Глава пятая
Послышался громкий стук в дверь. К ней поспешил раб. Дверь широко распахнулась, в проеме возник широкоплечий силуэт в развевающейся красной накидке. Через небольшой сад, тяжело ступая по зеленому газону, к нам направлялся Марк Муммий.
Он остановился перед телом и нахмурился, увидев открытую рану.
— Значит, вы уже в курсе дела, — проговорил он, протягивая руку, чтобы лучше прикрыть плющом лицо покойного. — Бедный Луций Лициний. Надо полагать, Фабий вам все объяснил.
— Вовсе нет, — возразил я.
— Ну и хорошо. Не его это дело информировать вас о здешних делах. Я не надеялся на то, что он будет держать язык за зубами, но, возможно, нам еще удастся сделать из него солдата, — широко ухмыльнулся Муммий.
Фабий улыбнулся с холодным презрением.
— Вы, как я вижу, в отличном настроении.
— Я вовсю гнал своих людей по дороге сюда из Мизен. Быстрая езда полезна после нескольких дней морского перехода, а если учесть еще и воздух Чаши, то хорошему настроению удивляться не приходится.
— И все же из уважения к памяти покойного не могли бы вы говорить чуть потише. — Фабий был сама вежливость.
— Виноват, — пробормотал Муммий, коснувшись смоченными пальцами нахмуренного лба. Взглянув еще раз на тело, он посмотрел на каждого из нас с испугом, словно ожидая продолжения упреков в неуважении к тени Луция Лициния.
— Может быть, стоит позвать Гелину, — сказал он наконец.
— Это уже без меня, — заметил Фабий. — У меня дела в Путеолах, а времени остается мало, чтобы вернуться сюда засветло.
— А где Красс? — вдогонку Фабию спросил Муммий.
— Он тоже в Путеолах, у него там свои дела. Уехал утром, сказав, чтобы Гелина не ждала его раньше обеда.
Словно по волшебству, при его приближении к двери она открылась — невидимый в тени раб знал свое дело. Он шагнул в освещенный проем и исчез из виду.
— Гордец! — обиженно пробормотал себе под нос Муммий. — Видимо, его семье не хватило денег, чтобы в свое время нанять для него достойного воспитателя. Славная кровь, но один из его предков очистил семейные денежные сундуки, и никто из последующих не смог наполнить их снова. Красс сделал его своим управляющим только ради его отца. У него нет военного таланта. Некоторые плебеи за последние сто лет имеют гораздо больше военных заслуг, чем Фабий. — Он несколько вызывающе улыбнулся, затем подозвал к себе мальчика-раба, проходившего по атриуму: — Эй, Метон, разыщи госпожу и скажи ей, что я приехал с гостем из Рима. Как только мы освежимся в ваннах, так сразу явимся к ней.
— Это вовсе не обязательно, — заметил я. — Неужели вы действительно думаете, что после того, как меня доставили сюда в такой безумной спешке, мы можем тратить время на ванны?
— Вздор. Вы не можете предстать перед Гелиной насквозь пропахший морем, словно полурыба-полуконь. — Он рассмеялся собственной остроте и, положив руку мне на плечо, отвел меня от гроба. — Кроме того, водная процедура — это первое, что делает каждый, приезжающий в Байи. Это что-то вроде молитвы Нептуну перед выходом в море. Здесь бьют из-под земли источники живой воды, и мы должны воздать им должное.
Казалось, что расслабляющая атмосфера Чаши была способна смягчить даже железную дисциплину Муммия. Я обнял за плечи Экона и, в недоумении качая головой, последовал за нашим хозяином.
То, что Муммий походя назвал банями, являло собой в действительности впечатляющую систему, установленную внутри дома, построенного, видимо, на естественной террасе склона холма, обращенного к заливу. Все пространство заполнял огромный сверкавший золотой краской купол с круглым отверстием вверху, через которое внутрь лился мощный луч дневного света. Под куполом был круглый бассейн со ступенями, ведшими на глубину, над поверхностью воды клубился сернистый пар. Сводчатый проход с восточной стороны выходил на террасу с видом на залив, уставленную столиками и креслами. Несколько дверей по окружности бассейна образовывали полукруглую аркаду. Они были окрашены в темно-красный цвет, а ручки в виде золотых рыб крепились к дверям головами и хвостами. Первая дверь вела в хорошо натопленную раздевалку. В других комнатах, как объяснил Муммий, когда мы сбросили туники, были бассейны разных размеров и форм, с водой разной температуры.
