30 марта 1944
Последний вылет
Падение

Посвистев собаке, он тут же заметил в поле, раскинувшемся к западу от фермы, пару зайцев. Мартовские зайцы – в пору весеннего безумия они заправски боксировали в траве, как уличные бойцы. Тедди увидел еще и третьего. Потом четвертого. Когда-то в детстве на лугу в Лисьей Поляне он насчитал сразу семерых. Этот луг, как написала ему Памела, распахали под озимую пшеницу, чтобы в военное лихолетье прокормить голодные рты. Лен и шпорник, лютики и маки, первоцветы и маргаритки – все безвозвратно пропало.

Зайцы, вероятно, чуяли смену времен года, но Тедди не заметил наступления весны. По выцветшему небу тянулись блеклые облака. Их гнал резкий восточный ветер, долетавший с Северного моря через равнины, поднимая пыль над голыми, сухими бороздами. В такую погоду настроение падает до нуля, хотя Тедди слегка приободрился от заячьих боев и высокой, мелодичной песни черного дрозда, откликнувшегося неведомо откуда на его свист.

Услышала этот свист и собака. Фортуна всегда слышала свист и сломя голову мчалась к хозяину, пребывая в блаженном неведении относительно заячьего боксерского матча. Собака вполне освоилась в этой местности и бегала на свободе, но столь же свободно, судя по всему, чувствовала себя и у девушек-наземниц.

Поравнявшись с Тедди, Фортуна села и, задрав голову, уставилась ему в глаза – ждала дальнейших приказов.

– Пошли, – сказал ей Тедди. – Вечером у нас боевой вылет. У меня, – поправился он. – У тебя-то нет.

Больше повторять не пришлось.

Когда он обернулся, зайцев на прежнем месте уже не было.

Приказ из штаба бомбардировочного командования в Хай-Уикоме поступил утром, но лишь горстка людей на базе – и Тедди в их числе – были заранее оповещены о цели.

Его, как командующего крылом, не слишком часто посылали на задание, «а иначе каждую неделю будем лишаться одного комкрыла», говорил начальник базы. Все довоенные представления о Королевских ВВС давно перевернулись с ног на голову. Можно было в двадцать три года командовать крылом, а в двадцать четыре погибнуть.

Он служил третий срок. Мог на это и не подписываться, а вернуться к преподаванию, попроситься на кабинетную работу. Но на него, как написала Сильви, «напало безумие». В чем-то он с ней соглашался. На его счету было свыше семидесяти боевых вылетов; в эскадрилье многие считали его заговоренным. Вот так в наше время и рождаются мифы, думал Тедди: достаточно просто пережить других. Вероятно, в этом и заключалась теперь его роль: быть фетишем, носителем магии. Сберечь как можно больше ребят. Возможно, он и впрямь бессмертен. Для проверки своей теории он при любой возможности просился на боевые задания, невзирая на протесты начальства.

Он вновь оказался в той эскадрилье, где начинал службу, но теперь они обосновались не на комфортабельной довоенной базе с кирпичными постройками, как было в первые месяцы войны, а в сооруженном на скорую руку военном городке, где командный пункт размещался в хижине из рифленого железа и глины. Пройдет всего несколько лет с того момента, когда они покинут это место (а они определенно его покинут – Столетняя война и та в свое время подошла к концу), и здесь опять раскинутся поля. Бурые, зеленые, золотые.

Боевые вылеты он совершал на F-«фоксе». Машина хорошая, надежная, проверенная – на ней, побив теорию вероятности, один экипаж уже благополучно отлетал положенный срок, но Тедди питал к ней слабость еще и в силу «лисьего» прозвища, напоминавшего ему о доме. Правда, Урсула писала, что Сильви, прежде любившая, чтобы в Лисью Поляну наведывались лисицы, после успешного лисьего набега на курятник стала разбрасывать на лужайке отраву. «Доведись ей в следующей жизни родиться лисицей, – писала Урсула, – она горько об этом пожалеет». Урсуле, по ее словам, была близка идея реинкарнации, но уверовать в нее сестра, конечно, не могла. В том-то и загвоздка с верой, размышлял Тедди: по своей сути она невозможна. Сам он ни во что больше не верил. Ну разве что в деревья. В деревья, камни и воду. В бег оленя и восходы солнца.

Лисиц ему было жаль. Он ставил их выше куриного выводка. И выше многих людей, кстати сказать.

От Рождества в Лисьей Поляне он уклонился, сославшись на занятость по службе. Это была полуправда-полуложь; с матерью, рискующей переродиться в лису, он не виделся много месяцев: если вдуматься – с того неудавшегося обеда в Лисьей Поляне, после рейда на Гамбург. Тедди себя не обманывал: он потерял всякие нежные чувства к Сильви. «Такое бывает», – сказала Урсула.

Наземная команда всегда строго-настрого приказывала тем, кому разрешалось совершить вылет на F-«фоксе», чтобы «вернули командирский бомбер в целости и сохранности, не то хуже будет»; впрочем, техники считали машину своей собственностью и примерно теми же словами увещевали Тедди.

Порой Тедди совершал вылеты на развалюхах постарше, чтобы проверить свою теорию бессмертия. Его постоянная наземная команда терпеть не могла, когда он летал с новичками, с необстрелянными и с ненадежными. Иногда он брал на себя командование экипажами новобранцев, но чаще садился на место второго пилота и летел с ними для подстраховки. Это не считалось плохой приметой, вовсе нет. «Если тут командир крыла, с нами ничего не случится», – слышал он от ребят. А сам вспоминал Кита, который из суеверия кружился против часовой стрелки, но все равно не уцелел.

Он направился к запасной посадочной площадке, чтобы проведать F-«фокс» и его наземную команду.

Экипаж, с которым собирался лететь Тедди, готовился к своему боевому крещению. Их только сегодня утром доставили прямиком из УЧБП в Раффорте. За ними закрепили их собственную машину, но после испытаний в воздухе наземный экипаж объявил ее непригодной к эксплуатации; тогда Тедди предложил им F-«фокс», а заодно и себя. Мальчишки зашлись в щенячьем восторге.

