Отсекая ад, превзойдя рай, ища лишь одного Тебя, Иисусе, дух мой в свете благодати Твоей весь становится светом. И то, что видит он при этом, невозможно назвать иначе, чем Свет, хотя этот Свет по природе своей совсем иной, чем свет видимого солнца. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф. 6:2). Истинно так, Боже, Сокровище сердца моего! Сокровище это — неописуемое Твое блаженство и даже больше блаженства. В этом блаженстве сокрыто непреходящее бытие Твое, ибо в Тебе, Боже, «быть» — значит стать единым с Тобой. А «иметь» — не слово, сошедшее с Небес, оно слово сынов земных, страстно желающих праха и имеющих его в избытке, почитающих его за нечто, но этот прах — ничто, и владеющий им сам становится ничем. Избави меня, Господи, от глупости земной, ибо Небеса Твои — простор души моей, созерцающей Тебя в вечности блаженства Твоего.

На Фиваиде тем временем происходили изменения: приехал и поселился с нами, став хорошим послушником, Геннадий из Петербурга, бывший моряк. Посетил наше братство иеромонах Игнатий из Троице-Сергиевой Лавры, мой давний знакомый по диаконскому служению и по нелегким походам на Псху. Ознакомившись с жизнью Афона и обойдя Святогорские монастыри, он остался на Новой Фиваиде. Русский монастырь, узнав о пополнении в братстве, строго запретил нам увеличиваться. Приехавший к нам послушник Исакий из монастыря игумена Пимена вынужден был поселиться в заброшенной келье в соседнем ущелье.

Мое здоровье продолжало ухудшаться, несмотря на сосны и красивый вид, окружавший Фиваиду. Я начал задыхаться в скиту, как это уже происходило на Каруле. Долгое пребывание в горах Таджикистана и Абхазии не давало возможности легким приспособиться к климату Афона. Легкие все больше отказывались дышать в Новой Фиваиде. Я не мог ни двигаться, ни трудиться, ни совершать даже легких прогулок — не хватало дыхания. Подниматься в пещеру по сухим безводным скалам тоже стало невмоготу. Нужно было что-то предпринимать.

В один из приступов одышки я инстинктивно попросил отца Агафодора отвезти меня на Пелопоннес. На западном берегу полуострова мне сразу стало легче — воздух Адриатики без всяких лекарств очистил мои легкие и я перестал задыхаться. В этой поездке запомнилось посещение монастыря святителя Нектария Эгинского с невероятно благодатным храмом, в котором находились мощи святого.

Наш друг Даниил, часто приезжавший на Фиваиду из Питера, предложил купить участок земли на западном побережье Греции, заметив, что для моих легких там более подходящий климат.

— Надобно спросить благословение у батюшки! — отвечал я, подумав. — А за дружескую помощь — спасибо! Хорошо бы присмотреться к тем местам…

В одной из таких поездок мы посетили зеленый гористый остров Корфу, где легкие мои начали дышать свободно. Проезжая мимо оливкового холма с остроконечными стрелами кипарисов, я заметил Даниилу:

— Смотри, Даниил, какая чудесная горка! Тот, кто посадил там оливы, счастливый человек!

Мой друг с любопытством осматривал красивую местность, расположенную высоко над морем. Оливковый холм остался в памяти прекрасным видением.

Вернувшись на Афон, я снова ушел в скалы, со скорбью замечая, что уединенных мест остается все меньше и меньше. Мои опасения усугубило новое открытие: у греков после выхода в свет книг об Иосифе Исихасте вновь проснулся интерес к келиотской пустыннической жизни. Пустующие кельи быстро заполнялись монахами. Опечалило другое: мой родник на Крио Неро — «Холодная вода» — забетонировали и от него провели трубы в кельи скита Керасья. Практически я остался без воды, ее приходилось собирать по каплям. Почти все лето я ползал по густым и колючим дебрям с садовым секатором и маленькой пилой, без которых невозможно было продраться сквозь непроходимые заросли.

Вспомнился рассказ отца Христодула на Каруле о невидимых старцах, спускавшихся откуда-то сверху в келью Яннокопуло, известного старца Христофора, который причащал их в своем маленьком храме Благовещения. Невидимые старцы приходили из таких непролазных дебрей, где человек пройти не может. Именно туда я решил устремиться на поиски скрытых мест.

