14
Киреев принял Лакричника не сразу. Он выдержал его по меньшей мере три часа, хотя делать Кирееву решительно было нечего, он сидел у себя в кабинете и читал роман. Но так полагалось: час ожидания — по чину Лакричника, а два часа — за то, что он опоздал, не явился вовремя.
Тихо вздыхая, Лакричник в одиночестве скитался по пустой приемной с вышарканным полом. Иногда он присаживался на залощенные скамьи, пропитанные запахом железной дороги — мазута и металлической пыли, щупал пальцем когда-то давно беленные стены, а теперь в рыжих масляных пятнах там, где чаще всего к ним прислонялись деповские рабочие. Дежурный жандарм, впустив сюда Лакричника, сам ушел в соседнюю комнату. Уходя, он сказал: «Ждите, позову», — но прошло бесконечно много времени, а жандарм не появлялся, и Лакричник не знал, что ему делать: так и слоняться по комнате, хоть до утра, или напомнить о себе жандарму? Он несколько раз порывался открыть дверь к дежурному, но решимости не хватало: в этом доме сердить и раздражать никого нельзя.
Утомившись бесцельной ходьбой, Лакричник присел в уголок, и сон очень быстро смежил ему веки. Именно в этот момент, приоткрыв дверь в приемную, его окликнул жандарм:
— Лакричник! К его благородию!
Но Лакричник не слышал ничего; опустив голову на грудь, он продолжал посвистывать носом. Тогда жандарм, подойдя, крепко встряхнул его за плечо.
Спросонья Лакричника била мелкая дрожь. Он оправил пиджак, подвигал ворот теснившей ему дыхание рубашки, пригладил ладонью волосы и покорно пошел впереди жандарма. Тот открыл ему дверь кабинета и почти втолкнул туда — так сильно нажал в плечо. Лакричник едва не вскрикнул от боли.
Киреев предложил ему сесть, протянул раскрытый портсигар. Лакричник не курил, но все-таки взял папиросу. Повернув абажур настольной лампы так, что весь свет падал в лицо Лакричнику, Киреев опустился в удобное глубокое кресло.
— Закуривайте, — вполголоса сказал он после долгого, рассчитанного на определенный эффект молчания, — папиросы у меня высшего сорта.
Да, да, — с готовностью согласился Лакричник и закурил.
Горький дым наполнил ему легкие, и он отчаянно закашлялся.
У меня, так сказать, к вам всего несколько вопросов, — Киреев терпеливо выждал, когда Лакричник успокоится, — но прежде я должен вам заметить, что вы не отличаетесь так называемой аккуратностью.
Прошу прощения, экстренный вызов к нуждающемуся в неотложной помощи ребенку. — Лакричник прижал обе руки к сердцу. — Очень сильный ожог кипятком. Долг мой — помочь, тем более что врач Алексей Антонович Мирвольский больного навестить отказался.
— Отказался? — переспросил Киреев. — Почему? Лакричник сделал движение плечами: «Откуда я могу
это знать?» Но тут же и дополнил словами:
Возможно, господин Мирвольский был очень занят или… ожидал гостей.
Гостей? — опять повторил Киреев. — Каких гостей?
Не имею чести состоять в близкой дружбе с господином Мирвольским, — сказал Лакричник, колеблясь, говорить лишнее или лучше не говорить, — и потому высказанное мной есть только предположение.
Однако ж у всяких предположений есть и свои основания, — настаивал Киреев, теперь ближе придвигаясь к столу. — Мне необходимо знать основания.
Иногда к господину Мирвольскому заходит некий молодой человек.
Лакричник время от времени брал в рот погасшую папиросу. Он держался увереннее, улавливая в вопросах Киреева интерес ко всему, что касалось Алексея Антоновича. А это значило: сам Лакричник Кирееву вовсе не нужен.
Откуда вы знаете?
Поддерживая свое — увы! — уже пошатнувшееся здоровье, имею привычку после работы прогуливаться на свежем воздухе, — разъяснил Лакричник и вздохнул: — Пребываю в весьма стесненных материальных условиях жизни.
Прогуливаться на свежем воздухе — полезная привычка, — похвалил Киреев, пропуская мимо ушей сетования Лакричника на трудности жизни. — Кто этот «некий молодой человек»?
