В синем холодном мареве садилось за увалы на западе красное солнце. Тускло розовела нежилая бесприютная степь. Все слабей и реже становились порывы затихающего ветра, а мороз крепчал.

Восемьдесят шестой разъезд до отказа запрудила партизанская конница. Весь корпус Кузьмы Удалова собрался там. Всюду стояли низкорослые заиндевелые лошади. Неприхотливые и выносливые, привязанные к чему попало, терпеливо дожидались они, когда позаботятся о них весело возбужденные, без вина хмельные хозяева.

Все теплушки и вагоны были битком набиты. Но еще больше народу находилось под открытым небом. Люди жгли костры, растаскивая на дрова пожарный сарай, разбитые вагоны и остатки жалких изгородей. Чумазые, насквозь прокопченные дымом бездомных ночлегов в степях, толпились они у костров, угощали друг друга махоркой и трофейным спиртом, шумно разговаривали.

У самого большого костра белозубый, черный от грязи и копоти парень в расстегнутой телогрейке залихватски наигрывал на гармошке буйную плясовую. Словно смазанные маслом, блестели его карие лихие глаза. Он то и дело блаженно закатывал их, притоптывал и присвистывал, откидывался назад или бессильно ронял свою голову на истерзанную охрипшую гармонь. А перед ним носились вприсядку сразу три человека. Это были низенькие, упругие, как мячи, крепыши. На одном из них были широченные синие штаны и красный кумачовый кушак с кистями. На другом огромная, то и дело наползающая на глаза барсучья папаха с алым верхом, овчинная безрукавка и белые с вишневыми разводами валенки. Третий, затянутый в скрипучие кожаные ремни, был в меховой офицерской куртке с отороченным мерлушкою стоячим воротником. Желтый с золотым позументом башлык развевался у него за спиной.

— Давай, Никулка, давай!

— Жми, золотая сотня!

— Не подгадь, шестой эскадрон! — подзуживала их криками собравшаяся вокруг толпа бойцов в дохах, шубах, полушубках и прожженных, замызганных шинелях английского, американского и японского образцов.

Вдруг со стороны границы донесся заливистый гудок паровоза. Это было так неожиданно, что гудок сразу привлек к себе внимание всех, кто услыхал его. Люди повернулись в ту сторону и увидели медленно подходивший к разъезду поезд. Он состоял из трех пульмановских вагонов. На паровозе развевались два белых флага. По обе стороны от него гарцевали на конях бойцы с заставы. Хватаясь на всякий случай за оружие, партизаны начали расходиться с путей.

Попыхивая дымком и белым паром, паровоз остановился на первом пути. К нему поспешил в сопровождении полковых командиров командир корпуса Кузьма Удалов в белой папахе и расстегнутой медвежьей дохе с красной подкладкой.

К Удалову подскакал начальник заставы. Круто осаживая коня, доложил:

— Японская делегация, товарищ комкор!

— Какая такая делегация? Что им тут надо?

— А черт их знает! Раз приехали, сами скажут…

Из первого вагона стали выходить японские офицеры в крытых зеленоватым сукном бекешах с желтыми меховыми воротниками, в пушистых лисьих шапках и коричневых перчатках-крагах. Все были коренасты и низкорослы. Добрая половина из них щеголяла в роговых очках.

— Кто здесь старший воинский начальник есть? — спросил у партизан по-русски офицер с погонами полковника. Все слова он выговаривал отчетливо и чисто, но фразы строил на непривычный для русского слуха манер.

Ему указали на Удалова. Он приблизился к нему строевым шагом, стукнул каблуками меховых сапог и вскинул руку под козырек:

— Японской императорской армии полковник Камацабура! Кого видеть честь имею?

— Командир партизанского корпуса, — пробасил насупленный Удалов. — Что вам угодно, полковник?

— Мы делегация японской армии есть. Нам установить с вами контакт поручено. Наше командование имеет интерес узнать, какие ваши части на границу прибыли.

— Вот еще новости! — сердито буркнул Удалов. — С какой это стати партизаны должны отчитываться перед вами?

— Японское правительство договор о перемирии с правительством ДВР подписать честь имело. В настоящее время оно удостовериться желает, какие части ему на границе противостоят — регулярная армия или партизанские формирования.

— Вон какая вас забота гложет! — улыбнулся Удалов. — Тогда не возражаем. Проверяйте! Только сперва предъявите ваши полномочия…

— Пожалуйте, господин генерал! — подал ему свои документы со сладкой улыбкой полковник и почтительно поклонился.

