех, и горечь. Мне столько раз приходилось лгать в колонках, переворачивая даже самые невинные поступки других, что теперь люди, следуя «эффекту завравшегося мальчика», отказывались верить правде. Я превратилась в того глупого мальчишку из сказки. Он тоже врал людям, выдумывая, будто на него напал волк, а когда зверь действительно появился в деревне, ему уже не поверили.

— Кастан, отвезите меня домой, — попросила я.

— Вокруг вашего дома сейчас пасется толпа газетчиков. Они не дадут вам жизни.

— Поверьте, это ненадолго. Скоро в городе случится другой скандал, и обо мне забудут.

Когда мы остановились у ворот аптекарской лавки, по традиции всегда открытых для людей, то толпа газетчиков, обосновавшаяся в Кривом переулке, закопошилась, точно колония муравьев, но облепить экипаж, как это случилось у здания суда, не посмела.

Не успел кучер натянуть поводья, а пара гнедых, недовольно фыркая, остановиться, как двери лавки отворились, и на крыльцо выкатилась хмурая плечистая троица пугающего вида. Газетчики моментально отхлынули в глубь улицы, а кое-кто принялся чехлить гравираты, очевидно, побоявшись остаться с разбитыми объективами. Да и не только с ними.

Кастан оказался достойным своей славы непробиваемой ледяной глыбы, на его непроницаемом лице при виде бандюг не дрогнул ни единый мускул. Однако судебный заступник постучал по стенке кареты, заставляя кучера открыть заслонку для разговоров.

— Мы возвращаемся на холм, — заявил он.

— Только суним Стомма возвращается, я выхожу, — поправила я и быстро пояснила судебному заступнику: — Они друзья моего отца.

Видимо, Кастан не желал оказаться случайно сгравированным в компании отпетых разбойников, на кого уже было некуда ставить клейма, выходить из кареты не пожелал и попрощался со мной исключительно сухо. Только велел:

— Постарайтесь пока оставаться дома. Я приеду с хорошими новостями через пару дней.

Накануне вечером он упоминал, что отправил на поиски сбежавшей актерки двух детективов, но в успех авантюры мне верилось с трудом.

Когда кучер помог мне выбраться из кареты, один из здоровяков помахал огромной ручищей:

— Маленькая нима, ты хорошеешь день ото дня!

— А ты стал занимать больше места, Лысый Джо! — хохотнула я.

На самом деле Джо являлся счастливым обладателем буйной копны кудрей, делавшей его похожим на вызревший одуванчик, и никто не помнил, с чего к нему прицепилась кличка Лысый. Когда-то втайне от папы, но под чутким руководством дядюшки Кри Лысый Джо показывал мне, как взламывать замки шпилькой для волос.

Умение весьма пригодилось в Институте благородных девиц, когда меня каждую неделю запирали в чулане в назидание за дерзость.

В лавке царила непривычная пустота, хотя обычно в послеобеденные часы в торговой зале обязательно кто-нибудь толкался. На стене висел выдранный кусок из газетного листа с той самой злосчастной колонкой. При выходе на высоком круглом столике лежала пачка листовок-«молний» с большой гравюрой Жулиты. Так папа протестовал против несправедливого обвинения и говорил всему миру, что я не соврала.

Когда мы обнялись, я пробормотала отцу на ухо:

— Как ты разрешил дядюшке Кри притащить в лавку приятелей?

— Они сказали, что хотят тебя защищать, но распугали всех посетителей. Ты же знаешь, что болезни делают людей нервными.

Тут к нам подскочил сам Кри с куском затвердевшего бобового сыра, рассыпавшегося в руках белыми комочками.

— Давай, маленькая нима. — Он сунул мне угощение, имевшее весьма специфический вкус и запах, прямо под нос.

— Ой, ну, брось, Кри, — сморщилась я. — Никогда не понимала этой традиции.

— Давай-давай. Ты прошла посвящение.

Он заставил меня откусить толику пресного пахучего кушанья. С кислой миной я принялась пережевывать кусочек, напоминавший мне о тоскливых и страшных часах, проведенных в зловонной камере.

Вообще-то бобовый сыр часто использовали в готовке вместо мяса, но из-за того, что им кормили в тюрьмах арестантов, в народе его прозвали «сыром каторжников». Если человек возвращался из заключения, то родные всегда встречали его куском такого кушанья. Считалось, что, отведав его на воле, человек больше не попадал в застенок, что, безусловно, противоречило здравому смыслу.

Распугав абсолютно всех покупателей, приятели дядюшки Кри устроили из торговой залы игральный салон, а сам старый разбойник незаметно улизнул из лавки. Бандиты шумно резались в «двадцать одно», от их звучных голосов содрогался маленький особнячок.

Раздраженный беспрерывной руганью, отец делал вид, что изучает аптекарский альманах о прессовании морских водорослей в пилюли, а я варила густую похлебку из принесенного Кри бобового сыра. Вдруг разгульные охранники примолкли, по деревянному полу заскребли ножки стульев и снизу раздался испуганный возглас:

— Помогите!

Узнав голос Яна, мы с отцом удивленно переглянулись.

— Ката!! — В том, как бывший помощник позвал меня по имени, просквозил неподдельный ужас.

Пока лихие стражи не довели беднягу до приступа рвоты или глубокого обморока, я поскорее спустилась в аптечную лавку. С видом затравленного кролика Ян прислонялся спиной к входной двери и закрывался руками, видимо, предчувствуя оплеухи. Для устрашения Лысый Джо закатал рукава, демонстрируя вытатуированную русалку на волосатой руке, и вопросил грозным голосом с характерной хрипотцой:

— Ты газетчик?

— Я? — переспросил Ян, не понимая, какого от него ответа ждут, чтобы не оказаться побитым. — Да?

— Газетчик?! — взревел здоровяк.

— Нет? — пролепетал бедняга.

— Так да или нет?!

— А как лучше ответить?

— Лучше свалить отсюда, — цыкнул приятель Лысого Джо, сделав вид, будто собирается дать Яну затрещину, и тот вжал голову в плечи, как будто становясь ниже ростом.

— И что тут происходит? — скрестив руки на груди, вымолвила я.

Выказывая редкую сплоченность, с видом нашкодивших гимназистов, пойманных на травле неказистого одноклассника, бандюги повернулись ко мне.

— Катарина, они меня убивают! — Не теряя времени, Ян сорвался с места и спрятался за моей спиной. Учитывая, что я едва доставала ему до подбородка, то со стороны наверняка выглядела маленькой отчаянной болонкой, защищавшей от стаи одичалых псов трусливого волкодава.

— Маленькая нима, не серчай. У него гравират в сумке лежал, — замямлил Лысый Джо, видимо, понимая, что прямо сейчас из лавки его выдворят, а ему отчаянно не хотелось сворачивать партию, ведь, если судить по доносившимся снизу выкрикам взбешенных игроков, здоровяку шла хорошая карта и он выиграл тридцать медяков.

— Они отобрали твой гравират! — моментально наябедничал Ян, указав пальцем на притихшую охрану.

— Где гравират? — тоном преподавательницы из Института благородных девиц вопросила я.

Опустив голову, один из здоровяков протянул мне магическое устройство.

— Только это… — промямлил он и поднял ногу, под его каблуком пряталась размолотая крошка, оставшаяся от слюдяной пластины.

— Новенькая совсем была! — подливал масла в огонь Ян, мстя за пережитый ужас перед избиением.

— А теперь, голубушки мои, пока вы не угробили единственного Каткиного ухажера, выметайтесь-ка отсюда! — потер руки спустившийся со второго этажа отец.

Он пытался выглядеть рассерженным, но радость в голосе выдавала, как страстно он мечтал избавиться от охраны, распугавшей клиентов. Не ошибусь, если заявлю, что он не желал делить собственноручно прикормленных хворых с генеральской вдовой, державшей аптекарский двор в параллельном переулке.

— Бо, мы же как лучше хотели… — принялся оправдываться Лысый Джо.

— Знаю, знаю. — Отец мягко похлопал здоровяка по плечу, незаметно подталкивая к выходу. — Будешь выходить, переверните табличку, что лавка уже закрылась.

Пока отец приводил в порядок лавку, костеря на разные имена сбежавшего еще днем Кри, я накрывала на стол. Ян внимательно следил за тем, как я расставляю плошки с закусками, пристраиваю на подставку кастрюлю с бобовой похлебкой.

— У меня дома травят крыс, — вдруг заявил он.

Невольно я покосилась на объемную сумку, едва не конфискованную шайкой охранников. Забитая вещами пузатая торба лежала на диване.

— Большие крысы?

— Вот такенные! — Ребром ладони он рубанул по сгибу локтя, намекая, что твари выросли в полруки. — Страшно жутко.

— И ты пришел ко мне? — с иронией в голосе уточнила я, догадываясь, в какую сторону клонит приятель. — Почему не к Онри?

— Онри нет в Гнездиче.

— На постоялый двор?

— Вдруг меня там ограбят? Не слышала историю про купца из столицы? Ему за три золотых, зашитых в пояс кальсон, перерезали горло от уха до уха. — Он живописно провел пальцем по горлу.

Помолчав, я резюмировала:

— То есть ты снова хочешь остаться ночевать у меня?

— Я даже одеяло принес и пижаму! — воспрянул духом Ян.

— Переночуешь в гостевой комнате, — распорядился отец, слышавший наш разговор, и принялся мыть руки щелоком. — Только дверь запри, а то вдруг Катка снова лунатить начнет.

— То есть за мою честь ты не беспокоишься? — хмыкнула я, подавая родителю полотенце.

— Мы же говорим о Янке, — удивился папа, окончательно убеждая меня в мысли, что воспринимал крепкого широкоплечего парня не иначе как хрупкой девицей, страдающей тонкой душевной организацией.

— Меня зовут не Яна, а Ян, — попытался осторожно поправить бедняга.

— Знаю, — пожал плечами отец и присел к столу.

По традиции горячее варево по тарелкам разливал хозяин дома. Большим половником отец наполнил глубокую миску Яна. С нервозностью гость принял тарелку и поставил на стол. Мы уже принялись за еду, а он сидел точно замороженный, спрятав руки под стол.

— Почему не ешь? — проворчал отец, уважавший обильные угощения. — Не ешь горячее?

— Нет… — Страшно смущаясь, Ян схватился за ложку. — Просто… закусок очень много.

— Кстати, похлебку готовила Ката, — для чего-то признался отец, искоса глянув на парня. — Она у нас умеет готовить всего три блюда: похлебку, жареные кровяные колбаски и острое рагу.

