Глава 3
Только красноармеец Синицын остановил «хеншель» – еще не успел даже заглушить двигатель, – как около трофейного грузовика материализовался знакомый сержант госбезопасности. Я даже вздрогнул от неожиданности – только что рядом никого не было, и вдруг я, распахнув дверь, уперся взглядом прямо в физиономию сержанта госбезопасности Лыкова, как обычно невозмутимую. «Ей-богу, натуральный сторожевой пес, – подумал я, – стоит появиться в расположении подразделения Бедина, как этот цербер уже тут, со своим неизменным каменным выражением лица – ну и нервы у мужика, несмотря на любые катавасии, спокоен, как удав». Нравился мне этот парень не только своим спокойствием, но и тем, что имел необъяснимое чутье, возникать перед командованием тогда, когда было нужно, или если намечались какие-нибудь важные события. Ничего не скажешь, умели энкавэдэшники подбирать кадры в свои подразделения.
Как только я спрыгнул с подножки грузовика, Лыков вытянулся и стал бодро докладывать о положении дел в заградотряде – так энкавэдэшники стали называть созданное по моему приказу формирование. Информация эта была, так сказать, весьма развернутая, пополненная личными наблюдениями сержанта. Конечно, это был необычный для стороннего наблюдателя доклад, но уж именно такой стиль общения с сержантом госбезопасности у меня сложился. Лыков мне полностью доверял и уважал, может быть, даже больше, чем своего непосредственного командира, лейтенанта госбезопасности Бедина. И все после моих действий по расформированию лагеря интернированных польских военнослужащих, но, честно говоря, так, не по-уставному, общаться с Лыковым мы начали довольно давно. Именно этот сержант госбезопасности сначала очень дотошно проверял наши документы, когда я вместе с Шерханом и Якутом направлялся из Москвы в 7-ю ПТАБР, только начинающую формироваться. Тогда, убедившись, что мы именно те, за кого себя выдаем, он очень любезно предложил передохнуть в периметре, охраняемом бойцами НКВД, а утром обеспечил нам безопасный и беспрепятственный проезд до места формирования бригады. Ну как после этого можно относиться к человеку? Естественно, с симпатией.
В процессе службы мне часто приходилось перемещаться по дорогам, обслуживаемым Гушосдором. В местах проведения ремонтных работ я несколько раз встречался как с самим сержантом госбезопасности, так и со своим приятелем Палычем, главным инженером Гушосдора НКВД. Вот Палыч-то мне и рассказал многое о Лыкове, о его роли в их организации. Несмотря на невысокое звание, сержант имел очень большой вес в управлении. Непосредственно отвечающий за охрану поляков, работающих на объектах, лейтенант госбезопасности Бедин по существу занимался только бумажной работой, а практической деятельностью, силовой составляющей управления руководил Лыков. Деятельность эта была весьма напряженной. Пожалуй, именно это структурное подразделение НКВД в Белостокской области чаще всего подвергалось нападениям бандформирований. Буржуйские недобитки пытались всеми силами затруднить движение по автомобильным дорогам. Так что, учитывая все вышеизложенное, информация, полученная от этого опытного, обстрелянного бойца, была для меня более ценна, чем доклад Бедина, весьма формального командира заградотряда.
С первых же фраз рапорта Лыкова я сильно напрягся – маршальские звезды не только подставили под авиаудар танки лейтенанта Быкова, но и сделали хорошую подлянку для действий заградотряда. Истинные чувства бойца выдавали только злые огоньки во взгляде, а сам сержант госбезопасности невозмутимо докладывал:
– Товарищ подполковник, ровно с пятнадцати часов функции заградотряда приказом маршала Советского Союза Кулика прекращены. Он заявил, что заградотряд создает пробку перед мостом через реку Зельва и мешает маневрировать частям Красной армии. Лейтенант Бедин пытался маршалу объяснить, что мы задерживаем только неорганизованные группы красноармейцев и, наоборот, регулируем движение по мосту, не допуская возникновения заторов перед ним; когда техники, повозок и людей становится очень много, направляем их в специальный отстойник – оборудованное в лесу укрытие от самолетов противника. За все время деятельности заградотряда ни разу не было пробки перед мостом. Но на все эти слова маршал только махнул рукой и повторил приказ.
