Небо на востоке побледнело: близился рассвет. Я нервно расхаживала возле повозки, то и дело посматривая на дорогу, которая вела в Эдинбург.

– Ну почему они так долго?

Сара оторвала взгляд от изваяний фантастических животных на фасаде нормандской церкви Долмени, построенной в прошлом столетии, и посмотрела на меня со скорбной гримасой на лице.

– Что, если все пошло не так, если их схватили?

Я посмотрела на нее сердито и снова принялась ходить по хрустящему гравию дорожки.

– Запрещаю тебе даже думать об этом, Сара Данн! – сказала я не без горечи.

– Сара, они обязательно его вызволят! Верь! – сказал Мэтью спокойным голосом.

– Едут! – воскликнула я, указывая на двигавшуюся к нам кавалькаду.

Но когда я смогла рассмотреть всадников, мое сердце оборвалось. Лошадей было четыре, всадников – всего трое. Сара, которая тоже заметила эту деталь, вскрикнула и повисла у меня на руке. И тут в сероватом свете нарождающегося утра я увидела, что через седло четвертой лошади переброшено недвижимое тело. Им удалось освободить Патрика, но жив ли он?

– Поторопитесь! – прикрикнул на нас Тимоти, на ходу соскакивая с лошади. – У него жар. Нужно как можно скорее отвезти его в надежное место!

Мы с Сарой подбежали к лошади, на которой привезли Патрика. Я вскрикнула от удивления и ужаса, увидев заросшее бородой, исхудавшее и мертвенно-бледное лицо брата, когда его снимали с седла и перекладывали на сиденье повозки. В этом изможденном, едва живом человеке мне трудно было узнать своего брата. Нога его ниже колена раздулась вдвое от нормального размера, чулок на ней был тошнотворного вида, испачканный чем-то липким и желтым.

– Нелюди! – вскричала я, глядя на живого мертвеца, в которого превратили моего брата проклятые англичане.

Сара расплакалась. Патрика уложили в просторный деревянный сундук, сделанный специально по этому случаю. Было решено, что при встрече с вражеским патрулем, если таковая произойдет, мы прикроем сундук соломой и одеялами. Я мысленно обратилась к Господу с просьбой, чтобы этот тайник не стал для Патрика могилой. Пульс у него едва прощупывался, и он так и не вышел из тяжелого забытья.

– Какие у него шансы? – спросила я у доктора, когда он приподнял веко Патрика и мы увидели глаз с расширенным зрачком.

– Не знаю, – тихо ответил он, считая у раненого пульс. – Трудно сказать. У меня не было возможности его как следует осмотреть. Нужно было торопиться, а в камере было слишком темно, чтобы я смог хоть что-то рассмотреть.

Он вынул из кармана маленький нож, рукоятка которого посредством цепочки была соединена с золотыми карманными часами, осторожно надрезал чулок, а потом и вовсе разорвал его, чтобы обнажить рану. По выражению его лица я поняла, что дела плохи.

– Уф! Боюсь, ногу придется оперировать, много гноя. Молитесь, чтобы все обошлось малой кровью, иначе придется ампутировать!

Сара тоненько вскрикнула и побелела как полотно. Мэтью успел подхватить ее, не дав упасть, и положил на солому в повозку. В себя она пришла через пару минут и снова стала плакать. Неудивительно: она очень устала и вся изнервничалась. Хотя, надо признать, то же самое можно было сказать и обо всех нас. Повозка медленно двинулась по западной дороге, вдоль реки Форт.

Тимоти, доктор Квинлан и Малькольм Маршалл сняли красные английские мундиры и натянули старые крестьянские куртки. Нам предстояло найти место, где можно переправиться через Форт на северный берег. Нужно было как можно дальше уйти от лагеря роялистов, расквартированных в окрестностях Стирлинга.