— Неправда! Я умею готовить больше трех блюд, — возмутилась я и, загибая пальцы, принялась считать: — Похлебку из бобовой пасты — раз, жареные кровяные колбаски — два, острое рагу — три. Похлебку из бобовой…

— Приятного аппетита, — одарив меня выразительным взглядом, вымолвил отец и принялся причмокивать горячее варево.

— Приятного… — едва слышно пробормотал Ян и со странным видом, словно давным-давно отвык кушать в чьей-то компании, с трудом проглотил ложку похлебки. Казалось, у него в горле стоял комок.

— Совсем невкусно? — расстроилась я.

— Очень вкусно, — соврал он.

Улицей завладела ночь, и мы стали собираться ко сну. Когда я вошла в свою спальню и пристроила на ночном столике магическую лампу, то увидела, как в приглушенном свете на подушке что-то блеснуло. В пуховой купели лежали конфискованные тюремной охраной карманные часы. Невольно я улыбнулась и осторожно взяла заветную вещь в руки. Любовно погладила крышку, проверила, ходят ли стрелочки. Прижала к уху и послушала знакомое успокоительное тиканье. Кажется, мне стало легче дышать.

Забрать подарок отца у тюремного охранника был способен только очень ловкий вор. Не оставалось сомнений, что им являлся ночной посыльный. Мое сердце трепетало.

— Ката, глянь, — подозвал меня отец к окну. Пересыпав из бумажного кулька сушеные цветы ромашки в ящик аптекарского шкафа, я обтерла руки о полотенце и подошла. Оказалось, что Кривой переулок, еще поутру осажденный охотниками за сплетнями, опустел. — Что это значит? — покосился на меня родитель.

— Это значит, что я уже не самая главная новость города, — заключила я, получив подтверждение, что мой прогноз оправдался, и предположила: — Наверное, умер какой-нибудь вельможа.

Тут приоткрылась входная дверь. В тишине переливчато зазвенели колокольчики, по дощатому полу, раскрашенному солнечной мозаикой, потянуло сквозняком.

— Добро пожаловать! — позвала я, но посетитель так и не появился, как будто боялся войти в лавку.

Недоуменно переглянувшись с отцом, я вышла на крыльцо. На широких перилах лежала записка, от ветра прижатая камнем, а со двора, мелькая пятками, улепетывал соседский мальчишка, выступивший в роли почтальона.

Совершенно сбитая с толку, я развернула послание и прочла неровные печатные буквы, словно написанные левой рукой:

«ИДИ В МОЛЕЛЬНЮ»

Сердце пропустило удар. Я догадывалась, кто прислал мне послание.

Надо было вернуться домой, снять рабочий фартук, сменить домашнее платье и туфли на что-то приличное, но отчего-то я, словно сомнамбула, спустилась с крыльца и вышла со двора. Сначала мои шаги были неторопливые, потом ускорились, и когда Кривой переулок закончился, а впереди замаячила серая башня молельни с длинным шпилем, увенчанным святой спиралью, я уже бежала.

Ворвавшись в открытые двери наполненного тишиной и сквозняками святилища, я в нерешительности остановилась. В центре сферического зала сверху вниз на прихожан смотрели стоящие вкруг величественные статуи Святых Угодников. Под ногами изваяний лежали молельные коврики, а в углублениях, наполненных песком, клубились ароматические палочки, распространявшие в холодном воздухе сладковато-острый запах специй.

Не понимая, что именно должна искать в храме, я обошла изваяния святых. Гулкое пространство подхватывало звук нерешительных шагов и возвращало таинственным эхом. Вдруг хрупкую тишину нарушил зычный скрип открывшейся двери. Поддаваясь порыву, я резко развернулась и увидела, что кто-то открыл проход на лестницу, ведущую в звонницу, куда простых прихожан, как правило, не пускали. Воровато оглядевшись по сторонам — не нарвусь ли на грозного молельника, — я проникла на деревянную узкую лестницу со ступеньками, опасно прогибавшимися под ногами.

Открытую всем ветрам звонницу заливало оглушительно яркое солнце, но ледяные порывы ветра пробирали до костей. Внизу расстилалась паутина кривых хаотичных улочек, щерился частокол острых черепичных крыш с каминными трубами. Вдалеке виднелись Западные ворота — величественная арка, открывавшая въезд в соседний район Гнездича.

Бумажный сверток, запечатанный сургучом, был оставлен на широком каменном парапете. Внутри пряталась шкатулка с векселями на имя некоего сунима, выписанными Чеславом Конопкой и скрепленными его именной печатью. Дальше лежали черно-белые гравюры девиц с мертвыми, как у рыб, глазами.

Перебирая женские портреты с датой и непонятной аббревиатурой на изнанке, я наткнулась на гравюру миловидного юноши и вдруг узнала в нем хориста, спрыгнувшего с Горбатого моста пару лет назад. По поручению шефа я писала о нем колонку, а потому запомнила выразительное лицо с капризным пухлым ртом. Певец обладал чистейшим сопрано и идеальным слухом, ему пророчили большое будущее, а он вдруг наложил на себя руки.

Рванул сильный порыв ветра, в звоннице жалобно загудели колокола, и я словно очнулась от наваждения. Закрыла крышку ящика и огляделась по сторонам.

— Послушай, — позвала я ночного посыльного, — ты еще не ушел? Ты должен был остаться, чтобы проверить, забрала я шкатулку или нет.

В ответ закономерно донеслось молчание, но что-то подсказывало, мой защитник находился тут же. Незаметно, но внимательно наблюдал, как и много раз до того.

— Мы можем поговорить? Смотри, я завяжу глаза.

Дрожа от холода и волнения, ледяными руками я сняла рабочий фартук и, сложив, завязала себе глаза. Мир скрылся под толстым слоем парусины, и я совершенно потеряла ориентацию.

— Я ничего не вижу, честно.

Последовала долгая пауза. Я уже решила развязать глаза, как услышала мягкий баритон:

— Что ты хотела узнать?

В первый миг при звуке его голоса я даже вздрогнула. Шальное сердце забилось, как взбесившееся. Интересно, возможно ли влюбиться в опасного незнакомца, ни разу в жизни не видя его лица, а просто слыша такой вот невообразимо шелковый голос?

— Это ведь принадлежит Чеславу Конопке? — Я подняла шкатулку. — Я права?

Молчание.

— Тогда в тюрьме, ведь это был ты? Ты мне помог? И в подворотне, когда на меня напала стража посла, ты меня защитил?

Ни звука в ответ.

— Тогда на рынке ты взял у меня кровь. Ведь это для того, чтобы узнать, являюсь ли кому-то кровным родственником. Мне говорили, что по крови маги умеют определять родство. Так ведь?

Мне казалось, что я говорю сама с собой.

— Почему? — Я замялась, а потом выпалила: — Я не понимаю, почему ты меня оберегаешь? Мы родственники? Может быть, ты мой старший брат или даже настоящий отец?

Примолкнув, я подняла руку и неожиданно для себя дотронулась до куртки собеседника. Оказалось, он стоял от меня в жалком шаге. В смятении я отступила, но любопытство победило. Кончики пальцев прикоснулись к жесткому холодному материалу. Ночной посыльный чуть отстранился, но все-таки позволил моей осмелевшей ладони осторожно скользнуть по его груди. Неожиданно крепкая мужская рука сжала мои замерзшие от ветра пальчики. Он, верно, склонился, и теплое дыхание защекотало ухо.

— Никому не доверяй, маленькая нима. — Ночной посыльный давал понять, что знал обо мне очень много, даже ласковое домашнее прозвище. — Никому, даже тем, кто тебе помогает.

— Почему?

— Ты можешь не знать, что стоит за поступками других людей.

Он предупреждал меня, советовал, а я ни о чем не могла думать, только о вызывавшем мурашки голосе и о горячей большой руке, пожатие которой невероятным образом вселяло ощущение абсолютной безопасности. Кем он был, этот невозможный человек?

— И тебе я не могу доверять? — Вопрос прозвучал настолько наивно, что в ответ раздалось тихое хмыканье. Ловкий вор, раз за разом спасавший мне жизнь, ничего не сказал и между тем сказал невероятно много.

Секундой позже он отпустил мою согретую в большой ладони руку и ушел. Я осталась в звоннице одна и, развязав фартук, сморщилась от слепящего солнца.

Меня охватило странное ощущение, что разговор произошел в другой реальности.

Гнездич окончательно пробудился и отогрелся в солнечных ваннах. За короткие дни городские сады покрылись несмелым зеленоватым пушком, пробились между размытыми камнями брусчатки любопытные стоики-травинки. Утренняя тишина наполнилась веселым птичьим гомоном. Подошло время весеннего праздника, и крикливые мальчишки разнесли по городу весть о том, что в шестой день седмицы мэр объявил народные гулянья с бесплатным элем и театральным представлением на эшафоте главной площади.

Ян прислал поутру записку о том, чтобы я ждала его на омнибусной станции. В указанное время рядом с пешеходной мостовой остановилась двуколка, запряженная черной кобылкой. Народ с любопытством разглядывал дорогущий экипаж с симпатичным парнем, державшим поводья.

— Запрыгиваешь? — позвал меня Ян.

Я вскочила на подножку, уселась рядом с приятелем и цокнула языком:

— Шеф разорился на двуколку?

— Это мой экипаж.

Лошадка тронулась с места, но перед ней выскочила маленькая старушка с корзинкой, и Ян дернул поводья. Схватившись за край скользкого сиденья, я проворчала:

— Теперь я понимаю, почему ты предпочитаешь ездить на омнибусах.

— Ты такая трусиха, — блеснул широкой улыбкой Ян, и двуколка влилась в плотный поток экипажей, запрудивших городские улицы.

— Шеф передал тебе письмо? — уточнила я, пристроив на колени сумку со шкатулкой. Приятель вытащил из кармана сложенный вчетверо листик с разрешением на работу в газетном хранилище.

— Он сказал, что хотел бы тебе помочь чем-то большим, — пока я изучала бумагу, рассказал Ян, — но пару дней назад в едальню его жены завалились молодчики королевского посла, поломали всю мебель и разбили посуду.

Невольно мне представилась полнотелая хозяйка «Жирной утки», рыдавшая над опустевшими глиняными чанами с элем, и на душе заскребли кошки. Приподнятое настроение моментально испортилось.

