Мой весьма приятный и такой возвышенный сон был прерван самым бесцеремонным образом – подчиняясь законам физики, а именно инерции при резком торможении автомобиля, я вдруг здорово приложился носом о переднюю облицовку салона «опель-адмирала». Но на этом дело не закончилось. Автомобиль, как необъезженный конь на родео, продолжал бесноваться, заставив меня довольно сильно боднуть головой обшивку кабины «опеля», и тут мозг взорвала просто какофония звуков: треск пулеметов, неимоверный грохот и дикий пронзительный вой. Автомобиль остановился, когда раздался вдруг оглушительный взрыв, и сразу хлынула волна из смеси омерзительных запахов жженой резины, тряпья и горелого мяса. «Воздушный налет! – панически завопил внутренний голос. – Срочно сваливай из этой мышеловки!» Я, практически ничего не соображая, на инстинктах, распахнул дверь автомобиля, рыбкой нырнул в придорожную пыль и тут же на четвереньках засеменил в сторону канавы, находящейся метрах в десяти от меня. Скатившись по откосу этого неглубокого оврага, я вжался всем телом в его дно и наконец-то смог перевести дух.

В голове немного прояснилось, и стали проявляться разрозненные кадры из того калейдоскопа картинок, которые, несмотря на всю жуть произошедшего, смогло зафиксировать мое периферийное зрение. Вот что-то дико орущий Шерхан распахивает водительскую дверь и вываливается из шикарного салона «опель-адмирала»; из образовавшегося распахнутого зева резко дыхнуло смрадом смерти, и мимо промелькнула тень какого-то хвостатого чудовища; вот в мою щеку впивается осколок бокового стекла, в один миг разлетевшегося на мелкие кусочки; и вот уже я, совсем недавно поставивший со своей бригадой раком Вторую танковую группу немцев, теперь тоже буквально на карачках, глотая пыль, позорно улепетываю куда подальше от каких-то жалких самолетиков люфтваффе. Теперь, несмотря на недавние бравурные мысли, маршем стучащие в голове, моя самооценка резко понизилась: забившись сусликом в какую-то грязную канаву, трудно ощущать себя победителем и великим стратегом. Однако обида на злодейку-судьбу заставила меня презреть страх и рефлекторное желание вжаться как можно плотнее в землю; а еще было беспокойство за Шерхана и за жизнь остальных моих спутников, поэтому, прислонясь грудью к скату оврага, я высунул голову наружу. Взгляд инстинктивно метнулся к трофейному «опелю», но до него так и не успел добраться, так как я сразу увидел именно то, что хотел – Шерхан жив; и теперь судьба этой железяки меня мало волновала, все остальное – дело наживное, у немцев еще полным полно всяких интересных цацек. Спина моего боевого брата, а по совместительству водителя, ординарца и прочая, и прочая, торчала метрах в пяти от меня, а голову он, как страус, пытался втиснуть в неглубокую борозду.

– Наиль, хорош задницу подставлять осколкам, быстро ползи сюда! – завопил я, перекрикивая треск пулеметных очередей, которыми щедро делились с немецкими стервятниками сопровождающие нас бронеавтомобили. Я дождался, когда фигура Шерхана начала шевелиться, и все внимание перевел на действия немецкой авиации, а также истерично долбящие из пулеметов в их направлении наши броневики.

«Идиоты! – мысленно заорал я. – Какого черта вы пуляете впустую, в белый свет? Хрен ведь получится задрать ствол пулемета на нужный угол».

