ФИЗИКИ
Прошло полгода, настал сентябрь. Квентин и Элис, только что перешедшие на третий курс, пытались проникнуть в викторианский флигель примерно в полумиле от Дома. Белый миниатюрный домик с серой двускатной крышей мог служить людской, коттеджем для гостей или просто складом садовых орудий.
Чугунный флюгер в виде свиньи показывал что угодно, кроме направления ветра. В окнах ничего нельзя было рассмотреть, но Квентину чудились внутри голоса. Стоял этот коттедж на краю сенокосного луга.
Осеннее солнце светило высоко на послеполуденном небе. Заржавленный сельскохозяйственный агрегат потонул в траве, для косьбы которой предназначался.
— Да фигня. Постучи еще раз.
— Сам стучи. — Элис чихнула. — Я уже двадцать… — Она снова чихнула — у нее была аллергия на пыльцу трав.
— Будь здорова.
— Двадцать минут стучу. Спасибо. — Она высморкалась. — Они там, просто открывать не хотят. И что теперь, спрашивается, делать?
— Не знаю, — подумав, ответил Квентин. — Может быть, это тест.
В июне, после сдачи экзаменов, второкурсников стали вызывать по одному в класс для ПЗ. Каждый оставался там часа по два, если не дольше — процедура длилась три дня, и все веселились, как в цирке. Почти все студенты — а возможно, и преподаватели тоже — относились к принципу специализации очень неоднозначно. Выбор дисциплины насильственно делил студентов на узкие группы, которые из-за слабости теоретической базы изучали, в общем, одни и те же предметы. Но традиция есть традиция — магическая бар-мицва, как выражалась Элис.
Ради такого случая лабораторные шкафы опустошили, уставив столы старинными приборами из дерева, серебра, латуни и мутных стекол. Чего там только не было: колбы, мензурки, калибры, часы, лупы, запыленные склянки с колеблющейся ртутью и другими, не столь узнаваемыми субстанциями. Брекбиллс использовал в основном викторианскую технологию — и не только из любви к старине; электроника, сказали Квентину, которая делалась в присутствии магических сил, становится непредсказуемой.
Руководила цирком профессор Сандерленд. Квентин как мог избегал ее после того репетиторского кошмара и почти излечился: желание запустить руки в ее волосы мучило его уже меньше.
— Одну минуточку! — весело сказала она, укладывая в бархатный футляр серебряные, острые на вид инструменты. — Так, хорошо. — Она защелкнула замочек футляра. — Все в Брекбиллсе наделены магическими способностями, но каждый имеет индивидуальную склонность к какой-то отдельной отрасли магии, — протараторила она, как демонстрирующая спасательную технику стюардесса. — Это зависит от места рождения, от фазы луны и погоды в тот момент, от склада вашей личности и массы других деталей, в которые мы не будем пока вникать. Профессор Марч с удовольствием предоставит вам список примерно из двухсот факторов; специализация, мне кажется, его специальность.
— А ваша?
— Она связана с металлургией. Еще вопросы?
— Да. Зачем нужно это тестирование? Нельзя разве определить дисциплину по дате рождения и всему прочему?
— Можно — теоретически. На практике это тот еще геморрой. — Она с улыбкой заколола свои светлые волосы, и угасшая было страсть вновь пронзила Квентину сердце. — Действовать методом индукции куда проще.
Вложив по бронзовому скарабею в каждую руку Квентина, она попросила его прочитать наизусть алфавит — сначала греческий, потом древнееврейский (здесь не обошлось без подсказок). Все это время она рассматривала его в нечто похожее на складной телескоп. Чувствуя, как потрескивают и жужжат от ее чар бронзовые жуки, Квентин боялся, что они вот-вот задрыгают ножками. Иногда она просила его повторить ту или иную букву, одновременно подкручивая прибор.
— Так-так… — Она поставила перед ним сосенку-бонсай. Квентин смотрел на деревце то под тем углом, то под этим, пока оно не взъерошило иголки под несуществующим ветром. Сандерленд отошла в сторону, посовещалась с растением и объявила:
— Одно ясно: ты не ботаник.
