ВАЛЬС
В красном уголке с минуты на минуту должен был зазвучать патефон. Маленький, скромный ящик завезли сюда в прошлом году, испортили, и только сейчас нашлись руки, которые возвратили патефону его голос.
Пластинок было больше двух десятков.
— Механизм самый простой, — говорил Гончаренко Фролову. — Итак, пробуем вальсик. Товарищ Береза, вы ничего не имеете против этого древнего танца?
— Танцуйте, танцуйте, — сказал Береза.
— Вальса я не станцую, — замялся Фролов.
— Не так трудно. Научим тебя вмиг.
Вальс был мелодичный и нежный — «Лесная сказка». Береза не любил танцовальной музыки, но сейчас, на Камчатке, вальс показался ему полным содержания и осмысленных человеческих чувств.
Все больше и больше рыбаков набивалось в красный уголок. Савельев, смешно прыгая, кружил Тарасенко.
За окнами барака пунцовел в лучах заходящего солнца океан, и его безграничное пространство придавало грустное и страстное очарование всему тому, что делали сейчас люди.
Ветер усиливался. Барак вздрагивал от ударов прибоя и порывов ветра.
Дверь распахнулась, в барак вошел Шумилов. Оглядел танцующих и зрителей, протолкался к сцене. Береза сидел на скамейке, облокотившись на собственные колени. Шумилов опустился рядом. Корнет нежно выводил мелодию. Тарасенко, раскрасневшаяся, проплыла мимо директора рыбалки.
— Самая лучшая шлюпка пропала, — наклонился Шумилов к Березе. — Не могу ничего понять. Кто мог поехать, куда мог поехать?
Шумилов посидел несколько минут, прослушал хоровую «Вниз по матушке по Волге» и ушел, кликнув Фролова.
Береза не придал никакого значения разговору с Шумиловым. Кто-то взял шлюпку! Шлюпка не иголка, найдется.
Он думал об экскурсии в сопки на горячие источники и в деревню. В состав экскурсии должны были войти не только студенты, но и желающие из сезонников. Вести экскурсию собирался Фролов.
Гончаренко продолжал заводить патефон, танцы уже прекратились, слушали песню за песней.
Шумилов снова вошел в барак.
— Шлюпка окончательно исчезла, — сказал он громко, — и двух рыбаков нет. Должно быть, поехали морем на соседнюю рыбалку.
Поздно вечером выяснилось, что нет Зейд.
Постель Зейд была прибрана и имела такой вид, точно на ней давно не сидели и не лежали.
— Зейд не видели? — спросила Точилина у Самолина, возившегося в своем сундучке.
Самолин не видел Зейд.
Точилина пошла на жиротопку и на белуший промысел.
Конечно, студентки там не было. Точилина чиркала спичками, темнота на минуту отступала, огонек обнаруживал чаны, трубы, деревянные площадки.
Нельзя было представить себе, чтобы Зейд поздно вечером ушла гулять одна по морскому берегу. Точилина почувствовала беспокойство. Она вернулась в общежитие. Гончаренко тоже не мог припомнить ничего толком. Хода рыбы нет, бригады не работают, вот и беспорядок!
Точилина стояла на берегу. Дул ветер, грохотал океан, который опять с бешенством, подгоняемый ветром, рвался через бары.
Что с ней могло быть?
Но мало ли что может быть с человеком? Может быть, захотела выкупаться в море? Купальщица она заядлая. Во Владивостоке ее нельзя было вытянуть из моря. День к тому же был теплый.
— Нигде нет, товарищ Береза, — сказала Точилина.
— Идем к Шумилову, — решил Береза.
В комнате Шумилова сидели рыбаки, которых он допрашивал о шлюпке, Борейчуке и Посевине.
— Кроме шлюпки, исчезли еще Борейчук и Посевин, — сказал Шумилов, — и моя двустволка.
— А у меня Зейд.
— Не видали, не видали, — говорил толстый рыбак, закуривая папиросу. — Друг за другом не смотрим, не видали. А за шлюпками, товарищ Шумилов, надо бы надзор.
— Да уж теперь придется часовых ставить. Позор, честное слово.