Как будто услышав меня, а скорее всего, поняв, что пулемет не может достать пикировщиков, БА-10 прекратил огонь и начал сдавать назад. Через минуту я понял маневр командира бронеавтомобиля сержанта Ковалева: он приказал немного съехать с дорожной насыпи, чтобы броневик встал, задравши вверх моторный отсек. Таким образом у пулеметов увеличился угол возвышения, и они теперь могли достать «юнкерсы» в тот момент, когда те начинали выходить из пике. После занятия этой позиции оба пулемета продолжили вести огонь – и башенный, спаренный с сорокапяткой, и ДТ в шаровой установке, расположенной в лобовом броневом листе корпуса. Теперь у пулеметов угол возвышения даже превосходил тот, который был у ДТ, установленного в башне БА-20. С коническими башенками этих броневиков наши бригадные «Кулибины» долго мудрили, и все ради того, чтобы увеличить угол возвышения ствола пулемета ДТ. Это я поставил такую задачу, чтобы пулемет этих броневиков хоть каким-то способом мог вести зенитный огонь, а то получалось форменное свинство – наши броневики были полностью беззащитны перед любым аэропланом, так как угол возвышения ствола пулемета у БА-20 был всего лишь в двадцать три градуса. Бригадные механики и оружейники долго мучились, но в конце концов приспособили башню к ведению огня из пулемета аж под сорок градусов. Я тогда долго иронизировал по этому поводу и даже пообещал, что если они добьются угла возвышения в шестьдесят градусов, целую неделю разрешу поить их сверхкрепким шестидесятиградусным самогоном. Но эта моя мечта так и не была осуществлена по причине отсутствия технических, да и физических возможностей. Уже при сорокаградусном возвышении пулеметного ствола командир броневика, он же стрелок, был вынужден так раскорячиваться, когда вел огонь по самолетам, как, наверное, не всякая балерина способна при исполнении сложного па. Словом, как бы стрелок ни крутился, против конструкции башни не попрешь. Если именно на него будут кидать сверху бомбы, броневик становится совершенно беззащитным, и только активно двигаясь он может уйти от преследования.

Слава богу, не наша маленькая колонна являлась основной целью четырех Ю-87, у них была мишень пожирнее – три танка КВ-1 стояли на дороге, метрах в трехстах от меня, но основным раздражителем для немцев являлись даже не они, а уткнувшийся в кювет метрах в пятидесяти шикарный черный лимузин ЗИС-101. Наверняка немецкие асы посчитали, что им повезло наткнуться на колонну командующего войсками, дислоцированную в Белостокском выступе, и теперь они с безумным азартом пытались влепить бомбу прямо в этот представительский автомобиль. У меня их потуги вызвали лишь злорадный смешок: эти сволочи и не догадывались, что даже у командарма-10 Голубева по определению не могло быть такого шикарного автомобиля. Во всей Белостокской области таких машин было всего три: две из них возили высших партийных руководителей, еще одна – главного чекиста. И даже пусть в этом лимузине сидел бы сам первый секретарь обкома ВКПб, его устранение ни в коей мере не понизило бы боеспособности Красной армии, а может быть, и наоборот – меньше было бы политических горлопанов, непрестанно влезающих в дела армии.

Между тем с пятой или шестой попытки немцам все-таки удалось попасть пятидесятикилограммовой авиабомбой непосредственно в ЗИС-101, и от него во все стороны полетели какие-то предметы, а место его последней парковки окутал дым с пробивающимися языками пламени. Хоть меня и сжигала ярость к стервятникам, но мысленно я аплодировал их мастерству: надо же, уже с пятого захода попали точно в цель. Я знал, что даже у самого меткого немецкого бомбардировщика, которым, несомненно, являлся пикировщик Ю-87, разброс бомб достигает плюс-минус тридцати метров, да и то если его пилотирует опытный и физически выносливый летчик, ведь перегрузка на выходе из пикирования доходила до пяти-шести единиц. Естественно, чем большим было количество пикирований, тем сильнее пилот уставал, а точность бомбометания снижалась, так что если в первый заход пикировщика тебя не накрыло бомбой, то дальше вероятность этого момента только понижалась.

Именно такими аргументами во времена формирования противотанковой бригады я убеждал своих подчиненных не паниковать во время воздушных налетов, особо упирая на то, что для уничтожения бронеавтомобиля, в него надо сначала попасть, а попав, пробить его броню, да так пробить, чтобы «заброневое воздействие» оказалось достаточным для поражения экипажа и механизмов. Бомбой в движущуюся цель попасть практически невозможно, а от осколков спасет броня. Пулеметами поразить нашу бронетехнику нельзя, а стоявшая на вооружении немецких истребителей и штурмовиков пушка швейцарской фирмы «Эрликон» (MG-FF) имела малую дульную энергию; вес ее снаряда всего сто пятнадцать грамм, и только при удачном попадании он мог поразить легкий танк или бронеавтомобиль, а достать таким образом Т-34 или КВ было вообще невозможно.