Лыков на мгновение прервал свой монолог, кашлянул и немного более экспрессивно произнес:
– Мы с лейтенантом находились в палатке, я докладывал о положении дел в районе нижнего брода, как вдруг полог откинулся, и в проход ввалился узнанный мной по фотографиям маршал Кулик – солидной величины человек; лицо у него было буро-красное, довольно внушительное по размерам… Речь состояла из каких-то совершенно не связанных между собой бессмысленных фраз. Это была чистейшей воды ахинея, как бред полупьяного. Из всего сказанного понятными были только слова приказа на сворачивание деятельности заградотряда. Печальное это, надо вам сказать, зрелище – паника высшего командного состава! Самое страшное, что перед нами стоял не только маршал, но и заместитель наркома обороны СССР… Что же это такое творится, товарищ подполковник, если даже маршалы теперь неадекватны?
– Что, что… Немцы без разрешения наших бонз взяли и начали войну. Вот если бы фашисты стояли и покорно ждали, когда им надают по сусалам, тогда наши маршалы были бы на коне; герои, блин, перед своими-то горло драть, а как пуля свистнет, так они норовят свалить куда подальше, в уютные кабинеты.
В гражданскую привыкли иметь дело с полупартизанскими соединениями, думали, что и с вермахтом их стратегия прокатит. А у немцев армия совсем другая, не зря же они практически всю Европу на колени поставили. Тут еще и наши агитки свое гнусное дело сделали – внушили красноармейцам и командирам, что фашисты разбегутся от малейшего пролетарского чиха. А в реальности все совсем наоборот – немец так и прет на нас, сметая на своем пути все укрепрайоны, не обращая внимания на контратаки. Да, хорошие у них солдаты, да и генералы не хуже. А у нас что получается? Генералы не на своем месте сидят, коли прохлопали немецкое вторжение.
– А что же товарищ Сталин?.. Он же не мог не знать, что немцы готовят войну?
– Сталин? Да ты хоть представляешь, сколько у него советников и информаторов, и каждый из них, опираясь на факты, талдычит свое! Да я вот лично товарищу Сталину докладывал о том, что немцы обязательно нападут на СССР. И что? Да ничего… У Хозяина была информация, что мои сведения – это деза, подсунутая английскими империалистами, чтобы втянуть нас в войну с Германией. Но все равно он человек умный и предусмотрительный, поэтому и направил меня командовать бригадой на самый передовой рубеж. Наверное, именно для того, чтобы разбавить это застойное самодовольное болото. Ты же сам знаешь, что практически все старшие командиры были уверены – мы немцев шапками закидаем. Поэтому сейчас кровью и умываемся.
– Юрий Филиппович, неужели вы с самим Сталиным разговаривали?
– Было дело… Он мне лично и дал некоторые поручения. Так что, сержант, выполнять нелепые приказы обезумевших от страха и собственной беспомощности маршалов мы не будем. Сейчас, и до нормализации обстановки на фронте, подчиняемся только распоряжениям товарища Сталина и начальника Генштаба генерала армии Жукова.
Именно Жуков в своей радиограмме поручил мне собирать отставших от своих частей военнослужащих, пресекать панические настроения и организовывать заслоны на пути прорвавшихся немецких танков. Вот этим мы и будем заниматься. Понятно, Лыков?
– Так точно, товарищ подполковник!
– Тогда давай, сержант, докладывай, как проходила эта миссия до появления маршала, и сколько бойцов вы направили к лейтенанту Курочкину.
Лыков, перейдя опять на монотонный лад, продолжил подробный рассказ о работе, проведенной заградотрядом за прошедшие двое суток. Я, конечно, слушал и откладывал себе в подкорку основные моменты доклада, но, если прямо сказать, большинство слов сержанта госбезопасности миновали мое сознание: сейчас, опустив пустую, с моей точки зрения, информацию, я позволил себе размышлять о делах, не связанных с сиюминутными проблемами.
Как водится, сначала стал думать о правильности своих действий после того, как появился в заградотряде. А куда деваться? Если бы я себя не контролировал (а именно – перенесенные из прошлой реальности сленг и манеру поведения), то давно спалился бы как чуждый этому обществу элемент еще во время обучения в военной академии. Привычка анализировать действия и слова, произнесенные даже в запале, уже вошла в мою сущность – стала инстинктом, позволяющим выжить в любой ситуации, вот как и теперь, в сверхидеологизированной этой реальности.