Одним из последних в комнату Шумилова вошел Дождев. На вопросы Шумилова он долго не отвечал. Когда спросили его: не видал ли он где-нибудь Зейд, — он поднял брови и покачал головой.
— Борейцук, Посевин и Зейд, — наконец сказал он, — за золотом, однако, поехали.
— За каким золотом?
— За твоим.
Дождев был серьезен и смотрел в доски пола перед сапогами.
Шумилов переглянулся с Березой и попросил выйти из комнаты всех. Остались он, Береза и Дождев.
— Ну, рассказывай, Дождев.
— Цто зе рассказывать. Рассказывать нецего. Поехали за золотом. Меня звали вместе, много полуцыс, да я не поехал. Золото не насе дело... За соболем я поехал бы. За золотом нету дураков.
— На чем же они поехали? На шлюпке?
— А то как зе, парохода для них не приготовили... впроцем...
Дождев покачал головой и смолк.
— Впроцем, — сказал он, вздохнув, — Посевин говорит, есть для него пароход «Старый Дзон».
— Садись-ка ты поближе к столу, товарищ Дождев, — пригласил Шумилов. — Так ты говоришь «Старый Джон»?
Дождев осторожно присел к столу.
— Я говорю, цто мне говорили. Старый Дзон приехал за посевинским золотом.
— А почему же ты, товарищ Дождев, не пошел с ними?
Дождев засмеялся.
— А ты, товарис Сумилов, посол бы? Нет? Я вот тозе не посол.
— Ты прав, Дождев, совершенно прав, мой вопрос неудачен. Так ты думаешь, что они взяли шлюпку?
— Слюпку и много рыбы.
Шумилов ходил по комнате между письменным столом, этажеркой с книгами и углом кровати.
— Если всё это и Старый Джон правда, то дело это уже, товарищ Береза, перестает быть только делом директора рыбалки и сбежавших с имуществом рыбалки рабочих...
— А почему вы думаете, Дождев, что с ними отправилась и Зейд?
— Я ницего не думаю, товарис Береза. Если вы мозете придумать для Зейд другое место, придумайте.
Когда Дождев ушел, медленно и важно открыв и закрыв за собой дверь, в комнату вошла Точилина, она ожидала за дверью.
— Что это такое, товарищ Береза?
— История, история! — сказал Береза.
Шумилов полулег на кровать, закурил и задумался.
Береза и Точилина разговаривали.
То им казалось, что подобный поступок вполне соответствует характеру Зейд. Больно уж она любит смелое, решительное, в сущности показное. Такая девушка могла бросить товарищей, свои учебные обязанности и пуститься в авантюру. То им казалось, что кто-кто, а Зейд уж никак не могла соблазниться золотом.
— А что это за Старый Джон? — спросила Точилина.
— Американский браконьер. «Старый Джон» название его шхуны. Под этим именем известен и он сам. Если ты заберешься в петропавловские архивы, то увидишь, что Старый Джон в царское время был постоянным посетителем Камчатки. Тогда он вежливо испрашивал у правительства разрешения на торговлю с туземцами и ему столь же вежливо разрешали. И он торговал, разоряя край, спаивая спиртом население и, в общем, царствуя здесь.
— Мне кажется, что с Зейд такого не может быть, — сказала Точилина. — Мы с ней не были хорошими подругами, спорили, ссорились. Но чтобы она отправилась к Старому Джону, не может этого быть никогда!
— Но что может быть другое? Увезли насильно? Ей девятнадцать лет.
Теперь Береза ходил взад и вперед по комнате и думал, что он не может оставить этого дела на произвол судьбы, что он отвечает за студентов больше, чем кто-либо другой, что какие бы глупости и ошибки ни делала Зейд, его долг во-время ее остановить. В ее душе творилось что-то такое, что он проглядел. Нельзя так, дорогой товарищ! Ты ограничился заботами о производственной практике, ты думал, что этим и исчерпываются все твои обязанности коммуниста. Так вот, жизнь ударила.
— Надо спасать девушку, — сказал он громко. — Борейчук и Посевин не сегодня родились, сами за себя отвечают, а за Зейд мы все в ответе. И ты, Точилина, — ведь ты староста.