Теоретически своим подчиненным я это прочно вбил в голову, ну а на практике… На практике мои словесные наставления вряд ли смогут противодействовать всепоглощающему инстинкту самосохранения. Только немалый личный опыт дает возможность продолжать хоть как-то мыслить под вой пикирующего «юнкерса». При реальной бомбардировке даже хорошо обстрелянный человек продолжает бояться. Вот, казалось бы, как меня дрючили еще в мою бытность в Эскадроне, приучая к близким взрывам, а в этой реальности я уже на практике пережил несколько авианалетов – ну и что, разве перестал бояться? Ничего подобного – трушу, как последнее чмо, аж до самой селезенки пробирает вой пикирующего «юнкерса», и кажется, что именно на меня упадет бомба. Но бояться – это одно, а впадать в панику – совершенно другое; только полученный жизненный опыт не дает забыть обо всем, а еще, конечно, ответственность за жизнь подчиненных.

Когда Шерхан дополз до овражка, где я укрылся от бомбежки, мне пришлось закончить пространные рассуждения по поводу того, насколько страшны эти воющие крылатые монстры, и я был вынужден подвинуться, чтобы старший сержант Асаенов не свалился мне прямо на голову. Наиль примостился рядом со мной в этом природном окопе, и я с ходу набросился на него с претензиями, как он мог проморгать появление самолетов противника. Перекрикивая вой «юнкерсов», а они уже пикировали на танки, я орал:

– Шерхан, какого хера ты не свернул в лес, когда заметил самолеты? Ни в жизнь не поверю, что такой прожженный татарин, как ты, не засек приближение «юнкерсов»!

– Так, Юрий Филиппович, вы же сами говорили, что самолет не попадет бомбой в быстро движущуюся мишень, вот мы и начали гнать, как только заметили этих «лаптежников». А тут облом получился – на дороге пробка, вот и пришлось резко тормозить, а когда попытался свернуть, этот паркетник брюхом сел на маленький холмик; сами же видите, какие тут буераки!

Я не успел ответить Шерхану, так как в этот момент душераздирающий вой пикирующего «юнкерса» оборвался взрывом, а затем совсем недалеко от нас раздался такой страшный грохот, как будто какой-то гигантский молот со всего размаху долбанул по здоровенной железяке. Естественно, я выглянул из нашего своеобразного бруствера, чтобы разобраться, что же там происходит и кого на этот раз достала эта крылатая сволочь. В первую очередь я кинул взгляд в сторону КВ, но никаких изменений в их состоянии не разглядел – как стояло три танка, так и стоят неповрежденными, чего не скажешь о нескольких грузовиках, дымящихся неподалеку. Целехонек был и наш БТ-20, ближе всех расположенный к этим дымящимся полуторкам, и был не просто цел, а еще и продолжал вести интенсивный огонь по «юнкерсам». По самолетам стрелял и второй мой броневик, а вот трофейного грузовика с пленными, который должен был двигаться перед ним, я не увидел.

«А-а-а. гады, – завопило подсознание, – сволочи, уроды, накрыли мой трофей, да чтоб вам в гробу икалось!» Мою ярость на несправедливость судьбы успокоил Шерхан. Он тоже высунул голову из нашего убежища, но видимо, глядел совсем в другую сторону – как только я начал мысленно проклинать немецких пилотов, снайперски попавших бомбой в грузовик, Наиль возбужденно заорал:

– Товарищ комбриг, вон какая машина нам нужна, а не этот утюг на колесах, который сел на брюхо на первой же маленькой кочке. Вон ребята на трехоснике заехали в лес и сейчас, под защитой деревьев, лишь поплевывают, глядя, как нас тут валяют в грязи!

Я тут же обернулся в сторону, куда смотрел Шерхан, и – о счастье! – увидел трофейный грузовик «Хеншель-33». Он стоял меж двух разлапистых берез так, что немецкие летчики вряд ли могли его заметить. Сразу громадный груз свалился с души, ведь кроме моих ребят в кузове сидели пленные немецкие офицеры, включая двух генералов, и, что, может быть, еще важнее, там же лежал мешок, набитый секретными немецкими документами – только мельком взглянув на некоторые из них, я сразу же осознал всю их важность. А топографические карты, которые лежали в портфеле, отобранном у Гудериана, те вообще бесценны. Сам бывший обладатель этого портфеля сидел под персональной охраной Якута в бронеавтомобиле, отстреливающемся сейчас от немецких самолетов, и теперь его жизнь напрямую зависела от выучки его соотечественников; если они действительно асы, то четырем «юнкерсам» раздолбить наши два бронеавтомобиля особого труда не составит.