— Все это построено знаменитым Сергием Оратой, похвастался Муммий. — Вам доводилось о нем слышать?
— Нет.
— Это самый известный из всех путеолян, человек, сделавший Байи такими, каковы они теперь. Начал он с устричной фермы на Лукринском озере, которая положила начало его богатству. Потом стал крупным специалистом по строительству бассейнов и рыбоводных прудов, и владельцы многочисленных вилл, в округе Чаши, буквально забросали его заказами. Когда это поместье приобрел Красс, ванны были скромнее. С разрешения Красса Луций Лициний надстроил здесь второй этаж, там пристроил к дому новое крыло и полностью перестроил ванны по проекту самого Сергия Ората. Я бы предпочел небольшую пещеру в лесу, а то и просто обычную городскую баню — эта роскошь представляется мне довольно абсурдной, вам так не кажется? Впечатляет, но разоряет, как говорят философы.
Муммий шагнул к одному из вделанных в стену бронзовых крюков, выполненных в виде голов Цербера, на две из них надел свои туфли, на челюсть третьей разинувшей рот головы повесил пояс.
— Вас не могут не восхитить здешние чудеса. Как раз в этом месте находится природный горячий источник, потому-то первый владелец и построился именно здесь — горячие ванны, да притом и прекрасный вид. Когда Ората перестраивал всю систему, он провел трубы так, чтобы в одни из бассейнов поступала горячая вода, а в других вода смешивалась с холодной из источников, расположенных выше по склону холма, в третьих вода была совсем холодной. Можно переходить из самой горячей воды в самую холодную, и обратно. Зимой некоторые помещения этого дома отапливаются водой из горячего источника. Поэтому в этой раздевалке, например, тепло круглый год.
— Удивительно, — согласился я, стягивая через голову рубаху. Я хотел было положить ее в один из стенных шкафчиков, но Муммий меня остановил. Он подозвал старого сутулого раба, стоявшего в поклоне посреди комнаты.
— Возьми это и выстирай, — приказал он, указав на мою с Эконом одежду, стягивая с себя тунику. — Да принеси что-нибудь подходящее из одежды.
Раб собрал вещи, на мгновение задержался, чтобы оценить наши размеры, и выскользнул из комнаты.
Обнаженный Марк Муммий был похож на медведя — все тело его было покрыто завитками волос и шрамами. Экона особенно заинтриговал длинный рубец, проходивший по левой стороне груди.
— Память о сражении у Коллинских Ворот, — гордо объявил Муммий. — Участием в нем мы с Крассом гордимся больше всего. В тот день мы вернули Рим Сулле. Диктатор всегда помнил о том, что мы для него сделали. Утром мне нанесли эту рану, но, к счастью, с левой стороны, и я смог продолжать сражаться. — Он изобразил, как это было, выбросив вперед правую руку. — В пылу сражения я едва заметил рану, чувствуя только тупое жжение. И только вечером Крассу сообщили, что я выбыл из строя. Говорят, я был белым как мрамор и проспал целых двое суток. Но это было больше десяти лет назад, я был еще совсем мальчиком — вряд ли старше тебя, — сказал он, ткнув в плечо Экона. Мальчик криво улыбнулся в ответ.
Муммий обмотал вокруг бедер большое полотно и предложил нам последовать его примеру. Мы вышли из раздевалки снова под своды большого купола, в круглый бассейн. Становилось холоднее, и над водой с шипением поднимались более плотные клубы пара. В воздухе стоял запах серы.
— Аполлон! — Муммий широко улыбнулся и направился к противоположной стороне бассейна, где у самой кромки воды стоял окутанный паром юный раб в зеленой тунике.
Мы подошли ближе, и меня поразила его необычайная красота. Густые волосы были иссиня-черного цвета, глаза сияли голубизной, а все остальные черты лица являли собой изумительно совершенную пропорцию, которую греки обожествляли. Он был невысок ростом, но свободные складки туники обрисовывали зрелое мускулистое тело.
— Я начну с самого горячего бассейна, — сказал он, указывая на дверь в двух шагах, — а потом Аполлон сделает мне массаж. А вы?
— Я думаю, что мне следует начать отсюда, — отвечал я, коснувшись ногой воды главного бассейна, но тут же отдернул ее. — Впрочем, лучше, если это будет не крутой кипяток.