Курлосс – маленький портовый городишко, одно время процветавший благодаря добыче каменного угля, выработке соли и торговле с голландцами. Однако расцвет торговли с американскими колониями положил конец былому благоденствию. Деловая активность городка, спускавшегося по пологому склону к самому устью Форта, стала хиреть, а потом и вовсе пришла в упадок.

Добрались мы вполне благополучно. Не составило труда найти паромщика, который за умеренную цену помог преодолеть пять километров, отделявших нас от северного берега.

Пришлось остановиться на несколько минут перед шумной таверной «Арк» на Уэй-Козвей: доктор Квинлан Артур решил справиться у владельца о своем университетском товарище, который жил здесь, в Курлоссе. Вкуснейший аромат свежеиспеченных булок напомнил мне, что мы уже много часов ничего не ели. Сара дремала в повозке, обняв Патрика за плечи. Состояние его с момента отъезда не изменилось ни в лучшую, ни в худшую сторону.

Взгляд мой затерялся в щели меж двумя домами, которые некогда были белыми. Каждый венчала островерхая крыша с коньком, украшенным зубчатым орнаментом, крытая красной фламандской черепицей. В лучах заходящего солнца воды Форта сверкали тысячами огоньков. Мимо меня прошли двое подвыпивших моряков и в дверях таверны столкнулись с нашим осанистым и полным доктором, который как раз выходил на улицу. Один моряк упал на пыльную мостовую. Грязно ругаясь, он плюнул под ноги доктору Артуру. Я спряталась за свою лошадь и затаила дыхание, опасаясь драки. Однако доктор вежливо извинился, сославшись на свою рассеянность, и протянул обиженному монету. Тот сразу же встал и, улыбаясь во весь рот, побрел со своим товарищем в таверну. Я вздохнула спокойно. Все правильно, сейчас не время для ссор и выяснения отношений.

– Он живет в двух шагах отсюда, на улице Бэк-Козвей, – сказал хирург, подойдя к нам.

Он взял лошадь, запряженную в повозку, за поводья и пошел вперед, указывая дорогу. В этом городке, похоже, до любого дома рукой подать…

Патрика положили на кухонный стол в доме Тома Росса, того самого университетского товарища доктора Артура, ныне практикующего в Курлоссе, чем вызвали переполох в его семействе. Кухарка поспешила поставить на огонь огромную почерневшую чугунную кастрюлю с водой, потом достала из шкафа чистые простыни и положила их на лавку возле стола. Квинлан открыл свой чемоданчик и разложил на столе стальные инструменты. Представив, какие манипуляции ему обычно приходится производить с их помощью, я вздрогнула от отвращения. Том Росс открыл опухшую ногу Патрика и внимательно ее осмотрел. Сара, которой вручили чашку горячего сидра, прижалась ко мне и красными от слез глазами взирала на происходящее.

Росс пощупал ногу, отчего Патрик вскрикнул. Сара сжалась и отвела взгляд.

– Держите ее крепко! – сказал доктор Мэтью, который поддерживал ногу брата.

Доктор обильно смочил гноящуюся рану спиртом и взял скальпель.

– Ваше мнение? – спросил у него Квинлан.

– Нужно очистить рану от гноя, вырезать отмершие ткани, чтобы остановить распространение инфекции. Как он получил эту рану?

– Упал со стены, – ответил Квинлан, но не стал пускаться в более обстоятельные объяснения.

С Россом они дружили еще в бытность студентами, но приверженцем которой из ныне противоборствующих политических сил он является, Квинлан не знал, а потому предпочел промолчать.

– Перелом? – предположил Росс, аккуратно рассекая кожу больного.

На простыню хлынул липкий коричневатый гной, и в комнате запахло разложением. Патрик застонал, я вздрогнула.

– Да, вероятно, – подтвердил Квинлан. – Сосед по камере вправил ему перелом. Забойщик скота, который вообразил себя хирургом! Но я подозреваю, что в ране остались осколки, поэтому она гноится.

