Точилина полетела в реку. Она ощутила пронизывающий нестерпимый холод. Широко раскрытыми глазами видела мутную воду, вода была тяжела, давила, поднимала, не пускала... Ее куда-то влекло, крутило, но всеми силами, инстинктивно, не думая ни о чем, она стремилась наверх. И вдруг голова ее вырвалась из воды, и девушка вздохнула, сбрасывая с себя пудовую тяжесть удушья.

Река несла ее, ледяная, накатываясь на нее волнами, обгоняя, но уже подчиняясь ей.

На берегу Точилина различала людей, видела их жесты, но не старалась понять их. Она плыла по единственно возможному для себя направлению — по косой. Уже недалеко от берега ощутила в локте левой руки острую боль.

Рука положительно отказывалась действовать. У самого берега Точилину ударило о скалы. С трудом она выбралась.

Река с плеском и гоготом неслась мимо ее ног, туман висел над ущельем. Гончаренко, прыгая по скалам, спешил на помощь.

Лицо его было бледно, губы дрожали.

— Елена! — сказал Гончаренко, в первый раз называя ее по имени. — Уф! — и тяжело вздохнул.

Рука вспухла. Точилина едва взбиралась по скалам.

«Неужели рука сломана? Когда же она ее сломала: когда летела с камнями и грудой земли, от удара о воду или уже под водой, крутясь между камнями?..»

— Финал экспедиции! — сказал Гончаренко.

Золотоискателей не встретили. Правда, встретили трех человек, которые пробирались по-над рекой, тех самых, которых приняли за беглецов. Но то были не Зейд и не рыбаки, а сотрудники геологической экспедиции.

Неподалеку расположился их лагерь с двумя лодками. На одной из них отправили Точилину вниз по реке в районный центр, где имелись доктор и больница.

На рыбалку Береза вернулся уже после начала последнего хода рыбы. Точилина работать не могла и выполняла функции контролера.

Опять были облачные, туманные и дождливые дни. Казалось, никогда не сверкало солнце на снеговых вершинах, никогда не было вокруг цветущих альпийских лугов, жаркого дня, деревни в горах, простокваши на столе.

Часто она думала о Зейд. Какая ждет ее судьба?

Пошла за золотом! Неужели так неистребим этот древний инстинкт?!

Налетел тайфун.

По календарю его не полагалось, это не был обычный осенний тайфун, которого люди ждут, к которому готовятся. Это был тайфун неожиданный и потому бедственный.

Два дня с юга дул горячий ветер. Два дня океан бросался на берег валами невиданной высоты. Два дня угрожал снести бараки и промысла. Два дня рубили, тесали, ставили подпорки, окапывали, валились с ног...

Потом пошел дождь. Мелкий, теплый. Все заволокло туманом.

Тайфун унес много тары, которую держали в местах, казалось, совершенно безопасных.

Береза послал телеграфный запрос в правление АКО и письмо Трояну с просьбой сообщить о положении на бочарном заводе и о перспективах на тару.

Правление ответило короткой утешающей телеграммой, а Троян с попутным пароходом передал обширное письмо. Он рассказывал, как подвезли лес, привлекли к работе тридцать пять женщин, жен рабочих, как для их детей отремонтировали флигель. Да, верно, прорыв был. Одно время работали неспоро... Но теперь работа идет великолепно. Особенно отличается Мостовой. Рекордам его диву даются. Однажды завод чуть не погиб, бандиты пытались его сжечь, очевидно, японцам завод — бельмо на глазу. В конце Троян сообщал о том, что он поступил на бочарный завод счетоводом. Прежний счетовод бросил работу, нового найти не удалось, а Троян только что уволился со своего места, намереваясь заняться писанием книги. Ну, что ж, ничего: опять поработает счетоводом! Директор завода тоже новый. Заядлого металлиста Ергунова освободили наконец от обязанности заботиться о бочках. Но когда он уходил, он расчувствовался и сказал:

— Бочек мне не жалко, дерево — отсталый материал. А вот людей — жалко. Люди у вас из металла.

Директором завода назначен Святой Куст.

Когда Береза читал это письмо Шумилову, прибежал Гончаренко.

— Товарищи! Дождев и Самолин достали водку. Зовут пьянствовать. Я стыдил, стыдил их, не помогает... Попробовал приказать, не слушают: в самом деле, я всего студент-практикант! Безобразие, такая страда, а они водку хлещут. И боюсь, увлекут за собой слабых.

— А что же твой кружок «Долой пьяный быт»? — спросил Береза. — Не надеешься? Значит, плохо работали.