— Начните оттуда, — показал он на дверь рядом с раздевалкой. — Там самая холодная вода. — Положив руку на плечо раба, он отошел, издавая какие-то воющие звуки, видимо, что-то напевал.
Мы хорошо пропарились и дочиста растерлись щетками слоновой кости. Потом оценили переход из холодной воды в горячую и обратно, и, наконец, когда покончили с этим ритуалом омовения, к нам в натопленной комнате для одевания, где нас ждали свежее белье и туники, присоединился Марк Муммий. Мне досталась голубая шерстяная туника с простой черной каймой, приличествовавшая утром гостю солидного дома. Она была совершенно по мне и даже не тянула в плечах, как часто бывало с одеждой, не сшитой по мерке. Муммий был в простой, но отлично скроенной черной тунике, которая была на нем в тот вечер, когда он явился за мной.
Экон был не очень доволен своим костюмом. Тот раб, явно полагая, что он моложе, чем это было на самом деле, приготовил для него голубую тунику с длинными рукавами, доходившую ему до колен. Она была настолько простой, что скорее подходила какому-нибудь тринадцатилетнему мальчику или девочке. Муммий рассмеялся, покрасневшему же Экону было не до смеха. Он отказался одеваться, пока раб не принес ему тунику в тон моей. Сидела она на нем не слишком хорошо, но Экон затянул вокруг талии шерстяной кушак и был явно доволен тем, что получил мужскую одежду.
Муммий повел нас по длинным лабиринтам коридоров, лестниц и комнат, уставленных изысканными статуями с великолепной росписью стен. Мы прошли через сады, в которых чувствовалось последнее дыхание лета. Наконец оказались в полукруглой комнате северной части дома, расположенной на скале, господствовавшей над заливом. Девушка-рабыня объявила о нашем приходе и исчезла.
Комната имела форму амфитеатра. Там, где должна была быть сцена, ступеньки вели к обставленной колоннами галерее. С нее открывался захватывающий вид на сверкавшие внизу воды залива и на раскинувшийся в отдалении порт Путеол, а далеко справа на горизонте был виден Везувий, у подножия которого раскинулись Геркуланум и Помпеи.
Внутри комнаты было темно, и свет, падавший снаружи, казался таким ослепительным, что на террасе можно было увидеть только силуэт женщины, сидевшей, вытянув вперед ноги, на низкой тахте. Она смотрела на залив и никак не реагировала на наше появление — можно было бы подумать, что это была еще одна статуя, если бы проникавший между колоннами мягкий ветерок не шевелил ниспадавший подол ее платья.
Но вот она повернулась к нам. Я, все еще не различая черты ее лица, услышал теплый, приветливый голос.
— Ваш гость прибыл, — сказал Муммий, с поклоном пожимая ей руку.
— Я вижу. Даже два гостя. Вы и есть Гордиан, тот самый, которого называют Сыщиком?
— Да.
— А это кто?
— Мой сын, его зовут Экон. Он не может говорить, но хорошо слышит.
Она кивнула, и жестом пригласила нас садиться. Когда мои глаза привыкли к свету, я стал различать суровые, жесткие черты ее лица — волевой подбородок, высокие скулы и широкий лоб. В обрамлении густых черных ресниц и бровей дивным светом лучились серые глаза. В просто зачесанных назад волосах сверкала ранняя седина. От шеи до лодыжек ниспадала черная стола, свободно перехваченная поясом под грудью и еще раз у талии. Лицо ее было скорее царственным, чем красивым. Говорила она размеренным тоном, взвешивая каждую мысль перед тем, как ее высказать.
— Меня зовут Гелина. Отцом моим был Гай Гелин, а мать из рода Корнелиев, дальних родственников Суллы. Родиной Гелинов много лет назад была Кампанья. В последние годы многие погибли в гражданских войнах, сражаясь с Синной и Марием на стороне Суллы. Мы старая и гордая семья, но никогда не были ни богаты, ни особенно плодовиты. Гелинов осталось немного.
Она помолчала и отпила из серебряной кружки, стоявшей на столике рядом. Вино было почти черным. Движением руки она предложила взять наполненные для нас кружки.