Однажды я вышел на узкий скальный гребень над кельей преподобного Петра Афонского. Поднимаясь все выше, я в совершенно безлюдных местах заметил очень старую, но хорошо натоптанную тропу, заросшую зарослями колючего дуба. Не приходилось слышать, чтобы вверху кто-то жил, да и жить на такой высоте не представлялось возможным, но старая тропа упрямо вела меня все выше, почти под вершину Афона. Крайне заинтересованный, я поднимался по ней, поглядывая на вздымающийся впереди могучий пик.

Почти под вершиной, в непроходимых зарослях, тропа привела меня к удивительному поселению на небольшом плато. От зданий остались только фундаменты. Когда-то здесь стояло пять или шесть калив. Еще немного повыше, на оголенной перевальной седловине, я обнаружил могилку, приваленную плоскими камнями, из которых возвышался дубовый крест, побелевший от времени. Удивляло то, что в этом неприступном месте жило столько людей, о которых никто не знал и никто их не видел. Это, наверное, было самое загадочное место на Афоне. Невольно возникло предположение, что здесь жили самые скрытые монахи, которые построили себе кельи в невероятно аскетических условиях. Источника воды поблизости я не обнаружил: по-видимому, эти таинственные монахи использовали дождевую воду, собирая ее с крыш.

Поиски уединенных мест в афонских дебрях привели меня к удручающему открытию: не только мой источник, но и почти все родники теперь оказались забетонированы и ни в одном ущелье, пригодном для уединенной молитвы не осталось ни одного ручья, который бы не отвели по трубам к строящимся кельям. В досаде я решил даже прорезать в одном из шлангов отверстие, чтобы набрать воды, но эту идею мне не хотелось приводить в исполнение. Около километра пришлось ползти вдоль трубы в диких зарослях на четвереньках, пока мне не посчастливилось обнаружить маленький кран. От Лаврских монахов я случайно узнал, что на Крио Неро жил одно время в палатке монах-румын: это его голос тревожил меня по ночам, когда монах молился на румынском языке, не подозревая, что он в глухом лесу не один.

Прекратив поиски, я вновь ушел в скалы Афона в свою пещеру, страдая от недостатка воды, где со всем усердием углубился в безмолвное созерцание, отбрасывая все помыслы и не обращая внимания на благодатные переживания, как посоветовал старец Григорий. Нетварный свет начал сиять внутри вне зависимости от того, закрывал ли я глаза или открывал их. Ум перестал цепляться как за внешнее восприятие, так и за внутренние ощущения. Пришло неисходное состояние блаженства, которое подобно живому неистощаемому источнику вливало в сердце духовную свежесть и бодрость. Но я заметил, что временами ум все же испытывает рассеянность, когда обстоятельства складывались неблагоприятным для меня образом: когда наступала непогода или сырость пробирала до костей, или же когда случались радостные переживания, приводящие меня невольно в восторженное состояние духа, хотя внимание было постоянно бдительным и зорким ко всем деталям моего самоуглубления. Тело по временам словно полностью утрачивало свой вес, причем исчезало всякое представление о телесном существовании. Все люди, далекие и близкие, становились для моей души как один человек, нуждающийся в заботе, помощи и любви. Возникало сильное желание, чтобы все пришли к такому же постижению в молитве и созерцании.

Все это, путаясь и сбиваясь, я радостно поведал монаху Григорию, придя к нему в монастырь. Он все так же лежал на койке, обставленный лекарствами. Щеки впали, но глаза еще смотрели зорко и строго. Несмотря на болезнь, в нем чувствовалась какая-то мощная благодатная сила, которая поддерживала его тело, не давая ему угаснуть.

— Твои ощущения, отец Симон, объясняются тем, что дух в тебе продолжает пробуждаться, но его соединение со Христом еще впереди, когда твое сознание целиком утвердится в созерцании. Помни, что мир обманчив, а диавол коварен. Продолжай не привязываться ни к каким духовным переживаниям в созерцании, спокойно воспринимай их, не принимая и не отвергая, без всякого эгоизма. Только наш эгоизм не позволяет нам уподобиться Христу, увлекая в погоню за призраками ума, как в погоню за ветром. Подвизайся так, чтобы твой ум в созерцании стал безмятежным, ясным, чистым и безграничным, подобным бесконечному небу или небосводу без единого облачка, в котором сияет Божественное незакатное Светило — Христос.

