РАЗБОЙНИК НАПАЛ НА БРАТА
Яманаси поместился в консульстве, на углу Китайской и Пекинской.
Консульство — неведомой архитектуры. Низ его, сложенный из пористых каменных плит, напоминал замок нового времени; верх — из гладкого блестящего гранита с казарменными окнами — ничего не напоминал. На крыше, над золотой эмблемой в виде тучного подсолнечника, правил веслом каменный женоподобный ангел в длинной рубашке. Очевидно зодчий вспомнил о потопе и Японии определил роль ковчега, спасающего человечество.
Яманаси с секретарем занимали две смежные комнаты. Окончились последние торги. Проклятая «Уда» победила везде.
Семьдесят восемь участков перешли в ее руки и только двадцать два остались за «Мицу-коси». Господствующее положение на советском побережье, власть, могущество, задуманные планы наступления на Америку, на окончательное освоение Камчатки — все рухнуло.
Уже и теперь, хотя Яманаси все еще не сдался, акции фирмы падали с головокружительной быстротой.
Секретарь, не дочитав, давно бросил роман и составлял сводки и телеграммы.
Без пиджака, в бело-розовой рубашке, в резиновых нарукавниках, он склонял голову над стопками маленьких листков. Дело обстояло неважно. Банкротство «Мицу-коси» обозначало и его собственное банкротство.
Телеграммы, подписываемые патроном, требовали от правительства решительных мер.
Поведение «Уда» Яманаси называл предательством: выставить в таком свете японских рыбопромышленников! Преподнести большевикам зрелище японской драки! Иосида-сан, если он честный человек, должен к скверному имени «Уда» присоединить и свое собственное: это — результат его политики.
Советским властям Яманаси послал короткое требование: аннулируйте торги и назначьте новые — без участия «Уда».
Советское правительство также коротко отказало.
Японским промышленникам Яманаси написал открытое письмо, в котором предлагал во имя национальных идей, всегда дорогих японскому обществу, не продавать Советам ни одной бочки тары, ни одного кунгаса, ни одного невода.
Но японские промышленники молчали.
Вместе с камчатскими рыбалками и высоким курсом акций от Яманаси уходили авторитет и власть.
Утром он долго сидел в ванне. Вода обнимала его до шеи. Утренняя ванна всегда располагала его к доброте. Но сейчас он фыркал. Толстые губы поминутно сплевывали горячие капли, настойчиво попадавшие в рот, потому что ванна была слишком велика для его роста, — ноги не имели опоры, он держался на руках, напрягая ладони, и то и дело сползал.
На диванчике сидел секретарь и переводил статьи из русских газет.
Русские не скрывали своего удовольствия по поводу событий, происшедших в среде японских рыбопромышленников.
— Скотина Медзутаки, — начал было Яманаси, но неожиданно погрузился до ноздрей и хлебнул воды.
— Для кого делаются такие ванны! — закричал он. — Чтобы согреть для них воду, нужно выстроить отдельную печь, а в печи сжечь целую сосну... Бросьте газеты. Пусть они радуются, но Японии им не осилить. Если наше правительство не хочет нас поддерживать, мы поддержим себя сами.
Он вспомнил, как начинал дело ассоциации. Не было ничего: ни денег, ни материальной базы, но была предприимчивость и уверенность в себе. И он преуспел. Неужели же теперь он не найдет путей для того, чтобы отстоять свою жизнь?
— Уважаемый депутат парламента Самаки приезжал на торги, — сказал он. — С одной стороны, какая честь! А с другой, рыбья кость торчит из мешка. Разве я не понимаю, зачем он приезжал? Они боялись меня, боялись, что я не стерплю. Что там, где я появлюсь, все полетит вверх тормашками. Я очень рад, что почтенный Самаки скромно вернулся на родину и мне не нужно было изъявлять ему никаких знаков уважения. Большего позора я не видел: перед всем миром потворствовать «Уда», американским деньгам! Против нас, японцев! Что это такое? В таких случаях позволительно спросить: сколько вы получили, господин Иосида?
Дверь приоткрылась, вошла служанка.
— Не надо мыть, — сказал он, — не люблю глупых ванн.
— Господина Яманаси ожидает гость.
Девушка подошла к дивану, разложила в порядке одевания платье и выровняла носки туфель.
Яманаси вылез из ванны.
— П-ах-ха-ха... — похлопал он себя по груди и бокам. — Гость?