— Не имея приданого, — продолжала она, — я была очень счастлива принять предложение Луция Лициния. Этот брак был нашим собственным выбором и не был продиктован материальными соображениями. Произошло это еще до диктатуры Суллы, в военное время. Времена были жестокими, и наше будущее было неопределенным. Обедневшие наши семьи не проявляли восторга по поводу этого союза, но молча согласились. Я с большим сожалением должна сказать, что за двадцать лет нашего брака у нас не было детей и что муж мой вовсе не был так богат, как вы могли бы подумать, глядя на этот дом. Но мы были по-своему счастливы. Вам, должно быть, интересно, Гордиан, как я о вас узнала. Мне рассказал о вас наш общий друг. Марк Тулий Цицерон. Он отзывался о вас очень высоко, — умело переменила она тему.
— В самом деле?
— Да. Сама я впервые встретилась с Цицероном прошлой зимой, когда мы с Луцием оказались рядом во время одного званого обеда в Риме. Он был совершенно очарователен.
— Да, многие именно так отзываются о Цицероне, — согласился я.
— Я расспрашивала его о карьере — мужчины всегда рады поговорить об этом, — заметила Гелина. — Обычно я слушаю такие вещи вполуха, но все в его манере заставляло меня прислушиваться.
— Говорят, что он превосходный оратор.
— О, да, это совершенно несомненно. Вы и сами наверняка слышали его речи в Форуме.
— Очень часто.
— Я обратила внимание на его рассказ о Сексте Росцие, богатом фермере, обвиненном в убийстве собственного отца. Он обратился к Цицерону с просьбой быть его защитником в суде, когда все другие римские адвокаты отказались прийти к нему на помощь. Это было первое дело Цицерона об убийстве. Он говорил мне, что ему помогал человек по имени Гордиан, которого называли Сыщиком, ваша помощь была для него совершенно неоценимой, что вы были упрямы, как мул, но зато и смелы, как орел.
— Правда? Да, да, это было восемь лет назад. Я был еще молод, а Цицерон еще моложе.
— С тех пор его популярность росла со скоростью кометы. Он стал самым известным адвокатом в Риме — это было настоящим подвигом для человека из ничем не выдающейся семьи. Наверное, он не раз потом пользовался вашими услугами.
— Действительно, вскоре после процесса Секста Росция проходило дело женщины из Арретия, когда еще был жив Сулла. За эти годы мы провели несколько дел об убийствах, вымогательствах и спорах о недвижимости, не говоря уже о некоторых частных процессах, имен участников которых я назвать не могу.
— Наверное, работать с таким человеком — большое наслаждение.
Я пожалел, что подобно Экону не был лишен дара речи. Раздражение, накопившееся за многие годы нашего партнерства, буквально душило меня. Это был несноснейший человек во всем Риме. Его самодовольство и высокомерие никак не способствовали моей симпатии. Цицерон стал моей головной болью.
— Когда это случилось и я спросила себя, к кому мне следует обратиться — к какому достойному доверия и благоразумному человеку, не связанному с Чашей, наделенному собачьим нюхом, смелому, как орел, как говорил Цицерон…
— И упрямому, как мул.
— И умному. Самое главное — умному… — Гелина вздохнула, и снова уставилась на Залив с таким видом, словно собираясь с силами. — Вы видели тело моего мужа?
— Да.
— Его убили.
— Да.
— Зверски убили. Это случилось пять дней назад, пятого сентября, хотя тело было обнаружено только на следующее утро… — Спокойствие вдруг покинуло Гелину, голос ее задрожал, и она отвернулась.
— Крепитесь, — прошептал подошедший к ней Муммий. Гелина со вздохом кивнула, крепко вцепилась в его руку и тут же снова ее отпустила.
— Чтобы помочь, мне надо все знать, — тихо проговорил я.
Гелина надолго умолкла, словно изучая раскинувшийся перед ней пейзаж. Когда она снова взглянула на меня, лицо ее было невозмутимым. Она продолжала твердым и спокойным голосом:
— Мне говорили, что его нашли ранним утром следующего дня.
— Нашли — где? И кто?
— В переднем атриуме, недалеко от того места, где тело лежит сейчас. Его обнаружил один из рабов, Метон, мальчик, чья обязанность — разносить письма и будить остальных рабов, с утра приступающих к исполнению своих обязанностей. Было темно, и еще не кричали петухи.
— В каком положении было тело? Может быть, пригласим этого Метона…
— Нет, я могу рассказать все сама. Метон сразу же отвел меня туда, и до моего прихода к телу никто не прикасался.
Луций лежал на спине, с открытыми глазами.