— Как это сделать, отче? И возможно ли это?

Я внимал старцу не дыша.

— Никогда ничего не представляй и не воображай в своем уме. Полностью прекрати накопительство помыслов. Хотя я сказал — «подобным небу», но такого представления о каком-либо небе не следует воображать ни в коем случае. Помни, что это лишь сравнение, описывающее истинное постижение. Такое созерцание приходит только при великой благодатной милости Самого Господа. Мы в действительности нераздельны со Христом и, кроме как грехами, ничем не отделены от Него. Наш дух всегда един со Христом, ибо Он — от начала Сущий (Ин. 8:25). Различие в том, что мы связаны по рукам и ногам нашим эгоизмом, а Дух Христов — Божественен и безграничен.

— Геронда, почему вы не передаете свой духовный опыт другим? Почему вы его рассказываете только мне?

Я искренно не понимал, почему старец стал со мной столь откровенен.

— Духовный опыт никогда не передают из жалости, его передают из любви. Твое сердце прилепилось ко мне и Божественная благодать побуждает меня открыть тебе, иеромонаше, то, что ранее она открыла мне через моего старца. Так сохраняется духовная традиция Православия — только через любовь и, конечно, через послушание слову опытного человека. Многие слушают духовные наставления, но не все их исполняют. Большинство любит больше рассуждать о молитве, чем ее выполнять. Рассуждение рассуждению рознь…

— Поясните, пожалуйста, отец Григорий! Что такое правильное рассуждение?

— Мысли можно уподобить ряби, не имеющей никакого духовного смысла, возникающей на поверхности нашего обычного ума; это мирское безблагодатное понимание. Но сознание, преображенное Святым Духом и пребывающее во всеобъемлющей мудрости Божественного бытия, — это духовная мудрость, которая сразу знает все, на что она обратит свое внимание, но предпочитает она пребывать в Духе Святом. Если бы наши мысли имели действительное понимание Бога и мира, то одержимые ими были бы святыми. Но в реальности — это самые несчастные и запутавшиеся создания во вселенной, из чего очевидна трагическая ошибка следования за мыслями и их внушениями.

— А как практически происходит уподобление Христу, отче?

— Присутствующий изначально в нас дух есть образ и подобие Христа, Который ясно проявляется в нем, благодаря очищению сердца от накопленных дурных привычек, подобно тому, как очищается грязная вода, если дать ей отстояться. Пойми, что в действительности такое очищение означает путь святости, на котором три Лица Пресвятой Троицы являются в сердце подобно тому, как солнце восходит из-за горизонта, порождая свет, тепло и солнечные лучи. Когда Дух человеческий постигает Святую Троицу, ему не нужно никаких доказательств. Христос есть истина. И Отец есть абсолютная истина, а также и Дух Святой, все Три суть единая истина. Познаете истину, и истина сделает вас свободными, — говорит Господь (Ин. 8:32). Однако, если в человеке нет духовного чутья, он впадает в неуверенность и не понимает, что верно, а что ошибочно. Это есть темный тупик заблуждений, из которого без наставника не выбраться…

— Что же делать, Геронда, если мы попадаем в духовные тупики?

— Держись старца, исполняй его наставления, верь, что в твоем сердце живет Спаситель Христос. Воспитывай в себе любовь к Богу и ближним. Укрепляй и просвещай себя непрестанной молитвой. Удерживай и возогревай в себе память смертную и воздерживайся от греховных помыслов и поступков — все это проясняет сердце и приводит к возрождению в нем благодатной чуткости или интуиции, укрепляющей духовное рассуждение.

— Отец Григорий, бывает, что происходящие с нами обстоятельства смущают ум и делают его беспокойным. Что бы вы посоветовали в таких случаях?

