Когда Гавриил вышел на улицу, солнце стояло над зубчатыми сопками за Ингодой. Приближался вечер.

Он, не торопясь, спустился на главную читинскую улицу, пошел по тротуару вдоль парикмахерских, лавочек, часовых мастерских и каких-то ателье, на вывесках которых были нарисованы красивые парни и девки все в гладко отутюженных и ловко сидевших на них платьях и костюмах. Он так увлекся разглядыванием вывесок, что не заметил, как налетел на какого-то рослого молодого военного в длинной кавалерийской шинели с пустым рукавом вместо левой руки.

— Эй ты, деревня! Полегче на поворотах! — закричал на него военный. Голос его показался Гавриилу знакомым.

Он вскинул глаза на презрительно усмехавшегося военного и узнал в нем Гошку Пляскина.

— Гошка!..

— Ганька!.. Леший ты этакий!.. Откуда здесь взялся?

— А ты что тут делаешь?

— Я учусь в военном училище.

— А я на кооперативный съезд приехал… С рукой-то у тебя что? Неужели безруким стал?

— Нет, рука у меня целая. Я ее под шинелью на темляке ношу. Ранили тут меня недавно. Участвовал я в одной ночной операции.

— Что это за операция была?

— Бандитов ловили. Я тебе об этом как-нибудь расскажу еще… Я тебя вдруг-то и не узнал. Усишками обзавелся, — провел Гошка пальцем по верхней Ганькиной губе, где за последний год появился густой пушок. — Чего ты их не сбреешь? Они тебе всю фотографию портят.

— Сбрей раз, а потом не рад будешь.

— Что же ты по улицам шляешься?

— Дядя велел чего-нибудь на ужин купить.

— Василий Андреевич? Значит, ты у него остановился?

— Нет, я пока живу на постоялом дворе с Чубатовым. А сегодня к дяде перееду.

— Это какой Чубатов? Тот самый, что вместе с нами от смерти спасся? Вот здорово! Надо мне с ним повидаться.

Они зашли в одну из частных лавчонок, купили колбасы и соленого байкальского омуля. Гошка сказал, что это очень вкусная рыба. Если Ганька разок ее попробует, всегда потом будет покупать.

Только они вышли из лавчонки, как услыхали пронзительные мальчишеские голоса. По тротуарам бежали оборванные ребятишки и, размахивая газетами, отчаянно горланили:

— Вот кому газета «Дальневосточный путь!»

— Кому «Забайкальскую новь»!

— Газета «Боец и пахарь»! В номере напечатаны подробности занятия Владивостока!..

— Привет освобожденному Приморью! — вдруг закричал бегущий навстречу Гошке и Гавриилу проворный оборвыш. — Читайте телеграмму Ленина!

— О чем телеграмма-то? — спросил Гошка, схватив белобрысого парнишку за рукав неимоверно замызганной телогрейки.

— Не цапайся грязными руками! — огрызнулся тот. — Купи газету — и сам узнаешь.

— А сколько твоя газета стоит? — спросил умиравший от нетерпения Гавриил.

— Пять копеек серебром. Покупайте, не задерживайте, а то я и на хлеб не заработаю.

Гавриил подал парнишке гривенник. Тот сунул им в руки по газете и стремительно помчался дальше. Они тут же развернули газеты и принялись искать ленинскую телеграмму. Она была помещена на первой странице под крупным заголовком: «Привет освобожденному Приморью!»

Текст телеграммы был набран косым светлым шрифтом.

«Чита. Председателю Совета Министров Дальневосточной Республики.

К пятилетию победоносной Октябрьской революции Красная Армия сделала еще один решительный шаг к полному очищению территории РСФСР и союзных с ней республик от войск иностранцев-оккупантов. Занятие Народно-революционной армией ДВР Владивостока объединяет с трудящимися массами России русских граждан, перенесших тяжкое иго японского империализма.

Приветствуя с этой новой победой всех трудящихся России и героическую Красную Армию, прошу правительство ДВР передать всем рабочим и крестьянам освобожденных областей и города Владивостока привет Совета Народных Комиссаров РСФСР.

Председатель Совнаркома РСФСР В. У л ь я н о в (Л е н и н).»

