7. Обман, хоть как его зови

Будущее у близких отношений довольно неопределенное, если только они не предполагают создания семьи. Между любовниками, как и между друзьями, со временем неизбежно возникает охлаждение, если постоянно не укреплять и не оживлять отношения. Разумеется, любовникам это проще – просто потому, что они обычно живут вместе. Тем не менее нам, похоже, присуща врожденная тяга портить отношения, порой подталкивая их к пропасти из-за собственного эгоизма. Если мы заходим чересчур далеко, то даже самая крепкая связь не выдерживает и рвется. И тогда наступает стремительный и необратимый крах. Как говорил незабвенный циник Сэмюэл Джонсон о супружеском счастье, «за надежду, как и за всякое удовольствие, приходится платить: чем бо́льшие надежды мы возлагаем, тем большее разочарование испытываем».

Впрочем, истинная картина, как обычно, сложнее. Разумеется, удачное супружество очень важно для сохранения физического и душевного здоровья. Но, с другой стороны, время, увы, работает против брака. Так называемый медовый месяц длится обычно недолго – от двенадцати до тридцати шести календарных месяцев, после чего отношения супругов принимают довольно будничный характер, когда муж с женой просто не мешают жить друг другу. В их жизни веселье и радость перемежаются с повседневной рутиной, и постепенно каждый начинает воспринимать партнера просто как данность. Ссоры происходят все чаще и становятся все ожесточеннее, растет взаимное недовольство, возникает и растет риск разрыва, и наконец все разваливается окончательно.

Близкие отношения не обязательно длятся вечно. Треть (а может быть, даже половина) всех современных браков в Европе и Америке заканчивается разводом. Мы опросили 540 человек, случался ли у них в недавнее время разрыв отношений с кем-то из близких людей. Целых 423 человека ответили, что за последний год они порвали в общей сложности с 913 людьми. Получается, за год мы в среднем теряем двух близких друзей. Впрочем, такие показатели можно все-таки считать немного завышенными: вполне возможно, нашу анкету охотнее заполняли как раз те люди, у которых недавно случился разрыв; и действительно, у большинства указанные ссоры и разлады произошли в течение месяца перед анкетированием, а не в остальные месяцы года. Но все равно можно сделать вывод, что ссорятся близкие довольно часто.

Чаще всего (и в этом нет ничего удивительного) люди рвали отношения с возлюбленным. Тем не менее такие случаи составляли всего 20 % от общего числа разрывов. Второе место по частоте занимали друзья из ближайшего круга: на их долю пришлось 15 %. Третье место в списке досталось родителям (еще 10 %), за ними следовали братья и сестры либо друзья за пределами круга номер один (по 8 % соответственно). Остальные вылетевшие из круга общения опрошенных представляли собой пеструю толпу родственников, свойственников, коллег, соседей по дому и приятелей из клубов по интересам. Однако в целом лидировала родня: 65 % всех таких разрывов произошло с близкими родственниками (не далее двоюродной степени родства).

Пускай кровь и не водица, но с родней мы вынуждены общаться чаще, и это неизбежно вносит напряженность в отношения. Отчасти потому, что мы обычно воспринимаем родственников – особенно близких – просто как данность, не слишком церемонимся с ними, а потому и задеваем их чувства чаще, чем сами замечаем. Возможно, при этом мы подсознательно исходим из того, что родственные связи намного крепче дружеских. Это друзей надо лелеять, а родные и так никуда не денутся! Но, похоже, иногда мы переходим грань дозволенного – и в конце концов все рушится. С дружбой – особенно когда речь идет не о самой тесной дружбе – все происходит не так катастрофично: обычно если кто-то нас обидел, мы просто не желаем больше видеть обидчика, и отношения с ним сами собой хиреют и затухают. Но в случае семейной ссоры все гораздо сложнее: во-первых, нас объединяет общая история, а во-вторых, наши жизненные пути неизбежно будут пересекаться в будущем, хотим мы того или нет.

Отчего же распадались отношения у людей из нашей выборки? Выяснилось, что главными причинами разрывов являются четыре типа событий: человека оскорбили (прилюдно или нет), проигнорировали важное событие в его жизни (например, день рождения), о нем пустили сплетню или клевету, его пилили за плохое поведение. На эти четыре группы приходится около двух третей всех разрывов. Оскорбления были причиной четвертой части всех разрывов, на попреки приходилось около 20 %, на остальные две группы – по 15 %. Следующей по частоте причиной выступало соперничество – например, дружба с врагом или попытка отбить сексуального партнера. На причины такого характера приходилось около 10 % разрывов. Таким образом, примерно три четверти всех ссор и разрывов случались из-за угроз социальному статусу человека или из-за оскорбления его достоинства. Напротив, на причины более практического свойства – вроде невозвращенных долгов – приходилось всего 5 % случаев. Иными словами, большинство отношений распадалось по тем самым причинам, которые лучше всего характеризуют сами эти отношения.

Родители гораздо реже сообщали о том, что порвали с детьми, чем наоборот: 10 % опрошенных оказались детьми, поссорившимися с кем-то из родителей, но лишь 3 % – родителями (причем исключительно матерями), прекратившими общение с кем-то из детей. Иными словами, восприятие отношений порой бывает весьма асимметричным. Скажем, вы можете разозлиться на меня и решить, что все кончено, а я могу увидеть в нашей ссоре ничтожное пятнышко на поверхности нашей в остальном крепкой и устойчивой дружбы. Женщины почти вдвое чаще сообщали о разрыве отношений с романтическим партнером, чем мужчины: на ссоры с возлюбленным приходилось около 25 % всех женских разрывов, но для мужчин аналогичный показатель составлял лишь 15 %. Зато мужчины вдвое чаще ссорились с братьями или сестрами, втрое чаще порывали с коллегами и в четыре раза чаще – с «запасным» романтическим партнером (тайной любовницей).