Топливозаправщик уже наполнял крыльевые баки F-«фокса». По количеству топлива парни из наземной команды научились более или менее точно определять, куда направят машину, но никогда не обсуждали цель с летным составом. Держали свои догадки при себе. Видимо, из суеверия. Некоторые из них знали, что ночью не смогут заснуть и будут коротать время у себя в землянке, лишь урывками задремывая на раскладушке или даже на перевернутом ящике с инструментами в ожидании возвращения F-«фокса». В ожидании Тедди.

К самолету миниатюрным поездом потянулись вагонетки с бомбами; началась загрузка. На одной бомбе читалась надпись мелом: «Адольф, это тебе за Эрни»; Тедди не стал спрашивать, кто такой Эрни, а «нижние чины» ничего не сказали. Один механик, жизнерадостный ливерпулец, стоя на стремянке, драил плексиглас хвостовой башни «черными парусами» – так назывались панталоны, входившие в комплект нижнего белья девушек из вспомогательной наземной службы. Этот спец установил (как именно – лучше, пожалуй, не задумываться), что их материя идеально подходит для такого ответственного дела. Любую точку грязи, прилипшую к плексигласу, стрелок мог принять за немецкий истребитель и открыть огонь, выдав местонахождение своей машины. Завидев Тедди, механик спросил:

– Все в порядке, шкип?

Тедди как ни в чем не бывало дал утвердительный ответ. Спокойная уверенность – для командира такая манера держаться подходила как нельзя лучше: подчиненные заряжались оптимизмом. И еще имело смысл запомнить, кого как зовут. Почему бы и нет?

Неся долгие, темные ночные вахты, он дал клятву, потаенное обещание миру: если выживет, всегда проявлять доброту и вести порядочную, неприметную жизнь. Подобно Кандиду, выращивать свой сад. Неприметно. Это и будет его искуплением. Пусть его вклад в равновесие мира окажется легким как перышко, это и будет его платой за собственное везенье. Когда все закончится и придет время подводить итоги, вполне возможно, что чашу весов перевесит перышко.

Он отдавал себе отчет, что сейчас просто валяет дурака, а не занимается делом. В нем раз от раза нарастало беспокойство, умственное и физическое. Порой он ловил себя на том, что просто уплывает куда-то по течению, запутавшись не столько в думах, сколько в бездумности. Вот и сейчас его почему-то занесло на голубятню. Почтовых голубей держали в сарае за казармой экипажа, а следил за ними повар, заядлый голубятник, скучавший по своим птицам, которые остались в Дьюсбери.

Собаку пришлось оставить за порогом. Фортуна вечно тявкала на голубей, отчего те нервно хлопали крыльями; впрочем, таково было более или менее привычное состояние этих неутомимых, даже героических пернатых созданий. Теоретически считалось, что взятый на борт голубь способен принести сообщение на базу: якобы в случае аварийной посадки или прыжка с парашютом можно указать свое местонахождение, поместить записку в маленькую капсулу и доверить эту драгоценность птице. У Тедди были серьезные сомнения в том, что эти каракули как-то помогут разыскать вас на территории противника. Прежде всего требовалось указать точные координаты; да к тому же голубя ждали самые суровые испытания на пути к британским берегам. (Интересно, располагала ли та девушка из министерства ВВС какой-либо статистикой по этому вопросу?) Достаточно сказать, что вдоль всего побережья Франции немцы держали ястребов для перехвата несчастных голубей.

А кроме всего прочего, требовалось в нужный момент извлечь голубя из переносной корзины, стоящей в фюзеляже, и запихнуть в специальный контейнер величиной не более термоса (одно это чего стоило). Чтобы в бешеной спешке покинуть подбитый борт, нужно было как минимум достать и надеть парашют, застегнуть пряжки, открыть аварийные люки, вытащить раненых – и все это в горящем, неуправляемом самолете. Кто в такие отчаянные последние секунды вспомнит о бедных голубях? Можно было только гадать, сколько их, беспомощных, сгорело в этих плетеных ловушках, утонуло или просто превратилось при взрыве в облачко перьев. Все экипажи знали, что командир крыла вообще не разрешает брать на борт голубей.

Тихое воркование, землистый аммиачный запах и царивший в сарае полумрак действовали на Тедди как успокоительное. Он вытащил из вольера самую сговорчивую птицу и бережно погладил. Та не противилась. Когда Тедди возвращал ее обратно, птица пристально посмотрела на него глазами-бусинами, и он даже подумал: что нее на уме? По сути, ничего, предполагал Тедди. Фортуна, поджидавшая снаружи, в лучах резкого солнечного света, подозрительно обнюхала хозяина, ища признаки измены.

Близилось обеденное время, и Тедди направился к столовой летного состава. Аппетита у него нынче не было, но он исправно запихивал в себя еду. Некоторые блюда вообще не лезли в горло, например тяжелая запеканка с черносливом, которая значилась в меню как «пудинг бисквитный паровой». Он с удовольствием вспоминал так называемый «фар Бретон», который ел под жарким французским солнцем. У французов даже из чернослива получалось объеденье. После вынужденной посадки в Элвингтоне, где базировались французские части со своими поварами-французами, Тедди обнаружил, что рацион у них куда изысканней, чем в столовой Королевских ВВС. Более того, еду запивали вином – пусть алжирским, но вином. Там бы никто смотреть не стал на «пудинг бисквитный паровой».

После обеда летный состав отдыхал: ребята писали письма, состязались в дартс или слушали в столовой радиоприемник, настроенный, как всегда, на военную волну Би-би-си. Некоторые легли поспать. Многие накануне вылетали на боевое задание и добрались до своих коек только после рассвета.