«Но что это? – подумал я. – Осталось только три самолета, и они, быстро набирая высоту, улетают на запад. Неужели решили не связываться с хотя и стоявшими неподвижно, но огрызающимися бронированными букашками? Но скорее всего, израсходовали уже весь свой смертоносный груз на бомбежку танков и автомобилей, горевших на дороге. Судя по тому, что взрывов авиабомб было не так уж и много, получалось, что за этот вылет они еще где-то успели попить русской крови, а может быть, и не один раз. У-у, гады, аукнутся вам наши слезы! Если два наших броневика смогли отбиться от четырех стервятников, угробив одного из них, то дайте только срок – и остальные бойцы Красной армии, получив такую же школу, как мои ребята, перестанут паниковать. И где тогда будут эти арийские выкормыши со своей хваленой выучкой и дисциплиной? Они даже не представляют, что может совершить русский солдат, когда он обстрелян, зол и кровно замотивирован защищать свою родину. Злости сейчас на этих, заливших кровью нашу землю, захватчиков и убийц, выше крыши, осталось только испытать свист пуль над головой, не сдрейфив при этом, и уж тогда погоним мы эту коричневую заразу обратно, прямо в ее Берлинское стойло».

Я уже собирался было вылезать из так удачно подвернувшегося нам овражка, но любопытство удержало меня. Я стал озираться, выискивая следы рухнувшего «юнкерса», ведь сильный взрыв неподалеку наверняка был следствием его столкновения с землей. Это любопытство, может быть, и спасло мне жизнь. Неожиданно из-за пригорка вынырнули два «мессера», они шли на бреющем полете и, еще не долетев до танков, начали долбить по дороге из всех стволов. Что творилось у грузовиков, не было видно из-за дыма, но по нам они прошлись хорошо: сначала целый сноп искр высекло из корпуса передового броневика, потом звуки раздираемого металла донеслись со стороны трофейного «опеля». Напоследок как будто заработал молот кузнечного цеха – это несколько пуль, а может быть, снарядов «эрликона» угодило в БА-10. Совершив этот коварный наскок, «мессершмиты» направились вслед за «юнкерсами». Наверное, они являлись истребительным сопровождением пикировщиков, заодно как шакалы добивали выживших и дезорганизованных прошедшей бомбардировкой красноармейцев.

В этот раз я решил пока не вылезать из убежища и еще несколько минут на всякий случай переждать в овраге, вдруг эта пара истребителей сделает круг и вернется продолжить свое черное дело. Единственное, что я сделал – вылез по склону оврага повыше и, находясь уже по пояс над поверхностью земли, начал изучать последствия воздушного налета. Мое беспокойство судьбой БА-10 сменилось радостью – он уцелел. Двигатель гудел, даже более того – крышка на башне откинулась, и из люка показалась голова командира бронеавтомобиля Ковалева. Он смотрел вслед улетающим «мессерам». Я крикнул сержанту, но несмотря на то что стало уже довольно тихо, а бронеавтомобиль стоял от нас не очень далеко, всего-то метрах в тридцати, Ковалев меня не услышал. Он продолжал смотреть в ту сторону, куда улетели вражеские самолеты.

Ну что же, негоже командиру отсиживаться в грязной яме, когда подчиненный находится на боевом посту, и я начал было вылезать из овражка, но был остановлен возгласом Шерхана:

– Товарищ комбриг, вам лицо вытереть бы, а то оно все окровавленное.

Дикое напряжение, в котором я находился во время авианалета, не дало почувствовать такую малость, как льющуюся из разбитого носа кровь. А Наиль молодец – понимает, что в таком виде появляться перед подчиненными командиру негоже. Пришлось обратно сползти по склону оврага; Шерхан же, наоборот, быстро из него выбрался и бросился к «опель-адмиралу». Через несколько минут он вернулся, неся в руке наш тревожный сидор, в котором было все для оказания первой медицинской помощи и принятия гигиенических процедур, включая чистое полотенце и две фляжки – с водой и спиртом. Полотенцем, смоченным сначала спиртом, а потом водой, Шерхан начал обрабатывать мою физиономию. Это заняло минуты три, и все это время Наиль материл немцев, угробивших нашу шикарную машину. Оказывается, в крыше лимузина теперь образовалось две дыры, но это ладно, главное, что пулеметная пуля попала и в моторный отсек, да так, что теперь шикарный «опель» можно было сдавать в металлолом.