Похоже, наиболее опасный момент для отношений наступает через три года после их начала. Почти половина всех разрывов в нашей выборке случалась в промежутке между двумя и четырьмя годами с начала близких отношений. Вторыми по степени риска оказывались длительные отношения (десять лет и дольше). Что интересно, здесь тоже наблюдались различия между полами. У мужчин чаще, чем у женщин, случался разрыв отношений после трех лет, зато женщины чаще сообщали о крахе отношений, продолжавшихся всю жизнь. Кто-то подумает, это оттого, что мужчины в целом меньше дорожат отношениями и чаще реагируют спонтанно: «Баста, надоело!» Ну что тут скажешь…

Сандра Мюррей с коллегами в порядке эксперимента следили за судьбой почти двухсот бездетных супружеских пар в течение первых трех лет их брака. Они выяснили, что чем больше человек с самого начала идеализирует партнера, тем дольше остается доволен отношениями, и чем больше партнер идеализирует его, тем лучше они себя ощущают. Те, кто был особенно высокого мнения о партнере, все так же хорошо думали о нем и три года спустя, тогда как те, кто меньше идеализировал вторую половину, со временем начинали относиться к нему все хуже и хуже – причем независимо от справедливости своих оценок. Иными словами, чем менее реалистичным был их взгляд (то есть чем более идеальным виделся им партнер), тем выше оказывалась вероятность, что отношения будут и впредь приносить радость. Возможно, вопреки расхожему мнению, переоценка партнера вовсе не обязательно грозит разочарованием при столкновении с прозой жизни. Оказывается, даже наоборот: чем в более розовом свете видится влюбленному предмет его любви, тем дольше не осыплются розовые лепестки. Так что чрезмерная идеализация в любви – отнюдь не порок, чреватый горьким охлаждением, а залог дальнейшей удовлетворенности жизнью. А может быть, все дело в том, что иллюзия – очень стойкая штука, а потому умирает последней.

Поэты и отвергнутые влюбленные говорят о физическом страдании, которое причиняет несчастная любовь. И внешние, и внутренние признаки тут как при физической боли, хотя в первом случае имеет место телесное повреждение, а во втором – чистая психология. Оказывается, оба вида боли обрабатывает один и тот же участок мозга – зона передней поясной коры (ППК), которая расположена под внешней корой в центре мозга. Люди, имеющие активную ППК, особенно чувствительны к боли, и наоборот – люди, у которых ППК повреждена или разрушена, к ней обычно вовсе не восприимчивы. Настолько, что теперь хирурги даже намеренно уничтожают часть ППК у пациентов, страдающих от хронических, некупируемых болей.

Выяснилось, что тот же самый участок мозга срабатывает, когда мы ощущаем психологическую боль. Это продемонстрировал довольно корректный, пускай и немножко жестокий эксперимент, в рамках которого Нэнси Айзенбергер и ее коллеги просили испытуемых поиграть в компьютерную игру «Кибермяч», лежа в томографической капсуле. Перед каждым был монитор, на котором две фигурки перебрасывались друг с другом мячом, а испытуемый, лежавший в капсуле, был представлен парой рук в нижней части экрана. Испытуемым говорили, что эти фигурки изображают двух других игроков, лежащих в соседних капсулах; нажимая на правую или левую клавишу, можно было перебросить мяч одному или другому игроку, на свое усмотрение, когда кто-то из них бросал мяч в сторону виртуальных рук. Вначале две фигурки на экране включали игрока из капсулы в свою игру, бросая мяч ему в руки, но через некоторое время они начинали просто перекидываться мячом друг с другом, как бы игнорируя его. Когда испытуемого исключали из игры, у него в ППК наблюдалась повышенная активность, причем степень этой активности соответствовала силе обиды (ее участники эксперимента оценивали самостоятельно по его окончании). Интересно, что ППК активизируется заметнее (и обида ощущается сильнее), когда отвергающие или избегающие нас люди принадлежат к «своим», то есть к той же группе – расовой, социальной, религиозной – или просто внешне похожи на нас (как уже говорилось в предыдущей главе, мы активно стремимся сблизиться с людьми сходных социальных или внешних данных).

По-видимому, функция ППК – оповещать нас о ситуациях, в которых наши представления о мире расходятся с реальной картиной. В некоторых случаях речь идет о логических противоречиях (когда что-то явно не сходится – а значит, нужно понять, что именно не так); в других случаях – о каком-то ущербе или вреде (а значит, нужно выходить из опасной или болезненной ситуации); в остальных же случаях ППК реагирует на социальные расстройства, вызванные несоответствием наших ожиданий и тем, какой оборот приняли наши отношения с людьми. Почему же так происходит? Видимо, в ходе эволюции млекопитающих механизм социального оповещения вырос из системы оповещения о физической боли, поэтому мало что сравнится с ней по четкости и настоятельности сигнала.

Однако активность в ходе экспериментов по социальному отчуждению, помимо ППК, проявляла еще и правая часть префронтальной коры. Причем оказалось, что частота ее активизации находится в обратной зависимости как от степени активизации ППК, так и от степени огорчения испытуемого (засвидетельствованной им в самоотчете). Это навело на предположение, что данный участок выполняет некую ингибирующую (тормозящую) функцию и гасит избыточные болевые сигналы от ППК. Активизация в правой части префронтальной коры происходит не потому, что человек переживает событие, а потому, что активно о нем думает. Таким образом, функция правой части префронтальной коры, возможно, заключается в том, чтобы управлять сигналами, поступающими от ППК, и другими эмоциональными реакциями и не давать им вырваться из-под контроля. Кстати, это один из немногих участков коры больших полушарий, имеющий прямую нейронную связь и с ППК, и с мозжечковыми миндалинами (которые управляют реакциями на эмоциональные сигналы и особенно – на агрессию). Участие лобных долей здесь особенно важно, ведь именно эта часть мозга отвечает за анализ психологических состояний и за количество социальных контактов, которые способен поддерживать человек (о чем мы говорили в третьей главе).

Одна из причин, почему болевой центр включается в ситуациях социального отчуждения, – в том, что он «отвечает», помимо прочего, за связь младенца с матерью. Детеныши всех видов млекопитающих, включая человеческих младенцев, умеют подавать голосовые сигналы тревоги и кричат в двух случаях: когда им больно (они поранились, замерзли и т. д.) и когда они разлучены с матерью. У млекопитающих матери чрезвычайно чутки к детскому крику, особенно если кричат их собственные детеныши. (Со временем, конечно, маленькие негодники догадываются, что плач – лучший способ добиться своего, и проливают крокодиловы слезы – иногда вполне искренне, – прекрасно зная, что окружающие не выдержат и пойдут у них на поводу. Но это уже другая история.) Вот за эти-то сигналы тревоги и отвечает поясная кора. Если взрослой обезьяне ее удалить, животное перестанет издавать тревожные крики; наоборот, электрическая стимуляция данного участка мозга заставляет обезьян подавать тревожный сигнал даже в отсутствие реальной угрозы.