Я специально запудривал мозги сержанта информацией о том, что моя деятельность направляется лично товарищем Сталиным, и что мы действуем согласно указаниям, полученным от начальника Генштаба. Что делать, как еще внушить представителю НКВД мысль о безоговорочном подчинении обычному армейскому подполковнику? А информация о том, что тут замешана воля Сталина, заставит этого матерого энкавэдэшника закрыть глаза на многие мои ляпы, в том числе нарушение уставов и инструкций. И не просто закрыть глаза, а еще и стать моим помощником. Он ради выполнения воли Сталина на смерть пойдет, не говоря уже о том, чтобы перегрызть врагу глотку – такие вот кадры воспитывало ведомство Берии.
В том, что Лыков поверит моим словам, я не сомневался – он же ушлый парень и наверняка в курсе слухов, ходивших по Белостокской области о том, что командир 7-й ПТАБР – ставленник самого Сталина. В напичканном войсками Белостокском выступе как в большой деревне – все командиры друг про друга все знают, или думают, что знают. С одной стороны, это хорошо – труднее затесаться врагу в наши ряды, а с другой – способствовало быстрому распространению паники. Одно дело, когда слабость проявляет совсем незнакомый тебе командир, и совершенно другое, когда этим человеком оказывается известная тебе личность. Паника и неверие в собственные силы могли зародиться и по причине тех случаев, когда люди, которых ты знал как мужественных и удачливых командиров, вдруг погибали от бомбы или снаряда тех, кто по канонам нашей пропаганды ждал только случая, чтобы встать под знамена Ленина-Сталина для борьбы с мировым империализмом. Только почему-то эти дети пролетариев и соотечественники Вильгельма Пика и Розы Люксембург уничтожали своих классовых братьев. Крыша от этого несоответствия единственно верным идеям коммунизма и реальной жизнью у народа ехала, а тут еще отцы-командиры старались поскорее свалить подальше от всего этого кошмара. Ну и получался эффект домино: рухнула первая линия обороны – побежали все остальные; кому охота отдавать свою жизнь, когда рушится само представление о кумирах, идеях и мироздании в целом?
Явно людям в такой момент требуется лидер, уверенный в своих силах, доказавший делом свою удачливость и знающий, что делать дальше. Я сам это чувствовал – была очевидная потребность опереться на сильную личность, как о какой-нибудь могучий ствол, а после этого можно и в драку с головой, забыв о ценности собственной жизни. Но, к сожалению, такие мощные фигуры вдруг куда-то испарились. Вот маршал Кулик, например, вполне мог бы стать лидером, консолидирующим всю армию. Звание, всенародная известность, воля и храбрость – все, казалось бы, этому способствовало. Но, вознесенный на олимп, он всерьез начал думать, что уникален и незаменим для всего народа как личность, поэтому, когда у него не получилось своими указаниями быстро нормализовать обстановку на фронте, мгновенно сдулся, как мыльный пузырь, и позорно бежал из грозящего захлопнуться котла.
Хотя Кулик, пожалуй, единственный маршал и заместитель наркома обороны, который хотя бы попытался лично принять участие в организации противодействия фашистскому вторжению.
Остальные маршалы и многозвездные генералы дальше окружных штабов (после начала войны ставших штабами фронтов) и носа не высунули. А если они под напором Хозяина и оказывались все-таки в штабе фронта, то это у них считалось – побывать на передовой. И еще из своей прошлой реальности я помнил информацию из лекции «Змия» о том, что сам Сталин первые дни после вторжения Германии впал в прострацию, полностью ушел в себя и практически не принимал никакого участия в управлении государством именно в это, трагическое для страны время. Великая страна пять дней была словно обезглавлена.
Но эту информацию знал только я, а остальные о таком, дискредитирующем вождя факте даже и помыслить не могли. Это мне приходилось, воя от отчаянья, надеяться только на себя и на Бога, а у остальных были за спиной мудрый Сталин и великая партия. Но зато в моей голове было четкое понимание того, что не имею я права на слабость, на обычный человеческий страх за свою жизнь, надежду на умного дядю, который придет и исправит допущенные мной ошибки. Не придет, и судьба дала мне единственный шанс сделать все, чтобы не повторился сценарий событий из той, кошмарной реальности.