— На спине, навзничь?
— Да.
— А руки и ноги были прижаты к телу? Он не держался за голову?
— Нет, ноги были вытянуты, а руки — выше головы.
— Поза Атланта, носителя небесного свода?
— Похоже.
— Не было ли поблизости оружия, которым его убили?
— Его там не было.
— Нет? Наверняка был какой-нибудь камень со следами крови или какой-то металлический предмет. Может быть, не в доме, а на внутреннем дворе.
— Нет. Но была найдена накидка. — Она содрогнулась.
Муммий уселся обратно в кресло. Ясно, что эта деталь была для него новой.
— Накидка? — переспросил я.
— Мужская накидка, пропитанная кровью. Ее нашли только вчера, и не на дворе, а в полумиле отсюда, на северной дороге, что ведет в Кумы и Путеолы. Один из рабов по дороге на рынок случайно увидел ее в кустах и принес мне.
— Это была накидка вашего мужа?
Гелина нахмурилась.
— Не знаю. Трудно сказать, на что она похожа. Вообще не ясно, накидка ли это. Измятая ткань стала жесткой от засохшей крови. — Она перевела дыхание. — Просто кусок шерстяной материи, темно-коричневого цвета, почти черного.
— Разумеется. Но это накидка богатого человека или же раба? Старая или новая? Хорошо сшитая или как попало?
Гелина пожала плечами.
— Я ничего не могу сказать.
— Мне необходимо видеть эту вещь.
— Разумеется. Спросите потом у Метона. Мне невыносимо ее видеть.
— Понимаю. Но скажите мне вот что: много ли было крови на полу, под раной? Или ее было мало?
— Думаю, что… мало. Да, помню, меня поразило — такая ужасная рана и так мало крови.
— Тогда, возможно, что кровь на этой материи была кровью Луция Лициния. Что еще вы можете мне сказать?
Гелина надолго умолкла. Я понял, что она готова сделать неприятное, но неизбежное заявление.
— В то утро, когда Луция нашли мертвым, из дома сбежали двое рабов. Но я не могу поверить в то, чтобы кто-нибудь из них мог убить Луция.
— Кто эти рабы?
— Их зовут Зенон и Александрос. Зенон был секретарем моего мужа, писал письма, вел счета, выполнял разные поручения. Он служил Луцию почти шесть лет, с того времени, как нам стал покровительствовать Красс и наше положение улучшилось. Это образованный грек, тихий, смиренный, очень мягкий, с седой бородой и хрупкого сложения. Я всегда рассчитывала на то, что, если бы у нас когда-нибудь появился сын, Зенон стал бы его первым наставником. Просто немыслимо, чтобы он мог убить Луция. Вообще нелепо думать, чтобы он мог кого-то убить.
— А другой раб?
— Юный фракиец по имени Александрос. Мы купили его четыре месяца назад на рынке в Путеолах для работы на конюшне. Он прекрасно обращается с лошадьми. Умеет читать и немного считать. Зенон иногда пользовался его помощью, работая в библиотеке мужа, — поручал ему что-нибудь считать или же переписывать письма. Александрос очень восприимчив к учению и очень умен. И никогда не выказывал ни малейших признаков недовольства. Наоборот, мне казалось, что он был одним из самых довольных своей жизнью рабов в доме. Я не могу поверить в то, чтобы он убил Луция.
— Но оба этих раба исчезли в ночь убийства вашего мужа?
— Да. Это совершенно необъяснимо.
— К этому можно добавить еще кое-что, — вступил в разговор Муммий. Гелина посмотрела в сторону, а потом покорно кивнула, разрешив ему продолжать. — На полу, у ног Луция, кто-то вырезал ножом шесть букв. Корявые и нечеткие, они явно были вырезаны наспех, но читались достаточно ясно.
— И что же там было написано?
— Название одного из знаменитых поселений в Греции, — сурово проговорил Муммий. — Хотя такой умный человек, как вы, мог бы предположить, что, кто бы их ни нацарапал, у него просто могло не хватить времени, чтобы закончить свою работу.
— Какие буквы? Я не понимаю вас.
Муммий окунул указательный палец в кружку и вывел на мраморном столе красным вином четкие, прямые буквы:
СПАРТА
— Да, понимаю, — сказал я. — Город в Греции. Либо имелась в виду она, либо это было прерванное послание беглому фракийцу, гладиатору Спартаку.