— Вот это да! — сказал, прочитав телеграмму, Гошка. — Теперь мы будем жить вместе с Россией. Я не я, Ганька, буду, а обязательно в Москве побываю. Давно я об этом мечтаю. Вот закончу училище, послужу в Красной Армии до первого отпуска и дуну в Москву без пересадки. Здесь у нас захолустье, здесь и поучиться-то как следует негде. А Москва — это город!.. Там учись хоть на доктора, хоть на инженера. Там из любого чурбана человека сделают. Недаром туда нашего Кузьму Удалова на днях отправили в какую-то военную академию.

— Разве Удалов чурбан с глазами? — обиделся за знаменитого партизана Гавриил.

— Нет, это не чурбан. Это настоящий самородок. Только ведь он почти неграмотный, а тут на тебе — сразу в академию. Туго ему на первых порах придется. Зато потом, глядишь, полководцем в Красной Армии станет.

— Значит, уехал Удалов учиться?

— Уехал. Да и не один он, а многие уже в Москву укатили. Все туда рвутся. Кто подучиться, а кто и насовсем. Твоего дядю тоже наверняка в Москву отзовут и заставят комвуз кончать. Всех, кто показал себя в гражданскую войну героем, заставят учиться. Нам образованные люди до зарезу нужны. И если у меня получится с Москвой, я там время даром тратить не буду.

Гавриил завистливо вздохнул.

— Да, тебе легко и в Москву укатить. Ты один, а у меня мать-старуха. Ее не бросишь. Придется мне пока в секретарях болтаться.

— Ну, это ты зря! — напустился на него Гошка. — Да ты, может, вперед меня в Москву попадешь. Уедут туда Василии Андреевич с Антониной Степановной и заберут вас с матерью к себе. Так что головы не вешай. Теперь твое от тебя не уйдет… Слушай, Ганька, а чего мы, как неприкаянные, на улице торчим? Давай пойдем к китайцам в харчевню пообедаем, пропустим по одной за взятие Владивостока и за нашу встречу.

— Да ведь я не пью.

— Ну, одну-то выпьешь. Ничего не случится. Пойдем! Я и сам раз в году выпиваю…

Гошка так решительно звал Гавриила, что он не посмел отказаться. Обижать старого товарища ему не хотелось.

По каким-то узеньким закоулкам они спустились вниз от главной улицы и оказались в районе китайских харчевок, где сильно пахло жареным на кунжутном масле чесноком, вареными китайскими пельменями и пампушками.

— Позавчера я вон в той харчевне обедал с партизаном Косяковичем, — показал Гошка на обмазанную глиной и неизвестно из чего выстроенную хибарку с подслеповатыми маленькими окнами. — Он меня хорошим обедом угостил. Только там шибко грязно. Давай сегодня получше харчевню выберем.

Выбрали они двухэтажный деревянный домик с вывеской над входными дверями: «Харчевня Фынь Хунсяня. Обеды и ужины по сходным ценам. Всегда свежие позы».

В прихожей их встретил китаец с подковкой седых усов, с благообразным желтым лицом и веером в руках. Одет он был в черную курму и еще какую-то похожую на юбку одежду. Он почтительно поклонился и сказал:

— Здрасьте!.. Что желаете?

— Нам бы пообедать, — ответил Гошка.

— Пожалюста, пожалюста! Ваша раздевайся, ходи наверх.

Скоро Гавриил и Гошка сидели в комнате на втором этаже за столиком с довольно грязной скатертью и изучали захватанное жирными пальцами меню, вложенное в прейскурант со спиртными напитками.

— Мне тарелку щей — и хватит, — сказал Гавриил. — Я и есть-то не хочу.

— Какой же это обед из одних щей! — сказал Гошка. — Давай не будем скупиться. В кой годы встретились, а ты хочешь щами обойтись. Ты ел когда-нибудь китайские позы?

— Нет. А что это за позы?

— Это китайские пельмени, только каждый пельмень чуть не с кулак будет. Они их здорово, холеры, делают. Прямо пальчики оближешь. Давай закажем по десятку поз, какой-нибудь холодной закуски и самый маленький лафитничек с водкой. Это не ради пьянства, а ради встречи. Да ты не смущайся, не робей!.. Никто нас за это не осудит.