— Он мне достаточно помог, когда договаривался с Кастаном Стоммой, — отозвалась я, пряча грамоту в сумку.

— Ты считаешь, что того парня нанял шеф «Уличных хроник»? — В голосе Яна прозвучало неподдельное удивление.

— А кто еще тогда?

На некоторое время мы замолчали. Не оправдав моих безрадостных прогнозов, Ян довольно сноровисто вел двуколку, направлял чуткую лошадку без суеты и лишнего дерганья, и экипаж ехал мягко, без рывков.

Мы въехали во внутренний двор хранилища, находившегося в подвале замшелого особнячка, где на верхних этажах ютились дешевые конторы неудачливых судебных заступников и бухгалтерских клерков.

Смотритель хранилища, сгорбленный очкарик с черными нарукавниками, был давним приятелем шефа «Уличных хроник». Увидев письмо, он смерил нас долгим взглядом и махнул рукой, предлагая следовать за ним.

Архив представлял собой бесконечные ряды деревянных стеллажей, заставленных пыльными ящиками. Затхлый воздух пах тяжелой влажностью, на полках лежал слой многолетней пыли. Обычно колонки от газетных листов, принадлежавших короне, хранили четверть века, а потом сжигали. Глядя на запустение и завалы макулатуры, я была почти уверена, что именно в этом архиве никто и никогда не тронул ни единой бумажки, не сдвинул ни одной коробки. Да и смотритель напоминал свое хранилище, похожее на крысиную нору с узкими запутанными ходами, такой же неряшливый и одичалый.

— Здесь сводки за последние пять лет. — Очкарик указал на бесконечный стеллаж, а потом ткнул пальцем в стол с исцарапанной столешницей: — Удачно поработать.

— Спасибо, — растерянно отозвалась я.

Он оставил нам масляную лампу и, забрав яркий магический светильник, развернулся, но вдруг помедлил:

— Только смотрите здесь, без глупостей! — Очки строго блеснули от света. — Знаю я вас, молодых.

Мы с Яном выразительно переглянулись. На лице приятеля, видимо, как и на моем, отражался удивленный вопрос, чем еще можно заниматься в пыльном, ледяном помещении, кроме как перебиранием старых бумаг?

В полутьме, способной убить любое зрение, мы проследили, как между ящиками мелькает яркий огонек. Смолкли шаркающие шаги.

Изобразив энтузиазм, которого совершенно не испытывала, я потерла озябшие руки:

— Начнем?

— Начнем, — согласно кивнул Ян, а потом переспросил: — Только что нам искать-то надо?

Невольно у меня вырвался смешок.

Приятель внимательно изучил гравюры женщин, проверил даты на задниках.

— Горбатый мост называют мостом самоубийств, — начала я. — Первая девушка оттуда спрыгнула пять лет назад.

Я нашла в стопке портрет пятилетней давности и продемонстрировала Яну надпись на изнанке:

— Видишь?

Тот задумчиво кивнул.

— Два года назад в Висле утопился солист хора. — Я ткнула в гравюру с изображением единственного мальчишки. — Он мне запомнился, потому что в день его смерти меня впервые загребли в стражий предел. Я пробралась в лечебницу, чтобы сделать оттиски тела прямо на столе, а меня скрутила охрана…

— Эта шкатулка принадлежит Чеславу Конопке, и ты думаешь, что он избавлялся от любовников, доводя их до самоубийства? — перебил меня Ян.

— Не доводя, — покачала я головой. — Он применял к ним колдовство и заставлял прыгать с моста. Жулита не соображала, что делала, когда пыталась наложить на себя руки.

— Изящный способ.

— Не то слово.

В молчании мы открывали ящики и просматривали старые колонки. Если бы кто-нибудь додумался разложить материалы по датам, то поиск бы не затянулся на долгие часы.

В масляной лампе трепетал тусклый огонек, и по столу танцевали неровные тени. Ян растер ладонями усталые глаза и вперил в меня задумчивый взор.

— Что? — Я оторвалась от перебирания очередной стопки.

— Эту шкатулку тебе дал тот человек?

— Да.

— Почему ты доверяешь ему? Ты же не знаешь, кто он. Он может оказаться плохим парнем.

— Куда уж хуже охранника в городской башне, — пошутила я, но Ян не засмеялся, смотрел пронизывающе и даже ревниво. — Если бы он хотел причинить мне вред, то просто не стал бы меня защищать. Как я могу не доверять человеку, который спас мне жизнь?

На некоторое время мы вернулись к изучению ветхих бумаг, а потом я не выдержала и призналась:

— Каждый раз, когда я просто думаю о нем, у меня сжимается сердце. Не знаешь, это и есть любовь?

Неожиданно Ян раскашлялся, словно подавился моим признанием.

— Ты в порядке? — всполошилась я.

Тот замахал руками, умоляя его не трогать, а сам вскочил из-за стола и схватил очередной ящик. Неожиданно крышка кувыркнулась на пол, и под ноги полноводным потоком хлынул ворох пыльных исписанных листов. Выругавшись, Ян в сердцах отшвырнул ящик.

— Я тебе помогу собрать, — предложила я.

Присев на корточки, мы вместе принялись собирать рассыпанные бумаги.

— Глянь-ка, — вдруг произнес он, изучая какую-то колонку с подшитой ниткой в уголок черно-белой гравюрой с изображением девичьего лица. — Она?

С портрета на меня смотрела девушка из шкатулки Чеслава Конопки, и неизвестный автор колонки утверждал, что она покончила жизнь самоубийством как раз в день, указанный на заднике портрета.

Получив подтверждение, что Жулита оказалась не первой жертвой, я резко выдохнула и пробормотала:

— Почему у меня такое странное чувство из-за того, что я оказалась права?

Вдруг в глухой тишине хранилища зазвучали чужие голоса. Насторожившись, мы с Яном прислушались к разговору, но слов разобрать не сумели. Приятель прижал палец к губам, прося меня помалкивать, и кивнул в сторону стола, где стояла шкатулка.

Подчиняясь безмолвному приказу, я вскочила на ноги, не с первого раза трясущимися руками запихнула в сумку вещи. Напоследок Ян дунул на масляную лампу, и хранилище погрузилось в беспросветную тьму. Укрываясь от нежданных гостей, мы нырнули в соседний проход между стеллажами.

За пыльными ящиками засверкал огонек. Рявкнул грубый бас:

— Закрой рот!

Они прошли в нескольких шагах от нас, притаившихся за полками. Смотритель, следовавший первым, незаметно повернул голову, словно угадывая, где мы укрылись. Однако едва уловимый жест заметили, и закрывавший шествие здоровяк остановился напротив нас. Он прислушался, и его губы дернулись в злой усмешке. Показалось, что прямо сейчас наемник прыгнет за стеллаж и раскроет нас, но он догнал своих подельников. Невольно я перевела дыхание.

Укрытые темнотой, мы неслышно проникли в самую глубь зала. Я дышала через раз, прижимала к груди сумку и вслушивалась в странную, бездонную тишину.

— Все в порядке, — едва слышно пробормотал Ян. — Они сейчас уйдут.

Вдруг в воздухе потянуло едва заметным запахом дыма.

— Они подожгли хранилище! — в ужасе округлила я глаза.

Приятель отреагировал мгновенно, схватил меня за руку и потащил между стеллажами.

— А как же смотритель? — Я попыталась остановить парня. — Мы должны его вытащить!

Мы бросились туда, где оставили разоренные полки и стол, но в рабочем закутке бушевало пламя. Подобно голодному злобному зверю, огонь сжирал бумаги, подтачивал стеллажи. Воздух плавился от жара.

Под моим сапогом что-то хрустнуло. Подняв ногу, в странном отупении я увидела, что раздавила каблуком очки в тонкой оправе, принадлежавшие смотрителю. А он лежал лицом в пол, в луже крови, подобно черному зеркалу отражавшему языки смертельного пламени. Хозяин хранилища был мертвее мертвого.

— Уходим! — Возглас Яна заставил меня прийти в чувство.

Я бросилась следом за ним. От дыма слезились глаза и першило горло. Ноги обо что-то зацепились. В лодыжке нехорошо хрустнуло, и я растянулась на полу.

— Ката, вставай. — Приятель помог мне подняться. — Ты можешь идти?

Хотя ногу охватывало жгучей болью, я сжала зубы и подтолкнула парня в сторону выхода. Задыхаясь, мы выскочили в конторское помещение, где все еще горела магическая лампа и уже ощущался запах едкого дыма.

Дверь оказалась наглухо закрытой. Ян разбежался, ударил плечом, стараясь выбить преграду. Хрустнул косяк, но проход остался замурованным. Походило на то, что с улицы дверь чем-то подперли. Видимо, нас, свидетелей преступления, все-таки засекли между стеллажами с ящиками и решили избавиться, просто заперев в огненной ловушке.

Без колебаний я схватилась за стул и швырнула его в окно. Со звоном посыпались стекла, задрожала решетка. Ян вскочил на стол и, натянув рукав, чтобы не пораниться, сбил острые стеклянные клыки, торчавшие из рамы. Он добрался до решетки, но та казалась приделанной намертво.

Дым наполнял крошечное пространство конторки. Два стола, металлический шкаф, три вытертых стула. В голову пришла истеричная мысль, что из нас всех целеньким останется только несгораемый шкаф…

В этот момент раздался грохот. Решетка поддалась.

— Ката, скорее! — Ян протянул мне руку.

Превозмогая боль в растянутой лодыжке, я с трудом забралась на стол и сиганула следом за приятелем из окна. Неловко приземлившись на больную ногу, я не удержала равновесия и кувыркнулась на землю.

Меня сотрясал кашель. Когда приступ закончился, я перевернулась на спину и, уставившись в черное звездное небо, вдруг осознала, что давно наступала ночь.

Ночь была ледяная. Огромная голубая луна рассыпала по земле прозрачно-серебряный свет и ярким сиянием тушила мелкие звезды. Стоя на мраморных ступенях величественного особняка Кастана Стоммы, я чувствовала себя побитой, воняющей гарью подзаборной дворняжкой. Мы с Яном уже несколько раз звонили в медный колокольчик, пытаясь расшевелить сонных жителей дома, но никто не торопился открывать.

Наконец защелкал замок. Дверь распахнулась, перед нами возник знакомый лакей в глаженой ливрее, но с помятым ото сна лицом. При виде нас с приятелем он не смог сдержать гримасы омерзения. Видимо, слуга специально принарядился, чтобы честь по чести послать незваных гостей восвояси.