Парень нешуточно страдал, наверное, потому, что теперь не сможет покрасоваться, управляя таким шикарным авто, перед своей знакомой в Волковыске. Я его несколько раз отпускал на «эмке» в этот город, а после в салоне автомобиля находились кое-какие детали дамского туалета. Потом Шерхан признавался, что у него появилась одна знакомая вдовушка-полячка, и он, руководствуясь моим распоряжением по изучению польского языка, периодически брал у нее уроки. При этом у этого рыжего громилы глаза блестели, как у сытого кота, а губы расплывались в довольной улыбке. Один раз я попытался его проэкзаменовать. Когда выяснилось, что он так и остался в польском языке полным нулем и кроме фразы «дзенкую, пани» ничего не знает, Наиль на полном серьезе, нагло глядя мне в глаза, заявил:

– Юрий Филиппович, вы же знаете, у меня образование всего четыре класса, поэтому мне нужно гораздо больше времени, чем вам, чтобы усвоить чужой язык. Сами говорили, что иностранные языки лучше учить с погружением, вот и давайте я на недельку погружусь с Крысей в изучение языка, тогда, может быть, и получится что-нибудь путное.

Помню, при этом я расхохотался:

– Не дай-то бог, чтобы что-нибудь получилось, а то придется тебе, дураку, жениться: будешь с пеленками возиться, а про службу совсем забудешь.

Вот и сейчас, несмотря на тяжелое положение, в котором мы находились, меня разбирал смех. Чтобы хоть как-то сбить эту идиотическую веселость, я довольно зло заявил:

– Слушай, сержант, ты уже вконец оборзел! Ты где находишься, на войне или в шапито? Немцы что, должны перед тобой на задних лапках ходить? Будь рад, что они раздолбили только эту проклятую железяку и не тронули твою драгоценную шкуру! Вот же, собственник какой выискался – сам хапнул чужую вещь, а теперь, видите ли, никто другой ее не тронь! Да срали они на твои амбиции с третьего этажа!

Обидевшись на мои слова, а скорее всего, на тон, которым они были произнесены, старший сержант замолчал и принялся с ожесточением очищать от налипшей земли мою гимнастерку мокрым полотенцем. Лицо комбрига он уже привел в приличное состояние. Я примиряюще хлопнул боевого брата по плечу и с улыбкой закончил:

– Не волнуйся, у немцев таких цацек полно. Ты еще перед своей дорогой Крысей и на «мерседесе» покрасуешься! Ладно, Шерхан, заканчивай грязь размазывать, нужно спешить, а то еще какие-нибудь гадские аэропланы пожалуют.

Я отстранился от Шерхана и, чтобы снова не испачкать более или менее чистую гимнастерку, осторожно начал выбираться из оврага. И опять не обошлось без помощи Шерхана – он оказался наверху раньше и своей могучей лапищей буквально выдернул меня из оврага.

За то время, пока я принимал подобающий комбригу вид, обстановка на дороге несколько изменилась: оба броневика стояли недалеко от разбитого опеля, а около него, пригнувшись, высматривал что-то Якут. «А, забеспокоились, потеряв комбрига, – подумал я, – выпустили следопыта, чтобы определить, куда он делся из машины». Я уже хотел крикнуть, чтобы ребята не суетились и что пропажа нашлась, но меня и так уже заметили. Сержант Ковалев заорал, перекрикивая шум работающего двигателя бронеавтомобиля:

– Товарищ комбриг, воздушное нападение самолетов противника успешно отбито. У нас потерь нет, сбит один вражеский бомбардировщик.

Это я уже и без него понял: и то, что «юнкерс» сбили, и то, что потерь нет; если бы были даже раненые, так спокойно ребята себя бы не вели, а то вон, даже обычно невозмутимый Якут, и тот довольно лыбится. Меня тоже просто переполняла радость и гордость за своих бойцов, все-таки они первый раз попали под авиаудар, но не растерялись и весьма достойно себя вели. Вот что значит – прошли школу Рябы! Лейтенант Курочкин из любого салаги за месяц способен сделать закаленного бойца! В отличие от Якута, я не мог прилюдно показывать свою радость при подчиненных – все-таки комбриг, а значит, должен вести себя так, как будто и не сомневался в подобном развитии ситуации. Вот я и не стал никого хвалить, а только грозно рыкнул:

– Ковалев, ты почему оставил пленного без охраны? Тебе же ясно было сказано – не отвлекать сержанта Кирюшкина от охраны Гудериана.