Казалось бы, история сделала сдвиг в нужном направлении – самый ядовитый зуб у коричневого дракона вырван (уничтожен наиболее боеспособный 47-й моторизованный корпус немцев), но, черт возьми, события идут по тому же сценарию, тотальный разгром Красной армии продолжается. Это мне стало ясно сразу, стоило только выехать на шоссе Белосток-Слоним. И даже не трупы людей и загромождавшая дорогу разбомбленная техника приводили меня к такому выводу, а вид стоявших на обочинах брошенных танков, тракторов, с прицепленными к ним орудиями больших калибров – я даже видел две зенитные 85-миллиметровые пушки, находящиеся в транспортном состоянии, с еще не расчехленными стволами. Было ясно: несмотря на достигнутый моей бригадой успех, фронт 10-й армии разваливался; народ, побросав все, что мешало улепетывать, закатив глаза от ужаса, с воплями «спасайся, кто может» дружно ринулся на восток. Пока это были еще первые ласточки, но, как мне теперь стало ясно, до большого коллапса оставались буквально часы. Сейчас малейшая ошибка или промедление командования армии вызовут еще большую волну паники, и народ, в основном далеко не трусливый, сможет опомниться только где-нибудь в районе Смоленска. Тогда мужики будут озадаченно чесать себе репу и думать: «Как же так все получилось, и где были мои мозги, что я пустил немцев в самую сердцевину России?» Но так будут думать только те, кто сумеет добраться – основная же масса сгинет или, в лучшем случае, попадет в плен к гитлеровцам. А в лагерях уже фашисты так прижмут, что долго в их клоповниках не протянешь – уж кто-кто, а я знал по прошлой реальности их отношение к неарийцам. Плохой хозяин лучше относится к своим животным, чем эти хваленые цивилизованные европейцы к побежденным.
Неожиданно мой мозг зацепился за слова продолжавшего бубнить свой доклад Лыкова, и тут же все посторонние мысли куда-то испарились. Информация, подтверждающая печальные выводы, больно резанула по и так уже оголенным нервам. Наряд, дежуривший на дальнем броде, задержал человека, одетого в крестьянскую одежду и утверждающего, что он генерал-майор Зыбин – командир 36-й кавдивизии 6-го кавалерийского корпуса. Слова этого человека подтверждали два его спутника, причем у одного из них были при себе и документы, и оружие.
Эта информация настолько меня заинтересовала, что я, прервал доклад Лыкова, спросил:
– Слушай, Сергей, а сейчас где этот человек? Надеюсь, твои бойцы все-таки задержали эту троицу, а не отпустили их, руководствуясь приказом маршала?
– Никак нет, товарищ подполковник, не отпустили! Хотя привели задержанного Зыбина уже после того, как маршал уехал, но я посчитал, что этот генерал – какая-то мутная фигура, и отправил его вместе со спутником, который не имел документов, под конвоем в штабную палатку. Там лейтенант Бедин с ними разбирается. Сержант Петров, который назвался водителем генерала (документы его слова подтверждают), направлен на сборный пункт. А вообще-то, Юрий Филиппович, раньше видел я Зыбина в генеральской форме, а второй человек – это его ординарец, и звание у него старший лейтенант. А с водителем Петровым я даже как-то раз беседовал, когда их «эмка» стояла в ожидании окончания ремонта моста. Так что Зыбин не врет, он действительно генерал-майор, но отпускать его нельзя. Сволочь он – бросил своих подчиненных и кинулся в бега. Такие вот и предают Родину!
– Ладно, сержант, разберемся. Девятьсот два человека, говоришь, направили к Курочкину?
– Так точно! И это не считая легкораненых – они располагаются сейчас на территории сборного пункта, мы мобилизовали несколько врачей и медицинских сестер, вот они сейчас и занимаются ранеными; сортируют, после чего тяжелых мы отправляем в Слоним. Легкораненые проходят реабилитацию тут: медработники обрабатывают раны, перевязывают, и после этого красноармейцы поступают в распоряжение младшего лейтенанта Анисимова. Его взводные сержанты – это нечто: кого хочешь заставят Родину любить; после нескольких часов общения с ними бойцы забывают про свои раны и мечтают только об одном – сходить в штыковую атаку, и хрен с ним, если даже в боевых порядках немцев движется бронетехника. Вот таких, можно сказать, выздоровевших, сейчас сто двадцать человек. Я недавно беседовал с некоторыми из них, все без исключения желают как можно быстрее оказаться на передовой.
– Интересно получается – раненые, а рвутся в бой. Ну-ка, давай все свои впечатления обрисуй – держится фронт или уже начал трещать по швам? Человек ты опытный, психолог, можно сказать, повидал за эти дни много отступающих красноармейцев и командиров – как настрой-то у них? Могут драться с врагом, или превратились уже в стадо баранов, бегущих от убоя?