— Даже не вздумай закрыть передо мной дверь! — разозлилась я и без приглашения ворвалась в гулкий холл с потрясающе красивой хрустальной люстрой, наверное, на сотню магических кристаллов.

— Катарина? — раздался сверху голос разбуженного и явно удивленного слишком поздним визитом хозяина дома. — Почему вы здесь в такой час?

Я подняла голову. Стоя на верхней площадке лестницы, Кастан Стомма поспешно подвязывал пояс шелкового халата.

— Спрячьте нас, — заявила я и проследила, как судебный заступник шустро спустился по лестнице.

Полы халата разошлись, открывая пижамные штаны, ровные, без единой морщинки, точно аристократы спали болванчиками, выпрямив руки и ноги. Вдруг захотелось, чтобы у Кастана, как у любого обычного, неловкого и не слишком удачливого человека, слетела домашняя туфля с замятым задником. Проскакала бы по ступенькам, а суним Стомма на одной ноге попрыгал следом, ведь наступать на ледяной пол голой ступней было жуть как неприятно. Однако конфуза не случилось. Видимо, у педанта не имелось привычки сминать задники на домашних туфлях.

— Что с вами случилось, Катарина? — Не скрывая изумления, Кастан таращился на меня, как на огородное пугало. Справедливости ради надо заметить, что я действительно выглядела не лучше поклеванного воронами чучела и после пожара пахла соответственно.

— Люди Чеслава Конопки подожгли газетное хранилище вместе с нами.

— С нами? — Стомма смотрел на меня как на безумную.

— Со мной и Яном. Они знали, что мы спрятались за стеллажами, и подожгли помещение. Кастан, ваш дом — единственное безопасное в этом городе место, они сюда точно не сунутся. Понимаете? Эти ужасные люди убили смотрителя архива…

Судя по жалобному выражению на лице судебного заступника, стало ясно, что мой нестройный рассказ звучит абсолютной ересью. Я бессильно замолкла и оглянулась, надеясь, что Ян подтвердит мои слова, но дверь была надежно закрыта, а помощник испарился.

— Где мой друг?

— Какой друг? — удивился лакей, испуганно глянув на хозяина особняка.

— Мой помощник. Я с ним пришла.

— Вы пришли одна, — уверил меня слуга.

— Вы издеваетесь?

— Как я могу, нима? — обиделся тот.

Неожиданно Кастан приложил к моему лбу ладонь.

— Катарина, кажется, у вас жар.

— Не говорите глупостей, я абсолютно здорова. Я всего лишь едва не сгорела в пожаре…

Секундой позже комната закружилась перед глазами. Бережно хранимая сумка выскользнула из ослабевших пальцев, глухо о плитки пола ударилась шкатулка. Я не рухнула следом за собственными вещами лишь благодаря хозяину дома, ловко подхватившему меня на руки.

— Если позволите, суним Кастан, заметить, вам попадались неспокойные клиентки, но нима Войнич превзошла абсолютно всех, — донесся через звон в ушах вежливый голос лакея.

— Заткнись ты, — раздраженно рявкнул судебный заступник.

От того, что он все-таки, как любой живой человек, а не каменное изваяние, выходил из себя и даже умел выругаться, я простила ему так и не слетевшую на лестнице туфлю…

Мир заполнился дымом и языками пламени. Незнакомая женщина несла меня на руках по длинному коридору и приговаривала что-то успокоительное. Дом полыхал, горела ткань, обтягивающая стены, съеживались пейзажи, написанные хозяйкой масляными красками в подарок любимому мужу. Хотелось кричать, но страх лишил меня голоса.

Вдруг картина сменилась, особняк исчез, и появилось охваченное огнем газетное хранилище. Стоя над трупом убитого смотрителя, подобно мухе, увязнувшей в лужице сладкой патоки, я прилипла к черной растекшейся по полу крови, поднимала ноги, но от подошвы вытягивались густые струйки, не дававшие сделать ни шагу…

Сон оборвался. Одним махом я пришла в сознание, словно прежде валялась в глубоком обмороке. За окном заливались весельем звонкие птахи, в столпе солнечного света, будто звезды Млечного Пути, кружились пылинки. Стараясь не обращать внимания на боль в лодыжке, я решительно встала с кровати.

Было позднее утро, и особняк казался вымершим. От холодной тишины, наполнявшей дорого обставленные комнаты, мне становилось не по себе. Разыскивая хозяина дома, я заглянула в столовую и убедилась, что стол накрыли только на одну персону. В шикарном кабинете судебного заступника не оказалось, а идти на кухню и пугать прислугу, без того считавшую меня чокнутой, не хотелось.

Не придумав ничего получше, я решила оставить Кастану записку с извинениями за ночное вторжение и отправиться домой. В доме папы раны всегда зализывались легче, а страхи — отступали.

Глубокое мягкое кресло, стоявшее перед огромным красного дерева столом, явно предназначалось для высокого мужчины, мне пришлось сесть на самый краешек. Постучав по столешнице, я выровняла стопочку писчей бумаги, и наружу выпала спрятанная между листами черно-белая гравюра девочки лет десяти. Взяв в руки карточку, я долго разглядывала детское личико с большими и черными, как у бесенка, глазами.

В том, что известный судебный заступник, любимец высшего общества и младший брат мэра, хранил чей-то детский портрет, не имелось ничего предосудительного, иногда черствые с виду люди скрывали в душе трогательную сентиментальность. Девочка могла бы оказаться внебрачной дочерью, любимой племянницей, подругой детства — кем угодно, но на гравюре была запечатлена я в десятилетнем возрасте. Надпись на оборотной стороне подтвердила, что мне попалась в руки карточка, сворованная из нашего с отцом семейного альбома…

Дверь в кабинет отворилась, замер звук чужих шагов.

Я перевела ледяной взгляд с гравюры на фигуру судебного заступника, за спиной которого неожиданно маячил Ян. Кажется, мой бывший помощник удивился больше, увидев меня в хозяйском кресле, нежели сам владелец особняка.

Наши взгляды с Кастаном скрестились, и от них веяло ледяным холодом.

— Ян, вы не оставите нас? — спокойно попросил Стомма таким тоном, что моего робкого напарника, вспоминавшего о безрассудной смелости только в моменты наивысшей опасности, как ветром сдуло.

Дверь сдержанно закрылась, и мы остались наедине. Не откладывая объяснения в долгий ящик я продемонстрировала собственную гравюру, перенесенную на плотную матовую бумагу. В ответ он показал одну из карточек, хранившихся в шкатулке Чеслава Конопки.

— Кто будет первым задавать вопросы? — изогнула я брови.

— Для начала пересядьте на диван, — потребовал Кастан.

— Верните содержимое моей сумки.

Не уступив друг другу ни пяди, мы оба остались на своих местах. Он — перед дверью, словно неугодный гость, а я — за хозяйским столом.

— Так кто первый? Уступите даме? — вымолвила я с иронией.

— Катарина, откуда у вас эта шкатулка? — немедленно последовал вопрос.

— Прозвище «ночной посыльный» вам о чем-нибудь говорит?

Кастан кивнул.

— Он передал мне шкатулку, и вчера нам с Яном удалось выяснить, что Жулита была не единственной жертвой Конопки. В течение пяти лет на Горбатом мосту наложили на себя руки пятнадцать девушек и один юноша. Похоже, перед смертью они все состояли в любовной связи с послом. Я не дознаватель, но даже мне заметна закономерность. — Я усмехнулась. — Вам не кажется, что Чеслав Конопка походит на одержимого коллекционера? Только собирает он не фарфоровые статуэтки из ограбленных домов, а человеческие смерти.

После недолгой паузы я заявила:

— Теперь ваша очередь. Откуда у вас моя гравюра?

Кастан бросил на меня испытующий взгляд, словно в уме просчитывал, стоило ли рассказывать мне правду, полуправду или вовсе соврать.

— Прозвище «ночной посыльный» вам о чем-нибудь говорит? — наконец вымолвил он, и я выпрямилась в кресле.

— Что вы сказали? — Ярость стремительно сменилась на странное отупение, а из головы вылетели абсолютно все мысли.

— Ночной посыльный по моему поручению собирал ваше досье. Я и прежде часто пользовался его услугами, чтобы достать информацию для судебных дел.

Каждое его слово ранило, словно острая заточка, и боль отдавалась во всем теле.

— Остановитесь! — Перебив поток признаний, я вскочила с кресла и, не в силах удержать себя на месте, нервически заходила по комнате. — Этот человек… Он защищал меня от молодчиков королевского посла, и в городской башне — именно он остановил охранника. Выходит, он помогал мне…

У меня сорвался голос.

— Потому что я плачу ему деньги, — с жестокой прямолинейностью заявил Кастан. — Я не знаю, что вы навыдумывали себе, Катарина, но не обманывайтесь, ради всех святых. Ночной посыльный — обычный наемник. Он лучший в своем деле, но в нем нет ни капли благородства или преданности. Никаких моральных принципов.

Удивительно, но судебный заступник в точности повторял слова неудачливого дознавателя, пытавшегося арестовать ночного посыльного, но даже неспособного узнать его настоящее имя.

— Он работает с теми, кто больше платит, — продолжал Кастан. — Если завтра Чеслав Конопка даст ему больше золотых, то он без мук совести перейдет на его сторону. Понимаете? Таким людям, как он, нельзя доверять.

— А вам, выходит, можно? — пробормотала я, чувствуя, что начинаю задыхаться. — Если вам можно доверять, то ответьте — для чего вам понадобилась моя кровь?

У судебного заступника сделался странный вид. Оставалось неясным, блефует он или искренне не понимает, о чем идет речь.

— Ночной посыльный взял мою кровь. Для чего?

— Понятия не имею, о чем вы толкуете, — развел руками Кастан.

Меня бросило в жар, тело покрылось липким потом. При воспоминании о том, сколько глупостей я наговорила ночному посыльному в молельной звоннице, хотелось удавиться.

— Вы, Катарина, должно быть, не слишком хорошая газетчица.

Не обращая внимания на мои метания, он спокойно уселся за стол и с комфортом развалился в кресле.

— О чем вы?

— Собеседник разговорился и готов отвечать на вопросы. Неужели вам не о чем больше спросить? — Его взгляд пронизывал. — Не хотите узнать, почему я собирал досье на вас?

— Вы правы, — согласилась я, — хочу, но внутри появилось такое чувство… паршивое.