За час она провела с ним еще дюжины две разных тестов, далеко не все из которых он понимал. Сначала базовые чары первого курса оценивались с помощью целой батареи приборов, затем Квентину пришлось читать заклинание перед часами, где одна из семи стрелок невероятно быстро двигалась в обратную сторону. Это испытание исторгло у профессора тяжкий вздох. Несколько раз она снимала с полок объемистые тома и долго в них рылась.
— М-да… интересный случай.
Жизнь — это цепь унижений, подумал Квентин.
Он раскладывал на кучки перламутровые пуговицы разной формы и цвета, а профессор наблюдала за его отражением в серебряном зеркале. Затем она решила исследовать его сны и дала ему выпить глоток шипучего, отдающего мятой зелья.
Сны, как видно, не открыли ей ничего нового. Она долго, подбоченясь, смотрела на Квентина. Потом улыбнулась, заправила за ухо прядку волос и сказала:
— Поставим эксперимент.
Переходя от окна к окну, она начала закрывать пыльные деревянные ставни. Потом убрала все с грифельной столешницы, села, накрыла юбкой колени и пригласила Квентина сесть на другой стол, напротив.
— Сделай так, — сказала она, вскинув руки на манер дирижера. Под мышками у нее проступили некрасивые потные полукружия. Квентин сделал.
Вслед за ней он проделал серию жестов, знакомых ему по задачнику Поппер — новой была только последовательность, в которой они выполнялись. Сандерленд шептала какие-то слова, но он их не слышал.
— Теперь так. — Она воздела руки над головой.
Когда Квентин сделал то же самое, из его пальцев посыпались крупные белые искры — можно было подумать, что они сидели в нем всю его жизнь, только и дожидаясь, чтобы он сделал правильное движение. Они порхали по темной комнате, отскакивали от пола и гасли. Руки у него стали теплыми, ладони покалывало.
Испытывая почти до боли острое облегчение, Квентин попробовал снова, но из пальцев вылетело всего несколько искр, а на третий раз — только одна.
— И что это значит? — спросил он.
— Понятия не имею, — ответила Сандерленд. — Остаешься под вопросом — на будущий год опять попытаемся.
— На будущий год? — повторил разочарованный Квентин. Сандерленд принялась открывать ставни, и он прищурился от хлынувшего в комнату солнца. — А до тех пор что мне делать?
— Ждать. Так бывает — не нужно придавать этому слишком большого значения. Пригласи, пожалуйста, следующего — мы уже отстаем от графика, а теперь только полдень.
Лето тянулось медленно. В Бруклине, куда Квентин отправился на каникулы, была, разумеется, осень — бурая листва устилала улицы, раздавленные плоды гинкго пахли блевотиной.
Он скитался по родному дому как призрак. Материализация требовала усилий, и родители выглядели слегка удивленными каждый раз, когда фантомный сын требовал их внимания. Джеймс и Джулия уехали в колледж, и он подолгу гулял в одиночестве. Навещал разветвленный, извилистый канал Гоэнус, ярко-зеленый от воды из отопительных труб. Кидал тяжелый и какой-то неживой мяч в корзинки без сеток на пустых дворах с застоявшимися в углах лужами. Настоящая жизнь осталась совсем в другом месте. Он обменивался электронными письмами с Элис, Элиотом, Сурендрой, Гретхен. Листал заданную на лето «Историю магии», написанную еще в XVIII веке. Книга, хотя и казалась снаружи тонкой, насчитывала благодаря некой библиотечной магии 1832 страницы.
Но настал ноябрь, и в учебном пособии обнаружился кремовый плотный конверт. Карточка с тисненым гербом Брекбиллса предписывала вернуться обратно в шесть часов вечера через узкий, всегда пустой переулок у Первой Лютеранской церкви в десяти кварталах от дома.