Моя наигранная грозность ушла в тину, так как Ковалев меня просто не услышал. Однако заметив, что я что-то говорю, он опять громко заорал:

– Товарищ подполковник, меня тут слегка контузило, поэтому, извините, плохо слышу. Немец все-таки влепил в БА несколько снарядов – все еще в ушах звенит. Но как вы и говорили, ни хрена они не смогли своими маломощными пушечками пробить нашу броню. Вот только грохот был страшный, да окалиной поцарапало народ, но это ерунда. Хуже то, что башню заклинило, так что даже не знаю, как будем в следующий раз отбиваться от немецких самолетов, да и пушкой теперь особо не постреляешь, нужно часа два, чтобы зубилами сбить образовавшийся металлический нарост.

Поняв, что бесполезно сейчас вставлять пистон сержанту, да и, по существу, не за что – куда, к черту, денется связанный Гудериан из броневика, когда там и без Якута полно народу. Кирюшкин упаковал немецкого генерала самым своим хитрым способом, а развязать такие узлы, наверное, смог бы только человек, относящийся к той же малой народности Восточной Сибири, что и Якут, да и то не всякий, а только опытный охотник-промысловик, кем и был до призыва в армию наш следопыт. У Якута были феноменальная наблюдательность и интуиция, он буквально чувствовал, что в ближайший момент собирается сделать зверь или человек. Вот поэтому я его и поставил охранять наш самый ценный трофей. Кто его знает, этого немецкого генерала, вдруг он такой упертый фашист, что способен и сам себя убить, лишь бы не дать показания на допросе. Но теперь, под присмотром нашего Зоркого Сокола, так я иногда называл Якута еще с финской войны, у этого важного немца ничего не получится.