Дюжий стриженный под машинку китаец в белом фартуке и таком же колпаке с красным распаренным лицом принял у них заказ. Пока не подали еду, Гошка расспрашивал Ганьку о его жизни, о знакомых мунгаловских партизанах и больше всего о Семене Забережном, в полку которого он находился после возвращения из госпиталя.

Когда он удовлетворил любопытство, Гавриил спросил:

— Как ты на женитьбу моего дяди смотришь?

— Никак не смотрю. Мне-то до этого какое дело?

— Да ведь ты же увлекался Антониной Степановной.

— Мало ли я кем увлекался, — пренебрежительно бросил Гошка. — Что было, давно прошло.

— А не встречал ты здесь Антонину Степановну?

— Встречал. Она ведь здесь в главном военном госпитале работает. Когда там лежал твой брат Роман, я раза три заходил его навестить. Там и Антонину видел. Сидишь, бывало, у него, так она раза два, а то и больше в палату забежит. По-моему, она к твоему брату не совсем равнодушна. Да и не удивительно. С ним они почти ровесники, а Василий Андреевич, как там не бодрись он, вот-вот на пенсию запросится.

От Гошкиных слов Гавриилу стало неприятно. «И зачем он мне про это рассказал?» — с раздражением и неприязнью подумал он о приятеле. Тот словно понял и поспешил заговорить о другом:

— Ты знаешь, где я после заграничного госпиталя воевал?

— Нет, не знаю.

— До двадцатого года я у Забережного в ординарцах был. А после меня на Амур отправили. Выучился я там на сапера-подрывника и на Читинский фронт поехал. Вышибали мы семеновскую пробку с востока. От станции Зилово до Карымской с боями шли. И там я не раз железнодорожные пути подрывал в тылу у белых. Однажды так ловко подорвал мостик, что пришлось семеновцам свой бронепоезд «Усмиритель» бросить и пешком удирать. Мне за это командующий фронтом Дмитрий Шилов в награду именные часы поднес.

— Вот это здорово! Значит, ты хорошо повоевал… А как тебя в Чите-то ранили?

— Здесь одно время столько бандитов и грабителей расплодилось, что никому от них жизни не было. Каждую ночь — налеты на квартиры и учреждения. Каждую ночь кого-нибудь обязательно убьют и разденут. Дело дошло до того, что эти бандиты даже секретаря Дальбюро ЦК тов. Анохина нынче весной убили. Поехал он с двумя товарищами за город под выходной день. Бандюги подкараулили их и убили всех из засады… Вот тогда и взялись за них. Нас, курсантов, членов партии и комсомола много раз на облавы по ночам посылали. Повоевали мы с бандитами в Кузнечных рядах и на Большом острове, где у них притоны и берлоги были. Человек двести мы этой сволочи перебили и арестовали. А недавно ходили на облаву против самого неуловимого бандита Цыганкова. Пока его не своротил комсомолец Венька Рогожин, он одного нашего убил и меня успел ранить.

— Венька Рогожин?! Я его знаю. Он к нам приезжал по организации комсомола. Не думал я, что он такой геройский парень.

— Геройский не геройский, а молодец. Он этого Цыганкова три месяца выслеживал. Раз десять на грани смерти ходил, пока своего не добился…

Краснолицый китаец принес им селедку с луком и маленький графинчик с водкой, Гошка живо наполнил рюмки и сказал:

— Ну, Ганька, за нашу встречу! — И тут же осушил свою рюмку до дна. Видя, что Гавриил не решается пить, он напустился на него: — Ну, это ты брось. Ты не красная девица, а красный партизан. Ничего с одной рюмки не сделается. А больше я к тебе и вязаться не буду. Выпей раз — и точка. Остальное я без тебя осилю. Аппетит у меня сегодня разыгрался.

Когда они насытились, Гошка с блаженным видом развалился на стуле, закурил и сказал Гавриилу.

— Ну что ж, хорошего помаленьку. Давай расплачиваться и будем уходить.

— Мне нечем платить. У меня всего сорок копеек в кармане. Сдача с дядиной трешки.

— Не беда, я расплачусь. Нам только вчера денежное содержание выдали.