В назначенное время он явился по указанному адресу. Солнце в это время года закатывалось в четыре тридцать, но погода была неожиданно мягкая, почти теплая. Квентин стоял у входа в переулок, боясь, что из церкви выйдет какой-нибудь сторож и скажет, что здесь стоять не положено — или, того хуже, предложит ему духовную помощь. Мимо, тихо шурша, пролетали машины. Никогда он еще не был так уверен, что Бруклин — единственная существующая реальность, а все случившееся с ним за последний год только доказывает, что скука повседневного бытия окончательно сорвала ему крышу. Две дорожные сумки, поставленные бок о бок — темно-синие с шоколадной окантовкой, брекбиллсские цвета — занимали всю ширину переулка. Квентина мучило сознание, что через тридцать секунд он упрется в тупик на другом конце.
Но тут на него пахнуло теплым ароматным воздухом позднего лета. Застрекотали сверчки, и он, схватив тяжелые сумки, бегом помчался в зеленый, открывшийся ему простор Моря.
И вот теперь, в первый день учебного года, они с Элис осаждали белый коттедж, где каждый вторник собиралась группа физической магии.
Элис зачислили туда еще на консультации благодаря ее способности манипулировать светом — такие маги назывались фосфоромантами. Квентина в эту группу, самую малочисленную из всех, воткнули временно, до прояснения его подлинной специальности. Первый семинар назначили на 12.30, и они пришли вовремя, но сейчас было почти уже пять часов. Они замаялись от жары и жажды, но сдаваться не собирались. Требовалось, похоже, как-то войти в этот дом, чтобы стать полноправными физиками.
Они уселись в тени развесистого бука, равнодушного к их стараниям. Серый корень горбом выпирал между ними.
— Что предлагаешь? — скучным голосом спросил Квентин. В предвечерних лучах плясали пылинки.
— Не знаю. — Элис чихнула в очередной раз. — А ты?
Квентин выдернул пару травинок. Из дома донесся смех. Если в виду имелся какой-то пароль, они его не нашли, хотя битый час просвечивали дверь разными спектрами, от инфракрасного до гамма-лучей. Ничего не добившись, они стали отколупывать краску, и Элис применила графологические чары к структуре дерева — снова безрезультатно. Попытка взломать замок с помощью чар-отмычек тоже успеха не принесла. Наколдованный совместно топор, противоречивший всем мыслимым правилам, даже не поцарапал проклятую дверь. Может, она вообще иллюзорная, предположила Элис — но дверь и на вид, и на ощупь была настоящая, и они не могли определить, какие чары ее охраняют.
— Нашли себе Гензеля и Гретель с пряничным домиком, — пробурчал Квентин. — Чуял я, что физики крутые ребята.
— Через час обед, — заметила Элис.
— Я не пойду.
— Сегодня барашек под розмарином, картофель дофин… — Эйдетическая память Элис удерживала и такие детали.
— Может, устроим свой семинар, снаружи?
— Да уж, это их впечатлит, — фыркнула Элис.
Сено на лугу убрали, оставив только края; от огромных коричнево-желтых стогов падали длинные тени.
— Ты кто у нас, фотомант?
— Фосфоромант.
— И что сие означает?
— Сама пока точно не знаю. Летом практиковалась в фокусировании, рефракции и прочем. Если направить свет в обход какого-нибудь предмета, тот делается невидимым, но хотелось бы сначала понять почему.
— Покажи что-нибудь.
— Я почти ничего не умею, — тут же застеснялась она.
— Да ладно тебе. У меня вон даже специальность определить не смогли — я нифиганемант.
— Это временно. Искры же ты пускал.
— Нечего прикалываться над моими искрами. Давай, сделай предмет невидимым.
Она скривилась, но все-таки привстала, подняла руку, растопырила пальцы. Они стояли на коленях лицом к лицу, и он вдруг обратил внимание на полную грудь под тонкой, с высоким воротником блузкой.
— Следи за тенью. — Элис пошевелила пальцами, и тень от ее руки вдруг исчезла, рассыпавшись радужными огнями.
— Здорово.