Некоторое время в полной растерянности я разглядывала ковер у себя под ногами и мечтала провалиться под пол. Кажется, впервые за двадцать один год жизни меня мучил настолько жгучий стыд, что хотелось спрятаться на другом конце земли.

— Я, пожалуй, пойду, суним Стомма. Благодарю за ваше терпение, — попрощалась я официальным тоном и направилась к двери, но едва успела схватиться за ручку мелко дрожащими влажными пальцами, как меня остановил спокойный вопрос:

— Катарина, разве вам не интересно, как я собираюсь использовать найденный вами компромат?

Оглянувшись через плечо, я бросила в непроницаемое породистое лицо судебного заступника холодный взгляд и вымолвила:

— Выбросите шкатулку. Совершенно точно, я не желаю использовать ее содержимое ради своего спасения.

Мне не показалось, на тонких губах Кастана скользнула ироничная усмешка. Он словно видел меня насквозь и догадывался, что поддержка загадочного героя, прятавшегося от всего мира под маской, заставила неопытное девичье сердце сладко сжиматься от неясной истомы.

Ян дожидался меня в холле, сидел на парчовой антикварной козетке, пристроив на коленках мою замусоленную сумку, и ногтем отковыривал позолоту с подлокотника. При моем появлении он вскочил на ноги.

— Куда ты вчера делся? — не глядя на него, буркнула я и прямиком направилась к входной двери.

— У меня появились дела. — Он посеменил следом.

— И как? — фыркнула я. — Ты с ними справился? Со своими делами среди ночи?

— Ката, — голос Яна дрогнул, — тот парень что-то сказал тебе?

Удивительно, но приятель почти никогда не называл Кастана Стомму по имени или званию, а всегда называл уничижительным «тот парень».

— Ничего особенно важного… — соврала я, а потом не выдержала и добавила: — Или приятного.

Мы сели в дорогую, отделанную бежевой замшей карету Кастана Стоммы. Кучер прикрикнул на лошадок, и норовистая пара гнедых тронулась с места. Экипаж успокоительно качался на рессорах. За окошком, закрытым настоящим стеклом, проплывали обогретые весенним теплом улицы. Сновали пешеходы, торговцы цветами продавали букетики мышиного гиацинта и подснежников. По мостовым грохотали экипажи, переругивались возницы, пахло свежим хлебом из булочной — мир жил своей жизнью, и никому не было дела, что меня охватывал жгучий стыд…

Приступ паники начался неожиданно. Мгновенно ребра опоясало и сдавило огненное кольцо, дыхание остановилось. Хватая ртом воздух, точно рыба, выброшенная на берег, я согнулась пополам.

— Ката! — всполошился Ян.

Не в силах выдавить ни звука, я закрыла глаза. Животный страх охватывал тело, сковывал руки, заливал ноги неподъемным свинцом.

— Сейчас… подожди… — бормотал испуганный приятель, копаясь в моей сумке. — Потерпи секунду!

Он выудил пару бутыльков, выбрал темный и, вытащив зубами пробку, сунул мне в руку:

— Держи. — В его голосе звучала тревога.

Запрокинув голову, я одним махом проглотила горькое лекарство. Горло обожгло, в груди разлилась теплая волна, и огненное кольцо стало таять. Расслабившись, я откинулась на сиденье.

— Чего ты испугалась так сильно, что начала задыхаться? — тихо спросил Ян.

— Просто навалилось все разом. — Я помолчала и вдруг выпалила, неожиданно даже для себя самой: — Мне хотелось верить, что я нравлюсь тому человеку, а оказалось, ему просто заплатили деньги! И когда я вспоминаю, что наговорила по наивности, мне хочется удавиться от стыда!

Мгновенно поняв, о ком идет речь, Ян изменился в лице, словно ему влепили пощечину. В глазах появился лед, на скулах вспыхнули гневные пятна, заходили желваки.

— Кстати, откуда ты знаешь, что от страха у меня перекрывает дыхание? — тихо спросила я.

Последовала короткая заминка.

— Твой отец сказал в ту ночь, когда я принес тебя домой, — ловко выкрутился он.

Мы оба знали, что это ложь.

Вдруг Ян сделался ужасно деятельным, выглянул в окно, проверяя, где мы едем, постучал по стенке к кучеру:

— Уважаемый, остановите!

Некоторое время экипаж лавировал в тесном дорожном движении, теснясь к пешеходной мостовой. В салон проникали недовольные возгласы возниц, возмущенных рисковым маневром и наглостью вельможи в дорогой карете. Наконец мы остановились. Стараясь не встречаться со мной глазами, Ян открыл дверь и гибким движением спрыгнул на брусчатку. Он двигался с поразительной ловкостью для парня, не умевшего постоять за себя и ответить ударом на удар.

— А знаешь, Ян, — заставляя его поднять голову, произнесла я. — Отец не знает и никогда не знал о моих приступах.

Дверь кареты захлопнулась. Я осталась одна.

В послеобеденный час отец и дядюшка Кри отправились на похороны какого-то старинного приятеля. Опустевший дом притих. Солнце, медленно клонившееся к горизонту, вливало в торговый зал поток прозрачно-желтых лучей, и в хозяйских комнатах на втором этаже сгущалась духота.

Удушье началось неожиданно. Воздух стал тягучим и тяжелым, отказывался поступать в грудь. Стараясь не паниковать, я высыпала на стол содержимое сумки. В разные стороны разлетелась мелочевка, посыпались с края столешницы на пол медяки, сорванные с нитки, выкатились пузырьки со снадобьями. Дрожащей рукой я схватила бутылочку, проглотила остатки успокоительной настойки и рухнула на стул. Прислонилась горячей щекой к холодной крышке стола, за долгие годы впитавшей запахи еды. Постепенно спазм в груди стих, дыхание вернулось. У меня не было сил выпрямиться.

Впервые приступ начался на пустом месте, без особенной причины. Я попыталась припомнить, с чего вдруг стала задыхаться, а потом поняла, что с самого утра думала о Яне. О человеке с двумя разными лицами.

На столе между высыпанными медяками поблескивал рубиновый шарик размером с горошину. Протянув руку, я сжала кругляш между пальцами, сощурив глаз, проверила на свет. Внутри пульсировало крошечное магическое сердечко.

Кристалл для слежения? Видимо, с помощью таких вот хитрых вещиц ночной посыльный узнавал, где меня искать…

Приводя меня в чувство, истерично зазвенел колокольчик на входной двери. Внизу раздались шаги.

— Мы закрыты! — не поднимая головы, прикрикнула я.

В ответ донеслось гробовое молчание. Пришлось спуститься в аптекарскую лавку, чтобы выставить нахального посетителя, проигнорировавшего табличку «Закрыто». Но, только увидев визитера, я замерла на ступеньках.

В крошечной аптекарской лавке моего отца, опираясь о трость с золотым набалдашником, стоял Чеслав Конопка. Он брезгливо прижимал к носу надушенный носовой платок, точно в торговом зале пахло отхожим местом, а не лечебными травами. Блуждающий взгляд остановился на мне, и в прозрачных глазах сверкнул лед.

— Что вам нужно? — Каким-то чудом мне удалось изгнать из голоса страх. Незаметно я опустила рубиновый кристалл в карман домашних штанов.

— А ты наглая девица, — усмехнулся визитер.

Отняв от лица платочек, он вытер им деревянный стул и уселся, сложив ногу на ногу. Посчитав, будто испачкал тончайшую батистовую салфетку, театральным жестом посол выбросил ее на пол и растер высоким каблуком туфли.

— Если вы пришли купить пилюли от бессонницы, то вам стоит вернуться завтра. Сегодня отец не работает, а я боюсь, что вместо снадобья продам вам крысиный яд.

— Лекарство от бессонницы? — с иронией во взгляде повторил посол.

— Разве королевский посол, верный муж и отец двух симпатичных малышей, не мучается кошмарами? — Я изобразила милую улыбку, а колени мелко дрожали, и влажная рука до побелевших костяшек сжимала лестничные перила. — Мне говорили, что во сне к убийцам приходят их жертвы.

В лавке воцарилась тяжелая тишина. Вдруг у Чеслава вырвался громкий смешок, а потом посол и вовсе зашелся жутковатым ледяным смехом, от которого по коже бежал холодок.

Пока он хохотал, как безумный, дверь тихонечко приотворилась, обиженно звякнув колокольчиком, и в лавку сунул нос костолом из охраны внушающего страх гостя. Его головорезы поджидали хозяина на крыльце.

Все еще посмеиваясь, он поднялся со стула и приблизился ко мне. Лишь усилием воли я заставила себя стоять на месте.

— Выходит, она все-таки у тебя?

— Не понимаю, о чем вы говорите, — соврала я, глядя противнику глаза в глаза.

— Не смей мне врать, нима, — предупреждающе процедил он.

— Хотела бы я узнать, что за любопытная вещь исчезла у высокородного сунима, если он лично пришел в занюханную аптекарскую лавку, к газетчице, обвиненной в клевете? Может, она доказывает, что королевский посол — убийца невинных женщин?

В ледяных глазах Конопки мелькнуло нечто похожее на восхищение.

— Невинных женщин, говоришь? — фыркнул он.

— Или юношей-хористов… — многозначительно добавила я, и в лице вельможи появилась звериная злоба. Он резко выбросил руку, затянутую в черную кожаную перчатку, до боли сжал мне лицо и процедил, чеканя каждое слово:

— Где? Моя? Шкатулка?

— Отпусти меня, ублюдок! — Ледяными влажными пальцами я вцепилась в его костлявое запястье, попыталась оттолкнуть, но едва не потеряла равновесие. Убийца схватил меня за грудки, рванул к себе и прошипел в лицо:

— Сдохни…

И лавку залил ослепительно-яркий свет, будто кто-то открыл дверь в солнечную дорогу, ведущую на небеса.

В лицо ударил порыв злого ветра, рванул волосы, пузырем надул на спине рубаху и привел меня в чувство. Перед распахнутыми глазами растекалось бескрайнее сереющее небо с полоской нарождавшейся ночи на горизонте. Ошеломленная, я опустила голову. Внизу разверзлась пропасть. На дне, залитом сизой тьмой, щерились каменные клыки. Дыхание перехватило. Инстинктивно я отпрянула от края и вдруг ощутила за спиной абсолютную пустоту. Руки инстинктивно вцепились в оконные откосы, крошившиеся под пальцами. Замерев, я попыталась собраться, но высота вызывала животный ужас.