О том, что социальная и физическая боль имеет одинаковый механизм, свидетельствуют и другие данные: дети, которые недавно перенесли физическую травму, испытывают огорчение от разлуки с опекуном чаще и сильнее, чем здоровые дети. Сходным образом и взрослые, страдающие от хронических болезненных расстройств, испытывают бо́льшую тревогу из-за своих личных отношений, чем здоровые люди, и их привязанность носит более тревожный характер (иными словами, они постоянно сомневаются в любви и верности партнера). Верно и обратное. Люди, имеющие крепкие социальные связи и уверенные в поддержке близких, испытывают меньшую физическую боль, будь то при онкологических заболеваниях, хирургических операциях или родах. Сознание того, что рядом с тобой надежный и любящий человек, облегчает даже электротравму.

Просматриваются и интригующие параллели между людьми, страдающими обсессивно-компульсивными расстройствами (ОКР), то есть неврозом навязчивых состояний, и теми, кто переживает разрыв близких отношений. И те и другие демонстрируют очень похожую одержимость навязчивой идеей. Разумеется, у страдающих ОКР навязчивые мысли крутятся не вокруг, скажем, измены или предательства – они могут, например, зациклиться на опасности подхватить какую-нибудь ужасную инфекцию. Так вот, у больных ОКР ППК необыкновенно активна, что, вероятно, и заставляет их видеть серьезные проблемы на пустом месте. У таких людей ППК преувеличенно реагирует даже на самые простые логические противоречия. Есть также данные о том, что у людей, склонных к неврозам, ППК чрезмерно активно реагирует на простые задачи по выявлению противоречий, которые точно не должны вызывать никаких огорчений. Таким образом, если у человека гиперактивная ППК, он более предрасположен к тому, чтобы излишне остро реагировать на малозначительные события повседневной совместной жизни, а стало быть, к обидам и, как следствие, к разрывам отношений.

Интересно, что вещества, применяющиеся как фармакологические средства для снятия физической боли (например опиаты) и психологических состояний вроде депрессии (антидепрессанты), можно эффективно использовать, так сказать, для перекрестного лечения: антидепрессанты уменьшают физическую боль, а опиаты облегчают душевные муки и депрессию. Когда детенышам млекопитающих, разлученным с матерями, дают крошечные дозы опиатов, они почти перестают кричать и выказывают гораздо меньше тревоги и расстройства. Так что ничего удивительного, что эндорфинная система напрямую задействована в формировании чувства утраты и горя: когда женщин во время томографии мозга просили вспомнить о смерти близкого человека или о разрыве с любимым, у них наблюдалась гораздо меньшая активность в зонах расположения эндорфиновых рецепторов, что свидетельствовало об испытываемой боли. Из чего опять-таки следует, что эндорфины каким-то образом вовлечены в наши отношения с людьми.

Ген рецепторов эндорфина OPRM_I существует в двух формах – A и G, – которые различаются одним нуклеотидом (нуклеотиды – это химические «кирпичики» генетического кода), однако это единственное различие оказывает весьма существенное влияние на чувствительность к боли. Люди, гомозиготные по форме А (то есть унаследовавшие два экземпляра этого гена, по одному от каждого из родителей), менее чувствительны к боли, чем люди, имеющие хотя бы один нуклеотид G. Последним обычно требуются бо́льшие дозы анальгетиков (например, морфия после хирургических операций). И к ситуации социального отчуждения такие люди тоже более чувствительны: во время игры в «Кибермяч» у них наблюдается более высокий уровень активности в ППК. Так что мы опять сталкиваемся с эндорфиновым механизмом, о котором уже говорили во второй главе. Когда дружеское общение – и физический контакт – вызывают выброс эндорфинов, то соответствующие рецепторы, находящиеся в ППК и в других зонах, заполняются, и человек ощущает удовольствие и покой. В отсутствие какого-либо общения психологическое состояние остается более или менее нейтральным. Но если происходит событие, вызывающее негативные эмоции, – например, смерть близкого человека, или предательство, или уход любимого, – тогда выброс эндорфинов блокируется, соответствующие рецепторы в ППК остаются пустыми, и мы физически ощущаем боль. В менее серьезных случаях префронтальная кора может тормозить реакцию ППК. По сути, префронтальная кора («думающая» часть нашего мозга) осмысливает и оценивает ситуацию и как бы говорит нам: «Знаешь что? Все не так страшно, лучше забудь об этом». Но если с утраченным близким нас связывало по-настоящему сильное чувство, то этот участок коры бездействует.

Оказывается, у женщин детородного возраста гораздо больше эндорфиновых рецепторов в мозжечковых миндалинах, в ППК и в префронтальной коре (а также в ряде других участков мозга, в данный момент представляющих для нас меньший интерес), чем у мужчин (примерно на 25 %). Однако после менопаузы количество рецепторов сильно уменьшается – в частности, в миндалинах. Это значит, что у женщин в репродуктивный период болевой порог заметно выше, чем у мужчин (что важно при родах). Однако у мужчин, по всей видимости, происходит более интенсивный захват эндорфинов в мозжечковых миндалинах, а это, возможно, означает, что ощущение боли у женщин острее, чем у мужчин (у которых активность мозжечковых миндалин гасится за счет захвата эндорфинов). С учетом этого и принимая во внимание тот факт, что физическая и психологическая боль – во многом одно и то же, можно, пожалуй, сделать вывод, что женщины ощущают социальное отчуждение сильнее, чем мужчины.

Репродуктивная стратегия млекопитающих – внутриутробное вынашивание плода и последующее грудное вскармливание – неизбежно предполагает разницу между полами в поведенческих моделях. Сразу же после оплодотворения у самки пропадает дальнейший стимул к спариванию с другими самцами, так как оно не сулит никаких выгод с точки зрения размножения. Теперь ее заботит лишь благополучие потомства: она затаивается и отдает все силы вынашиванию и выкармливанию детенышей (и отчасти их воспитанию). Самец от всех этих забот отлучен, у многих видов млекопитающих он ничем не может помочь самке. В итоге единственный способ, каким самцы могут повысить собственную продуктивность, – это спариться с возможно бо́льшим количеством самок. По этой причине млекопитающие в основном ведут беспорядочную половую жизнь (или, в лучшем случае, придерживаются полигамной брачной системы, при которой один самец держит гарем из нескольких самок). Лишь очень немногочисленные виды млекопитающих ведут моногамный образ жизни – в отличие от птиц, у которых, наоборот, большинство видов образует моногамные пары: ведь у них самец способен помогать самке и высиживать, и выкармливать птенцов.