Росс со всей предосторожностью погрузил палец в разрез. У меня голова пошла кругом, волосы встали дыбом. Патрик снова издал стон. Он был пугающе бледен, на лбу выступили капельки пота. Квинлан посмотрел на него, очевидно размышляя, что предпринять.

– Нужно открыть рану, чтобы извлечь из нее осколки кости, – объявил он через секунду. – Будем надеяться, что еще не слишком поздно.

Патрик открыл глаза и посмотрел на нас. Растрескавшиеся губы сложились в улыбку, которая тут же превратилась в гримасу, и он издал протяжный, леденящий кровь крик – доктор Росс только что сделал второй разрез.

Квинлан вынул из чемоданчика бутылку.

– Приподнимите ему голову! – приказал он Мэтью и влил больному в рот несколько глотков спиртного.

Мэтью подождал, когда Патрик проглотит, и осторожно опустил его голову на стол.

– Все обойдется, Пат! – сказал он тихо, хотя лицо его омрачилось от острейшего сострадания.

В свое время Мэтью прошел через ужасы ампутации, потеряв левую кисть, а потому лучше всех понимал, каково сейчас его брату. Я испытала нечто похожее на гордость, глядя, как он нашептывает слова утешения вцепившемуся в его куртку Патрику. Мэтью пришлось пережить многое. Несколько лет после ампутации он топил свою боль в чарке, но в одно прекрасное утро решительно покончил со спиртным. Мистер Кармайкл, на которого работал наш отец, взял Мэтью к себе в мастерскую. Когда же он умер и управление ювелирной мастерской перешло в руки нашего отца, Мэтью стал вести книги записей и заниматься счетами, освободив отца от бумажной работы и предоставив ему возможность посвятить себя работе с драгоценными камнями и металлами.

Одно время дело процветало. Мэтью женился на племяннице Кармайкла, и она родила ему двух очаровательных дочерей – Розалинду и Фиону. Молодая семья поселилась в съемной квартирке на улице Адвокейтс-клоз, поближе к моему отцу, который в конце концов женился на своей заботливой квартирной хозяйке.

Однажды зимой, в холодную морозную ночь, мой отец умер от лихорадки. Мэтью пришлось закрыть мастерскую и лавку. Мы опасались, что он вернется к бутылке, но он устоял. По рекомендации графа Маришаля, друга и нанимателя Патрика, и к тому же пламенного якобита, Мэтью поступил на службу к герцогу Гордону. В итоге, сам того не желая, он оказался вовлеченным в хитросплетение якобитских интриг, целью которых было воцарение в Великобритании наследника из дома Стюартов.

– Господи! – прошептала Сара, подавляя позывы к рвоте.

Доктор Росс отошел от своего опьяненного опийной настойкой пациента, уступая место Квинлану. В ране глубиной в несколько сантиметров видны были участки омертвевшей плоти. Квинлан вычистил гной и со всеми предосторожностями удалил некротизированные ткани, складывая кусочки в стоявшую тут же, на столе, миску.

Лампы, которые включили, чтобы облегчить хирургам труд, отбрасывали на стены вселяющие беспокойство тени. Лицо доктора до такой степени исказилось от напряжения, что на него было страшно смотреть. Со стороны казалось, что пациент уже мертв, а доктор с демоническим сладострастием ковыряется пальцами в теплой еще ране на трупе, из которого он уже успел вычистить все внутренности. Те самые внутренности, которые скоро выбросят на помойку, где ими полакомятся бродячие собаки и крысы…

Ходили слухи, что в Эдинбурге и в Лондоне находились естествоиспытатели, которые, за неимением подходящих объектов для исследования, выкапывали на кладбищах трупы и разрезали их на кусочки. После такой процедуры останки попадали прямиком в выгребные ямы, словно речь шла не о человеческом теле, а о скелетах домашней скотины. Бродячие животные объедали с костей мясо, а эти кости оказывались в руках детей, и те забавлялись с ними, словно с игрушками.