Не относится к числу постоянных жителей нашего города, вместе с тем вполне допускаю, что он житель какого-либо иного города. Других данных мои поверхностные наблюдения, к великому сожалению, не принесли. По внешности… — и Лакричник довольно подробно и точно описал приметы Лебедева.
Киреев встал; заложив руки за спину и глядя в пол, несколько раз прошелся по кабинету. Слова Лакричника мало заинтересовали его. Киреев был сейчас во власти другой версии — он искал связи Мирвольского с Кондратом и Лизой.
Чепуха! — сказал Киреев, останавливаясь за спинкой стула Лакричника. — Я задаю вам прямой вопрос: вы знаете что-нибудь определенное о так называемой революционной деятельности Мирвольского?
Лакричник съежился, боясь даже повернуть голову. Страшным казалось, не придумывая небылиц, ответить утвердительно на такой вопрос, и не хотелось отвечать отрицательно, ибо теперь Лакричник совершенно отчетливо представлял, зачем Киреев вызвал его к себе и чего он от него добивается. Не сложись у Лакричника давняя уверенность в том, что жандармерии так или иначе, а истина всегда известна, — и он бы наговорил сейчас про Алексея Антоновича самых диких историй. Так сильно было желание чем-нибудь ему насолить. Но тут он заколебался: не насолить бы самому себе.
Все поведение господина Мирвольского настолько неясно…
О том, что поведение господина Мирвольского вообще неясное, вы достаточно ясно писали в своем донесении, — заметил Киреев, обошел вокруг Лакричника и сел на стул. — Я спрашиваю о точном результате ваших наблюдений.
Собственными глазами мною абсолютно достоверного ничего не замечено, — проговорил Лакричник, чувствуя, как слюна во рту у него становится горькой: лгать нельзя ни единого слова. Вот, оказывается, и его донесение, отосланное в полицейское управление, уже известно Кирееву! — Достоверного ничего, одни предположения только.
Так, — холодным взглядом всматриваясь в Лакричника, сказал Киреев, — а если вы продолжите возле дома Мирвольского так называемые прогулки для укрепления своего здоровья?
Находясь в чрезвычайно стесненных обстоятельствах, — Лакричник потупился, страх и надежда получить что-либо от Киреева боролись в нем, — вынужден я пренебрегать заботой о своем здоровье.
Забота государя императора о здоровье и благосостоянии своих верноподданных не имеет границ, — неопределенно отозвался Киреев на слова Лакричника.
Наступило продолжительное молчание. Лакричник не знал, закончен ли разговор и можно ли ему встать в то время, когда сам Киреев сидит. Киреев обдумывал, как перейти к главной цели, ради чего он и вызвал Лакричника. Разговор о Мирвольском завязался совершенно случайно и ничего ценного и нового ему не дал. Конечно, попробовать поставить Лакричника на слежку, может быть, и следует…
Разрешите уйти? — кашлянув, осведомился Лакричник. Молчание Киреева опять стало вселять в него страх и беспокойство.
Нет, не разрешаю, — отозвался Киреев, продолжая холодно и бесстрастно наблюдать, как ежится на стуле Лакричник. Помедлив, он подошел к столу, взял чистый лист бумаги и, словно читая в нем написанное, резко спросил: — Что вам известно о поджоге дома Ивана Максимовича Порфирием Коронотовым?
Лакричник похолодел. Вон, оказывается, куда дело клонится…
О Порфирий Гавриловиче мне ничего не известно, — чуть слыша себя, выговорил он, — совершенно ничего.
Однако ж вы заявляли!
Когда? — осмелюсь спросить… И кому?
Вы это заявляли публично, Сухову, когда еще пылал пожар. И когда Коронотов не успел еще вымыть руки после свершенного им преступления. Вы видели Коронотова, как он поджигал дом!