Не умевший читать и писать, Удалов оказался в затруднительном положении. На щеках его выступил бурый румянец. Он взял поданную полковником бумагу, мучительно соображая, что делать, чтобы не показать господам офицерам свою неграмотность. Замерли, потупились, переживая за него, командиры и бойцы.

— Адъютант! — вдруг рявкнул Удалов. — Я свои очки в штабе оставил. Лети немедленно за ними. Без очков я ни бельмеса не вижу. — И он так свирепо глянул на своего адъютанта, что тот моментально кинулся бежать.

— Придется подождать, полковник, — сказал он японцу. — Я без очков, как без рук. — Но, увидев в глазах его понимающую усмешку, тут же переменил решение. — А впрочем, ждать не будем. Товарищ Улыбин! Прочитай нам мандат господ уполномоченных.

— Слушаюсь, товарищ комкор! — подскочил к нему Роман, довольный тем, как ловко Удалов вывернулся. Взяв у него бумагу, он стал читать: — «Командованию красных частей войска Восточной Российской окраины, с русской территории выбивших.

На предъявителя сего полковника японской армии Камацабура и офицеров, к нему прикомандированных, возлагается установление контакта с командованием революционных сил. Ему и сопровождающим его лицам выяснить надлежит, как правительство ДВР условия нашего с ним перемирия соблюдает. Дабы он свою миссию успешно выполнить мог, просьба ему полное содействие оказать.

Отказ в содействии наше правительство как недружелюбный и нелояльный акт рассматривать будет со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Командующий японской экспедиционной армией генерал-лейтенант Оой.

Начальник штаба армии генерал-майор Кабаяси. г. Маньчжурия, 22 ноября 1920 года».

— Выясняйте, выясняйте! Это можно. Этого мы не боимся, — согласился Удалов. — Что вам для этого нужно?

— Беседа с солдатами и офицерами, осмотр вооружения.

— Валяйте, смотрите! Ничего от этого не переменится. Вы и без того знаете, какое у нас оружие, — заключил Удалов и в это время увидел проталкивающегося к нему адъютанта, посланного за очками, которых в корпусе никто не носил. Он так поглядел на адъютанта, что тот немедленно нырнул в толпу и больше не попадался ему на глаза.

Получив разрешение Удалова, полковник поблагодарил и что-то по-своему сказал офицерам. Вынув из полевых сумок блокноты и самопишущие ручки, они рассыпались среди партизан. По-русски они разговаривали гораздо лучше своего полковника, и партизанам, на которых они остановили свой выбор, пришлось отвечать им на сотни самых разнообразных вопросов…

— Ну, Ромка, веди показывай, каких ты баб в плен забрал! — обратился Удалов к Роману. — Где они у тебя обретаются?

— В таможне, товарищ комкор! Больше некуда было их сунуть.

Беженки, поселенные в комнате таможенного досмотра, сидели на своих узлах и чемоданах, переговаривались, втихомолку плакали.

— Здравствуйте, гражданки! — поздоровался Удалов.

— Здравствуйте! — вразброд ответили беженки.

— Это командир Первого Забайкальского партизанского корпуса товарищ Удалов, — представил его беженкам Роман. — Товарищ комкор зашел, чтобы узнать, в чем вы нуждаетесь.

Сказав это. Роман стал искать глазами Ольгу Сергеевну. Она не выходила у него из головы. Увидел ее в самом дальнем углу. Она сидела на чемодане с укутанными одеялом ногами, грустная и ко всему безучастная.

— Просьбы или жалобы, гражданки, имеются? — спросил молодцевато приосанившийся Удалов.

— Жалобы? — горько рассмеялась хорошенькая брюнетка. — Какие же могут быть жалобы в нашем положении? Живы и слава богу… Скажите, вопрос вам задать можно?

— Можно. Задавайте хоть сто вопросов.

— Скажите, что вы намерены с нами делать?

— Как только будет возможность, отправим в Читу.

— Под конвоем, как пленных?

— Нет, просто как беженок. Какие вы к лешему пленные. Вы ведь с нами не воевали. Дадим вам одного-двух сопровождающих и хватит.

— А там что с нами будет?

— Там — вольному воля, красавица. Кто захочет работать — работу дадут, кто замуж пожелает — жениха подыщут, — пошутил радостно возбужденный от присутствия молодых и красивых женщин Удалов.