— Слабовольные есть, товарищ Береза. Сил на них положили много. Думали, прошибли их!

— Значит, не прошибли?

— Не дошибли, товарищ Береза, потому что в общем пьянства не было...

— В общем не было, — согласился Шумилов. — Практиканты многое сделали.

За водкой Дождев и Самолин ходили вчера на соседнюю рыбалку и демонстративно, на глазах Шумилова, пронесли ее к себе.

— Подумаес! — кричал Самолин, — на его рыбалке пить нельзя! Дает по стопоцке!

Разожгли примус, поставили кипятить воду для рыбы, затем на виду у всей рыбалки хлебнули из банчка, и Дождев пошел звать рыбаков.

Он двинулся вдоль берега по неводам и кунгасам. Шел развалистым шагом, расстегнув куртку, и говорил:

— Посол я на эти морские рыбалки и — дурак. Целый день зивот в воде. А выпить, как следует, не дают. Подносят по стопоцке! Цто я, младенец? Дерзался, дерзался и визу — конец. Поцините все это барахло церес цас. Идем пить!

Он думал, что за ним повалит толпа. Еще в прошлом году за ним повалила бы толпа. В самом деле, кто же отказывается от угощения?

Но, к его удивлению, за ним пошло всего несколько человек, да и те остановились довольно далеко от палатки. Мялись, пересмеивались и не принимали из рук Самолина кружки.

— Цто не пьете? — спросил Дождев. — Сумилова испугались? Сумилов кто? Произвол! Сказу прямо: на него заловаться нузно. Нет такого декрета. Хамство. Труд тязелый. Спирт нузен. Пейте.

Фролов сказал, усмехаясь:

— Труд нелегкий, что говорить! Да ведь водка не хлеб и не сало!

— Как хотите, — сказал Дождев. — Был умный целовек Посевин, так он сбезал от васих порядков. И другие побегут.

Взял банчок и стал пить. Он стоял, широко расставив ноги, и вместо головы зрители видели поднимающийся локоть, точно человек, приставив кулак к подбородку, валил себя на землю.

— Я на медведя ходил, — сказал Самолин, — а он мне запресцает. Сморцок! Откуда право? Цто за государь-император? Поцему не пить? Поет нам о вреде пьянства, о сокрасцении зизни! А, мозет, я зить много не хоцу? Мозет, я согласен зить неделю, да пить?!

— О сокрасцении зизни! — сказал Дождев, грузно усаживаясь на песок и вылавливая вилкой из кастрюли кусок рыбы. — А работа на рыбалке не сокрасцает зизни? Все сокрасцает.

Он помрачнел. Всего два человека выпили поднесенную водку, при чем не присели к костру и не вступили в беседу, к которой предрасполагает водка, а утерлись рукавом и ушли. Из гостей остался один человек, невзрачный рыбачок Зайцев. Того, чего хотела его душа, — праздника, всеобщего пьянства, пьянства, которое ему казалось доблестью человека, — такого пьянства не получалось.

— Ну, и пускай идут к цорту! — сказал он Самолину.

Два человека приближались к рыбакам. В мутном сером воздухе Дождев не сразу узнал их. Шли Павалыч и Точилина.

Подошли, сели.

Не глядя на них, Дождев отхлебнул водки, откусил рыбы и сказал Самолину:

— Цто они есцо вздумали: разводить рыбу! Оцумели! Моря им мало. Будут рыбу разводить в ведрах.

— Вот человек, — заговорил Павалыч, обращаясь к Точилиной, как будто сидел он с Точилиной в театре и обсуждал то, что видел на сцене. — Вот человек: обещал не пить водки, а не выдержал. Слабенек! По виду ловкий, а на самом деле слабенек. Банчок со спиртом сильнее его. А вот и Зайцев тут. Тоже рыбачок! Старая это Камчатка, товарищ Точилина, слава богу, отживающая... Сейчас придет товарищ Береза, будет их фотографировать, в музей фотографию пошлет. Подпишет под ней: «Старые пьяницы на Камчатке». Я думаю, и в газете не лишне тиснуть... Я был на съезде в Петропавловске. Со всей Камчатки были там делегаты. Помню, встал один коряк оленный: «Наказ у меня есть, говорит, съезду! Школ, побольше, врачей хороших. Есть такое, называется кино. Кино хотим. Есть такое, называется самолет. Самолет хотим. Пусть летает над нашими сопками и долинами. Есть такое, называется книги. Книг хотим». Весь съезд вскочил и аплодировал коряку... Потому что он сказал то, что думали все. И от камчадалов были представители... Хорошие мужики, соболевщики великолепные. Мужики трезвые. Против водки здорово говорили. А посмотри на этого, товарищ Точилина, на Дождева, глаза мутные, руки дрожат... Сидит и смотрит в песок. Потом начнет его наизнанку выворачивать, н-да, веселое занятие — водка. Наши там работают... пойдем, дела много...