Между тем пилотов и штурманов вызвали на предварительный инструктаж, где обрисовали им цели. Для бортрадистов и бомбардиров инструктажи проводились отдельно. Тедди подозревал, что по причине яркой луны и отсутствия облачности операцию могут отменить, но вскоре, с наступлением светлого времени года, протяженные рейды на Германию грозили сделаться невозможными. По его прикидкам, нынешние вылеты были последней для Харриса возможностью триумфально отметиться в битве за Берлин. Долгая череда изматывающих зимних рейдов, сопряженных с большими потерями, была на исходе. За истекший месяц над Лейпцигом было сбито семьдесят восемь самолетов, а над Берлином за одну неделю – семьдесят три. С ноября потери в живой силе составили почти тысячу человек. Все до единого – молодые ребята. «Лесные цветы» – так называлась траурная мелодия, исполнявшаяся на похоронах штурмана-канадца, с которым Тедди и Мак познакомились в самом начале службы. Уолтер. Уолт. По прозвищу Дисней. Тедди не припомнил его полного имени. Казалось, это было так давно, а на самом деле – только что.

Командир эскадрильи поручил им сопровождать тело в Стоунфолл и нести гроб. В Лидсе нашли шотландца-волынщика, чтобы сыграл на похоронах. Диснея убило над Бременом. Штурман-бортинженер вынужден был ориентироваться по звездам: карты Диснея насквозь пропитались его кровью и сделались непригодными.

Они сжигали уже сожженные деревни, бомбили уже разбомбленные города. Задумано-то было неплохо. Разбить противника в воздухе и спасти мир от ужасов наземной войны – от Ипра, Соммы, Пашендаля. Но идея эта не сработала. Противника повергали наземь, а он поднимался вновь, как в кошмарных снах: на поле Ареса прорастали бесчисленные всходы драконовых зубов. А птиц все бросали и бросали в стену. А стена все не падала.

В эскадрилью нагрянул вице-маршал авиации. На груди – «яичница» из орденов и нашивок. «Хочу, чтобы личный состав узнавал меня в лицо», – заявил он. Лица его Тедди не припоминал.

Сейчас его мысли занимала Нэнси. Утром от нее пришло письмо, как всегда многословное, но при этом бессодержательное (тоже как всегда), а в конце – приписка насчет их помолвки и готовности Нэнси «все понять, если чувства его переменятся». («Ты так редко пишешь, дорогой мой».) Не хотела ли она тем самым сказать, что переменились ее собственные чувства?

Его раздумья прервал начальник базы: «Готов, Тед?» – и они отправились в инструкторскую вслед за решительно шагающим вице-маршалом. Его сопровождала шикарная девушка-водитель из вспомогательной службы; Тедди не знал, что и думать, когда эта красотка ему подмигнула.

Прибывающие экипажи проходили через кордон военной полиции; фамилии отмечались в списке. Когда все собрались, двери были заперты, а окна закрыты ставнями. Вице-маршальская водительница осталась топтаться за порогом. Перед каждой операцией меры безопасности усиливались. Выходить за пределы базы и звонить по телефону запрещалось. Все делалось для того, чтобы сохранить в тайне цель операции, хотя ребята шутили: хочешь узнать цель – загляни в бар «Беттиз». А если серьезно, то немцы вели их с момента взлета. Прослушивали их радиочастоты, глушили радионавигационные системы, отслеживали самолетные радары и ловили в сети уже своих радаров, тянувшихся вдоль европейского побережья. Навязывали ближние бои, наносили удар за ударом.

В инструкторской, размещенной в ниссеновском ангаре, при их появлении загрохотали стулья: экипажи – в общей сложности более ста двадцати человек – вскочили со своих мест и вытянулись по стойке смирно. В этом прокуренном помещении всегда было душно. Стулья вторично загрохотали и заскребли по полу – присутствующие рассаживались по местам. Настенную карту загораживала черная занавеска, которую начальник базы эскадрильи всегда отдергивал театральным жестом, как фокусник, прежде чем произнести сакраментальные слова: «Джентльмены, сегодня ваша цель…»

Нюрнберг? – недовольно повторили опытные бойцы; откуда-то донеслось «господи» и «боже правый»; австралийцы, не стесняясь «яичницы», зашипели «ччччерт». Полет предстоял длительный, втрое дольше, чем до Рура, причем в самое логово врага. Красная указательная ленточка натянулась до цели, как струна, без привычных зигзагов.

Старший офицер разведки, строгая и очень ответственная девушка из Женской вспомогательной службы, поднялась со своего места и рассказала о важности этой цели, которую долгих семь месяцев не бомбили, да и раньше ущерба особого не нанесли, хотя там размещались огромные казармы СС, а также «знаменитые» оружейные производства «МАН», и теперь, когда разрушены заводы Сименса в Берлине, Нюрнберг наращивает выпуск прожекторов, электромоторов «и так далее».

Сам город, продолжала девушка в офицерских погонах, стал своего рода символом: он находится в сердце врага, Гитлер устраивает там массовые митинги. Операция подорвет боевой дух противника. Удары будут наноситься по железнодорожным депо, но заденут и средневековый Старый город – Altstadt (она неумело воспроизвела немецкое произношение). Боезапас будет включать большое количество зажигательных бомб, и старые деревянные постройки заполыхают, как щепа.

В Альтштадте родился Дюрер. У Тедди перед глазами с детства были две репродукции с гравюр Дюрера. Они висели в утренней гостиной Лисьей Поляны: одна изображала зайца, другая – пару рыжих белок. «Разведчица» не упомянула Дюрера, ее больше занимало расположение зенитных установок и прожекторов, отмеченных на карте зелеными и красными целлулоидными накладками. Бойцы насторожились; от вида натянутой красной ленты всем стало не по себе.