— Отпустили бы лучше нас за границу, чем такое говорить.

— Ну, нет! Этого мы ни за что не сделаем. Такие симпатичные и пригожие гражданки нам и самим нужны Грех отдавать вас в чужие руки… Ты их, товарищ Улыбин, в обиду не давай. Обеспечь по возможности продуктами и топливом, чтобы они худым нас не поминали.

— Слушаюсь! — козырнул Роман, удивленный словами неулыбчивого, чаще всего сурового комкора.

— Ну, счастливо оставаться, гражданки. Познакомились и ладно. Рад бы с вами подольше потолковать, да некогда, — сказал Удалов и направился к выходу.

На крыльце он весело рассмеялся, хлопнул Романа тяжелой рукой по плечу:

— Молодец, Ромка! Это тебе клад в руки достался. Я, однако, к этой курчавой, пожалуй, подкачусь. Как ты на это смотришь — стоит?

— Стоит-то стоит, да как это сделаешь?

— Это пусть будет уж моя забота. Мне эти курчавые смерть как нравятся. Кто она, по-твоему, цыганка или еврейка?

— Не знаю, — улыбнулся Роман. — Только ты, товарищ комкор, шибко не облизывайся. Если не хочешь разговоров наделать, выбрось этих баб из головы.

— За кого ты меня принимаешь? — проворчал Удалов. — Стану я каких-то разговорчиков бояться. Я в монахи не записывался… Ладно, проваливай! Я тут один похожу да подумаю, как сделать, чтобы все было чинно и благородно.

Оставив Удалова, Роман направился вдоль по перрону, гадая, что может предпринять упрямый, не привыкший ни от чего отступаться комкор.

Неподалеку японский офицер разговаривал с Прокопом Носковым, бывшим мунгаловским поселковым атаманом. Аккуратно одетого и всегда подтянутого Прокопа офицер облюбовал за простодушное выражение на круглом мясистом лице, за пышные фельдфебельские усы.

— Какой вы части? Где стоите? — допытывался дотошный и въедливый японец, казавшийся подростком рядом с рослым Прокопом.

— Партизанской части, известно. Стоим сейчас на разъезде, а где завтра будем, про то вилами на воде писано.

— Вилами? На воде? — удивился японец и тут же спросил: — А кто ваш командир?

— Вот наш командир! — обрадовался Прокоп, увидев Романа. — Ты у него и спроси, господин хороший, кто мы и откуда, где стоим, куда собираемся.

Роман подошел, спросил, в чем дело.

— Я беседую с вашим унтер-офицером, — заносчиво сказал офицер.

— Это не унтер, не солдат, а партизан, как и все мы, — ответил Роман, а потом спросил: — Зачем вы пытаетесь выведать военные секреты? Отвечать он не имеет права.

Ни один мускул не дрогнул на скуластом и желтом лице японца. Он оглядел Романа с ног до головы высокомерным взглядом и, не отвечая на вопрос, спросил:

— Вы офицер?

— Никогда им не был.

— Участвовали в войне с Германией?

— Не довелось. Мой год не призывался.

Неожиданно японец протянул ему руку, представился:

— Член японской наблюдательной комиссии капитан Судзуки. С кем имею честь разговаривать?

— С командиром партизанского полка. Фамилия моя Улыбин, — в свою очередь представился Роман.

— А, Улыбин! Очень приятно. Командир Одиннадцатого полка, да? — рассыпался в притворно радостной улыбке японец и вдруг спросил: — Вы доброволец или мобилизованный?

— У нас мобилизованных нет, у нас все добровольцы.

— Ага, добровольцы! А есть ли среди вас офицеры русской армии?

— Есть, только очень мало. Всего один офицер полком командует.

— Вы имеете в виду сотника Чугуевского, командира Пятого полка? — сразив Романа своей полной осведомленностью, улыбнулся снова Судзуки. — А кто у вас командующий?

— Думаю, это вам и без меня известно, — оборвал его Роман. — Вам уже давно ясно, что мы партизаны. Что же вы одно и то же без конца спрашиваете?

— Хорошо, хорошо… Еще пара вопросов. Вы большевик?

— Нет, я анархист, — соврал Роман.

Судзуки заликовал:

— О! Анархист!.. Это серьезный народ, не правда ли? Черное знамя, бомбы и маузеры, море русской водки, хорошенькие дамы. А самое главное — лозунг: анархия — мать порядка, да? Хорошо, очень хорошо!.. А скажите, пожалуйста, где вы живете? У вас нет ни городов, ни казарм, а войска много.