– Настроения разные, Юрий Филиппович: кто-то готов уже здесь встать насмерть и, если оружия не хватит, рвать фашиста хоть зубами, но большинство считает, что нужно отступить к старой границе, где наверняка товарищ Сталин подготовил немцам горячую встречу. Там стоят свежие части и, опираясь на старый укрепрайон, Красная армия погонит фашистов обратно, в их вонючее логово. Я лично считаю, что отступать нам нельзя. Не знаю, как насчет свежих частей, но укрепрайона на старой границе, считай, уже нет. Наш Гушосдор помогал инженерным частям в демонтаже укреплений на старой границе. Последняя группа вольнонаемных рабочих вернулась оттуда еще в мае. Технику пригнали всю обратно, а те, кто был в командировке, получили премии за успешное выполнение правительственного задания. У нас просто так премии не дают, значит, сравняли они с землей тамошние доты и дзоты. Так что опереться там уже не на что. Немецкая авиация и здесь нам житья не дает, а уж там, куда прибывают свежие части, она точно висит день и ночь над головами. Не дадут немцы войскам развернуться, и получится, что отступив туда, мы поменяем шило на мыло. Если бы было у нас крепкое командование, и еще немецкую авиацию хоть как-нибудь приструнить, можно было бы отступить на заранее подготовленные позиции, а сейчас это нельзя, потому что если и у старой границы нам не удастся зацепиться, вот тогда начнется настоящая паника.
– Да ты просто стратег, Лыков! Ишь, отступать нельзя! А маршал Кулик тебе не указ, что ли? Видишь, как он быстро умотал из Белостокского выступа и других приказал не тормозить! Не боишься попасть в окружение?
– А что тут бояться – ста смертям не бывать, а одной не миновать! Лучше уж тут задницу рвать фашистам, чем они тебя с воздуха замордуют.
– А про снабжение ты забыл? Если не будет подвоза боеприпасов и горючего, чем ты будешь воевать – пролетарской ненавистью к империалистам?
– Да складов с боеприпасами здесь столько, что немцам их в жизни не разбомбить, да и горючего по всяким занычкам полно. Вон, например, у нашего Гушосдора в придорожных складах тонн сто солярки припасено. Кроме этого, на полустанке, недалеко от Волковыска, стоят в тупике прибывшие в наш адрес четыре железнодорожных цистерны с дизтопливом.
– И откуда ты это все знаешь, Лыков? Твоя же задача – интернированных охранять, а не снабжением заниматься!
– Так я обеспечивал охрану этих объектов. У нас поляками занималось процентов сорок личного состава, остальные несли службу по охране притрассовых складов или входили в состав летучих отрядов – гоняли недобитков.
– Ценный ты кадр, Лыков, и воевать умеешь, и информацией обладаешь уникальной по нынешним временам, к тому же рассуждаешь правильно. Словом, перерос ты свою нынешнюю должность – пора тебе заниматься делами посерьезней, чем паникеров тормозить. Так что готовься, через час отправишься со мной. Пока будешь командовать ротой из выздоравливающих и тех красноармейцев, которых вы еще не успели отправить к Курочкину. У вас сколько сейчас в наличии грузовиков?
– Семнадцать, это вместе с теми, которые конфисковали у подозрительных личностей. Десять ЗиСов и семь полуторок.
– А сами личности эти где?
– Расстреляны как явные паникеры, провокаторы и вражеские агенты! Эти сволочи думали, что у нас на дорогах вообще полный бардак, даже легенд себе нормальных не придумали, а тут их – раз, и за жабры. Мы тут несколько грузовиков останавливали, битком набитых красноармейцами, а из этих бойцов с рязанскими физиономиями практически никто и по-русски-то говорить не умеет. Немцы совсем обнаглели – за дебилов нас держат!
– И что же, эти люди, как желторотые птенцы, из машин с поднятыми лапками вышли?
– Как же, выйдут они!.. Мы их из броневиков пулеметами глушили!
Лыков на мгновение прервался, глянул на идущего к нам лейтенанта Быкова и несколько виноватым тоном добавил:
– Вот только жалко, в процессе этих задержаний и автомобили были уничтожены, а в последний раз диверсанты передвигались на двух ярославских пятитонках.
– Хм, интересно! Расскажи-ка, Сергей, как вам все-таки удавалось вычислить, что это немецкие диверсанты?