Девушка накинула на его плечи простыню, ловко захлестнула конец и принялась осушать и охлаждать быстрыми движениями распаренное тело.
— Гость? — Яманаси нахмурился...
— Неизвестный китайский господин, — пояснила девушка.
— Э... так, так, — бормотал Яманаси, — очень хорошо, очень хорошо.
Он влез в брюки и с трудом застегнул корсаж.
— Лин Дун-фын из Шанхая, — сказал гость, обмениваясь визитными карточками с Яманаси.
Они сели и заговорили о неустойчивости владивостокской погоды, о том, что туманы весной особенно неприятны... Кроме того, в городе мало цветов, почти совсем нет садов... Надо перестроить город. Да, совсем не так надо было строить город.
Неожиданно Яманаси вздохнул и сказал:
— Ну, будет туманов и цветов. Нет у нас времени, почтенный Лин Дун-фын, для всех сладостей и тонкостей дружеской беседы. Чего стоят одни советские газеты! Вас вчера посетил мой секретарь, и я очень рад, что сегодня мы уже беседуем с вами. Наш пастор господин Ота и Чан-кон, сотрудник вашего консульства, рекомендовали мне познакомиться с вами. Ведь мы с вами теперь не такие уж враги. Не много лет прошло со дня смерти вашего Сук Ят-сена, но много воды утекло с тех пор. Не так ли?
Он остановился, внимательно следя за выражением лица собеседника. Китаец сидел прямо, положив на колени маленький портфель, и серьезно рассматривал переносицу Яманаси.
— Я не ошибусь, почтенный Лин Дун-фын, сказав: вы приехали сюда заниматься не только торговыми делами... Торговля с Советской Россией! — Он пожал плечами. — Кормить медведя, который торопится содрать кожу с твоего черепа! Вы, китайцы, имеете здесь обширную колонию, я думаю, вы здесь превосходно работаете?
Яманаси ожидал, что собеседник выскажется так же откровенно, как и он, но тот продолжал молчаливо изучать его переносицу. Яманаси положил руки на стол, на секунду ощутил приятный холод белой ослепительной клеенки и застыл. Но гость попрежнему молчал. Тогда Яманаси прошелся по комнате и выглянул в коридор. И хотя опасаться ему на родной территории консульства было некого, он все же плотнее прикрыл дверь.
— Я понял ваши слова, — сказал Лин Дун-фын, — но я не понял, чем я могу вам служить.
Китаец говорил спокойно, как человек ни в чем не заинтересованный, и Яманаси взволновался.
— Я не хочу вдаваться в политические тонкости, — заговорил он. — Мне с моим простым умом все равно их не постигнуть, я могу только возмущаться и презирать. Так я возмущаюсь фокусами Уда, этих американских громил.
Лин Дун-фын приподнял брови. На брови китайца Яманаси не обратил внимания и продолжал:
— У нас с вами нет никакого соперничества, никаких противоречий. Ваш народ не интересуется Камчаткой, а наша ассоциация думает только о Камчатке. Но у нас есть точка соприкосновения: мы одинаково ненавидим большевиков. То, что они делают, — невообразимо. Они делают то, что хотят.
Яманаси пожевал губами и коротко вздохнул.
— Я буду прост и откровенен, потому что в таких делах только и можно быть простым и откровенным. Вы, несомненно, стараетесь нанести вред большевикам, в этом смысл и радость вашего существования. Ассоциация японских рыбопромышленников в советских водах не останется в стороне от такого важного дела, она готова оказать вам материальную помощь.
Яманаси пытливо посмотрел на собеседника. Лин сидел так же прямо и спокойно, слова Яманаси, повидимому, не производили на него никакого впечатления.
— Вам не нужны деньги? — удивился Яманаси. — Простые дружеские деньги? Только для того, чтобы все происходило скорее и как можно лучше?
Лин Дун-фын, наконец, улыбнулся:
— Когда-то вы поссорились с вашим братом и вдруг видите, что на него напал разбойник. Разве вы не позабудете о своей ссоре и не наброситесь совместно на разбойника? Таков смысл ваших слов?
— Ну то-то же, — с облегчением выдохнул Яманаси.
Проводив китайца, он закурил и сел в кресло.
«Иосида соглашается, — думал он, — а я не соглашусь. Я должен действовать. Когда у большевиков начнутся неприятности, тогда они будут сговорчивее».