— Где там. Жалкое зрелище. — Она отряхнула руку от чар. — Невидимой должна стать вся рука, но получается только с тенью.
Вот она, физическая магия, встрепенулся Квентин. Это тебе не танцы с древесными феями, тут нужна грубая сила.
— А наоборот можешь? Навести луч, как через увеличительное стекло?
Элис тут же сообразила, к чему он клонит.
— Гмм… кажется, у Калвча и Оуэна что-то про это есть. Локализация, стабилизация.
Сложив большой и указательный пальцы колечком, она проговорила в него пять длинных слов. Свет внутри кольца заколебался, искажая попавшие в фокус траву и листья, и свелся в ослепительно-белую точку. Квентин отвел глаза. Элис переместила руку, и земля внизу задымилась.
— Если меня вышибут из Брекбиллса по твоей милости, я убью тебя, понял? В самом буквальном смысле: сделаю так, чтобы ты умер.
— Смешно. Когда Пенни меня ударил, я ему сказал то же самое.
— Ты сказал, а я сделаю.
Они с Элис решили прожечь дверь коттеджа. Если это тест, рассудил Квентин, его надо пройти — не важно, каким именно способом. Правил им не сообщили, поэтому о нарушении речь не идет. А если весь дом заодно сгорит, так Элиоту с его компашкой и надо.
Действовать приходилось быстро: солнце уже слабело, и нижний его ободок близился к деревьям за лугом. Стало немного прохладнее; в коттедже зажегся свет и, как показалось Квентину, хлопнула пробка.
Элис подняла округленные руки над головой, словно удерживая большую корзину. Магическое увеличительное стекло, созданное ею таким образом, насчитывало в диаметре дюжину ярдов, и верхний его край приходился вровень с буком, выше трубы коттеджа. Квентин определял его границы по дифракции воздуха. На точку накала невозможно было смотреть.
Когда Элис стала в пятидесяти ярдах от двери, Квентин, держа руку щитком, стал выкрикивать указания:
— Выше! Ага… помедленнее! Еще! Все, хорош!
Жар коснулся его лица, запахло дымом и тлеющей краской. Эту дверь явно не позаботились заговорить от огня. Они боялись, что закатное солнце будет плохим помощником, но канавка в дереве успешно росла. Дверь решено было резать по горизонтали, и луч прожигал ее если не насквозь, то близко к тому. Хуже было то, что Элис нетвердо держала цель: однажды луч отклонился и прожег ямку в стене.
— Чувствую себя полной дурой, — сказала она. — Как там дела?
— Нормально!
— Спину больно. Долго еще?
— Нет! — соврал Квентин — оставалось еще около фута.
Элис, компенсируя убывающую энергию солнца, расширила радиус. Квентин, не знавший толком, что она шепчет — заклинания или ругательства, — заметил, что за ними, прервав вечернюю прогулку, наблюдает седовласый профессор Бжезинский. Он специализировался по зельям, вечно ходил с пятнами на штанах и в прошлой жизни экзаменовал Квентина посредством развязывания узлов. Бжезинский держался очень прямо, носил толстые свитера и курил трубку в стиле электронщика 50-х годов.
Ну все, подумал Квентин, прощай колледж. Однако профессор всего лишь вынул трубку изо рта, сказал «продолжайте» и ушел назад к Дому.
Минут через десять Элис разрезала дверь до конца и тем же манером вернулась обратно. Разрез светился багровым огнем.
— Ты испачкался, — сказала она и стерла со лба Квентина сажу.
— Может, еще разок пройтись, для пущей уверенности? — Идей у него больше не было — будет плохо, если не сработает эта. Не ночевать же здесь, в самом деле, и в Дом побежденными тоже не хочется возвращаться.
— Света недостаточно. — Элис, похоже, совсем обессилела. — Под конец линза расширилась где-то до четверти мили. Если взять еще шире, она начинает рушиться по краям.
Четверть мили? Сильна подруга.