– Да это легко. Во-первых, сидят они в кузовах не по-нашему – рядами, не кучкуются, как принято, возле проема в тенте у заднего борта автомобиля. А во-вторых, перед тем как открывать огонь, наш человек беседует с теми, кто сидит в кузове. Командир, который едет в кабине, отлично говорит по-русски, и бумаги у него вроде бы в порядке, а вот бойцы в кузове ни черта нашего языка не понимают.
– И что, немцы такие тупицы, что ваш проверяющий их не насторожит, и они его спокойно отпускают?
– Хм, а это смотря кто их проверяет! У нас этим занимается Танюшка – раньше работала машинисткой, ну а после того как лагерь расформировали, отправилась вместе с нами. Теперь она эксперт по выявлению шпионов. Одета в гражданское, и вид имеет совсем юный, беспомощный. Когда такая девушка подходит к кузову, где сидят молодые парни, и просит взять с собой, то что обычно происходит? Если в кузове сидят наши ребята, то, пускай с шуточками и оглядкой на командира, но постараются взять, чтобы увезти подальше от этого ужаса. А если там сидят враги и по-русски ни бум-бум, они молчат как рыбы, отвечает только один, обученный нашему языку, что у них, мол, приказ – никого не подсаживать, и они выполняют очень важное задание. Ну, Таня тогда безропотно отходит, за ней и ребята, проверяющие документы у командира в кабине. Автомобиль как бы пропускают, а через двести метров его встречают броневики и расстреливают из пулеметов.
– Молодцы чекисты – так и нужно фашистов бить! Чтобы у самих ни царапины, а эти гадины штабелями лежали. Только вот пока наоборот получается – фашист нас с воздуха вовсю мордует, а мы ему можем только дулю показать. Ладно, Сергей, и на нашей улице будет праздник. Как тут немец с воздуха – сильно лютует?
– Да первые два дня они особо не баловали – наши ястребки их от дороги отгоняли, а сегодня как с цепи сорвались: целый день долбят и долбят по дороге, хорошо хоть мост через реку не трогают, наверное, надеются, что он им целым достанется. Вот козлы. Да если мы отсюда уйдем, однозначно все за собой уничтожим. Бригадные саперы этот мост уже заминировали, и все готово для взрыва – только команду дать. Или немцы нас совсем за дураков держат, что мы от их бомбардировок последние мозги потеряли и ошалели так, что за собой стратегические мосты не взрываем? Конечно, народ, побывавший под бомбами, не совсем адекватен, но не настолько же!
К нам подошел лейтенант Быков, и этот своеобразный доклад-беседа прервался. Когда я представлял танкиста Лыкову, появился командир охраны пленных гитлеровцев сержант Доренко и, едва дождавшись окончания моего монолога, гаркнул:
– Товарищ комбриг, какие будут дальнейшие приказания – оставить немцев в кузове автомобиля или куда-нибудь отконвоировать?
По логике, пленных не стоило бы дергать, ведь максимум через час нам опять в дорогу, но в нынешние тяжелые времена эта логика отступила – важно было, чтобы как можно большее количество людей увидело пленных немецких офицеров и генералов; любыми путями нужно было подымать дух народа. А помимо гушосдоровцев я еще заметил несколько групп беженцев, которые держались чуть в отдалении от площадки, где встала под маскировочные сети наша техника. Все эти люди с напряженным вниманием наблюдали за прибывшими военными. Можно быть уверенным, что эта выгрузка пленных и их конвоирование не пройдут незамеченными, и, как у нас водится, скоро данный факт обрастет такими легендами, что эти слухи заменят собой работу сотен пропагандистов, а также многотысячных тиражей газет и листовок. Все это быстро проанализировав, я уверенно скомандовал Доренко:
– Да, сержант, выгружайте пленных и отконвоируйте их в штабную палатку, туда же доставьте и генерала Гудериана. Сопровождающий покажет дорогу, его вам выделит сержант госбезопасности.
Обращаясь уже к Лыкову, я продолжил:
– Давай-ка, сержант госбезопасности, организуй, чтобы нас кто-нибудь сопроводил до штаба, а сам начинай готовиться к убытию из славных рядов гушосдоровцев. Да, и возьми с собой для формируемой роты из взвода Анисимова сержанта, выбирай самого лучшего. Если взводный будет особо бухтеть, сошлись на мой приказ. Из своих бывших подчиненных можешь отобрать пять человек и взять с собой в новую роту. И еще, забирай десять грузовиков – Бедину и семи хватит.