– Есть! – воскликнул торжествующе Квинлан, показывая нам окровавленный осколок кости. – Он тормозил образование костной мозоли и не давал ране затянуться, – пояснил доктор, поливая рану спиртом и аккуратно стягивая края. – Придется надолго обездвижить ногу, чтобы рана зажила скорее, а кости срослись. Только бы не вернулось воспаление!

Сара была теперь так же бледна, как и Патрик.

– Мне нехорошо…

– Идем, Сара, – сказала я, вставая.

Я загородила спиной доктора, который уже начал зашивать рану, и отвернулась сама. Надо признать, запах в кухне стоял весьма неаппетитный. Я направилась к двери, ведя за собой невестку, зажавшую рот рукой.

Через несколько часов мы собрались за тем же самым столом, чтобы поужинать сочным запеченным паштетом из говядины с луком, к которому подали прохладное пиво и ржаной хлеб. Все еще очень бледная, Сара вяло ковыряла в тарелке, прислушиваясь к разговору двух коллег, обсуждавших свои самые впечатляющие успехи на поприще медицины. Мой желудок принял пищу весьма благосклонно – я съела все, что положили мне на тарелку, подобрала крошки кусочком хлеба и запила добрым глотком пива.

Патрика уложили в маленькой темной комнате второго этажа. Хозяин дома согласился предоставить нам кров, и уехать мы планировали сразу, как только больной поправится настолько, чтобы нормально перенести поездку в карете. Маришаль и Сара с Патриком должны были отправиться в Феттерессо, чтобы подготовить все необходимое к прибытию Претендента в Шотландию.

Напряжение, в котором я жила последние несколько дней, стало спадать, и я начала скучать по Лиаму. После трапезы Сара поднялась к мужу, а я вышла в сад подышать воздухом перед сном.

Листья яблони шелестели на осеннем ветру, раздувавшем волосы и бросавшем их мне в лицо. Я получше закуталась в плед и прошлась по аллее, усыпанной мертвыми листьями, к деревянной лавке, рядом с которой начинался огород. Чем сейчас занят Лиам? Где он? Я не получала от него вестей с того самого сентябрьского дня, когда он ушел из долины, да и о передвижениях армии хайлендеров мне тоже ничего известно не было.

Где-то залаяла собака. С улицы донеслись голоса пьяных матросов, со стороны кухни – явственный стук котелков. Я поежилась от страха, потому что этот звук напомнил мне скрежет соприкоснувшихся мечей.

За спиной хрустнули листья. Я обернулась и увидела Мэтью. Он шел ко мне.

– Не помешаю? – Не дожидаясь ответа, он присел рядом, наклонился и уперся локтями в колени. – Я завтра уезжаю, – объявил он внезапно, глядя на траву под ногами.

– Так скоро?

– Я должен, Китти. Ты ведь знаешь, Джоан места себе не находит, когда я уезжаю. – Он осмотрел сад, словно опасаясь посторонних ушей, потом повернулся ко мне. – Ей не нравится, что я помогаю якобитам.

– Но ведь речь идет о твоем брате! – воскликнула я. – При чем тут якобиты и общее дело?

Он растопырил пальцы правой руки, сжал их в кулак и уставился на него.

– Ты прекрасно знаешь, что это – одно и то же. Джоан это тоже понимает. И она ни за что меня не выдаст, но ты знаешь, из какой она семьи, поэтому просто не может меня поддержать. Ее дядя, полковник Ричард Мунден, командует тринадцатым правительственным полком драгун. Поэтому… Ты сама понимаешь.

Я положила руку на рукав его истрепанной куртки и тихонько пожала в знак согласия.

– А как твои дочки?

Даже в сумерках я увидела, что он улыбается.

– Они в порядке. Фиона – шалунья, каких поискать, а Розалинда никак не выздоровеет после простуды. А в остальном у нас все хорошо.