В животе у него урчало, небо наливалось густой синевой, обгоревшая дверь выглядела хуже, чем он полагал. Элис провела обратный разрез нечетко, канавка местами двоилась. Если они напортачили, она его точно убьет.
— Ну что, вышибать?
Элис задумчиво сморщилась.
— А вдруг за ней кто-то есть?
— Тогда сама говори, что делать.
— Не знаю… — Она потрогала канавку там, где та успела остыть. — Почти насквозь, кажется.
На двери имелся молоток в виде руки, держащей чугунный шар.
— Ладно, отойди.
Господи, только бы получилось. Квентин уперся в дверь ногой, испустил вопль, как восточный единоборец, и вложил всю свою тяжесть в удар молотком. Верхняя половинка двери рухнула, не оказав никакого сопротивления, а он по инерции плюхнулся на дорожку.
В теплом свете, льющемся из коттеджа, обрисовалась девушка с четвертого, кажется, курса. Держа в руке бокал с красным вином, она смотрела на Квентина без всяких эмоций. Элис, прислонившись к стене, заливалась беззвучным хохотом.
— Обед почти готов, — сообщила девушка. — Элиот сделал соус аматричьяна. Гванчиале мы не достали, но, по-моему, и обычный бекон сойдет — как вы думаете?
В камине, несмотря на теплый вечер, трещал огонь.
— Шесть часов двадцать минут, — из кожаного клубного кресла сказал толстый парень с волнистыми волосами. — Почти норма.
— Назови им свое время, Джош, — предложила девушка — звали ее, кажется, Дженет.
— Двадцать тридцать одна. Самая длинная ночь в моей жизни. Не рекорд, но близко к тому.
— Мы думали, он уморит нас голодом. — Дженет, разлив по двум бокалам оставшееся в бутылке вино, подала их Элис и Квентину. На полу стояли еще две пустые бутылки, но непохоже было, что физики сильно наклюкались.
Происходило все это в порядком запущенной, но уютной библиотеке. На полу лежали истершиеся ковры, единственным освещением служили камин и свечи. Внутри дом был просторнее, чем казался снаружи, и в нем было прохладно, как и положено осенью. Книги, не поместившиеся на полках, лежали штабелями в углах и на каминной доске. Ценная, но разрозненная мебель нуждалась в ремонте, на стенах между книжными шкафами висело то, что обычно видишь во всех частных клубах: африканские маски, унылые пейзажи, застекленные ящички с картами, медалями и усохшими трупиками экзотических ночных бабочек, добыча коих определенно стоила больших сил и расходов.
Физиков, включая новеньких, было только пять человек. Элиот рылся на полке и произносил монолог на предмет теории магии, делая вид, что не замечает пришельцев.
— Динь-Динь, у нас гости, — сказала Дженет. — Пожалуйста, повернись к нам лицом. — Худенькая, оживленная, с анахроничной стрижкой под пажа, она была самой говорливой из них: Квентин часто слышал ее голос как в Лабиринте, так и в столовой.
Элиот, перестав бубнить, выполнил ее просьбу. На нем был кухонный фартук.
— Привет, — произнес он в тот же момент. — Рад, что вам удалось. Ты, как я понял, сожгла нашу дверь, Элис?
— С помощью Квентина.
— Мы смотрели на вас в окно, — сказал Джош. — Повезло вам, что Бжезинский вас не накрыл с топором.
— А как было бы правильно? — спросила Элис. — Наше решение, конечно, сработало, но должен быть лучший способ. — Она застенчиво пригубила свой бокал, осмелела и глотнула как следует.
— Нет такого, — ответила Дженет. — В том вся и суть: физическая магия требует тяжелой, грязной работы. Засчитывается все, лишь бы дом уцелел — хотя снос, вероятно, тоже бы засчитали.
— Ну а ты, например, как вошла?
— Заморозила дверь, потом раздробила. Моя специальность — холодные технологии. Потратила шестьдесят три минуты, и это рекорд.
— Раньше достаточно было сказать по-эльфийски «друг», — вставил Джош, — но сейчас Толкин стал слишком читаемым автором.