Они пошли, как будто сидели перед ними не люди, а чурбаны. Поговорили о чурбанах, посмеялись и пошли.

— Сволоцы, — мрачно сказал Дождев, ощущая какую-то растерянность. — Выпьем, цто ли?

— Выгонят нас с рыбалки, — заметил Зайцев. — Я так и думал, когда шел за тобой. Выгонят и статейку направят в газету.

— Цего з тогда сол?

— Сам не знаю, чего шел...

Зайцев не выпил, смотрел в мутное низкое небо, на фигуры людей, рассыпанные по берегу, и жевал потухшую папиросу.

— Если гак, иди к цорту! — сказал Дождев.

— Не ругайся. Не люблю ругани. Меня и отец не ругал. Сам пришел, сам и уйду.

Он ушел. Примус потухал. Дождев стал его накачивать. Самолин достал из кастрюли рыбу. Водки было много, но настроение стало скверным.

Перед вечером тучи поднялись, океан стал легче и светлее, тундра открылась до гор, голубоватая и просторная. Оттуда полетели птицы, радуясь погоде. А еще через час завеса туч разорвалась, и Точилина увидела синюю полосу неба.

Она смотрела в сторону гор, столь для нее теперь памятных, и над долиной реки вдруг заметила скопление белых пятен... Будто облака спустились и понеслись над землей, задевая кусты и травы.

— Что это такое?

И не сразу поняла, что это паруса. Дул легкий ветер, и не менее двадцати парусов, надуваемых ветром, скользили вниз по реке.

Паруса заметили и другие. Савельев и Павалыч куда-то побежали. Стоит Шумилов, сдвинув на затылок кепку.

— А, пожалуй, надо встречать, — догадался Береза, — это, Фролов, ваши!.. На подмогу идут.

В самом деле, это шли на подмогу рыбаки Фроловки. Флотилия пристала чуть выше рыбалки, там, где два правых рукава реки сливались в один. В широкой галечной бухте выволокли лодки и спустили паруса.

Из передней лодки выскочил учитель Василий Иванович.

— Приехали, приехали! — кричал он Фролову. — Для себя заготовили, вам поможем!

Вся рыбалка сбежалась навстречу гостям,

— Не знаю, как это и назвать, — говорил сияющий Шумилов.

— Бригадира нашего украли, вот мы за ним и подались!..

В лодке Василия Ивановича оставался еще один человек. Когда все уже сошли, он продолжал что-то там делать. Точилина сначала не обратила на него внимания. Но когда человек поднялся, она увидела, что это женщина, и что-то знакомое показалось ей в этой женской фигуре.

Женщина повернулась и шагнула через борт.

— Зейд?!

Точилина хотела побежать навстречу.

«Вернулась, значит, вернулась!»

Но овладела собой и степенно пошла навстречу подруге.

— Точилина! — тихо воскликнула Зейд.

— Зейд!..

...На собрании студентов-практикантов Зейд рассказала обо всем, что было с ней, и чем все кончилось.

Когда пограничники отправились в указанное ею место, они не сразу обнаружили Посевина. Без отдыха, обезумев, кружил он по скалам, разыскивая свою пещерку.

Борейчук в палатке умирал от голода. Посевин как-то застрелил барана и этим бараном они питались. Однако от дальнейшей охоты золотоискатель отказался. Борейчук решил уйти, но провизии не было, а охотиться он не умел.

Относительно посевинских сокровищ предполагали, что сокровища были, но погибли вследствие землетрясения, может быть, маленького, частичного, однако достаточного для того, чтобы переместить несколько пластов земли и обрушить нагромождения скал.

Уже поздно вечером студенты вышли из красного уголка. Ночь была темна и звездна.

Поразительно много было звезд. Точилина подняла голову. Один безграничный мир!

«Каков мир!» — подумала она.

Зейд остановилась рядом. Океан после тайфуна присмирел, во всяком случае грохот прибоя был гораздо мягче. Или, быть может, это люди уж привыкли к его грохоту?

Точилина сказала:

— Я всегда думала про тебя, даже когда это случилось, что ты не могла... Я не могла себе представить, чтобы ты пошла за золотом ради самого золота: взять его и положить в свой карман.