Я все поняла. Прыгая с Горбатого моста, самоубийцы уже фактически представляли собой мертвецов. Ничего не видели, не понимали и не осознавали, что творят. Их жизнь заканчивалась ослепительной вспышкой, а вовсе не ледяными водами Вислы.

Медленно, цепляясь за кладку, я повернулась и при виде узкой, шириной в пару женских ступней, доски, перекинутой от полуразрушенной каменной лестницы к окну, оцепенела. Каким-то невиданным образом из отцовской лавки меня перенесло в высокую полуразрушенную башню, похожую на глубокий колодец.

Путь к спасению был один, и он же мог оказаться дорогой на тот свет. Собрав волю в кулак, я расставила руки и осторожно поставила ногу на шаткий мостик. Доска оказалась прочнее, чем мне показалось вначале. Приставить вторую ногу было гораздо сложнее, чем вступить на доску. Шажок за шажком, стараясь не смотреть вниз, я медленно двигалась к другому концу перекладины.

Далеко внизу раздался грохот. Я опустила взгляд всего на секунду, мельком глянула в глубину кладезя и стала терять равновесие. В панике замахав руками, я пыталась найти точку опоры, но все равно сорвалась вниз. Инстинктивно схватившись за доску, я повисла над пропастью. С каждой секундой собственное тело казалось мне тяжелее, словно стремительно наполнялось свинцом. Жилы на руках горели, по спине катился пот. Сжав зубы, я попыталась подтянуться и забросить ногу на прогибавшуюся перекладину, но бессмысленная возня лишь отняла силы…

— Держись! — услышала я через звон в ушах и, плохо соображая, увидела на поеденных временем, мшистых ступенях мужчину с маской на лице.

Он осторожно оседлал доску, чуть продвинулся вперед. Перекладина протестующе затрещала, и мой спаситель на мгновение замер.

— Не надо… — просипела я, осознавая, что мы можем упасть вдвоем. — Я смогу…

— Тш-ш-ш, — донеслось в ответ.

Ночной посыльный мягко придвинулся, ловко схватил меня за рубаху, подтянул. Потом вцепился в пояс на штанах, и вот я, ни жива ни мертва, лежала животом на доске.

— Медленно двигайся ко мне. — Он смотрел мне в глаза, говорил тихо, с уговаривающей интонацией. Ничего не соображая, я слушала успокаивающий голос, следовала приказам и поверила, что спаслась, лишь спустившись по щербатой лестнице на земную твердь.

Нижняя площадка башни была завалена рухлядью и мусором, с одной стороны стену скрывали полусгнившие строительные леса. Оказалось, что в беспамятстве я умудрилась добраться до разрушенного замка «Крыло ворона», стоявшего на обрыве за городской стеной.

Несколько лет назад столичный меценат попытался его восстановить, нагнал чернорабочих, но потом с верхотуры сорвался каменщик, и газетные листы подняли настоящую истерику. Городского благодетеля заклеймили вечным позором, работы спешно свернули, а в народе укоренилось мнение, будто развалины прокляты, раз в них погибают люди.

Через ветхую дверь, державшуюся на одной ржавой петле, мы выбрались из башни. Цитадель стояла на холме, откуда, точно в насмешку, открывался потрясающий вид на Гнездич, окутанный вечерними сумерками.

— Оставайся здесь, — резковато произнес мой спаситель. — За тобой сейчас приедут.

В тот момент, когда он повернулся ко мне спиной, я выпалила:

— Что это было?!

Ночной посыльный резко замер, словно его ударили. Я буравила его фигуру злым взглядом. Он прятался за черным цветом, на лице — маска, на руках — кожаные перчатки. Мысль, что из-за моего безрассудства мог лишиться жизни еще один человек, вызывала жгучую ненависть.

— Я не знаю, как выразить благодарность за спасение, но… Ты же сам мог погибнуть! — Сама того не осознавая, я истерично заорала: — Я знаю, что тебе заплатили, но рисковать своей жизнью из-за денег? Ты в своем уме?!

От молчания звенело в ушах. Ночной посыльный не ответил.

Прошла секунда, вторая. Вдруг он развернулся и, снимая на ходу кожаные перчатки, стал решительно приближаться ко мне, двигался он с хищной грацией. Невольно я попятилась и охнула, когда горячая ладонь мягко легла мне на глаза.

Секундой позже мои приоткрытые губы опалил поцелуй. Он целовал меня медленно, с неожиданной нежностью. Обвел языком контур рта, чуть прикусил зубами нижнюю губу. Я вцепилась руками в его куртку, не желала отпускать, лишь продлить мгновения ласки, но он отстранился.

— Спасибо, что спас меня, — пробормотала я, но в ответ прозвучало молчание.

Теплая ладонь исчезла. И он ушел, но я продолжала стоять, безвольно уронив руки, не в силах открыть глаз. Кажется, он хотел, чтобы мне, наконец, открылось его настоящее лицо…

Тишину нарушил испуганный крик, с трудом пробившийся через звон в ушах:

— Зои! Святые Угодники, Зои!

Кто-то затряс меня за плечи. Я заставила себя разлепить веки. Передо мной стоял взлохмаченный, запыхавшийся от бега Кастан Стомма. Видимо, исчезновение беспокойной клиентки настолько напугало непробиваемого судебного заступника, что он даже забыл мое имя.

— Что с тобой случилось? — Он сжал мои плечи, заглянул в лицо, и неожиданно меня затрясло от пережитого потрясения.

— Здесь был этот человек… — пробормотала я, вдруг почувствовав, что готова расплакаться. — Ночной посыльный… Он спас меня. Не дал сорваться вниз.

Я громко шмыгнула носом, не в силах справиться с подкатывающим горьким комком слез.

— Хорошо, — произнес Кастан, крепко прижимая меня к груди.

— Он мог погибнуть из-за меня! — По щекам катились слезы. — Понимаете, Кастан? Если бы он умер, я не смогла бы с этим жить…

— Тише. — Судебный заступник погладил меня по спине. — Все уже закончилось. Тише…

Вцепившись в бархатные лацканы на сюртуке Кастана, я прятала лицо на его груди и ревела, громко, надрывно, как не плакала даже в безотрадном детстве.

Накануне народных гуляний, как в насмешку, в Гнездич пришла непогода. Небо скрылось под плотной завесой серых облаков, скрывшей главного гостя на празднике весны — теплое солнце. Гирлянды бумажных цветов, развешанные между фонарными столбами, повисали неопрятными лохмотьями и от порывов злого ветра щедро осыпались на головы прохожих.

По дороге к дому Кастана Стоммы я с любопытством смотрела в застекленное окошко кареты. Несмотря на промозглость и дождь, город пребывал в лихорадочном возбуждении. В питейные подвозили бочки с темным элем. В едальнях вторые сутки вываривали традиционное алмерийское угощение — густой жирный студень из свиных ножек. Потом его нарезали кусками, приправляли острым хреном и продавали с лотков на пешеходных мостовых.

Дверь в особняк открыл знакомый дворецкий с выражением вселенской скорби на лице. По дороге в кабинет хозяина он следовал за мной по пятам и даже любезно поддержал за локоть, когда я поскользнулась на отполированном воском скользком паркете.

— Хорошо, что вы здесь балы не проводите, — проворчала я, оправляя короткий бархатный жакет. — Иначе бы гости ноги переломали.

— В этом году суним Кастан отменил праздник, — загробным голосом пробормотал лакей и посмотрел на меня с таким укором, что стало ясно — причина крылась во мне.

— Разве слугам можно сплетничать с гостями? — Не дождавшись, когда слуга откроет дверь в кабинет, вошла сама и замерла на пороге, встретившись глазами с Яном. Увидеть его рядом с Кастаном Стоммой, словно они являлись соратниками или даже друзьями, оказалось сродни ледяному купанию.

— Нима Войнич, — с осуждением в голосе объявил слуга, хотя и без официальных представлений было очевидно, что именно я вошла в кабинет. Однако только хозяин дома повел бровью, как дворецкий ретировался в коридор и тихо прикрыл за собой дверь. Наверное, собирался подслушивать.

— Зачем вы за мной послали? — обратилась я к судебному заступнику. — Мировой судья объявил дату слушанья?

— Катарина, вы хотите уничтожить Чеслава Конопку и навсегда забыть про суд? — небрежным тоном спросил он, словно предлагал откушать хлебушка с маслицем.

Предложение показалось настолько нелепым, что я не сразу осознала, что Кастан не шутил.

— На сколько лет каторги потянет авантюра?

— Не переживайте, Катарина, у вас лучший судебный заступник в королевстве, — усмехнулся он, не понимая, что я вовсе не иронизировала.

— Тогда почему лучший судебный заступник Алмерии не хочет встретиться с послом в стенах мирового суда?

— После того, что с вами сделал Конопка, я не желаю, чтобы он ушел от ответственности.

От меня не укрылось, что Кастан нарочно пропустил уважительную приставку «суним».

— И каков план?

— Присядете? — Он указал на диван, и мне оставалось лишь подчиниться. Подчеркнуто игнорируя Яна, я уселась и расправила юбку.

— Ваша колонка принесла Конопке гораздо больший вред, чем вы думаете. Он стоит у обрыва, осталось только подтолкнуть его вниз, — начал Кастан.

— И как нам это сделать?

— Завтра во время праздника он будет вручать награды за заслуги перед Алмерией и наверняка захочет покрасоваться перед газетчиками. Ваша задача задать вопрос о самоубийцах. Я обеспечу присутствие нужных людей, а Ян присмотрит за вами.

Я покосилась на бывшего помощника с доброй долей скептицизма. По моему мнению, ему самому требовался присмотр.

— Чем мне это поможет? — усомнилась я. — Мы все знаем, что лучшим доказательством моей невиновности является сама Анна.

— Она появится вечером в постановке на мэрской площади.

— Вы сейчас издеваетесь?

— Катарина, есть одна вещь, о которой вы еще не знаете… — Он явно надо мной насмехался.

— Не продолжайте, — отозвалась я.

Тут наш в высшей степени странный разговор прервал осторожный стук, даже не стук, а шуршание, словно мышь точила деревянный косяк. Дверь тихонечко приотворилась, и в кабинет бесшумно проникла Жулита, в отличие от меня, пережившей в последние дни огонь, воду и испытание высотой, потрясающе красивая и обидно свеженькая.

Похоже, некоторым «смерть» действительно была к лицу.

В фойе предела Изящных Искусств, где проходило вручение королевских наград, набился народ. Недовольно переговаривались не пропущенные на праздник газетчики, подпирала стенку сочувствующая публика, надеявшаяся поглазеть на наряды богачей, и целый сонм городской стражи, вынужденной играть роль цепных псов.