— Элиот, дорогой… не пора ли обедать? — Тон, которым Дженет к нему обращалась, представлял собой странную смесь нежности и презрения. — А ты, Джош, сделал бы что-нибудь — комары налетят, — показала она в сторону раскуроченной двери.
Квентин, еще не пришедший в себя, потащился за Элиотом на кухню, опять-таки более просторную и лучше обставленную, чем можно было предположить снаружи: высокие белые шкафы до самого потолка, рабочие столы из мыльного камня, холодильник выпуска примерно 50-х годов. Элиот плеснул вина из собственного бокала в кастрюльку с красным соусом, стоящую на плите.
— Никогда не пользуйся при стряпне вином, которое не годится также и для питья. Хотя это предполагает, что на свете все-таки есть вино, которое я не стал бы пить.
То, что он игнорировал Квентина весь прошлый учебный год, его, кажется, ничуть не смущало.
— Значит, этот дом ваш? — Квентин, даже влившись в группу официально, не хотел показывать, как сильно стремился к этому.
— В общем, да — а теперь и твой.
— И что, у всех дисциплин есть свои клубы?
— Это не клуб. — Элиот плюхнул спагетти в кастрюлю с кипятком и стал размешивать. — Они варятся не больше минуты.
— Что же это тогда?
— Хорошо, пусть будет клуб, но мы его называем Коттеджем. Мы проводим здесь семинары, пользуемся библиотекой — она весьма недурна, — а в спальне наверху Дженет иногда пишет свои картины. Никто, кроме нас, не может сюда войти.
— А Фогг?
— Фогг может, но ему незачем это делать. Еще Бигби… ты знаешь Бигби, не так ли?
Квентин потряс головой.
— Не знаешь Бигби? — осклабился Элиот. — Боже. Ты полюбишь его, даю слово.
Попробовав соус, он добавил в него столовую ложку сливок. После помешивания соус стал светлее и загустел. Элиот кухарил с небрежной уверенностью.
— У всех групп есть свое помещение. У натуралистов дурацкий домик на дереве, у иллюзионистов такой же коттедж, как у нас, но только им известно, где он находится. Чтобы попасть туда, надо его найти. У бедных чистонаучников только библиотека, у целителей клиника…
— Элиот! — позвала из комнаты Дженет. — Мы тут с голоду умираем. — Интересно, как там Элис, подумал Квентин.
— Сейчас, сейчас! Надеюсь, ты не против пасты — я больше ничего не готовил. Есть еще брускетта — или была. Вина, во всяком случае, вдоволь. — Элиот слил спагетти в раковину и вывалил в соус. — Люблю готовить. Не будь я магом, стал бы, наверно, шеф-поваром. Какое облегчение после всей этой невидимой, неосязаемой фигни, верно? Ричард — вот был кулинар. Не знаю, помнишь ли ты его, он закончил в прошлом году. Высокий такой. Зубрила ужасный, стыдно было за него перед Бигби, но готовил отменно. Возьми, пожалуйста, вон те две бутылки и штопор.
Стол в библиотеке застелили белой скатертью. С двумя серебряными канделябрами и сборной коллекцией столового серебра, граничившего местами с холодным оружием, он выглядел почти презентабельно. Еда, хотя и простая, была вполне годной — Квентин только сейчас понял, как он проголодался. Дженет — неясно, магически или вручную — укоротила длинный семинарский стол до размеров обеденного.
Дженет, Джош и Элиот трепались о предметах, учителях, о том, кто с кем спит и кто с кем хотел бы, а также без конца сравнивали одних студентов с другими. Эти трое, почти все время проводившие вместе, были связаны взаимным доверием и любовью и знали, как показать достоинства и скрыть недостатки друг друга. Квентин слушал, помалкивал и налегал на еду. Надо же — они обедают в собственной столовой, как взрослые. В этом все дело: раньше он был аутсайдером, а теперь по-настоящему влился в жизнь колледжа. Это и есть подлинный Брекбиллс, тайное теплое сердце тайного мира.