— Никогда не считай события абсолютно достоверными, зная, что они каждое мгновение изменяются. То, что мы видим в данное мгновение, в следующий миг становится совсем иным. Наш ум как бы застывает на одной ситуации и теряет здравый смысл, в то время как положение вещей уже изменилось. Ничто не является неизменным. Все изменяется каждую секунду и в этом — непостоянство мира, суета сует. Понимать иначе — это заблуждение ума. С одной стороны, невозможно держаться за мир, ибо он упрям в своем непостоянстве, с другой стороны, благодаря его изменчивости, мы можем изменять свое худшее греховное состояние ума на более благоприятное для спасения, сделав ум внимательным и собранным. Это даст нам возможность остаться со Христом и во Христе вне всяких изменений, в благодати Духа Святого. Всякий, рожденный от Бога, побеждает мир; и сия есть победа, победившая мир, вера наша (1 Ин. 5:4).

В дверь постучали, произнося молитву по-гречески. В комнату вошел монах. Поприветствовав меня, он начал говорить со старцем, тот утвердительно кивал головой. Когда монах вышел, отец Григорий сказал:

— Монастырь с большой любовью заботится обо мне. Хотят снова отвезти меня на обследование в Салоники. Спаси всех нас, Пресвятая Дева Мария! Монахи думают, что смогут продлить мне жизнь. Впрочем, пусть делают, что хотят…

Затем старец продолжил:

— Так вот, для того и даруется нам непрестанная молитва, чтобы она стала в нас главным и единственным неизменным центром нашего существования в непрестанно меняющихся обстоятельствах. Пойми, что самое наиважнейшее в нашей жизни — это очищение сердца от всех привязанностей к суетному миру, который все время ткет свою небыль, обманывая нас и пугая своими проявлениями. Когда ты ухватишь основную суть практики, не отвлекаясь ни на что, а она есть чистое сердце, которое Бога узрит, ты найдешь Божественный центр в самом себе, где утверждено Царство незыблемое Сына Божия. Занимайся только этим, и спасешься!

— Отче, я читал, что в духовном восхищении ум полностью вступает в нетварный свет. Выходит, при этом ум совершенно теряется? Объясните, прошу вас…

Монах не спешил с ответом. Он принял лекарство, запил его водой и снова прилег на койку с грубой шерстяной подушкой в изголовье.

— Здесь премудрость, отец Симон. Есть два вида потери ума. Одни люди теряют ум, становясь рабами своих чувств и переходя в животное состояние. Другие же теряют ум, восходя в Божественную жизнь, ведомые Святым Духом, и приобретают благодатную мудрость духовного рассуждения «Ум, став единым духом с Господом, ясно видит благодаря этому духовные вещи», — указывает святитель Григорий Палама. Ум при этом очищается благодатью и успокаивается настолько, что сливается с сознанием, которое полностью пробуждается и не требует более мыслительных процессов. Оно руководствуется только Божественной энергией, то есть Христовой благодатью.

— Геронда, а каков признак того, что ум заблуждается, хотя и полагает, что он очищается?

— Если в ходе молитвенной и созерцательной практики ум становится все более нетерпимым и жестоким, это признак того, что подвижник сбился с истинного пути, коим следуют за Христом. Если молитвенная практика лишена доброты, смирения и любви, то такой путь не относится к Православию. Если подвизающийся не ощущает никакого духовного роста, то в такой молитве, несомненно, присутствуют или сонливость, или рассеянность. Если молитвенник разглагольствует на всех перекрестках об исихии, а его ум не может выдержать даже малейшего искушения, то такие речи становятся речами диавола. Если продолжительная молитва не укрепляет чистоту сердца, а наполнена помыслами, то такая молитва является лишь прибежищем демонов. Никогда не задерживайся в молитвах, наполненных сонливостью или скукой. Старайся найти путь к живой покаянной молитве. Еще лучше, плачь о грехах своих, или трезвись. Если ты в молитве или в созерцании ощущаешь утомление или сонливость, а мысли блуждают, перейди в прохладное место или займись поклонами…

— Скажите, старче, а судьба как-то сказывается на нашей молитвенной практике?

— У каждой души есть свое собственное видение себя и мира. Из чего оно складывается? Из наших впечатлений, которые есть результат наших хороших и дурных деяний, а также наследственных склонностей, всего того, что люди называют судьбой. Мы ощущаем рай, когда наши поступки благие, и ужасаемся видениями ада, когда наши поступки греховны. Чтобы наше духовное зрение сподобилось лицезрения Бога, оно должно быть укреплено состраданием и любовью, ибо подобное притягивается подобным. А чистота сердца, духовное зрение которого чистое и совершенное, привлекается к Божественной чистоте и совершенству, что и является евангельскими блаженствами.