Разумеется, когда самец реально участвует в выращивании потомства, это удерживает его возле самки. Тут все решается соотношением обстоятельств. Фактически самец выбирает, каким образом ему оставить как можно больше потомства в течение жизни: либо оставаться с одной самкой, либо, оплодотворив, сразу же покинуть ее и постараться оплодотворить как можно больше других самок. Несколько лет назад я показал с помощью математической модели, что у человекообразных обезьян выбор брачной стратегии зависит от интервала между родами, от количества самок в совместно кочующей группе, от удаленности таких групп друг от друга и от способности самца обойти территорию, которую он считает своей (точнее говоря, от расстояния, какое он может без труда пройти за день). Чем длиннее репродуктивный цикл у самки, чем меньше групп самок приходится на единицу площади и чем короче дистанция дневного обхода для самца, тем больше вероятность того, что самец станет верным мужем и никуда не уйдет от «своих» самок. Такой тип поведения избирают, например, гориллы, у которых самец остается с семьей (он всегда живет вместе с группой самок). На другом конце спектра оказываются орангутаны: самки этого вида живут поодиночке, и самцу выгоднее избрать стратегию донжуана. Шимпанзе оказываются примерно посередине между этими двумя крайностями. Современные представители племен охотников и собирателей, живущих на больших территориях, где насчитывается всего несколько довольно больших женских групп, по критерию верности обходят даже горилл: они постоянно живут в своих женских группах.

Однако совместная жизнь с женщиной еще не делает мужчину верным супругом. У него по-прежнему есть выбор – стать заботливым отцом, примерным семьянином – или бабником с масленым взглядом. Либо занять место где-то посередине этого спектра. Исследуя мужское сексуальное поведение на примере франкоговорящих канадцев из Квебека, Даниэль Перюсс выяснил, что около трети опрошенных мужчин постоянно ведет беспорядочную половую жизнь, хотя 90 % этих мужчин женаты. Лишь около двух третей оказались моногамны (то есть верны нынешней партнерше, не важно, были ли у них ранее другие партнерши или нет). Любопытно, что при анализе генов вазопрессиновых рецепторов у шведских близнецов, о котором я упоминал во второй главе, доля мужчин, наделенных как минимум одним экземпляром «гена неверности» (а значит, предположительно более склонных «ходить налево»), составила 36 % – что почти в точности соответствует доле «ходоков» в квебекской выборке.

Внимательно проанализировав квебекские данные, я смог показать, что это соотношение точно отражает тот выигрыш, на который могут рассчитывать мужчины при выборе определенной брачной стратегии – включая количество зачатых детей (не будь контрацепции). Из всех любовных связей в Квебеке две трети приходилось на мужчин, которые вели беспорядочную половую жизнь. Если частота проявления каждой из стратегий, умноженная на величину соответствующего выигрыша, постоянна, то мы имеем эволюционное равновесие: ведь если все мужчины переключатся с одного варианта поведения на другой, более выгодный в данной ситуации, то каждому из них в итоге достанется меньшая доля, поскольку общая сумма выигрыша остается неизменной. А значит, им снова придется вернуться к первоначальной стратегии. Иными словами, это соотношение является саморегулирующимся; как только наметится заметный сдвиг от соотношения 33:67, то выигрыш тоже сместится в пользу реже выбираемой стратегии, и ситуация начнет выправляться естественным образом. Вероятно, исходное соотношение этих выигрышей определяется готовностью женщин вступать в связи с мужчинами, которые либо уже женаты, либо не собираются хранить им верность. Это подозрительно напоминает ситуацию, когда женщины при выборе случайных партнеров руководствуются тактикой «поиска хороших генов» (о чем мы говорили в пятой главе).

Итак, по-видимому, в обычных условиях приблизительно треть мужчин предрасположена к романам «на стороне». Мужчины этой категории проявляют независимость от брачной системы, которая разрешена или считается предпочтительной в местной культуре (будь то моногамный брак, многоженство или даже свободная любовь). А баланс, похоже, определяется стратегией женщин, тем, кого они видят в мужчине – отца семейства или носителя качественного генома. Когда женщины меньше думают о будущих отцовских качествах партнера, соотношение будет сдвигаться в пользу мужчин, ищущих только удовольствий, а там, где женщины смотрят на мужчин как на потенциальных отцов своих будущих детей, обстоятельства будут больше благоприятствовать верным, преданным мужчинам, а не распутным донжуанам. Поэтому даже если некоторые мужчины и предрасположены к донжуанству, это еще не значит, что они непременно ударятся в разгул: все будет зависеть от того, какую брачную стратегию они оценивают как более выигрышную, от того, кем выгоднее быть здесь и сейчас – ловеласом или верным и заботливым отцом семейства.

Без женщин тут, разумеется, не обходится. В ходе исследования 48 американских пар обнаружилось, что женщины, чей ГКГ более схож с ГКГ партнера, чаще отвергают его сексуальные заигрывания, реже получают оргазм, имеют больше внебрачных партнеров и испытывают большее влечение к другим мужчинам, не считая своего основного партнера, особенно в благоприятные для зачатия дни. У мужчин же никакой зависимости сексуального интереса к партнерше от наличия общего с ней ГКГ не выявилось.

Все это позволяет предположить, что главным фактором, способствующим разрыву брачных отношений, является доступность альтернативных партнеров. Не важно, насколько индивид склонен к загулам: если пойти не к кому, толку от них будет мало. Скотт Саут и его коллеги продемонстрировали это, используя статистику разводов в США. На примере белых американцев в возрасте от двадцати до тридцати лет они показали, что риск развода – это U-образная функция от численного соотношения полов на местном «брачном рынке». Иными словами, в местности, где преобладают холостые мужчины данной возрастной группы, инициаторами развода чаще выступают женщины, и наоборот, в случае численного перевеса незамужних женщин развода требуют мужчины. В другом, более масштабном исследовании, охватившем взрослое население страны в целом, ученые выяснили, что соотношение полов на рабочем месте служит наилучшим предсказателем частоты разводов: меньше всего разводов случается там, где мужчин и женщин поровну. Как мы видим, здесь опять-таки все сводится к доступности альтернативных партнеров, которые могут оказаться привлекательнее, чем уже имеющийся. В то же время, что интересно, есть ряд факторов, которые снижают частоту разводов: реже разводятся люди, имеющие больше детей в браке, вступившие в брак сравнительно поздно и владеющие жильем. Другим хорошим «амортизатором» разводов является образованность мужа (если он потратил на учебу в общей сложности 16 и более лет), что, видимо, указывает на наличие у него высокооплачиваемой работы. Все это заставляет предположить, что люди взвешивают все «за» и «против», пытаясь понять: а не лучше ли им сохранить отношения и воздержаться от опрометчивых поступков? Удалось выявить лишь два фактора, которые обычно снижали вероятность развода: если брак был вторым по счету или если пара уже жила вместе до брака. Впрочем, я догадываюсь, что оба эти признака просто коррелируют с неким неучтенным третьим (например, супруги принадлежат к одной из религий, осуждающей как разводы, так и добрачное сожительство), а сами по себе ни на что не влияют.