Краем глаза заметил, что из леса на дорогу начал выбираться наш трофейный грузовик, где находились остальные пленные немцы. Пока он приближался, в моей голове закрутились калейдоскопом события, приведшие к таким ошеломляющим результатам, и они действительно были грандиозны, потому что, несомненно, стали изменять вектор исторического пути моей родины. Кому как не мне было об этом судить – парню, попавшему в тело своего деда из совершенно другой реальности. Из той, что напоминала ад для любого, кто не относился к «истинным арийцам»; из мира, где эту войну Россия проиграла, а за ней пали и Англия, и столь далекие Американские Штаты вкупе с Канадой. Железную поступь немецкого солдата не смогли остановить ни хваленый английский флот, ни собранные в Америке лучшие умы человечества, которые судорожно пытались изобрести новое оружие, чтобы хотя бы притормозить победное шествие этой коричневой чумы. Все оказалось тщетно. У немцев тоже были грамотные специалисты, а насчет организованности и дисциплины им не было равных, и они первыми создали атомную бомбу. А еще у них был такой человек, как фон Браун, который разработал ракетные носители для доставки этих бомб через океан. После явления этого факта песенка господства над миром англосаксов была спета, и в моей старой реальности только радиоактивный ветерок нарушал спокойствие над островами, где раньше располагалась Великобритания; примерно такая же картина наблюдалась и над Северной Америкой. Какая-то часть радиоактивной пыли с Британских островов попала на континентальную Европу, поэтому победители в той страшной войне начали в массовом порядке переселяться на восток, на земли моей несчастной, поверженной России. Население великой страны с тысячелетней историей превратилось в бесправных рабов для этих «истинных арийцев». Мы, конечно, пытались бороться, но, что могла сделать кучка истинных патриотов против всей мощи Третьего рейха? Оставались только диверсионная работа и мечта, что, может быть, произойдет чудо, и нам удастся хоть как-то облегчить участь русского народа. Вот проведению диверсионных рейдов меня и учили в Эскадроне – так называлась единственная военная школа русского сопротивления. Ненависть к захватчикам переполняла мою душу, а так как я был молод, несдержан и неопытен, то после неудачного экса попал в лапы герра Крюгера, чьим рабом и являлся. В процессе последующих после этого пыток и произошло то, как я думал, чудо, когда моя сущность перенеслась в тело человека, который жил во времена, когда Германия еще не поработила шестую часть света. Создатель, наверное, внял мольбам миллионов моих соотечественников, дав возможность хоть как-то подкорректировать историю. И получается, что эту историю он пожелал корректировать моими руками. Хотя кто я такой? Ничего выдающегося во мне не было – обычный боец русского сопротивления, но, как говорится, пути Господни неисповедимы, и когда я оказался в теле своего деда в самый разгар Финской войны, то пришлось буквально вылезать из кожи, чтобы хоть как-то соответствовать возложенной на меня миссии. По-моему, я тогда хорошо справился, ведь по сравнению с прошлой кошмарной реальностью, в той войне моя родина потеряла на сто восемьдесят тысяч человек меньше, а значит, сейчас, в эту страшную годину, страна сможет выставить перед врагом бойцов гораздо больше и, что немаловажно, это будут уже основательно понюхавшие пороха люди; такими, как мои боевые братья, сослуживцы по финской кампании – Шерхан, Якут, Ряба, Бульба, Ося, Валерка Климов и теперешний мой начальник штаба Борис Михайлович Пителин. Всех их мне удалось перетащить к себе в седьмую противотанковую бригаду, командовать которой меня назначили после окончания военной академии. Седьмой ПТАБР – звучало, конечно, грозно, но, если говорить по существу, когда я прибыл в Михалово, где начинала формироваться противотанковая артиллерийская бригада, увидел там печальную картину. Несколько сотен салаг, которых к этому времени успели согнать под знамя бригады, успешно халтурили и свято соблюдали принцип «солдат спит, служба идет». Пришлось засучить рукава и начинать делать из этого сборища пушечного мяса настоящих воинов. Без помощи боевых братьев я бы точно не справился. Ох как было трудно ломать устоявшийся стереотип подготовки вновь создаваемых подразделений. Если бы я не знал, что Германия точно нападет на СССР этим летом, наверное, у меня опустились бы руки, и я сделал бы себе хоть какие-нибудь послабления. Но прошлая реальность не давала возможности даже помыслить об этом, давила, как тысячетонный пресс, заставляла с безумной скоростью гнать вперед не только себя любимого, но и подчиненных мне людей. Ни в коем случае нельзя было допустить повторения сценария той реальности. Понимая, что являюсь всего лишь жалкой пылинкой на пути жесткого катка истории, я все-таки надеялся, вдруг у меня получится хоть самую малость, но изменить траекторию этого чудовищного молоха. Ведь Финская война, в которой я принял активное участие, пошла немного иначе, чем в моей прошлой реальности. Жертв с обеих сторон было гораздо меньше, хотя все это для меня было довольно странно. Казалось бы, в прошлой реальности дед мой был убит снайпером и, соответственно, не мог нанести потери финнам, а я, так неожиданно возникший в его теле, продолжал воевать и уничтожать врагов. И при этом, движимый памятью о прошлой жизни, когда этнический финн Матти зверски запытал до смерти моего друга Пашку, я был беспощаден и пролил море финской крови. По логике вещей, финнов должно было погибнуть больше, а по факту их потери оказались гораздо ниже, чем в моей бывшей реальности. Этот факт сильно поднял мою самооценку и позволял надеяться, что и в предстоящей войне с Германией удастся хоть как-то помочь своему народу. Тем более я теперь не один, я теперь во главе такого подразделения, как бригада, а это более пяти тысяч человек – хорошо вооруженных, обученных по методикам Эскадрона, дисциплинированных бойцов. Все свои силы без остатка отдал на подготовку бригады к предстоящему столкновению с вермахтом. И не только я. Комбриг послужил как бы катализатором для высвобождения талантов практически всех остальных командиров бригады. Народ, можно сказать, горел на службе, показывая такие результаты подготовки новобранцев, что посещавшие нас комиссии, состоящие из опытных военных, только диву давались.