— А какое из этих блаженств — цель духовной практики, отец Григорий?

— Блаженства, обретаемые преображенным духом человеческим, можно свести к трем основным видам: блаженство пребывания во Святом Духе, блаженство переживания Богоподобия и блаженство чистого сердца, которое напрямую зрит Бога. Это последнее есть возвышенное состояние всецелого соединения с Богом в Христообразной любви и именно оно является целью духовной практики священного созерцания.

— Отче, в этой самой «любви» царит такая путаница, что каждый из христиан понимает ее по-своему, разве не так?

— Неважно, кто и как понимает любовь. Для монаха главное не ошибиться, избрав для себя единственно евангельскую любовь или Божественное рачение сердца, как писали раньше святые отцы. Любовь, понимаемая невежественными людьми, есть плотская, животная и душевная; все это — слепая привязанность. Духовная любовь — это благодатное состояние пробужденного человеческого духа, венец всех усилий человеческих, священный дар Самого Бога! Стяжать ее непросто, а потерять легко…

Следует знать, что Божественная любовь проверяет верность души оставлением ее на некоторое время. Многие подвижники обретали Ее потом и слезами, а некоторые даже кровью, но затем, к сожалению, теряли эту удивительную драгоценную святыню, сходящую с Небес в святолюбивое сердце…

— Отче Григорие, а когда же душа, наконец, выходит из рабства греха?

— Пока мы не соединены всецело со Святым Духом, в нас еще нет истинной духовной жизни и закон греха действует в нас. Без совершенного вселения в душу благодати мы еще мертвы духовно и не возжаждали, как должно, Бога и не ощутили даже начатков Божественной любви. Только эгоистическая воля и грехи лишают нас видения Христа. Всякий, кто стремится постоянно пребывать в памяти Божией, непременно увидит свет Христов, изумляющий и просветляющий сердце! Однако, «свет тот скрывается от умов, не оставивших чувственного зрения», как пишут отцы.

— Отец Григорий, когда я возвращаюсь в келью, то стараюсь записывать ваши святые слова. Благословите продолжить эти записи? — спросил я, испытывая великую любовь к неведомому для мира подвижнику.

— До исполнения срока никому не показывай этих записей. Я тоже держал при себе записную книжку, куда записывал все, что считал для себя необходимым. Сейчас у тебя время практического усвоения услышанных наставлений, а работа с собранными сведениями о духовной жизни еще впереди. Не стремись к высокому умствованию, чтобы не испытать падения из этого небольшого благодатного устроения души, которое имеешь. Но изо всех сил стремись к полноте благодати, чтобы пребывать с духовно царствующими душами в свете истины. Молю человеколюбивого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, — да не умаляется истина в сердце твоем среди умственных помышлений сынов человеческих! Итак, развивай свое созерцание, чтобы твое сердце всецело утвердилось во Христе…

Я постарался запомнить слова старца и, придя в свою келью, записал их, стараясь постигнуть делом сокровенный смысл услышанного, прилепившись ко Христу всем сердцем.

Един и неизменен Божественный свет по природе Своей, но проявления его многоразличны: им Ты, Боже, упокоеваешь души созерцающих Тебя, как тихая любовь, то действуешь как Божественная сила, то как неизъяснимое движение блаженства, то как небесное откровение тайн Твоих, а иногда приходишь как сверх-мысленное видение славы Божества Твоего. Воспряни, крылатый дух мой, на крыльях благодати в Небеса Богосозерцания! Прочь от земли, где копошатся заклятые враги всякого духовного порядка и закона — нечистые духи, сеющие порочные желания и ядовитые семена греховной сласти в сердца приверженцев их, пьющих отраву гнусного самолюбия и устилающих землю своими могилами. Нет, участь души моей, как всякого, следующего стопами молитвы и созерцания вслед за Тобой, Господи Иисусе, не прах и гниль, нас удушающие, а сияющая беспредельность любви Твоей и Царства Твоего, Боже!