Но не меньше тревожила их луна; тревожила она и Тедди. Необычайно яркий полумесяц обещал сиять в долгой, темной ночи, как новенькая монета. Настроение у них совсем упало, когда им сообщили, что лететь придется через кёльнский разрыв. В это время года, внушали им, там «вряд ли» можно ожидать сильной обороны. Да неужели? – подумал Тедди. Маршрут проходил вдоль рурских и франкфуртских линий обороны, где располагались аэродромы ночных перехватчиков и прожекторные установки «Ида» и «Отто», вокруг которых барражировали немецкие истребители, как ястребы, подстерегающие голубей.

Слово взял начальник метеорологической службы; он сообщил прогнозы скорости ветра, облачности и других погодных условий. Подчеркнул, что «есть вероятность» довольно плотного облачного слоя, который, «возможно», закроет их от истребителей на пути туда и обратно. При слове «вероятность» они заерзали на стульях. При слове «возможно» задергались. Да и слово «довольно» не предвещало ничего хорошего. Над целью небо будет ясным, сказал он, хотя первые самолеты наведения уже сообщили о кучевых облаках на высоте восьмисот футов, но эту информацию не довели до сведения экипажей. Им требовалось совершенно противоположное: облачность на длинном отрезке пути туда, чтобы скрываться от истребителей, и яркая луна над целью.

Начбазы признался Тедди, что убежден: предстоящую операцию отменят. Тедди не понял, откуда такая уверенность. Черчилль одобрял эту цель. Харрис одобрял эту цель. А Тедди не одобрял. Но подозревал, что ни Черчилля, ни Харриса не заинтересует его мнение.

Начальники служб высказали пару дельных замечаний. Штурманам продемонстрировали маршрут и поворотные точки. Радистам напомнили частоты на эту ночь. «Бомбоголовые» уточнили бомбовую нагрузку, соотношение фугасных бомб и зажигательных, хронометраж атак и цвета дымовых маркеров, на которые следовало ориентироваться при сбросе бомб. Всем напомнили цвета этого дня. У всех на слуху были рассказы об экипажах, сбитых дружественным огнем из-за показа неправильных цветов дня.

Затем встал Тедди. Постоянная скорость в двести шестьдесят пять миль при ярком лунном свете над хорошо укрепленной территорией противника, без надежды на облачное прикрытие. Чтобы совсем уж не сломить настрой подчиненных, он (спокойный, уверенный командир) постарался смягчить тревожные факты: вновь подчеркнул важность этого города как промышленного и транспортного центра, оплота боевого духа противника и так далее. На протяжении длинного отрезка пути имеются и другие потенциальные цели, которые перетянут на себя часть истребителей от кёльнского разрыва. Прямой перелет обманет противника своей простотой, отсутствие зигзагов сэкономит топливо, а это значит, что бомбовую нагрузку можно увеличить. А попросту говоря, устанем меньше, до цели доберемся быстрее, а чем быстрее доберемся до цели, тем раньше отстреляемся и вернемся. Только идти надо плотным строем. Постоянно.

Он сел. Ему доверяли, он это видел по осунувшимся лицам. Пути назад у них так или иначе не было, так лучше их приободрить. Нет ничего хуже, чем вылетать на задание как на заклание. Тедди помнил Дуйсбург, последний вылет своего первого срока службы: как нервничали ребята, предвидя полный рот земли. Для двоих эти опасения оправдались: для Джорджа и Вика. Из первоначального экипажа J-«джокера» уцелели только сам Тедди и Мак. От Мака пришло письмо с сообщением о его женитьбе, поездке в свадебное путешествие на Ниагару и «скором прибавлении». Для Мака война закончилась.

Кенни остался на службе: он стал преподавать в училище, где готовили бортстрелков, и черкнул Тедди малограмотное письмецо: «Я учу других! Кто б мог подумать?» Примерно через месяц он оказался в самолете, который разбился над своей территорией при возвращении с учений. Тогда уцелело трое. Кенни среди них не было. От одной из его многочисленных сестер Тедди получил письмо: «Младшенький наш Кенни теперь на небесах», и почерк был почти как у бедняги Кенни. Если бы так, думал Тедди, если бы только ряды спенсеровского «лучезарного воинства» пополнялись личным составом бомбардировочного командования. Но нет. Мертвые – мертвы. Имя им легион.

Лучше бы Кенни оставил себе ободранную черную кошку, а он передал ее дочке Вика Беннета. Письмо пришло с запозданием, причем не от Лил, а от миссис Беннет, сдержанно-гордой новоиспеченной бабушки: «Девчушка собой не красавица, но нам приглянулась». Значит, Маргарет, а не Эдвард; Тедди испытал только облегчение оттого, что не обзавелся тезкой. «Маргрит, оттого ль грустна ты, что пустеют рощ палаты?»

Начальник базы произнес напутственные слова, вице-маршал добавил отеческие ремарки, к которым обязывала полновесная «яичница», а стоявший у выхода медик выдал каждому тонизирующие пилюли, чтобы не клонило в сон. Вот и все.

По традиции ближе к ночи устроили «тайную вечерю», хотя на этот раз – не особо торжественную: сосиски с резиновой глазуньей. Без намека на бекон. Тедди вспомнил, какого поросенка подавала Сильви, как пахла жареная свинина.

Теперь они были отрезаны от мира; это паршивое время – мысли заслоняют все остальное. В офицерской столовой Тедди сыграл пару партий в домино с кем-то из капитанов. Бездумность этого занятия устраивала обоих, но, когда настало время собираться, оба только вздохнули с облегчением.

Шерстяное белье, гетры, джемпер с высоким воротом, полукомбинезон, унты из овчины, три пары перчаток: шелковые, замшевые, шерстяные. Половину обмундирования составляли гражданские вещи. От этого кое-кто приобретал бесшабашный, почти пиратский вид, но все впечатление портила походка: враскорячку, как в подгузниках. А когда сверху надевалась кожаная куртка на меху и подвесная система парашюта, передвигаться вообще становилось крайне тяжело.