– Я по ним соскучилась. Привези их как-нибудь в долину. Лучше весной, когда на холмах зацветут гиацинты и вереск. Если, конечно, восстание закончится…

– Ты права, обязательно привезу! Джоан тоже хорошо бы отдохнуть. Я хочу сказать, когда все это закончится.

Какое-то время мы оба молчали.

– А что Лиам? – спросил у меня брат.

– Думаю, ты догадался, что он ушел вместе с армией генерала Гордона, – едва слышно сказала я. – А вместе с ним – и Дункан с Ранальдом. Я молюсь за них.

– Ясно. Мне бы тоже хотелось иметь сына. Но, как посмотрю, в смутные часы за судьбу дочерей можно быть спокойнее.

Я в ответ только усмехнулась.

– Ты заблуждаешься на этот счет, Мэт! – сказала я. – Франсес объявила, что собирается замуж, перед самым отходом армии. А я даже не знала, что у нее есть возлюбленный!

Мэтью засмеялся.

– Ох, Китти! Она – вылитая ты!

– Только это совсем не смешно, – ворчливо отозвалась я, не переставая улыбаться.

– И что же? Девочка добилась своего?

– Ну да, – подтвердила я. – Ее ненаглядный Тревор Макдональд дожидался ее в риге.

– Ну, тогда можем поспорить, что к концу следующего года ты непременно станешь бабушкой! – сказал он шутливо.

– Не слишком ли я молода для внуков, Мэт? Мне, конечно, уже тридцать девять, но разве я похожа на бабушку?

Он посмотрел на меня внимательно, прищурившись и поджав губы, потом улыбнулся.

– Ну, первые морщинки, может, и появились, да несколько седых волосков… Но в общем ты выглядишь очень даже неплохо для тридцати с хвостиком!

– Мэтью Данн! – воскликнула я, толкая его в плечо. – Ты – грубиян, каких поискать!

– Тише, сестренка! Я же хотел сказать, что ты еще очень даже хороша собой.

Я рассмеялась и ущипнула его за щеку.

– Если бы это было не так, губернатор на тебя бы не польстился…

Он замолчал, ощутив всю двусмысленность сказанного. Я помрачнела.

– Прости, Китти! – попросил он. – Я не это хотел сказать.

– Ничего страшного.

Я помолчала немного, потом сказала задумчиво:

– Обещай, что никогда не расскажешь об этом Лиаму. Если он узнает, то ужасно разозлится. И из-за того, что полковник Тернер убит, тоже.

Мэтью взял мою руку и прижал к своей небритой щеке.

– Я тебя не выдам. Не скажу ему ни слова, клянусь тебе!

– Спасибо.

Я собралась было встать, но Мэтью удержал меня за руку.

– Подожди, Кейтлин! Я хочу кое-что тебе рассказать. Завтра, когда ты проснешься, я наверняка буду уже в дороге.

Я посмотрела на брата с любопытством и снова присела с ним рядом.

– Ты знаешь, что я не могу так рьяно помогать якобитам, как Патрик, из-за семьи Джоан. Но я хочу, чтобы ты знала: всем сердцем я за Претендента. Может, в итоге я и не зря потерял тогда руку…

– Я знаю, Мэтью! Ты не должен чувствовать себя виноватым.

– Я люблю Джоан и не хочу осложнять ей жизнь. Ее отношения с семьей и так испортились, когда ей пришлось перейти в католичество, чтобы мы смогли пожениться!

– Да, я понимаю.

Он потер лоб и запустил пальцы в волосы.

– И все же я могу сделать хоть что-то полезное… – Он замолчал, обдумывая следующую реплику. – Четыре дня назад я оказался по делам в порту Ли и случайно подслушал разговор двух мужчин, чьих лиц видеть не мог. Они были у меня за спиной, и я подумал, что если обернусь, то концовки разговора точно не услышу. – Взгляд Мэтью зацепился за серебряную пряжку на туфле. Помолчав немного, он заговорил еще тише: – Ты первая, кому я это рассказываю. И ты должна передать это Патрику. Это касается Претендента.