Если мужчины определенного типа особенно привлекают женщин, значит, у них больше шансов вступать во внебрачные связи. Что в свою очередь означает, что соблазнов для них тоже больше, поскольку они получают специфические сигналы от женщин, уловивших, у кого козыри на руках. В пятой главе мы уже отмечали, что более симметрично сложенные мужчины, вне зависимости от статуса и достатка, кажутся женщинам более привлекательными и чаще вступают в сексуальные отношения. Более того: их чаще выбирают в любовники женщины, уже состоящие в постоянной связи. А еще такие мужчины меньше дорожат своими долгосрочными отношениями с женщинами, чем мужчины с признаками асимметрии.

Впрочем, тут процесс скорее всего двусторонний. Исследователи в Альбукерке провели эксперимент. Мужчин сажали по двое и предлагали им состязаться за свидание с реальной женщиной, с которой они общались через видеосвязь. Симметрично сложенные мужчины выказали заметно больше решимости и напора в попытке завладеть вниманием женщины. Когда такого мужчину просили объяснить сопернику, почему из них двоих женщина скорее всего выберет именно его, симметричные чаще очерняли и принижали соперника. Получается, что симметрия телосложения обратно пропорциональна порядочности и надежности – по крайней мере, у мужчин. Немалую роль играет и рост: по данным уже упоминавшегося в пятой главе исследования личных дел американских курсантов, у более рослых из них под конец репродуктивного периода оказалось больше детей – причем не потому, что жены им достались более плодовитые, а потому, что рослые выпускники академии чаще женились (очевидно, разводясь с прежними женами).

Народная мудрость гласит, что глаза – зеркало души, и недвусмысленно советует не доверять людям, которые избегают глядеть нам в глаза. Наука подтверждает: действительно, о надежности и честности человека вполне можно судить по его глазам. Во-первых, в мозгу есть специальная зона (так называемая веретенообразная извилина в верхней части височной доли), где имеется скопление так называемых бабушкиных клеток – нейронов, помимо прочего, особенно восприимчивых к чертам лиц. С самого рождения мы привыкаем всматриваться в человеческие лица и учимся считывать с них информацию о настроении и намерениях. Мы обрабатываем эту информацию молниеносно: обычно требуется меньше 40 миллисекунд, чтобы, глядя на чье-то лицо, правильно оценить психологическое состояние человека.

Один из важнейших сигналов, посылаемых лицом, – конечно же улыбка. Но улыбки, как и смех, бывают очень разными. Две главные разновидности – это расслабленные непроизвольные улыбки, при которых возникают характерные морщинки у внешних уголков глаз, и «вежливые» улыбки – нарочитые, контролируемые сознанием (а потому не дающие морщинок). Непроизвольные улыбки принято называть дюшенновскими, а неискренние – соответственно недюшенновскими. Реагируем мы на них тоже по-разному, ведь по улыбке легко понять, кто перед нами – открытый и щедрый человек или притворщик. Один из моих студентов, Марк Меху, сумел показать, что при общении с глазу на глаз люди чаще улыбаются дюшенновскими улыбками, выполняя задания, требующие взаимодействия, чем при выполнении других контрольных заданий. Кроме того, мы проявляем больше щедрости к человеку, который часто искренне улыбается, и, напротив, сколько бы человек ни изображал недюшенновские («вежливые») улыбки, это нисколько не влияет на нашу щедрость по отношению к нему. В более позднем эксперименте Меху доказал, что мы к тому же воспринимаем самих людей с дюшенновскими улыбками как более великодушных (но при этом не обязательно как более привлекательных или внушающих больше доверия).

Что касается доверия, то одни лица вызывают его больше, чем другие, даже без улыбок. В одном эксперименте испытуемых просили поиграть в игру на доверие: им предлагалось поделиться денежным вознаграждением с другим человеком, чья фотография появлялась на компьютерном экране. Участники проявляли заметно бо́льшую щедрость к людям, чьи лица вызывали у них больше доверия. Ангелика Теодориду (чей эксперимент я уже упоминал во второй главе) выяснила, что оценки изображенных людей как приятных и порядочных у большинства испытуемых почти совпали. Другим важным фактором выступает сходство лица с собственным. Лайза Дебрюин обнаружила, что если участникам эксперимента показать портрет человека противоположного пола, составленный из их собственных черт, то он будет внушать им больше доверия, чем фоторобот, скомбинированный из нескольких незнакомых лиц. Из чего Дебрюин делает вывод, что, возможно, мы склонны доверять людям, которые больше похожи на нас самих, а это, вероятно, свидетельствует о родственном отборе (так называется эволюционный механизм, заставляющий нас отдавать предпочтение родне).

Иногда истолковать полученные результаты бывает непросто. Психолог Дуг Кенрик и его коллеги выяснили, что женщины, оценивавшие своих избранников как наделенных высокой степенью лидерства по сравнению с другими мужчинами, одновременно отмечали их меньшую привязанность к партнерше, независимо от ее внешней привлекательности. Мужчины же считали, что привлекательные партнерши-лидеры обычно гораздо меньше привязаны к своему партнеру, чем менее привлекательные и при этом лишенные лидерских качеств.