В этот момент сверху донесся нарастающий рокот моторов. Задрав голову, я сквозь маскировочную сеть заметил несколько немецких самолетов, которые пролетали прямо над нами, шли они медленно, уверенно – как хозяева. Объекты, расположенные около моста, их не интересовали – правильно, зачем этим живодерам тратить силы и время на какие-то жалкие несколько повозок с бредущими за ними беженцами, когда дальше, в Слониме, их ждут цели повкуснее. Уж там-то они смогут вволю напиться русской крови. Шестерку Ю-87 опять сопровождали четыре истребителя Ме-109. «Боятся, сволочи, отпускать без истребительного сопровождения бомбардировщики, – сделал я окончательный вывод, – получается, у люфтваффе не все так гладко, и значит, «орлы» Черных продолжают огрызаться».
Вид этих самолетов навеял еще одну мысль: «Колонна наша увеличится на десять грузовиков и станет весьма заманчивой целью для немцев. Да… Придется у Бедина забирать и бригадные броневики – какое-никакое, но зенитное прикрытие: если немецкие самолеты не смогут отогнать, то, по крайней мере, возьмут весь удар на себя, дав возможность людям скрыться в лесу, а самое главное, вездеход с пленными тоже успеет там замаскироваться. Эх, жалко, что энкавэдэшные БА-20 не доводили до ума бригадные умельцы – у броневиков угол возвышения пулемета так и остался в двадцать три градуса, а это значит, что против авиации они бесполезны».
Эта мысль так меня взволновала, что я, не дожидаясь пролета «юнкерсов», перекрикивая их грозный рокот, продолжил отдавать поручения сержанту госбезопасности:
– Лыков, направь к Анисимову нарочного с приказом, что я забираю у него все бронеавтомобили – будут сопровождать нашу колонну. И чтобы через час все красноармейцы, готовые к отправке на формирование к Курочкину, а также выздоравливающие сидели в кузовах грузовиков. Как только увидят нас, пусть эти десять грузовиков пристраиваются в хвост колонны – замыкать ее будут бронеавтомобили. Сам, после того как сделаешь все распоряжения, приходи в штабную палатку – нужно будет Бедину сообщить, что ты покидаешь его подразделение. Это все, сержант госбезопасности, действуй – время пошло.
Лыков козырнул, повернулся и направился выполнять полученные распоряжения. Меньше чем через минуту явился боец, присланный сержантом, – именно он должен был сопроводить нас до штабной палатки. С большим интересом этот бывший гушосдоровец наблюдал за процессом выгрузки пленных немцев. Особенно его впечатлило появление Гудериана, подталкиваемого конвоирующим его Якутом. Судя по всему, этот энкавэдэшник хорошо разбирался в немецких знаках различия.
«Ага, – подумал я, – действует моя задумка! Если уж этот матерый охранник, повидавший множество польских интернированных лиц с высокими воинскими званиями, так впечатлился нашими пленными, остальные будут просто в шоке; в самый драматический момент, когда, казалось бы, непобедимая немецкая военная машина успешно уничтожает нашу армию, вдруг под конвоем гонят самый цвет этого грозного воинства!» Немецкие генералы и старшие офицеры, помятые, с синяками и кровоподтеками, понуро бредут под конвоем бравых, чистеньких, подтянутых красноармейцев. А картина, когда маленький, едва достающий до плеча немецкого генерала сержант по-хозяйски подпихивает его в спину стволом своей винтовки – это вообще смотрится, как кадр из довоенной агитки про великую и могучую Красную армию. Наблюдая все это, люди, еще совсем недавно ощущавшие себя жалкими червяками под прессом неотвратимого немецкого нашествия, воспрянут. Они же поймут, что здесь все происходит на самом деле, это не какой-то постановочный трюк, что немцев можно и нужно бить. Вон, обычные красноармейцы, их сослуживцы, захватили в плен и ведут под конвоем важных гитлеровцев, а почему бы и им не сделать что-нибудь подобное?