Проверить свисток на вороте, жетон на шее. Получить у наземниц термос с кофе, сэндвичи, леденцы, жвачку, шоколад. Им полагался также бортовой аварийный комплект: напечатанные на шелковых шарфах или носовых платках карты тех стран, над которыми проходил полет, местная валюта, встроенный в авторучку или пуговицу компас, листок с обиходными фразами. У Тедди сохранился обрывок бумажки, оставшийся после долгого рейда на Хемниц, когда оставались опасения, что в случае вынужденной посадки их подберут русские и, не долго думая, поставят к стенке. На том клочке бумаги было (якобы) написано: «Я англичанин».

Они получили парашюты, и симпатичная наземница протянула Тедди шелковый платочек, застенчиво говоря:

– Возьмите, пожалуйста, его с собой, сэр. Тогда я смогу говорить, что летала над Германией и бомбила врага.

На Тедди повеяло сладковатым ароматом.

– «Апрельские фиалки», – объяснила девушка.

Прямо как храбрый рыцарь, заслуживший благосклонность прекрасной дамы, подумал Тедди, засовывая платочек в карман. И больше его не видел. Наверное, выронил где-нибудь. Рыцарские романы давно закончились.

Каждый вытряхнул из карманов все мелочи, по которым его можно было опознать. Это действие всегда виделось Тедди символичным: как пересечение черты, за которой растворяются индивидуальности и появляется летный состав, анонимный, взаимозаменяемый. Англичане. А также «антиподы», «киви», «кануки». Индийцы, ямайцы, южноафриканцы, поляки, французы, чехи, родезийцы, норвежцы. Янки. По сути, вся западная цивилизация поднялась против Германии. Оставалось только удивляться, как в таком положении оказалась родина Бетховена и Баха и как бы они к этому отнеслись. «Люди – братья меж собой». Вопрос Урсулы: «По-твоему, это сбудется? Хоть когда-нибудь?» Нет. Он так не считал. Если серьезно – нет.

В дверях сборного пункта появилась наземница, выкликнула F-«фокс» и L-«лондон», и экипажи потянулись к старому рыдвану, на котором она за ними приехала. Транспорт порой оказывался таким же разношерстным, как их обмундирование.

Фортуна была поручена заботам одной из самых привлекательных наземниц, радиотелефонистке по имени Стелла. Стелла ему нравилась, он даже думал с ней замутить. На прошлой неделе он водил ее на танцы в соседнюю эскадрилью. По возвращении она клюнула его в щеку и сказала:

– Спасибо, сэр, было очень здорово. – И ничего более.

Накануне у них на базе произошел кошмарный случай: девушка-наземница была обезглавлена лопастью винта. Тедди даже сейчас содрогался от этих воспоминаний. Это происшествие подкосило всех, особенно – естественно – наземниц. Стелла была славной девушкой, любила собак и лошадей. Иногда ужасы войны подталкивали к сексу, иногда нет. Трудно было угадать, по какой причине отношения складываются так, а не иначе. Он жалел, что не переспал со Стеллой, и хотел бы знать, испытывала ли она подобное сожаление. У него был короткий – очень короткий – роман с ее подругой Джулией. Там секс был в изобилии. Причем очень качественный. Тайные воспоминания.

Доехав до аэродрома рассредоточения, где ждал F-«фокс», они вышли из автобуса. Даже сейчас Тедди ожидал увидеть красный свет – сигнал отмены рейда. Но этому, как видно, не суждено было сбыться, поэтому Тедди, действуя по заведенному порядку, показал самолет новому пилоту, бортинженеру и наземному экипажу. Бортинженера зовут Рой, напомнил себе Тедди. Стрелок верхней средней башни оказался канадцем по имени Джо, в хвостовой части сидел «чарли» – его и звали Чарли, легко запомнить. Щуплый, как двенадцатилетний мальчонка. Плексиглас хвостовой башенки сейчас начисто полировали «затемнителями».

Тедди пустил по кругу пачку сигарет. Не курил только наводящий.

– Клиффорд, – подсказал он, когда увидел, что Тедди безуспешно пытается припомнить его имя.

– Клиффорд, – негромко повторил Тедди.

В наземном экипаже каждый дымил как паровоз. Тедди мечтал когда-нибудь взять этих парней в полет, в какой-нибудь безопасный, с гарантированным возвращением на базу. Жаль, что им не довелось испытать, как ведет себя «их» машина, какой вид открывается за этим отполированным плексигласом. В конце войны военно-воздушные силы практиковали «туристические вылеты»: катали наземные экипажи над Германией, чтобы те посмотрели на разрушения, которым непосредственно способствовали. Урсула тоже смогла совершить аналогичный вылет. Тедди понятия не имел, как ей это удалось, но почему-то не удивился. Для его сестры война оказалась хорошим средством постижения бюрократических игр. Как страшно, сказала Урсула, видеть страну в руинах.

Новички Тедди помочились на шасси F-«фокса» и немного смутились, сообразив, что Тедди не собирается участвовать в этом сугубо мужском ритуале. Тедди был для них садху, гуру. Он мог отдать приказ залезть на крышу диспетчерской башни и организованным порядком спрыгнуть вниз – они бы не спорили. Со вздохом он повозился с многослойным обмундированием и нехотя окропил шасси. Салаги переглянулись с плохо скрываемым облегчением.

Потом наземный экипаж попрощался со всеми за руку, оптимистично, но без показухи. «Счастливо, утром увидимся».

Перед вылетом Тедди остановился рядом с пилотом. Пилота звали Фрейзер, он родился в Эдинбурге и учился в университете Сент-Эндрюс. Еще один шотландец, но совсем не такой, как Кенни Нильсон. Он не летел подсадным вторым пилотом: его подстраховывал сам командир крыла. Тедди вспомнился W-«уильям»: «Вылетел в 16:20 и не вернулся. Экипаж считается пропавшим без вести».