Некоторое время я следила за охраной, позволявшей пройти дальше, на мраморную лестницу, только по специальным приглашениям. Было душно и шумно, недовольные газетчики, стоявшие рядышком со мной и Яном, не выбирали вежливые слова, чтобы выразить недовольство, — ругались, не обращая внимания на внешне безучастную стражу. Время до начала церемонии стремительно таяло, а мы не приблизились к залу, где проходило вручение, ни на шаг.

Тут в холле появилась колоритная, хорошо одетая пара, остановилась рядом с охраной. Мужчина принялся разыскивать приглашение, похлопал себя по карманам и, не отыскав, что-то быстро заговорил. Волшебным образом стражи расступились, пропуская супругов на мраморную лестницу.

— Пойдем, — позвала я, придумав, как попасть на праздник.

Мы выбрались из душного здания под унылый моросящий дождь. Если мне правильно помнилось, раньше на соседней улице стояла лавка готового платья, где институтки и академисты брали напрокат наряды для танцевальных вечеров.

— Разве нам не надо попасть внутрь? — проворчал Ян.

— Надо, — согласилась я и, накрыв голову капором, спустилась на залитую лужами пешеходную мостовую. — У меня есть план.

— Мне стоит испугаться?

— Не знаю. Как насчет того, чтобы жениться на мне?

Отставший от меня помощник закашлялся и выдавил:

— Прямо сейчас?

— А что тебя смущает? — лавируя между дорогими экипажами, не поняла я.

— В принципе меня ничего не смущает, но если я женюсь без благословения твоего отца, то его друзья от меня мокрого места не оставят. Кудрявый Джо мне шею свернет…

— Лысый Джо, — машинально поправила я и бросилась через дорогу перед приближавшейся каретой.

Ян дернулся было следом, но не поспел и тут же едва не заработал удар хлыстом от разозленного кучера. Он увернулся машинально, кажется, даже не осознавая до конца, что подвергся опасности, словно тело двигалось по привычке, и прикрикнул:

— Подожди меня! Вместе зайдем в молельню!

— О чем ты вообще толкуешь? — себе под нос пробормотала я и тут, наконец, заметила скромную молельню с тусклой спиралью на длинном шпиле и потемневшими от дождя стенами.

Между нами с Яном грохотали по брусчатке тяжелые экипажи, усталый мерин потащил нагруженный сундуками пригородный омнибус. Когда напарник, наконец, оказался рядом, то кивнул на открытые двери храма:

— Я готов.

— А как же Лысый Джо? — ехидно полюбопытствовала я. — Не боишься, что он сделает меня вдовой сразу после первой брачной ночи?

— Меня больше волнует, чтобы он не сделал тебя вдовой еще до первой брачной ночи, — с мученическим выражением на лице пробормотал приятель. — Но еще больше я боюсь, что твой отец отрежет мне… До конца жизни лишит претензий на любую брачную ночь…

Не удержавшись, я звонко рассмеялась.

— Ты считаешь, он пошутил? — справедливо усомнился Ян.

— Ты не знаешь моего отца, он никогда не шутит, когда обещает кому-нибудь что-нибудь отрезать. — Я вытерла выступившие на глаза слезы. — Но я не настолько зла на тебя, чтобы заставлять жениться по-настоящему.

Наша ссора длилась несколько дней. Приятель не объявлялся, и, не в силах выкинуть его из головы, я изучала фолиант, где говорилось, что с древнего языка имя Ян переводилось как «двуликий». Удивительное совпадение, учитывая характер парня.

Лавка готового платья ломилась от нарядов и пахла лавандовыми шариками, отпугивающими моль. Сидевший за кассой хозяин читал последний роман авторства Бевиса Броза, скандального писателя эротических историй, и при нашем появлении оторвался от книги лишь на секунду. Поздоровался с апатичным видом и вернулся к чтению.

Чтобы выбрать что-нибудь приличное, без отвратительных масляных пятен, разводов от красной помазули для губ и желтых кругов под мышками, пришлось перекопать добрую половину вешалок. Наконец наряд нашелся, и я удалилась в чулан, превращенный в раздевалку с монструозной вешалкой и кривым зеркалом, расширявшим фигуру в талии.

Натянув красное платье с остромодным турнюром, кое-как я застегнула на спине длинную молнию, надела болеро и нацепила на голову совершенно нефункциональную крошечную шляпку с черной вуалью. На мой непритязательный вкус, головной убор смотрелся на обрезанных волосах, кое-как приглаженных послюнявленными пальцами, как на корове седло, но он отлично подходил к наряду и превращал меня в очаровательную деву, завсегдатая женских салонов.

Я приоткрыла дверь и выглянула в торговый зал, проверяя Яна. С задумчивым видом, заложив руки за спину наряженный в приличный сюртук и брюки со стрелками, он дожидался моего появления.

— Эй! — позвала я и бочком вышла из раздевалки. При виде меня приятель вдруг поменялся в лице, на шее нервно дернулся кадык. Возникла долгая странная пауза. Мне сделалось ужасно неловко и, разгладив на юбке несуществующую складочку, я предположила:

— Перебор? — Я схватилась за шляпку. — Сейчас выберу что-нибудь поскромнее…

— Нет! — выпалил приятель, перехватывая мою руку. — Оставь все, как есть. Ты отлично выглядишь.

— Ты тоже неплохо. — С улыбкой я хлопнула Яна по плечу.

В качестве залога пришлось оставить пару серебров и собственную одежду, сложенную аккуратными стопками.

Мы вышли из лавки и в нерешительности замерли под матерчатым козырьком. Шлепать по лужам в ярком длинном платье было странно. Приподняв подол, я решительно направилась к наемным экипажам и вынудила Яна заплатить вознице за обычную поездку, хотя карета всего-то повернула на соседнюю улицу. Зато наше появление перед зданием предела Изящных Искусств выглядело по-настоящему эффектным.

Ян помог мне выбраться из кареты и подал руку, чтобы я не растянулась на ступеньках, запутавшись в длинном подоле. С независимым видом мы вошли в фойе, и народ зашушукался, споря о том, кто из аристократов приехал на праздник.

Мы остановились у охраны. Со скучающей миной, глядя поверх плеча настороженного стража, я манерно протянула:

— Милый, где наше приглашение?

С дурацким видом Ян принялся похлопывать себя по карманам, притворяясь, будто забыл приглашение.

— Простите, нима, — пробормотал страж извиняющимся тоном, — но без карточки я не имею права пропустить вас.

Демонстрируя высшую форму презрения, я фыркнула в сторону и протянула:

— Милый, сделай с этим что-нибудь.

— Что? — Лицедейским талантом Святые Угодники Яна определенно обделили. Покрываясь нервической испариной, он сунул палец за ворот рубашки, как будто вслух заявил, что мы самозванцы.

— Ты спрашиваешь у меня? — делано возмутилась я и с презрительным видом покосилась на стража.

— Вызвать Кастана Стомму? — обратился ко мне Ян.

— Лучше сразу Чеслава Конопку, — протянула я. — Пусть разберется, почему охрана не пускает его друзей на вручение? Раз пригласил нас, пусть отвечает за последствия. Мы столько времени потратили на дорогу и если не сможем попасть внутрь…

— Чеслав Конопка? — насмешливо переспросил один из охранников. — Нима, если я расскажу, сколько здесь таких знакомых сегодня приходило…

— Королевский посол вам приятель? — вкрадчивым голосом перебила я. — Вы по утрам с ним пьете кофей и ковыряете ложечкой слоеный пирог?

— Послушай… те…

— А если нет, то почему из вашего рта так запросто вылетает его имя?

Страж несколько опешил и менее уверенно переглянулся с напарником, состроившим такую мину, что стало ясно — ребята пытались объясниться, переглядываясь, что связываться со скандальной дамочкой и ее бессловесным супругом себе дороже. Не прошло и секунды, как нам освободили дорогу.

— Ты мог мне подыграть? — процедила я сквозь зубы, когда мы поднимались по лестнице с низкими частыми ступеньками. Проклятый подол так и лез под сапоги, а из-за турнюра самой себе я казалась неповоротливой, как тумба.

— Я старался, как мог, — фыркнул Ян и добавил: — Милая.

Из открытых дверей зала, где проходила церемония, лилась музыка. Проход перекрывала толпа газетчиков, как всегда, вынужденных тереться за спинами городской знати, удобно разместившейся на выставленных рядами мягких стульях.

Награждение уже закончилось, и на сцене играл приглашенный из столицы оркестр. Мы протиснулись к кучке сочувствующих горожан, кого пригласили на вручение, но не выделили сидячего места. Быстрым взглядом я окинула зал.

Чеслав Конопка занимал почетное место в первом ряду и масленым взглядом, будто довольный кот, рассматривал хорошенькую солистку-скрипачку. Тут же, разделенные юной нимой, сидели братья Стомма. Они совершенно не походили друг на друга и на взгляд проницательного человека выглядели как незнакомцы, только из приличий разыгрывающие дружелюбность.

Спутница Кастана осторожно дотронулась до его руки пальчиками, затянутыми в кружевную перчатку, и что-то быстро застрекотала ему в ухо, когда тот склонился. От фамильярности, продемонстрированной младшим братом на публике, мэра заметно скривило. Ужасный моветон, учитывая, что его молодая супруга была младше меня на пару лет.

Наконец концерт закончился. Королевского посла под гром аплодисментов вызывали на сцену, и пространство заполнилось вспышками гравиратов.

— Сейчас! — подтолкнул меня Ян. — Пока он в центре внимания.

От волнения я даже попятилась назад. Захотелось убежать из зала и отказаться от сумасшедшей идеи.

— Он сейчас уйдет! — настаивал напарник, словно не понимая, что меня мучило ощущение, будто я занесла одну ногу над пропастью.

— Суним королевский посол! — неожиданно даже для себя выкрикнула я.

Кажется, в нашу с Яном сторону повернулся весь зал, и вместе с публикой — Чеслав Конопка. При виде меня, живой и наряженной в отчаянно смелое платье, он на короткое мгновение смутился. Народ зашушукался, а газетчики, предчувствуя отменный скандал, достойный центральных полос утренних выпусков, мгновенно защелкали гравиратами и принялись перезаряжать пластины. Не возмутился разве что Кастан, не сдержавший издевательской улыбки при виде недовольства мэра Стоммы.