— Где придется, там и живем, — решив окончательно отвязаться от Судзуки, ответил резко и грубо Роман. — Извините, мне некогда…

Он откозырял японцу и ушел.

Только поздно вечером японская делегация убралась с разъезда, вдоволь поработав, пока было светло, самопишущими ручками. Провожавшему их Удалову полковник Камацабура подарил на память свою фотографию и пригласил в будущем, если представится случай, посетить его в Японии, в родовом поместье.

— Там мы будем пить вино, как друзья, будем вспоминать, как джентльмены, минувшие дни и битвы… Где хорошо узнали друг друга, — закончил он с лицемерной улыбкой.

Проводив японцев, Удалов сказал Роману:

— Ни черта я, брат, с этими бабами не придумал. Негде тут погулять. Придется это дело пока оставить.

Скоротав на разъезде студеную и не очень веселую ночь победы, партизанские полки двинулись назавтра утром ускоренным маршем на север и запад, в жилые места. На разъезде осталась прибывшая под утро пехота с пушками и пулеметами.

Перед выступлением Роман пошел попрощаться с беженками. Сделал он это, чтобы еще раз повидать Ольгу Сергеевну.

Беженки только что встали. Одни умывались и причесывались, другие растапливали плиту. Было их гораздо меньше, чем накануне, не оказалось ни Ольги Сергеевны, ни курчавой брюнетки Розы.

— Доброе утро! — приветствовал их Роман. — Вот зашел попрощаться, уходим мы с разъезда. А вас будто меньше стало? Где же остальные?

— Как, вы ничего не знаете? — удивилась женщина, рассказавшая ему, кто такая Ольга Сергеевна. — Под утро к нам пришли, разбудили всех и начали проверять документы. Потом одних оставили, других угнали. По-видимому, тех, кто показался наиболее подозрительным, решили отправить на запад в первую очередь. Перхурову, знаете ли, самой первой от нас отделили…

Сразу беженки перестали интересовать Романа. В своем сердце вдруг он ощутил какую-то странную пустоту и скуку. Ради приличия он с минуту поговорил с женщинами, все время размышляя над тем, кто это и зачем куда-то погнал наиболее молодых и красивых беженок. Решил, что сделали это сотрудники Особого отдела корпуса.

— Ну, стало быть, так надо, — сказал он и стал прощаться. — Прощайте, гражданки. Не поминайте, как говорится, лихом. Желаю, чтобы все для вас хорошо кончилось.

— Прощайте! На вас мы не в обиде. Обошлись с нами по-человечески, — ответили беженки, и он ушел от них расстроенный и огорченный.

Удалов со своим штабом остался пока на разъезде. Он решил уехать поездом прямо на станцию Борзя, в окрестностях которой должны были разместиться полки его корпуса. Верхом на коне провожал он покидавших разъезд партизан.

Когда ехавший впереди своего полка Роман, отсалютовав Удалову шашкой, проезжал мимо него, тот крикнул:

— Улыбин! Проводишь полк, вернись ко мне!..

Роман вывел полк на дорогу и вернулся. Удалов встретил его с веселым и хитрым смешком, а потом сообщил:

— А я, паря, ловкую штуку с этими бабами отколол. Я их штук двадцать в свой эшелон приказал доставить. Послал моих ребят и наказал им для виду проверить у беженок документы, а потом самых молодых и красивых доставить в соседний с моим вагон. Это я из-за курчавой постарался. В дороге я найду способ познакомиться с ней поближе и показать себя. Жалко, что ты уезжаешь. Мы бы и тебе подходящую нашли и гульнули с ними так, чтобы небу стало жарко.

— Ну и ловкач! — позавидовал Роман. — Не мог мне раньше сказать. Оставил бы я полк на Матафонова и прокатился бы с вами.

— Ничего, твое от тебя не уйдет. Расквартируешь полк и сразу же лети ко мне в Борзю. Я этих красоток до твоего приезда у себя задержу.

— Только ты, Кузьма, поосторожней с ними.

— Не бойся. Сделаю так, что все будет шито-крыто. Ни один комар носу не подточит, — заверил его Удалов.

Но Роман знал, что Удалов только утешал его. Беженок задержать ему у себя не придется. Пока Роман выберется в Борзю, их уже отправят в Читу, а оттуда в Россию. Роман помрачнел, скучным голосом простился с Удаловым и поскакал догонять свой полк.