Двигатели «бристоль-геркулес» завывали, когда винты совершали несколько первых дерганых вращений перед тем, как выйти на рабочий режим, а потом их вой переходил в знакомое стаккато. «Хорошие двигатели», – сказал Тедди Фрейзеру, когда они производили проверку. Фрейзер по долгу службы интересовался техникой бомбометания.

Внешний по левому борту, внутренний по левому борту, затем внутренний по правому борту, внешний по правому борту. По окончании проверки падение оборотов при работе двигателя на одном магнето, давление масла и прочее – Фрейзер запросил разрешения на выруливание. Он покосился на Тедди, как будто получить «добро» от него было не менее важно, чем от диспетчерской, и Тедди поднял вверх большой палец.

Стояночные колодки были убраны, и машина двинулась вперед, чтобы присоединиться к процессии на внешней границе аэродрома. Двигатели пульсировали и рокотали, их вибрация пробирала до костей, устремляясь к сердцу и легким. Тедди виделось в этом нечто поразительное.

Пятые в очереди на взлет, они вывернули на дорожку, включили форсаж, напряглись в ожидании, как борзые перед заслонкой, и приготовились сорваться с места по зеленому сигнальному свету. Тедди все надеялся, что на диспетчерской вышке загорится красный – знак отмены операции. Но этого не произошло. Иногда их отзывали на базу и после вылета. Но не в этот раз.

Возле участка выравнивания, у автоприцепа диспетчеров, как водится, собрались провожающие. Наземницы разных специальностей, кухонные работники, аэродромная команда. Присутствовал там и вице-маршал авиации, который салютовал каждому проносящемуся мимо самолету. Идущие на смерть не отдают ответного салюта, подумал Тедди. Вместо этого он показал большой палец Стелле, державшей на руках Фортуну: девушка взяла собаку за переднюю лапу и помахала. По меркам Тедди это было лучше салюта любой «яичницы». Он рассмеялся, и Фрейзер взглянул на него в тревоге. Взлет – дело серьезное, особенно если для тебя это первый боевой вылет, а вторым пилотом у тебя командир крыла. И этот командир крыла позволяет себе какие-то причуды.

Зеленый сигнал не заставил себя ждать, и машина перекормленной птицей пустилась до дорожке, разгоняясь до требуемой скорости в сто пять миль в час, при которой двенадцать тонн металла, и топлива, и бомб отрываются от земли. Тедди помог с рычагами двигателей и, когда Фрейзер потянул штурвал на себя, испытал привычное облегчение: F-«фокс» с натугой оторвался от земли. Тедди невольно дотронулся до лежавшего в нагрудном кармане серебряного зайца.

Они мчались по направлению к ферме, и Тедди поискал глазами фермерскую дочь, но безуспешно. Его пробрал холодок. Она всегда бывала в поле зрения. В сумерках он видел плоские поля, голую бурую землю, темнеющий горизонт. Фермерский дом. Фермерский дом. Они заложили вираж и начали кружить, выстраиваясь в боевой порядок перед полетом в сторону побережья, и когда левое крыло накренилось, Тедди наконец-то увидел ее. Она смотрела на них, задрав голову, и махала наугад – махала им всем.

Эскадрильи, которые базировались на севере, вынуждены были стартовать на час раньше «южан», чтобы успеть к точке сбора. У экипажа оставалось более или менее достаточно времени на рутинные дела. В воздухе они ни минуты не сидели сложа руки, и мрачное самокопание, которому они могли предаваться на земле, отступало. Бортинженер синхронизировал двигатели, подсчитывал запасы топлива, переключался с бака на бак. Включил опознаватель «свой – чужой». Радист развернул выпускную антенну, штурман склонился над картой, уточняя ориентиры, сравнивая действительный ветер с данными синоптиков. Над морем бомбардир стал выпускать «облако». Они по-прежнему летели с навигационными огнями, и Тедди видел красное и зеленое мерцание на законцовках крыльев других самолетов.

Над Северным морем они продолжали набирать высоту. Волны освещались луной, и крылья F-«фокса» блестели серебром. Все равно что в луче прожектора. Стрелки́ короткими очередями испытывали над водой «браунинги». В бомбы вставили запалы, навигационные огни выключили. На высоте пяти тысяч футов все надели кислородные маски, и до Тедди по громкой связи донесся знакомый шелест дыхания.

Над Бельгией их подгонял попутный ветер. Хорошая видимость позволяла разглядеть другие самолеты эшелона бомбардировщиков. Рейд был близок к тому, чтобы считаться дневным, – Тедди еще в таком не участвовал. Его жизнь протекала ночами. Бессонная луна отражалась в реках и озерах, остававшихся внизу, и миля за милей освещала путь экипажу. «Она легка и не робка». Хью раньше любил пластинки Гилберта и Салливана. У них в деревне, в местном зале собраний, давали любительское представление «Микадо», в котором их отец, к общему изумлению, взял на себя роль Ко-Ко, лорда-палача. Привлеченный диаметрально противоположным характером, он зловеще ухмылялся и с надменным видом вышагивал по сцене. «Прямо Джекилл и Хайд», – говорила Сильви. Миссис Шоукросс в той постановке сыграла престарелую придворную Катишу. Опять же лицедейское откровение.

Они достигли первого поворотного пункта близ Шарлеруа – и вскоре началась бойня.

Истребители, как сердитые осы, чье гнездо кто-то осмелился разворошить, были повсюду. Столкнуться с ними так рано и в таком количестве – это был настоящий шок. Да что там потревоженное гнездо – в засаде, казалось, поджидал целый разъяренный рой.

– Вижу падающий горящий самолет слева по носу, – доложил верхний стрелок.

Стоя рядом с Фрейзером, Тедди повсюду видел сбитые машины. Взрывы озаряли небо слепяще-белыми вспышками.

– Это пугалки, сэр? – спросил бомбардир-наводчик.