Я посмотрела на него с удивлением.

– Против него зреет заговор.

– Заговор?

Сообщение, которое Мэтью только что мне передал, судя по всему, доставляло ему немалое беспокойство.

– Его хотят убить. Некая группировка планирует убийство. Покушение на особу королевской крови, Китти!

– Претендента хотят убить? Я знаю, что за его поимку назначено большое вознаграждение, но убийство…

– Насколько я понял, этих людей не интересует вознаграждение.

– И ты совсем не рассмотрел их лица?

– Нет. Как только я понял, что разговор окончен, я обернулся, но их уже и след простыл. Вокруг были одни только докеры, матросы и торговцы.

– Ты рассказал Джоан?

Он помотал головой.

– Нет. Решил, что это слишком опасно, ей лучше не знать.

– Да, ты прав, так лучше.

– Передай все это Патрику, – продолжал Мэтью после паузы. – Он знает, кого нужно предупредить. Не все люди в вашем окружении заслуживают доверия. Среди людей графа Мара наверняка есть предатели. И вокруг полно шпионов. – Он замолчал. Потом уцелевшей рукой погладил меня по голове и поцеловал в щеку. – Будь осторожна, когда поедешь домой, крошка Китти!

Залаяла собака, по мостовой улицы Бэк-Козвей загрохотали деревянные сабо. До нас донеслись мужские голоса – наверняка снова поссорились матросы. Ветер, который за вечер успел набрать силу и стать холоднее, закружил по саду мертвые листья.

Я села на постели. Сердце билось в груди, словно маленькое животное о стены клетки. Пальцы, которыми я сжимала простыню, расслабились. «Это только страшный сон, Кейтлин! Просыпайся!» Глаза мои постепенно привыкли к темноте, и я вспомнила, что нахожусь в узкой каморке под крышей, в нашей с Сарой спальне. Я посмотрела на соседнюю кровать. Она оказалась пустой.

Я выпустила из рук простыню, перевела дыхание и снова легла на подушку. Новый кошмар… После расставания с Лиамом кошмарные сновидения мучили меня каждую ночь. Каждый раз сон был новым, но все они были похожи между собой.

Я убрала от лица растрепавшиеся волосы и облизнула пересохшие губы. В горле у меня пересохло, а ночная сорочка, наоборот, была мокрой от пота. Да, в моих снах было нечто общее, а именно – смерть. Смерть жестокая и страшная. Надо мной, вокруг меня распростерлись крылья огромного ворона, они касались меня своими блестящими черными перьями, напоминая, что смерть бродит совсем близко.

В комнату проникли ароматы с кухни. Я принюхалась. Бриджит, кухарка, наверное, уже поставила в печь хлебы. Я потерла лицо руками, чтобы прогнать тошнотворные картинки, до сих пор мелькавшие перед моим внутренним взором.

Подавляя тошноту, я закрыла глаза. Я узнала эту руку, этот перстень с печаткой. И то и другое принадлежит Патрику… Спрыгнув с кровати, я раздернула занавески, чтобы впустить в комнату поток утреннего света. К чему мне приснился этот сон? И все остальные сны? Предвидение? Нет, уж слишком много в них загадок. Или в них заключено какое-то послание? Или же они – отражение страхов, которые я пыталась загнать в самые дальние уголки души, чтобы не представлять всех ужасов грядущей войны? Я отчаянно пыталась забыть о том, что скоро кровь должна была пролиться и напоить вечно жаждущую землю, но мне это не удавалось.