Судя по всему, мозг производит такие оценки автоматически. Помимо того что это происходит мгновенно – практически с первого взгляда, – похоже, тут работают некие готовые схемы, задействованные в считывании чужих намерений и психологических состояний. Два участка мозга играют особенно важную роль в выполнении этой задачи: мозжечковые миндалины (эволюционно более древний участок, обрабатывающий эмоциональные сигналы, особенно страх) и орбитофронтальная кора (более молодой участок в передней части мозга, ответственный за анализ подкреплений, а также социальную и интенциональную оценку). Пациенты с повреждениями, вызванными кровоизлиянием в правой части орбитофронтальной коры, сталкиваются со значительными трудностями, когда пытаются оценить, вызывает ли чужое лицо доверие. То же самое наблюдается у пациентов с повреждениями миндалин, хотя в данном случае должны быть затронуты обе: если повреждена только одна миндалина, человек все еще может правильно оценивать лица на надежность или подозрительность.

Таня Сингер, Рэй Долан и их коллеги провели специальное томографическое исследование. Испытуемым показывали 120 лиц и просили определить возраст (школьный или студенческий) или надежность (вызывает этот человек доверие или нет), нажав на одну из двух кнопок (вопрос о возрасте был выбран просто как контрольный, ученых интересовала только социальная оценка – в данном случае на надежность/ненадежность). При выполнении задачи на оценку надежности (но не возраста) явно активизировались пять участков мозга, а именно: мозжечковые миндалины, орбитофронтальная кора, островок, веретенообразная извилина и верхняя височная извилина (ВВИ). Участие веретенообразной зоны неудивительно: как мы уже видели, она играет свою роль в опознавании лиц. Роль ВВИ тоже, пожалуй, не должна вызывать особенного изумления, потому что через нее проходит зрительный тракт и она, похоже, участвует в оценке движения: таким образом, ее активность может просто отражать попытки мозга реконструировать выражения лиц, показанных на фото, поскольку в реальности они появляются благодаря движению лицевых мышц. Возможно, это связано с тем, что обычной подсказкой, помогающей определить надежность или ненадежность, служит улыбка: данное исследование позволило выяснить, что счастливые лица чаще оцениваются как вызывающие доверие, чем грустные, а тем более сердитые. Впрочем, ВВИ находится между височно-теменным узлом и полюсом височной доли, а обе эти зоны, как мы видели в третьей главе, задействованы в вынесении суждений о чужом психологическом состоянии и оценке чужих намерений. Однако главным открытием стала мощная активизация мозжечковых миндалин, островка и орбитофронтальной коры. Правда, в ней такой эффект наблюдался только при вынесении положительных суждений о лице и отсутствовал при отрицательных оценках – в отличие от островка, который реагировал с точностью до наоборот (только на лица, не вызывающие доверия). В повседневной жизни островок, по-видимому, отвечает главным образом за регистрацию и обработку автономных реакций организма, формирование эмоций (например, отвращения) и мотиваций.

К числу наших инстинктивных реакций в романтической сфере, похоже, относится ревность. Вероятно, изначально она появилась для защиты брачных отношений. И, видимо, вполне работает как «предупредительный выстрел», если отношениям вдруг начинает что-то угрожать: заявляя о своих правах собственника, можно приструнить заблудшего партнера. Самцы гамадрилов до того ревнивы, что если одна из их самок просто позволит приблизиться чужому самцу, самец сразу же яростно нападает на нее и больно кусает за загривок. Поэтому самки научаются повсюду следовать за своими самцами и стараются никуда не отходить, даже нечаянно. И мы, кажется, ушли от гамадрилов не слишком далеко. Ведь в жизни на каждом шагу нас встречает агрессия – в виде этакого напористого хама, добивающегося своего всеми правдами и неправдами (поверьте, я таких навидался). И было бы странно, если бы тяга к насилию не влезла и в сферу близких человеческих отношений, не только любовных, но и дружеских.

Несмотря на то что мы ужасаемся подобному поведению и осуждаем его, считая самих себя цивилизованными людьми, агрессия и насилие никогда не исчезают совсем, они таятся где-то рядом, готовые, чуть что, поднять свою уродливую голову. Особенно это касается любовных отношений. Мартин Дейли и Марго Уилсон проанализировали общую картину супружеских убийств и выяснили, что в 80 % случаев, когда мужья убивали жен, это происходило по причине действительной или мнимой неверности жены или угрозы ухода с ее стороны. Убийство представляет собой крайнюю форму более общего феномена – принуждения. Насилие и принуждение часто становятся первой реакцией мужчины и на угрозу неверности, и на угрозу ухода жены – особенно в патриархальных обществах, где мужчина имеет абсолютную власть над женщиной. В не столь отдаленном прошлом абориген из австралийского племени уолбири мог совершенно безнаказанно побить жену, а то и заколоть копьем – и не за угрозу ухода, а за малейшую жалобу или за пренебрежение обязанностями! И ему ничего за это не грозило: ни штраф, ни даже публичное осуждение. Столь явное потакание супружеским убийствам процветало не только в традиционных племенах. В англосаксонском праве – которое вплоть до настоящего времени применяется в Великобритании и США – убийство жены, совершившей супружескую измену, считается настолько простительным, что за него полагается менее суровое наказание, чем за любое другое убийство. То же самое относится и к римскому праву, применяемому, например, во Франции (где есть характерный термин crime passionnel — «преступление, совершенное под воздействием страсти»).

Во многих обществах мужчины прибегают к ограничению физической свободы женщин, чтобы снизить риск супружеской измены. Такая мера варьируется от заточения женщин в гаремы до принятых в данной культуре ограничений на перемещение. Например, в старину на Сардинии женщинам запрещалось покидать пределы своей деревни: их пугали тем, что там, вдали от дома, на нечистой земле, им угрожает малярия или дурной глаз, хотя мужчины спокойно уходили со стадами на дальние пастбища. Страх перед малярией, безусловно, оказывался действенным, особенно для беременных женщин, однако трудно не заметить, что смысл подобных запретов состоял в другом: оградить женщин от встреч с посторонними мужчинами. В старину в Китае девочкам из высших сословий туго бинтовали ноги, что с годами приводило к полной деформации ступни. Хотя на поверхности лежит внешняя цель такого изуверства – маленькие ножки (мужчины во всех странах и культурах считают большие ступни у женщин серьезным недостатком), – вследствие такой жестокой деформации женщина лишалась способности нормально ходить: она могла только ковылять, прихрамывая на обе ноги, а пройти больше нескольких сотен метров не могла вообще. Короче говоря, этот обычай не давал женщинам «сбиться с пути». В некоторых наиболее строгих современных обществах, исповедующих ислам, женщинам не разрешается выходить из дома иначе как в сопровождении родственника-мужчины. Но даже в этом случае они обязаны надевать особую верхнюю одежду – паранджу, чадру или никаб, – которая скрывает от посторонних лицо и тело. Разумеется, такие ограничения есть не только у мусульман. Можно вспомнить намбудири – наиболее ортодоксальных и богатых представителей индуистской касты брахманов (жрецов-землевладельцев) в штате Керала на юге Индии. Еще в 1960-е годы женщинам касты разрешалось появляться на публике, только если они с головы до пят закутывались в покрывало и брали зонтик, чтобы прятать лицо. Невеста не могла присутствовать на собственной свадьбе: на церемонии ее заменяла девушка из низшей касты найяр, а сама она, оставаясь невидимой, наблюдала за торжеством из укрытия. Однако ограничения женской свободы практикуются не только в традиционных обществах. Из исследованной Марго Уилсон и Мартином Дейли обширной выборки в 12 300 канадских женщин 6 % сообщили о том, что мужья активно мешают им видеться с другими мужчинами либо всячески пытаются ограничить их круг общения.