Что же это такое? Или на этот раз здесь правда неизвестна, или и не хотят правды? А хотят… Да, по лицу Киреева видно, что он не шутит. Он не спрашивает, он требует, чтобы Порфирий был назван поджигателем. Свет нестерпимо резал глаза Лакричнику. Но он не решался отвернуть лицо. Ах, если бы не тот донос генерал-губернатору, где поджигателем назван Василев! Там ведь тоже не станут шутить. И если уж оттуда придет беда… Нет, нет, от того доноса теперь нельзя уж никак отказаться. Никак… никак…
Порфирия Гавриловича я не видел, — сухими губами вымолвил Лакричник. — Под влиянием лично мной пережитого ужаса допустил достойную сожаления обмолвку.
Ваши слова слышали многие.
Да, но я не видел Порфирия Гавриловича. Киреев пододвинул ему чистый лист бумаги, обмакнул в чернильницу перо.
Хорошо, тогда напишите, кто поджег дом Василева, и распишитесь. Но я предупреждаю…
Стены, углы кабинета поплыли перед глазами Лакричника.
Нет… нет…
Откуда у вас такая, так сказать, уверенность, что это сделал не Коронотов?
Я был в доме и видел лично…
Вы были в доме Василева и видели, что дом поджег не Коронотов? — отчетливо выговаривая каждое слово, спросил Киреев.
Да-
Значит, это сделали вы! — теперь уже очень быстро отрубил Киреев. И показал на лист бумаги: — Пишите.
Перо, как пика, ткнулось в лист бумаги. Крупная капля чернил расплылась вокруг.
Я? — в ужасе выдохнул Лакричник, совершенно не зная, чем и как отвести такое неожиданное обвинение. В самом деле, кто может подтвердить, что дом Василева поджег не он, не Лакричник, если сам он сейчас признался, что в момент поджога был в доме?
Ты поджег, — беспощадно рубил Киреев, — пиши. Сейчас же пиши и расписывайся.
Не я…
Ты!
Нет, не я…
Значит, тогда Коронотов!
Всевышним клянусь, — закричал Лакричник, вскакивая, — поджег сам господин Василев!
Старая песня! Ложь! За нее ты ответишь.
— За что же отвечать? Правду истинную вам говорю… Он трясся в мелкой дрожи. Тьма обступила его со всех
сторон… Погубят все равно! Не этот, так в Иркутске. Где выход?.. И вдруг словно озарило его изнутри…
Господин Василев в этом сам мне признался… И при свидетелях. В личном присутствии Клавдии Андреевны Окладниковой, живущей у него в услужении.
Теперь Киреева словно обухом хватило по голове.
Признался? Как? Тебе признался сам Василев?
Да, самолично признались. И, чтобы я молчал, забывшись, в присутствии Клавдии Андреевны деньги мне предлагали, — крепнущим голосом сказал Лакричник.
Он подумал, что сразу же пойдет к Клавдее и вымолит, выползает у нее обещание подтвердить, что она видела и слышала, как Иван Максимович выскочил за Лакричником на крыльцо и как он его уговаривал…
Киреев резким рывком выдернул и вновь захлопнул ящик письменного стола. Хорош тоже гусь этот Иван Максимович! Признался фельдшеришке, а теперь в безнадежном деле у него, у Киреева, помощи просит. В таком случае пусть сам и выпутывается. Служебная репутация ему, Кирееву, дороже, чем личные симпатии. Притом существует же и контроль! Попробуй поверни дело не так, когда оно связано еще и со свидетелями! Сберечь мошну Василеву, а самому потом потерять место?.. Слуга покорный!..
Глаза Киреева стеклянно похолодели. Сухо и официально он глянул на Лакричника, словно вообще только сейчас начал с ним разговор. Вынул из папки его донесение, показал.
Я пригласил вас, господин Лакричник, вот по какому поводу. Это вы писали?
Лакричник узнал свой почерк.
Да, это я.
Возьмите бумагу и письменно объясните точнее, чем вы подтверждаете соучастие врача Мирвольского, а не ваше лично, в преступлении Елизаветы Коронотовой.
Лакричник заерзал на стуле. Киреев смотрел на него выжидательно. Лакричник умоляюще прижал руки к груди.
Точнее я изложить не могу…
Киреев перегнулся к нему через стол и свистящим шепотом выругался. Потом встал, раскрыл дверь своего кабинета и приказал вытянувшемуся перед ним в струнку жандарму:
Вывести! И дать ему коленом…