Всю дорогу до штабной палатки я внимательно всматривался в лица красноармейцев и людей, одетых в гражданское, и не увидел ни одного равнодушного; все с жадным интересом провожали глазами нашу процессию. Чувствовалось, что вид пленных немцев ломал чувство черной тоски и безнадежной обреченности, которое поселилось с самых первых часов войны в душе каждого из этих людей. С самого начала вероломного нападения гитлеровцев люди ждали пусть редких, но обнадеживающих вестей о том, что хоть кто-то сумел потрепать страшный своей неуязвимостью, проклятый вермахт. Слухи, конечно, ходили разные: что где-то наши обратили в позорное бегство фашистских гадов, что Брестская крепость так и стоит неприступным утесом, о который разбиваются волны коричневой заразы. Но это были только слухи, и они опровергались тем, что каждый видел своими глазами в реальности – циничную в своей безнаказанности бомбежку немецкими самолетами отступающих частей Красной армии. Да что там отступающих – элементарно драпающих, и зачастую уже без всяких командиров. Печальное зрелище, которое хоть у кого вызовет отчаянье. И вдруг, можно сказать, в самый разгар фашистской вакханалии эти люди видят своими глазами пленных немецких генералов и старших офицеров. У людей шок, эйфория, их после такой психологической встряски будет уже очень трудно ввести вновь в прежнее скотское состояние животного, ведомого на бойню. Именно оно является преддверием либо безудержной паники, что свойственно большинству людей, либо всепоглощающей ярости, которая гасит разум и заставляет идти в штыковую атаку на танки, но такие бойцы долго не живут. Они, конечно, герои, только пользы для общего дела от них мало. Я надеялся этим показом пленных немецких офицеров сбить у одних панические мысли, другим вернуть рассудительность и вселить во всех надежду.
В большой штабной палатке было людно. Я знал, что здесь находятся генерал-майор Зыбин и его адъютант, но как раз оба эти, переодетых в гражданское субъекта особо не бросались в глаза – молча сидели в углу под охраной бойца из отряда Бедина. Ощущение шумной толпы создавали майор с эмблемами танкиста на петлицах, старший лейтенант в форме пограничника и капитан-артиллерист. Они обступили Бедина и, перебивая друг друга, возбужденно ему что-то доказывали, периодически размахивая руками и смачно матерясь. Я вошел первым, шумная компания меня даже не заметила, а вот Зыбин увидел сразу. С непонятным возгласом протягивая в мою сторону руки, он подскочил со своего места, но тут же получил хороший тычок в грудь стволом автомата охранника и, скривившись, плюхнулся обратно на лавку. Жарко спорящие командиры и этого не заметили, но когда в палатку начали вваливаться один за другим пленные немцы под охраной наших бойцов, наступила тишина. Незнакомые мне командиры круглыми от удивления глазами таращились на этих помятого вида, одетых в чужую форму людей. Самый громкий спорщик, майор, прервавший на полуслове свои выкрики, теперь стоял с открытым ртом.
Первым очнулся Бедин. Разглядев меня, он протиснулся между окружавшими его командирами, сделал пару шагов, вытянулся и попытался доложиться. Но я его прервал:
– Полно, Сергей Иванович, мне уже Лыков все доложил. Ты лучше скажи, что тут происходит? Что за шум?
– Да вот, товарищ комбриг, эти командиры требуют от меня, чтобы я снабдил их части горючим. Как будто у меня тут склад! Объясняешь им, да все без толку, как об стенку горох.
Неожиданно подал голос майор-танкист:
– Да знаю я, что есть у него где-то склад горючего. Проболтался тут один его человек, что несколько бойцов этого подразделения охраняют цистерны с топливом.
Бедин тут же воскликнул:
– Вот именно что цистерны! А они, к вашему сведению, двигаются по железной дороге и сейчас стоят в тупике на полустанке, а до них тридцать километров. Так что не могу я ничем вам помочь, ищите топливо где-нибудь в другом месте!
– Да где я тебе его найду? А у меня танки стоят – баки совсем сухие! Кто будет с немцами драться – твои, что ли, энкавэдэшники? Так что будь человеком, выдели топлива хотя бы по четверти бака на танк. Я же с тебя живого не слезу, пока не получу хоть немного горючего.
Да. мужики совсем потеряли голову, коль так отчаянно требуют выделения топлива, услышав где-то байки о мифических запасах, на которых сидят как собака на сене подчиненные Берии.
И ведь действительно уверены, что у легендарного НКВД есть всё. «Надо спасать Бедина, а то эти ребята точно с него живого не слезут», – подумал я и громко произнес:
– Товарищи, хватит приставать к лейтенанту госбезопасности. Его подразделение, согласно распоряжению начальника Генштаба генерала армии Жукова, согласованному с товарищем Берией, теперь входит в седьмую артиллерийскую противотанковую бригаду, а я ее командир. Теперь попрошу вас представиться по всей форме. А то стоите здесь, как партизаны – одеты не по форме, помятые все и ведете себя кое-как! – и требовательно посмотрел на этих троих архаровцев.