Командиром звали Фрейзера, так что к Тедди экипаж стал обращаться «сэр», чтобы не возникало путаницы. Все они, по слухам, знали, что немцы используют «пугалки» – зенитные снаряды, имитирующие взрывы бомбардировщиков, – но Тедди верилось в это с трудом. Уж слишком хорошо были ему знакомы эти ослепительно-белые вспышки, изрыгающие грязное, маслянистое пламя. А необстрелянные мальчишки прежде не видели, как падает сбитый бомбардировщик. Крещение огнем, подумал Тедди.

Одни подбитые машины, снижаясь, кружили, как листья, другие падали камнем. По левому борту, извергая огненные ручьи горящего бензина, возник собрат-«галифакс», все четыре его двигателя пылали; находился ли еще на борту экипаж – разглядеть не удалось. Внезапно крылья его сложились, как книжка, и он мертвой птицей упал с неба.

– Сожалею, но это не «пугалка», а самолет, – сказал Тедди и услышал по громкой связи охи ужаса.

Пусть бы лучше ребята пребывали в заблуждении. Самолеты загорались повсюду вокруг, а то и сразу взрывались – экипаж подчас даже не замечал атаки. Стрелок средней верхней башни продолжал вести счет, а штурман делал пометки в бортовом журнале. В конце концов Тедди вмешался: «Прекратить», потому что их дыхание выдавало нарастающую панику.

На левом траверзе мелькнул самолет, охваченный пламенем от носа до хвоста; летел он прямо, но вверх тормашками. А Тедди заметил, как «ланкастер» вспыхнул белым огнем и упал на пролетавший ниже «галифакс». Кружась гигантской искрящейся мельницей, они в сцепке полетели вниз. Увидел Тедди вроде бы и сбитый самолет наведения, который при ударе о землю вспыхнул зелеными и красными, будто карнавальными, всполохами. Никогда еще у него на глазах не бывало такой мясорубки. Прежде самолеты падали где-то вдалеке, как загоревшиеся и тут же умершие звезды. Экипажи попросту убывали, не приходили утром на завтрак – и все; никто особо не задумывался, как именно они покинули эскадрилью. Страх и кошмары их последних мгновений оставались незримыми. Теперь же они неотвязно следовали рядом.

При виде самолета наведения Тедди крепко озадачился. Этой машине полагалось лететь впереди главных сил. Либо она сбилась с курса, либо самолет Тедди оказался не в том месте. Он приказал штурману еще раз проверить ветер. Тедди казалось, что их отнесло к северу от красной ленты. Штурман ответил без особой уверенности. Тедди невольно пожалел, что с ними нет опытного Мака.

Горящие обломки сбитых самолетов усеивали землю миль на пятьдесят-шестьдесят.

Потом, будто новое доказательство мифа о «пугалках», по правому траверзу они увидели, что к «ланкастеру», освещенному, как мощным прожектором, беспощадной луной, осторожно подбирается снизу немецкий истребитель, невидимый хвостовому стрелку. Орудие истребителя было направлено вверх – такое Тедди видел впервые. Ну конечно: а иначе почему так много машин падало как будто ни с того ни с сего? Пушки, казалось бы, смотрели в уязвимое брюхо бомбардировщика, но случись им попасть в крыло, где находились топливные баки, – и у бомбардировщика не оставалось ни малейшего шанса уцелеть.

Тедди беспомощно наблюдал, как истребитель открыл огонь и стремительно вильнул в сторону от своей жертвы. Крылья «ланкастера» взорвались протуберанцами белого огня, и F-«фокс» содрогнулся от килевой качки.

Не успели они опомниться, как по тонкому алюминию фюзеляжа заскребла и застучала орудийная очередь и машина вдруг свалилась в отвесное пике. Тедди подумал, что это Фрейзер пытается уйти от истребителя, но, взглянув в его сторону, с ужасом увидел, что тот навалился корпусом на панель управления. Крови не было – пилот как будто спал.

По громкой связи Тедди закричал о помощи: у него не было возможности добраться до рычагов, пока их закрывало бесчувственное тело пилота, а между тем гравитация бетонной плитой давила на голову.

И радист, и бортинженер стали пробираться вперед, чтобы оттащить неподвижного Фрейзера. Кресло пилота располагалось довольно высоко и плотно охватывало все тело, да еще и в полном обмундировании. Вытащить оттуда человека было почти невозможно; Тедди примостился на краю сиденья и в какой-то момент подумал, что ему придется, скрючившись, сесть на колени бедняге Фрейзеру. Они сообща чудом извлекли пилота из кресла, и Тедди занял его место. Хорошо еще, что крови там действительно не было.

Они со свистом неслись к земле со скоростью трехсот миль в час и практически отвесно. Тедди проорал команду бортинженеру, и они вдвоем навалились на штурвальную колонку, удерживая ее из последних сил. Была опасность, что крылья просто отвалятся, но через несколько секунд, показавшихся вечностью, они совместными усилиями кое-как привели в действие рули высоты и выровняли носовую часть, готовясь подняться как можно выше.

По громкой связи неслась матерная брань; Тедди проверил экипаж и твердо сказал:

– Пилот выведен из строя. Принимаю командование на себя. Штурман, проложить новый курс на цель.

Только небесам были известны их теперешние координаты, да и то вряд ли.

Радист и бортинженер уже отволокли Фрейзера на топчан.

– Он еще дышит, командир, – доложил радист.

Тедди отметил, что «сэр» уже не говорится. Он стал командиром. Капитаном.

Отчаянной скороговоркой стрелок обратил внимание Тедди на нечто такое, чего тот прежде не видел. Следы от самолетов, как в разреженном воздухе. Обычно они появлялись лишь на высоте двадцати пяти тысяч футов, но сейчас тянулись за бомбардировщиками повсюду. Эти инверсионные следы не хуже ярких транспарантов обозначали каждую машину как цель, причем еще ярче, чем луна, если такое было возможно.