Гошка полез в карманы брюк за бумажником, но сколько ни шарил, найти его не мог. И тут он вспомнил, что оставил деньги в казарме, сунув бумажник на ночь под подушку.

— Это называется пообедали, — сразу вспотев, горько усмехнулся он. — Подвел я и тебя и себя. Придется тебе посидеть здесь, пока я за деньгами хожу.

— Я тут один не останусь — стыдно. Лучше давай я за моими деньгами на постоялый сбегаю. Там у Чубатова девять с полтиной моих капиталов хранится.

— Хорошо! Дуй тогда за своими, а я посижу. Только смотри, чтобы хозяева ничего не поняли. Половой уже ходит и косится на нас. Придется мне еще какой-нибудь жратвы заказать. Иначе попросят освободить столик, а тогда и выяснится все. Для меня это может плохо кончиться. Скандал, протокол в милиции и гауптвахта или отчисление из училища.

— Тогда заказывай. Только смотри, чтобы моих денег на расплату хватило.

— Закажу только для виду.

Когда Гавриил поднялся уходить, китаец с распаренным лицом, заподозрив неладное, вошел в комнату, спросил его:

— Твоя деньга плати, тогда уходи. Наша такой порядок.

— Ничего, пусть идет. Платить за него и за себя буду я, — с важным и внушительным видом заявил Гошка. — Пока он бегает по делу, я еще немного подзакушу. Подай-ка мне рюмку водки и блинчиков с мясом.

Гавриил не помнил, как он добежал до постоялого, до которого было не меньше двух верст. Но на его беду Чубатов куда-то отлучился. Гавриил заглянул во все комнаты, в умывальную, в уборную во дворе, но Чубатова нигде не оказалось. Он метался как угорелый то в дом, то на улицу, не зная, что предпринять, и страшно переживая за Гошку, судьба которого зависела сейчас целиком от него. А тем временем ходики в столовой постоялого продолжали тикать и отсчитывать минуту за минутой. Так прошло целых пятьдесят минут.

И только на пятьдесят первой появился Чубатов. Оказывается, он ходил на толкучку. Пока он расспрашивал ставшего совершенно невменяемым Гавриила, что случилось, да пока доставал из сундучка завернутые в тряпку его капиталы, прошло еще несколько минут.

Сунув завернутые в носовой платок деньги в карман штанов, Гавриил понесся как сумасшедший на выручку друга. Прибежав на главную улицу, он еще не сразу нашел тот закоулок, в который следовало свернуть. Но наконец он все преодолел и в синие сумерки увидел впереди знакомую вывеску харчевни.

Китайцы хотя и косились на Гошку, но денег с него еще не требовали. Военная Гошкина форма заставила их быть терпеливыми. Он благополучно дождался прихода Гавриила.

Расплачиваясь с китайцами, Гошка честно признался им, почему он вынужден был так долго обедать.

— Ничего, капитана, ничего! Наша могла подождать, — сказал ему с натянутой улыбкой хозяин харчевни и пригласил: — Ваша заходи еще.

На улице Гошка признался:

— Скребли у меня, Ганька, кошки на сердце. Часы внизу, слышу, тикают, время идет и идет, а ты не возвращаешься. Неужели, думаю, подведет? Но знаю, что не тот парень, чтобы друга подводить. Кусок в горло не лезет, а пихаю да жую, как корова тряпку, и то в окно поглядываю, то к шагам на тротуаре прислушиваюсь.

— А из-за чего ты так сильно переживал? Боялся, что китайцы подзатыльников надают?

— Подзатыльники что! Боялся я, что через этот пустяшный случай выговор от комсомольской организации схвачу, головомойку заработаю от начальника училища и комиссара, а потом промарширую на гауптвахту или даже за ворота училища. У нас насчет дисциплины беда строго.

Гошка повел Гавриила к себе, вернул ему потраченные на уплату за роскошный обед деньги и, прощаясь, сказал:

— Ты, Ганька, не говори ничего дяде Васе. Он мне такую проборку даст, что всем чертям тошно станет. Он ведь помог мне в училище попасть, а это было нелегко сделать.

Гавриил заверил его, что будет молчать, как камень.