«О Лиам! Мне так без тебя плохо! Как мне хочется забыться в твоих объятиях, перестать видеть, ничего больше не знать…» Я открыла створки маленького окна, и в комнату ворвался морской ветер. Я подставила лицо нежным утренним лучам октябрьского солнца и закрыла глаза, представляя себе Лиама. С ресниц сорвалась слезинка.

– A Dhia… tha mo dhochas unnad air son gras is gloir…

Резко открыв глаза, я устремила взгляд в безбрежную синеву неба, по которому плыли маленькие пушистые облака. В душе родилось странное чувство. В трудные моменты жизни молитва сама собой срывалась с моих губ. Я просила Господа облегчить мои страдания. И все же… Мне вдруг подумалось, что столь желанное облегчение не наступает. Если так, то кто же внимал моим просьбам? Господь, которому я изо дня в день молилась, отчаянно нуждаясь в помощи? Странно, но у меня вдруг появились сомнения. Слышит ли меня Господь вообще? Да и есть ли он на свете?

Громкий хохот вывел меня из задумчивости и привлек внимание. Смеялись внизу, на городской площади. У подножия рыночного креста толпа горожан окружила ребенка, который сидел на корточках, зажав уши руками, чтобы не слышать издевок. Прищурившись и приставив руку к глазам, я попыталась рассмотреть лицо бедолаги. Боже правый, да это совсем не ребенок! То был взрослый мужчина, карлик, да еще и горбатый в придачу. Одна из женщин ткнула в него пальцем, выкрикнула что-то обидное, а напоследок бросила в карлика репу. Тот сжался под дождем глумливого смеха, а дети, пробравшись между ног и юбок взрослых, принялись швырять ему в лицо мусор и лошадиный навоз.

Но куда же, я спрашиваю, смотрит сейчас Господь? Почему не отвечает на мольбы, которые, я уверена, шлет ему этот несчастный из глубины своего исстрадавшегося сердца? Может, Господу недосуг, потому что он выслушивает герцога Аргайла, который требует подкреплений, или же он занят исполнением желания кокетки Эмили Кромарти, которая проснулась и увидела на своем хорошеньком носике ужасный прыщ? Как бы то ни было, Господу было не до этого маленького человека, скорчившегося в куче мусора на грязной мостовой. Столько незаслуженного страдания… И я сказала себе, что мои сомнения вполне оправданы.

К нашей величайшей радости, через четыре дня жар у Патрика почти прошел. Мы попеременно дежурили у его изголовья, утирая пот и успокаивая, когда он особенно мучился от боли. Время от времени мы поили его бульоном и отварами лекарственных трав, которые по просьбе хирурга готовила Бриджит. Квинлан не спускал с раненого глаз. Сегодня утром Патрик почувствовал себя намного лучше прежнего и в первый раз поел нормально.

Он сидел в кресле. Больную ногу зафиксировали двумя деревянными шинами, и опухоль на ней почти спала. Солнечный свет, проникая сквозь мозаичное окно, отбрасывал разноцветные зайчики на его бледные, чисто выбритые щеки. Он улыбался Саре, которая как раз поднесла к его губам кусочек холодной вареной курятины.

Я решила, что мне пора возвращаться в Гленко. Совсем скоро Патрик и Сара тоже отправятся в путь – в Феттерессо. Чуть раньше, утром, я рассказала ему о том, что против Претендента зреет заговор. Но у нас не было никаких доказательств и, тем более, ни одного имени вероятных заговорщиков. Однако такой угрозой нельзя было пренебрегать. Патрик решил, что поговорит об этом с Джорджем Кейтом, графом Маришалем.

Для меня пришло время вернуться к роли матери. Франсес, сколь бы трудолюбивой и старательной она ни была, просто не сможет в одиночку справиться с работой. У меня защемило сердце, когда я посмотрела на брата и его жену. То, что он пошел на поправку, стало для меня огромной радостью. В то же время мне было больно смотреть на их счастье. И я ничего не могла с собой поделать. А мне, между тем, еще столь многого предстояло лишиться…