Даже я иногда удивлялся работоспособности и командирским талантам некоторых своих подчиненных. Если боевые способности лейтенанта Курочкина поражали меня еще в Финскую войну, то майор Вихрев был истинным подарком судьбы. Я спал по четыре-пять часов в сутки, а майор отдыхал еще меньше. Вихрев как заводной мотался по подразделениям бригады и, не жалея подчиненных, вдалбливал им сначала азы военного дела, а затем, когда новобранцы немного пообтерлись, отрабатывал с этими салагами методы ведения реальных боев. И такой командир у меня в бригаде был не один, практически все поступившие в формируемую бригаду командиры пахали как пчелки, других я бы и не потерпел. Выявив халтурщика, я гнобил его до посинения, заставляя ночами не спать, но исправлять допущенные недочеты в подготовке красноармейцев. Вот так из сборища зеленых салаг за два месяца адской работы и получилось вполне боеспособное подразделение, показавшее себя в эти первые дни немецкого вторжения. Надо же… Нам удалось совершить, казалось бы, немыслимое – уничтожить одно из самых боеспособных соединений вермахта и захватить в плен командующего Второй танковой группой немцев генерал-полковника Гудериана. Мы заманили в ловушку и устроили огненный мешок 47-му моторизованному корпусу немцев. Разгром был полный – Германия потеряла несколько десятков тысяч отличных солдат. Но это еще не всё. На дороге Береза- Барановичи, недалеко от поселка Ивацевичи мы тоже устроили огненный мешок, весьма сильно потрепав 24-й моторизованный корпус вермахта. Уничтожена была 3-я танковая дивизия немцев и убит ее командир – генерал-лейтенант Модель. Конечно же, все это одна бригада просто физически не могла бы совершить, но вмешалось провидение в лице стратегического гения Пителина и моей отчаянной авантюрности. Начштаба разработал планы стратегических засад, а я, пользуясь возникшей неразберихой и отсутствием устойчивой связи, присвоил себе функции рупора Генштаба и фактически переподчинил командованию бригады десять гаубичных артполков РГК. Но это оказалось самое легкое, все трудности начались потом. Неимоверно сложным было перебросить десять полков (а это кроме людей четыреста восемьдесят многотонных 152-миллиметровых гаубиц) в места организуемых стратегических засад. Во-первых, нужно было обеспечить скрытность их переброски, во-вторых, безопасность с воздуха, и наконец, снабдить гигантское количество артиллерийских орудий достаточным боезапасом для разгрома немцев. В общем-то, все это задачи армейского или даже фронтового калибра, а тут какой-то подполковник затеял грандиозную стратегическую операцию, хотя продвигать ее было ужасно трудно, но управление бригады с этим справилось. И вот теперь мы пожинаем плоды того немыслимого напряжения – Вторая танковая группа немцев наполовину ликвидирована, а я везу ее командующего на допрос к генерал-лейтенанту Болдину. Получившая традиционное военное образование сущность, которая осталась во мне от моего деда, все еще не верила, что такая наглая авантюра увенчалась полным успехом, а тот я, который был воспитан Эскадроном на проведение именно таких импровизированных операций, считал все произошедшее заслуженной наградой за риск.

Эх, жалко будет отдавать эти гаубичные артполки, ведь мы с Пителиным задумали еще одну хитрую комбинацию под Слонимом. Без этих артполков она будет невыполнима. Но что же делать, против прямого приказа командования не попрешь, а воспользоваться той неразберихой, которая возникла двадцать второго июня, уже, наверное, не получится. Ладно, придется крутиться с теми силами, которыми располагает бригада, и бить в самые уязвимые места фашистов, ведь теперь, располагая картой Гудериана и своими прошлыми воспоминаниями о начале великой войны, я уже буду знать, где находятся эти самые слабые места в немецких порядках.

Да, именно так. Одну подробную карту из портфеля Гудериана я нагло присвоил и положил к себе в планшетку. Вышестоящим штабам вполне хватит и тех карт, которые находятся в мешке с секретными немецкими документами, а для нас с Пителиным эта единственная карта, с обозначенными на ней местами дислокации и дальнейших действий всех достаточно крупных немецких частей, была просто необходима для планирования дальнейших действий бригады. Знаю я натуру начальства – хапнут все подчистую, и черта с два у них потом добьешься хоть толики данных, добытых тобой же.

Мои, как всегда пространные, размышления прервались звуком автомобильного клаксона – это наш трофейный трехосник выбрался на дорогу, и Витька Синицын, управляющий им, как обычно, созорничал: вдавил клаксон до упора – мол, вот, это я еду, на вездеходе, а вы тут, салаги, пыль глотаете да с самолетами бьетесь, а нужно всего-то с асфальта съехать и в лесу воздухом свежим подышать, пока тут бомбы кидают. Хитрющим типом был этот красноармеец, но шустер, зараза, и сообразителен, за это я многие шкоды ему прощал. Да, в храбрости и лихости ему не откажешь, а еще парень весьма любознателен и инициативен. Выходец из смоленской глубинки, практически без образования, он легко смог освоить устройство и вождение автомобиля, и при этом без отрыва от обучения основным воинским премудростям. Синицын служил в роте Курочкина, а я знаю, как Ряба гоняет своих подчиненных – пока не добьется нужного результата, с живого не слезет. Для меня было удивительным, когда Курочкин попросил Шерхана позаниматься с красноармейцем Синицыным вождением. По этому поводу у меня был разговор с Рябой, и тот охарактеризовал парня очень положительно. Естественно, после этого я разрешил Наилю позаниматься с бойцом и, оказывается, очень правильно сделал. Вот где бы мы нашли водителя на трофейный грузовик? А тут, пожалуйста, готовый кадр, и учил его не абы кто, а сам Шерхан.