Подобные запреты являются не чем иным, как свидетельством подозрительности мужчин, не доверяющих ни другим мужчинам, ни собственным женщинам, – подозрительности, за которой отчетливо просматривается древний призрак неуверенности в собственном отцовстве. Если предоставить женщинам излишнюю свободу, в том числе и сексуальную, то их партнеры рискуют стать рогоносцами и в итоге воспитывать не своих, а чужих детей.

Впрочем, многое зависит от того, насколько эффективно мужчины могут контролировать женскую сексуальность – или насколько уверены в том, что жены не обманывают их с другими мужчинами (то есть от понимания женских сексуальных предпочтений). В некоторых обществах мужчины просто не способны помешать внебрачным связям женщин, и в таких случаях мужчины неизбежно прекращают притворяться, будто их гложут сомнения в собственном отцовстве, а вместо этого посвящают свои силы, время и богатство воспитанию детей своих сестер (ведь подобное родство по крайней мере не вызывает сомнений). В таких обществах и происхождение, и порядок наследования определяются почти исключительно по материнской линии. Такие обычаи процветают, например, на многих островах Полинезии – что, к своей нескрываемой радости, обнаружили Флетчер Кристиан и другие участники мятежа на корабле «Баунти» в 1789 году.

Но если мужчины имеют возможность контролировать сексуальное поведение женщин, их сводит с ума сама мысль о возможности измены. У сомалийских кочевников афар мужчину, уставившегося на женщину, имеет право убить ее муж (а если женщина незамужняя – то отец или брат). В таких обществах существует представление о семейной чести, для которой и добрачный секс (во всяком случае, для девушек), и супружеская измена – настолько серьезные оскорбления, что единственно возможной карой за них является смерть. Сравнение культур показывает, что меньше всего внебрачных связей у женщин в аграрных обществах, где земля наследуется по мужской линии, где ярко выражена социальная стратификация и где мужчины ведут себя максимально агрессивно. Наоборот, больше всего таких связей в обществах с подсечно-огневым земледелием, в которых отсутствует земельная собственность; здесь преобладает многоженство, а мужчины почти не заботятся о детях.

Чтобы понять причины стойкой предрасположенности к насилию в том или ином социуме, мы проанализировали родовые исландские саги. Большинство из них было записано в начале XIII века как истории отдельных кланов. В целом их считают достаточно достоверными свидетельствами о событиях, которые произошли в жизни конкретных исландских семей или общин в течение XI и XII веков. Среди викингов некоторые мужчины вообще имели репутацию, как сказали бы сейчас, психопатов. Тогда их называли берсерками (буквально «медвежья шкура»). Все они были могучими богатырями, прославленными воинами, которые бесстрашно сражались, нанося удары не раздумывая (и, по некоторым сведениям, употребляли перед битвой природные галлюциногены). К таким героям относились с опаской в обычной жизни, но они очень ценились по время набегов на побережья окрестных стран. Скандинавские конунги нередко нанимали берсерков в свою личную дружину (фактически в качестве телохранителей). Проблема была в том, что, возвращаясь с войны, берсерки терроризировали соплеменников, зачастую злоупотребляя своей воинской славой и физической силой, чтобы отнять имущество у других членов общины, и провоцировали кровную месть, которая затем ложилась проклятием на несколько поколений. Проанализировав исландские родословные, мы выяснили, что если в каком-то роду имелся берсерк, то мужчины в этой семье гораздо реже погибали от рук убийц. Отчасти по этой причине берсерки передали следующим поколениям больше генов: не только потому, что сами плодились успешнее среднего, но и потому, что давали такую же возможность своим родственникам. Таким образом, семья не без урода оказывалась в выигрыше. Кстати, как и сам «урод». Иными словами – хорошо ли, плохо ли, нравится нам это или нет, – в средневековой Европе происходил эволюционный отбор в пользу мужского насилия, и нам до сих пор приходится расхлебывать последствия такого отбора. Мы сталкиваемся с той же проблемой, что и викинги: как контролировать его выплески?

Любопытно, что склонность к насилию мы обычно можем определить по лицу – по крайней мере, у мужчины. В одном исследовании испытуемым показывали фотографии 87 преступников, совершивших сексуальное насилие, отводя 2 секунды на просмотр каждого фото. Поскольку не все насильники отличаются жестокостью, истории преступлений этих мужчин очень сильно различались, как и склонность к зверству, «написанная» у них на лицах. Основываясь на беглом взгляде, испытуемые давали на удивление точные оценки склонности того или иного человека к насилию. Лучшими подсказками, похоже, служили явная мужественность черт лица, выраженность надбровных дуг и черты лица, свидетельствующие о физической силе. Повторю: все эти мужчины были осуждены за преступления сексуального характера, то есть для исследования были выбраны далеко не случайные люди, когда-то сидевшие в тюрьме или имевшие криминальное прошлое.