Эшелон бомбардировщиков давно стал разваливаться. Более опытные пилоты понимали, что самое безопасное место становится самым опасным. Тедди взял в сторону и выше. «Только идти надо плотным строем. Постоянно». Его напутствие экипажам. Он надеялся, что парни не будут слепо выполнять его инструкции. Тедди изо всех сил старался набрать высоту. F-«фокс» не был рассчитан на такую высоту, как «ланкастеры», но в разреженном воздухе и при исправных двигателях достигал сопоставимых результатов. Но несмотря ни на что, их засекли.

– Один приближается, командир.

– Понял, штурман.

– Девятьсот футов… Восемьсот… – Штурман считывал расстояние до приближающейся точки с экрана радара. – Семьсот… шестьсот…

– Еще что-нибудь видите, стрелки?

– Нет, командир. – Оба в один голос.

– Пятьсот… Четыреста…

– Вижу его, командир, – доложил стрелок средней верхней башни. – Сверху и слева. Уходим влево и вниз, уходим, уходим!

– Прибавить обороты, бортмеханик.

– Прибавлено сто, командир.

– Держитесь! – предупредил Тедди, заваливая машину на левое крыло и резко опуская нос.

Перегрузка вдавила его в кресло. Они пошли по спирали вниз, альтиметр раскручивался, пока в нижней точке спуска Тедди не накренил самолет вправо, вернул элероны в нейтральное положение, и машина с натугой пошла вверх. Тедди искал облачность, где можно было бы спрятаться, но стрелок верхней средней башни закричал:

– Сверху и справа! Уходим вправо и вниз, уходим, уходим!

Иногда одной лишь создаваемой турбулентности хватало, чтобы сбросить истребитель с хвоста, но этот держался. Как только они вновь набрали высоту, раздался крик хвостового стрелка:

– Бандит сзади слева! В левый штопор!

«Браунинги» стрелков били без остановки, наполняя самолет едкой вонью кордита. В небе вокруг F-«фокса» стало тесно от трассирующих пуль и снарядов. Тедди закручивал правый штопор и левый вираж, прорывался обратно на высоту, бросал тяжелый бомбардировщик из стороны в сторону – лишь бы оторваться от истребителя. От одного лишь физического напряжения, требующегося для всех этих маневров, он чувствовал себя полумертвым. Нужда заставит, слышал он голос матери. У стрелков закончились боеприпасы, но тут стрелок средней верхней башни доложил:

– По левому борту от бандита оторвались, командир. – А потом: – Бандит по правому борту тоже отвалил.

Выбрал себе другую жертву, подумал Тедди, а вслух сказал:

– Молодцы, стрелки́.

Удача им изменила. До цели они так и не дотянули. Тедди даже не знал, сумели бы они ее найти или нет. Многие не сумели, как он узнал впоследствии.

Все произошло стремительно. Только что они были в темной пустоте неба, не видя и следа от эшелона бомбардировщиков, – и вот уже их ослепили прожекторы и накрыл зенитный огонь – по фюзеляжу словно били кувалдой. Видимо, Рурский укрепрайон. Ослепленный лучами, Тедди мог лишь уйти в очередное пике. Он чувствовал, как протестует истерзанный F-«фокс», который не выдерживал такого напряжения и мог развалиться в любую секунду. Более того, он подозревал, что и сам скоро не выдержит, но тут они нырнули из адского света в желанную темноту.

Левое крыло горело, машина стремительно теряла высоту. Тедди инстинктивно чувствовал, что мягкой посадки на этот раз не будет, как не будет и аварийной посадки на воду, и приветливые девушки-диспетчеры не направят их на дружественный аэродром. F-«фокс» летел навстречу смерти. Тедди отдал приказ покинуть борт.

Штурман откинул крышку аварийного люка, с помощью бортрадиста надел раненому пилоту парашют и вытолкнул его из самолета. Бортрадист незамедлительно последовал за ним, а потом и штурман. Стрелок средней верхней башни спустился и тоже выпрыгнул в люк. Хвостовой стрелок доложил, что его башенка повреждена и не поворачивается. Бомбардир-наводчик выполз из носовой части, борясь с перегрузками, и отправился посмотреть, нельзя ли помочь хвостовому стрелку провернуть башенку вручную.

Внутрь фюзеляжа проникало пламя. Из пике удалось выйти, но они стремительно теряли высоту. Машина могла в любой момент взорваться. Бомбардир не отзывался, хвостовой стрелок тоже. Клиффорд и Чарли – их имена неожиданно всплыли у Тедди в памяти.

Теперь он сражался с F-«фоксом», пытаясь заставить его лететь прямо и ровно. Рядом появился Клиффорд, который сказал, что не сумел пролезть в хвост – там уже все горело. Тедди велел Клиффорду прыгать. Тот нырнул в люк и исчез.

После этого все было как в тумане: за спиной стена пламени, от огня уже накалилось сиденье. Громкая связь отказала, но Тедди продолжал бороться с F-«фоксом», чтобы дать хвостовому стрелку последний шанс выбраться. Капитан всегда покидает корабль последним.

А потом, когда он уже счел, что смерть неминуема, и смирился с этим, в нем проснулась врожденная тяга к жизни, и смерть разжала свои челюсти. Инстинктивно разрывая двойную пуповину кислородного шланга и проводов громкой связи, он бросился прочь из кресла и был, считай, высосан воздушным потоком из чрева F-«фокса» через аварийный люк.

После грохота внутри самолета тишина ночного неба ошеломляла; Тедди плыл во тьме, в великой мирной тьме. Ему благосклонно светила луна. Внизу серебрилась река, Германия представала в этом лунном свете как на карте и неумолимо приближалась, а он дрейфовал к ней легкой пушинкой одуванчика.

Горящий силуэт F-«фокса» по-прежнему скользил вниз. Тедди подумал о судьбе стрелка. Нельзя было покидать его в беде. Самолет достиг земли раньше, чем Тедди, и разлетелся мириадами световых пылинок. Тедди понял, что выживет. Значит, для него все же наступит «потом». Он возблагодарил неведомого бога, который вмешался в его судьбу.