Физики завели спор о том, что будут делать после окончания колледжа.
— Я, думается, поселюсь на уединенной горной вершине и побуду отшельником, — сказал Элиот. — Отращу бороду, и люди будут приходить ко мне за советом, как в мультиках.
— За советом, говоришь? — хмыкнул Джош. — Вроде того, что такое «черный галстук» и может ли считаться таковым черный костюм?
— Хотела бы я посмотреть, как ты будешь отпускать бороду, — вставила Дженет. — Какой ты все-таки эгоцентрик — неужели у тебя нет желания помочь людям?
— Каким еще людям? — искренне удивился Элиот.
— Бедным! Больным! Неспособным к магии!
— А они, эти люди, хоть что-нибудь сделали для меня? Меня обзывали педрилой и засовывали в мусорный ящик, потому что я один в пятом классе носил брюки со стрелкой.
— Надеюсь, что винный погреб у тебя на вершине будет, — раздраженно бросила Дженет. — Или, еще лучше, бар со всеми напитками. Ты ж и восьми часов без выпивки не протянешь.
— Я сварю простое, но крепкое пойло из местных ягод и трав.
— А химчистка?
— Да, это проблема. Можно применить магию, но результат будет не совсем тот. Лучше, пожалуй, жить в «Плазе», как Элоиза.
— Вот скука-то, — буркнул Джош. — Давайте займемся огненными фигурами.
Он стал у большого картотечного шкафа. Каждый ящичек этой библиотеки в миниатюре был снабжен ярлычком, от Айланта на левом верхнем до Цукини на правом нижнем. Огненные фигуры Харпера оказались бесполезной, но захватывающей игрой: пламя свечей преобразовывалось в каллиграфические знаки, которые держались в воздухе миг и сразу же гасли. Все наперебой манипулировали осиновым прутиком, стремясь к вершинам сложности и непристойности. Занавески при этом воспламенялись (явно не в первый раз), и их приходилось тушить.
Когда они пресытились каллиграфией, Элиот принес узкую, хищного вида бутылку граппы. Огненную забаву пережили всего две свечи, но заменять остальные никто не стремился. Время было позднее, второй час. Физики сумерничали в уютном молчании, Дженет растянулась на ковре, положив ноги на колени Элиоту. Интимность между ними удивляла Квентина, знавшего о сексуальных предпочтениях Элиота.
— Значит, мы теперь полноправные физики, без всякой инициации? — Огненное семечко граппы, пустив корни в груди, разрасталось в крепкое дерево хорошего самочувствия. — Нас не будут клеймить или там брить, не знаю?
— Только по желанию, — сказал Джош.
— Я думал, вас — то есть нас — будет больше.
— Да. Ричард с Изабел выбыли, а пятикурсников у нас нет, — сказал Элиот. — Фогг собирался уже слить нас с натуралистами, если никто не прибавится в этом году.
Джош театрально содрогнулся.
— Какие они были, Ричард и Изабел? — спросила Элис.
— Огонь и лед, — сказал Джош. — Шоколад и марципан.
— Без них все по-другому, — заметил Элиот.
— Скатертью дорога, — добавила Дженет.
— Ну, не так уж они были и плохи, — возразил Джош. — Помнишь, как Ричард взялся оживить флюгер, чтобы тот крутился сам по себе? Три дня там сидел, натирал его рыбьим жиром и не хочу даже знать чем еще.
— Один неумышленный прикол не засчитывается, — ответила Дженет.
— Просто ты никогда не понимала его.
— Я поняла, что не хочу иметь с ним ничего общего, — отрезала Дженет — первая дисгармоничная нота за этот вечер.
— Но теперь у нас снова есть кворум, — торопливо добавил Элиот, — и не абы какой. Физической магии всегда достаются самые лучшие.
— За лучших, — произнес Джош.
Хмельной бриз раскачивал Квентина на ветвях его огненного дерева.
— За лучших, — повторил он, подняв бокал, и они выпили.