Исследование психопатов позволяет сделать предположение, что им свойственны совершенно особые поведенческие и неврологические черты. Если прибегнуть к клиническим терминам, это типично нарциссические, импульсивные натуры, склонные к манипуляции, имеющие пониженную восприимчивость к эмоциональным (например тревожным или пугающим) сигналам, начисто лишенные самокритики и абсолютно не способные к сопереживанию. На неврологическом уровне психопатология обычно ассоциируется с маленькими (ниже нормы) мозжечковыми миндалинами и их пониженной активностью. К тому же нейронная связь между миндалинами и префронтальной корой значительно слабее нормы, что говорит о пониженной способности гасить эмоциональные реакции, а также замечать признаки огорчения или страдания у других людей. Действительно, многие из перечисленных симптомов свойственны и тем, у кого в результате инсульта или несчастного случая оказывается повреждена префронтальная кора (и в особенности ее орбитофронтальный и вентромедиальный участки). Подобные же проявления случаются и у здоровых людей, в чьей личностной характеристике отмечается склонность к психопатии (то есть у людей без выраженных клинических симптомов психопатологии, но с явной к ней предрасположенностью). Связь лобных долей с миндалинами, по-видимому, позволяет нам сдерживать природную склонность впадать в слепую ярость в ответ на любой вызов. При отсутствии этого сдерживающего импульса человек превращается в пресловутого берсерка.

Кстати, есть данные о том, что даже у здоровых женщин среднего возраста высокий уровень тестостерона неблагоприятно сказывается на функции связи между мозжечковыми миндалинами и лобными долями. В связи с этим обнаружено половое различие между тем, как левая и правая миндалины связываются с орбитофронтальной корой противоположной стороны мозга (у мужчин эта связь выражена слабее), при том что характер связи с орбитофронтальной корой на той же стороне одинаков у обоих полов. Из-за этого, возможно, мужчины с чрезвычайно высоким уровнем тестостерона (к ним, вероятно, следует отнести и психопатов) просто хуже управляют своими эмоциональными реакциями на угрожающие ситуации. Миндалины играют важную роль в сознательном оценивании биологически значимых стимулов, особенно угроз, так что, возможно, это объясняет, почему мужчины в целом менее восприимчивы к угрожающим ситуациям (меньше поддаются панике) и их реже пугают неожиданные звуки.

Различия между полами сказываются и в способах выражения агрессии, присущих мужчинам и женщинам. Психолог-эволюционист Энн Кэмпбелл в книге «Женским умом» отмечает, что мужчины обычно реагируют на угрозы или вызовы, связанные с физической агрессией, а женщины больше склонны реагировать на агрессию вербальную или психологическую. Поскольку мужская реакция обычно принимает форму физического воздействия, она оказывается краткосрочной и наносит меньше психологического вреда, и мужчины, таким образом, легче разрешают конфликты с друзьями, чем женщины. А женские конфликты, как правило, выливаются в словесную стычку и чаще сопровождаются оскорблениями, поэтому психологическая боль ощущается и острее, и дольше. Оскорбления, как мы уже видели в первом разделе этой главы, становятся причиной примерно четверти всех разрывов отношений с близкими.

Разнятся у полов и причины ревности. Данные, полученные в ряде исследований, свидетельствуют, что мужчины ревнуют, если у партнерши случается интрижка на стороне, гораздо больше, чем женщины в аналогичной ситуации; возможно, поэтому они меньше склонны прощать такую измену, чем женщины. Зато женщины обычно испытывают больше беспокойства и опасений, если партнер эмоционально увлекается другой женщиной – даже если между ними не возникает сексуальных отношений. По сути, женщины всерьез тревожатся только тогда, когда происходит покушение на материальные ресурсы: ведь это означает, что партнеру придется делить свои доходы и достаток между двумя семьями. Тут снова встает проблема порога многоженства (см. четвертую главу).

Однако даже представителей одного пола ревность охватывает далеко не одинаково. Уилл Браун и Крис Мур измерили симметрию телосложения у группы мужчин и женщин, а потом попросили их указать, насколько часто и сильно они ревнуют своего романтического партнера. Поскольку симметрия считается информативным показателем качества генов (только лучшие гены способны придавать телу идеальную симметрию вопреки дестабилизирующему, хаотическому воздействию окружающей среды), то более симметрично сложенные люди должны, по идее, выглядеть более желанными в глазах противоположного пола, а значит, и ощущать бо́льшую уверенность в своей способности удержать при себе партнера или найти ему замену. И, следовательно, они должны быть менее подвержены ревности. И наоборот – коль скоро асимметричные особи менее привлекательны, они должны сильнее ощущать угрозу со стороны соперников. Данные опроса показали, что менее симметрично сложенные люди действительно чаще и сильнее чувствуют ревность, чем сложенные более симметрично, причем это верно для обоих полов. Напротив, ревность, не связанная с любовными отношениями (то есть зависть к чужому материальному успеху, например к продвижению по службе), никак не коррелировала с телесной симметрией ни у одного из полов, да, по правде сказать, мы этого и не ожидали: симметрия телосложения никак не влияет на успехи в работе. Иными словами, романтическая ревность и зависть к чужому экономическому или физическому успеху – это две совершенно разные вещи.

Нейробиолог Таня Сингер и ее коллеги обнаружили поразительную разницу между мужчинами и женщинами в том, как реагирует их мозг, когда они наблюдают за чьим-либо наказанием. У обоих полов наблюдалась реакция сопереживания в главных болевых центрах мозга (в островке и в ППК). Однако если человек, подвергающийся наказанию, ранее совершил какой-либо проступок или вел себя нечестно, то у мужчин наблюдалась несколько пониженная реакция в болевых центрах и более заметная реакция в центрах вознаграждения – и в левой части орбитофронтальной коры, и в участке, который называется прилежащим ядром. Более раннее исследование, проведенное Доминик де Кервен и ее коллегами, показало, что данный участок проявляет активность, когда испытуемый имеет возможность наказать нарушителя правил в игре; таким образом, можно предположить, что активность в этом участке свидетельствует об удовлетворении от справедливого наказания. А вот у женщин указанный эффект не проявлялся вовсе: в обоих случаях у них наблюдалась активная реакция в болевых центрах. Женщины неизменно испытывают сострадание к жертве наказания, а вот мужчины склонны к злорадству, когда считают, что жертва получает по заслугам. Похоже, берсерками и психопатами рождаются, а не становятся.

До сих пор мы рассматривали процессы, лежащие в основе наших повседневных отношений. Но есть особый вид отношений, во многом сходный с любовными, однако далеко не всегда включающий сексуальную подоплеку. Я имею в виду тягу к харизматическим лидерам, будь то живые люди или, скажем, религиозные персонажи. Эта завороженность по многим признакам похожа на любовь и действительно может перейти в сексуальные отношения. Таков крайний предел спектра, позволяющий многое понять в механизме более приземленных отношений.