— Катарина Войнич, газетный лист «Уличные хроники». Вы обвинили меня в клевете! — громко вымолвила я, от страха не чувствуя под собой ног. Стоило мне представиться, как по залу побежали встревоженные шепотки. — Вам что-нибудь говорят имена…

На одном дыхании я выпалила имена нескольких женщин, прыгнувших в Вислу с Горбатого моста. Народ возмущенно загудел, явно осуждая меня за наглость, зато газетчики словно взбесились. Чеслав нервно улыбнулся и принялся быстрым взглядом шарить по залу, видимо, в поисках охраны.

— Правда ли, что вы находились с этими девушками в близких отношениях? — продолжала настаивать я.

Тут на сцену высыпали мальчики-хористы в белых мантиях. Зал заполнили чистые детские голоса, волшебным образом успокаивающие возмущенную волну, даже пены не оставалось. Между тем королевского посла принялись спешно вытеснять со сцены.

— Проклятье, он уходит! — пробормотала я и ринулась в проход между рядами стульев.

— Стой ты! — попытался схватить меня за руку Ян.

На глазах у публики я сдернула болеро и осталась в алом открытом платье, с неприлично обнаженными молочно-белыми плечами. Стройное пение хористов стало сбиваться. В конце концов песня оборвалась, и в зале поселилась удивленно-ошарашенная тишина. Я понимала, что преступила любые приличия, лучше бы швырнула в голову мэра сапог, чем разделась, но отступать было поздно.

Мы с королевским послом смотрели глаза в глаза.

— Суним Конопка, это правда, что вы используете запрещенные в Алмерии кристаллы, подавляющие волю, и с помощью их заставляли невинных девушек заканчивать жизнь самоубийством? — чувствуя себя как во сне, выпалила я и мстительно добавила: — Как пытались это сделать с выжившей Жулитой? Или со мной?

Ко мне подскочил Ян и, сжав локоть, процедил:

— Уходим!

Вернувшись в реальность, я заметила, что со всех сторон к нам приближались стражи. Прежде чем броситься наутек и потащить меня, приятель успел подхватить с пола болеро, на которое я умудрилась наступить каблуком.

Чтобы уйти от стражи, пришлось бежать за сцену, а оттуда через узкие темные коридоры, заставленные разломанной мебелью, к черному входу. Длинной юбкой я зацепилась за гвоздь и выдрала приличный клок алой ткани. Потерялась под ногами газетчиков слетевшая с волос кокетливая шляпка.

С досадой я понимала, что если нам удастся вернуть из прокатной лавки собственную одежду, то золотые точно пойдут на оплату растерзанного вечернего наряда.

Наемный экипаж остановился в квартале от мэрской площади. Кучер открыл окошко в салон и, выглянув через решетку, заявил нам с Яном:

— А дальше ходу нет.

С удивлением я отодвинула кожаную заслонку и высунулась на улицу, увязнувшую в длинном заторе. Мимо нас в сторону центра неторопливо шагал простой люд, надевшие лучшие костюмы торговцы, принарядившиеся белошвейки, домохозяйки в крылатых чепцах.

— Надо выходить, а то не успеем, — объявила я сидевшему напротив Яну.

— Погоди, — остановил он меня, не позволяя открыть дверь. — Ты же не пойдешь в толпу полуголая?

С недоумением я оглядела помятое платье. Пара пуговиц на болеро оторвалась, вместо них жалко свисали нитки, и в разрезе мелькала открытая низким лифом ложбинка между грудями. Я резко запахнула полы, пряча обнаженную плоть. Безуспешно скрывая ухмылку, Ян снял сюртук и протянул мне:

— Не мерзни.

— Надеюсь, что это ты замерзнешь, заболеешь и умрешь от чахотки, — проворчала я.

— Честно, я не пялился на твою грудь, если ты злишься из-за этого.

— Ян! — возмущенно охнула я и принялась проворно застегивать пуговицы сюртука, пахнущего лавандовыми шариками и терпким мужским благовонием. — Разве не знаешь, что иногда лучше что-нибудь жевать, чем говорить! С каких пор ты стал вести себя как…

— Как кто? — полюбопытствовал он с широкой ухмылкой.

— Как мужчина! — рассерженно воскликнула я и сбежала из кареты.

— Я и есть мужчина! — донеслось из салона.

— Я закрыла уши и не слышу тебя!

На площади творилось невероятное столпотворение, и к эшафоту было не пробраться. Народ забирался на фонарные столбы, надеясь оттуда разглядеть деревянный помост. С балконов и из окон «Грант Отеля» за площадью подсматривала публика поприличнее и подороже.

Не оставалось никаких сомнений, что наш план действовал. Весенние театральные представления проводили уже лет пять, но впервые спектакль вызывал ажиотаж. Ведь все горожане, начиная с прачек и заканчивая молоденькой женой мэра, желали проверить скандальную сплетню о том, что в представлении примет участие первая красавица Гнездича, актерка Жулита, по чудовищной ошибке газетчика Пиотра Кравчика записанная в утопленницы.

— Хоть на фонарный столб забирайся, — буркнула я, за плотной стеной из зрительских спин неспособная разглядеть даже эшафот и то, что на нем происходило.

Ян огляделся и вдруг спросил:

— Как ты относишься к высоте?

— Сдержанно.

Мне моментально вспомнилось, как всего несколько дней назад я стояла на тонкой гибкой доске, протянутой в заброшенной башне, и молила Святых Угодников сохранить мне жизнь.

— Трусишь?

— Ты даже не сказал, куда предлагаешь пойти, — отозвалась я, и Ян указал пальцем на здание мэрии. — Ты, верно, сбрендил, — отозвалась я.

— Трусиха, — хохотнул приятель, и мне пришлось приложить усилия, чтобы не отставать от него ни на шаг, хотя ноги безбожно путались в длинной юбке.

Мы пробрались в здание мэрии через подвальное окно, а оттуда в темноте гулких коридоров, по длинным мраморным лестницам мы забрались на пыльный чердак и пришли к закрытой двери на крышу.

Ян подергал навесной замок с хитрым лючком.

— Превосходный план, — хмыкнула я, отодвигая растерявшегося приятеля в сторону. — Ты думал, что они специально держат открытыми двери, чтобы мы с комфортом поглазели на Жулиту?

С сердитым видом я вытащила из сумки жестяную коробочку с иголками, нитками и шпильками для волос, оставшимися с тех времен, когда у меня была длинная косица. Под изумленным взглядом Яна я принялась ковыряться в замочной скважине шпилькой, пытаясь усиками нащупать тонкую пружинку. Механизм щелкнул, и замочная петелька вышла из гнезда.

— Только посмей рассказать об этом отцу! — предупредила я.

На крыше гулял злой ветер, но забитая людьми площадь лежала точно на ладони и походила на темное неспокойное озеро. На озаренном ровными магическими факелами эшафоте крошечные актеры изображали сцену из пьесы, но их усиленные магическим кристаллом голоса перекрикивали даже людской гвалт. Когда появилась Жулита и над площадью разнесся ее по-детски сладкий фальцет, толпа взревела.

Чувствуя невыразимую легкость — шагни с крыши и взлетишь, я подняла голову к небу. Ветер раздул облака, и в чистой кляксе весело подмигивали звезды.

— Ката, — позвал меня Ян.

— Да?

— Когда сегодня днем я говорил, что готов пойти с тобой к молельщику, — я не шутил.

Опешив, я повернулась к приятелю. Оказалось, что он разглядывал меня внимательным немигающим взглядом. От ожиданий, прятавшихся в этом самом взгляде, становилось не по себе.

— Я бы хотел жить с тобой, как простой человек, — совершенно серьезно произнес Ян. — День за днем заботиться о тебе, в родительский день приходить в аптекарскую лавку, есть твою похлебку из бобовой пасты. Вот так, тихо, незаметно, жить с тобой до самого конца, пока сможем…

Между нами повисло выжидательное молчание. Меня охватывало смятение, и все правильные слова выветрились из головы. Проклятье, он был моим единственным близким другом!

— Я благодарна, что ты выбрал меня, — тихо произнесла я и постучала себя по груди озябшей ладонью, — но вот здесь сейчас нет места.

— Ты влюблена в того мужчину? — упавшим голосом переспросил он.

Я кивнула.

— Но ведь ты не знаешь, что он за человек…

— Все это неважно, — покачала я головой. — Моя любовь — безответна и ничего не требует взамен. Он не виноват, что невольно заставил меня трепетать. Когда-нибудь мое сердце успокоится, в груди станет не так тесно, и в этот день, если ты все еще захочешь заботиться обо мне, я без колебаний пойду с тобой к молельщику, но не сейчас.

Некоторое время Ян пытливо вглядывался в мое лицо.

— Ясно. — Он отвернулся, оперся о парапет и с хмурым видом принялся смотреть на людской взволнованный океан, заливший площадь.

— Эй! — Я подтолкнула его локтем. — Ты что, обиделся?

— Нет, с чего мне обижаться? — отозвался он. — Впервые в жизни признался ниме, а она отшила меня за три секунды. Чувствую себя неудачником.

— Да брось, — заискивающе улыбнулась я. — У тебя просто слишком сильный соперник.

— А если бы ты выбирала между мной и Стоммой? — вдруг с ревнивой интонацией вопросил Ян.

— Конечно, я бы выбрала Кастана, — не задумываясь, ответила я.

— Чем он-то лучше? — возмутился приятель.

— У него денег больше. — Я сверкнула хулиганской улыбкой и принялась загибать пальцы, подсчитывая богатства судебного заступника: — Огромный особняк, слуги, конюшня с гнедыми, дорогие экипажи. Однозначно, я бы каталась как сыр в масле.

— Ты меркантильная, — буркнул Ян.

— Это называется трезвым взглядом на жизнь!

— Знаешь что?

— А?

— Не разговаривай со мной, — фыркнул приятель и вдруг направился к чердачной двери.

— Ты куда? — Я бросилась следом.

— Не хочу заболеть и умереть от чахотки, — проворчал он. — Я уже замерз, так что до «умереть» осталось только «заболеть». Ты обязана купить мне что-нибудь горячего!

— Это еще почему?

— Потому что из нас двоих отшили именно меня! И кто? Меркантильная газетчица, которая думает только о дорогих каретах!

Назад: II ОХОТНИКИ И ЖЕРТВЫ

Дальше: IV СЛЕПАЯ ЛЮБОВЬ

III ГОРЯЧАЯ НОВОСТЬ

III
ГОРЯЧАЯ НОВОСТЬ