Пришла зима. Повалили снега, начали рядить тайгу в сказку. Не хотел Макар в тот год заниматься охотой: всего у него вдоволь, да и пушного зверя было мало в тайге. Белка откочевала, потому что был неурожай на кедровые орехи, желуди. Не стало колонков, потому что ушла мышь; за ними подались соболя к гольцам. Кабаны тоже ушли в районы, где есть желудь, орех, хвощи. Тайга опустела.

Осталась лишь кабарга. Спрос на кабарожий пупок был большой. Не усидел Макар – позвала тайга. Подправил изгороди; нарубил старых елей с мхом, чтобы на эту приманку шла кабарга, огородил их, в проходах поставил петли.

Кабарожка живет в ельниках и шеломайниках, зверь маленький, но чуткий – из берданы трудно добыть. Редко на глаза попадается, мелькнет тенью – и нет ее. Пасется ночами. Поэтому можно отлавливать только петлями.

Макар не брал на такую охоту Бурана. Мог попасть в петлю и погибнуть. Может быть, зря не брал. Буран бы узнал, что такое петли, и не пришлось бы ему спустя много лет гибнуть в одной из них…

– Ты, друже, не тоскуй. Мы с тобой еще побродим по тайге. Надо будет добыть кабана, парочку изюбров, чо же нам жить без мясного. Вот схожу нонче, а ужо завтра мы с тобой сбегаем на кабанов. Мало их здесь, но мы-то найдем. Это уж точно, – обещал охотник Бурану.

От кабарги Макар брал только пупок, тушки кабарожьи он бросал. Раньше вывозил их и отдавал ивайловцам, а сейчас не хотел. Однако старался положить тушки на видном месте, приметил, что кто-то из сельчан подбирал их. Хоть и не будет уважающий себя охотник есть кабарожье мясо – оно грубое и невкусное, но бедняки ели. Макар снимал за день пять-шесть кабарожек. Ругался, когда попадали в петлю самочки, ведь у них пупка нет – гибли зря. Словом, охота не из приятных.

Однажды Макар притомился и присел на валежину. Скоро зазнобило. Вспотел, пока брел по петлям. И вдруг, как это было при нападении барса, Макар спиной почувствовал чей-то взгляд. Сжался. Бурана нет рядом, помощи ждать неоткуда. Не успел оглянуться, как сзади раздался хриплый голос – навек запомнил его – голос Безродного:

– Ну вот, Макар Сидорыч, мы и встретились. Гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойдутся.

– Другого места для встречи не нашел.

– Узнал. Не поворачивайся, хочу тебе напоследок сказать несколько слов.

– Узнал – рысь всегда прыгает со спины, – спокойно ответил Макар, затылком чувствуя, что на него наведен ствол ружья. Лихорадочно думал: «Прыгнуть за куст? Поздно. Бердану бы сдернуть!» Рука медленно потянулась к поясу: там был заткнут револьвер – память Безродного. Носил его Макар на всякий случай.

– Снова ты кровно обидел меня, Сидорыч. Твоя листовка мне стоила тысячи рублей золотом.

– Немало. Но ведь и меня пойми, не могу я простить тебе душегубство, – все тем же ровным голосом отвечал Макар Безродному.

– Понимаю. Пытался встать на твое, добряка, место, понял, что таким куда труднее жить – все их трогает, обо всем они болеют душой. Вот ты хотел всех согреть, а они тебе – кукиш. Зря опорочил меня. Теперь мне года два в тайгу глаз не показывай. Затаиться придется. Где собака?

– Осенью кабан порвал, сдох, – соврал Макар.

– Боишься умирать?

– Со смертью я давно смирился. Но от тебя боюсь, поганый ты человек. От поганой руки принять смерть страшно, – говорил Макар, пытаясь оттянуть выстрел Безродного. В том, что он будет, не сомневался.

Макар коснулся рукой рукояти револьвера, резко дернул его на себя и через плечо на голос выстрелил. Но сам он уже не слышал выстрела. Упал лицом в снег, дернулся и затих.

Безродный схватился за раненое плечо, смачно выматерился, уронил винтовку в снег. Наклонился, с трудом поднял ее, закинул за плечо, покачиваясь от боли и сосущего страха, что упадет, замерзнет, если потеряет сознание, заспешил к коню, который стоял за ветром в распадке. Обернулся на Макара, еще раз ругнулся, вернулся к нему, вырвал из рук револьвер, побежал вниз по склону сопки.

Иной человек что снег: упал снежинкой с неба, смешался с другими, коротал холодную зиму с собратьями; пришло время, растаял, ушел в реки с вешними водами. Ушел без следа. Но другой может быть камнем-глыбой, что упала со скалы, и будет лежать сотни лет, врастать в землю, а пройдут годы, ее снова обмоют дожди, обдуют ветры, и глыба выйдет из земли. Гордая и непокорная…

Кто Макар? Снежинка или глыба? Не думал об этом убийца, когда добирался до коня. С трудом влез в седло и погнал своего Араба через тайгу.

Медленно, медленно падал с серого неба снег. Кружился, мельтешил, оседал на сопки. Безродный, истекая кровью, гнал коня к тракту. Несколько раз его чуть не выбросили из седла морозные сучья, тогда он хватался за луку седла, чтобы не выпасть. Раненая рука немела. Страх мутил глаза, сжимал сердце. И вот Араб вынес седока на дорогу. Безродный опустил поводья. Конь галопом помчался в сторону Каменки, минуя Ивайловку.

Падал и падал снег. В руке боль, в душе тоска. Безродный хотел жить. Нет, нет, он не думал о Макаре, хотел ли тот жить. Он думал только о себе. Да и как ему не жить, когда он стал хозяином Голубой долины. Листовка большевиков, донос Булавина – это всего лишь мелкие неприятности. Сам пристав, уездный голова и разная мелкота судейская ездили к нему на охоту. Неделями бражничали, уезжали домой с полными карманами денег. Деньги – мусор. Ассигнациями он мог бы свой двор выстелить. Правда, к золотым монетам питал уважение. Прятал их под семью замками. Деньги перестал доверять даже Груне. И тот, кто бражничал, и тот, кто совал мятые бумажки в карманы, разве посягнет на честь доброго купца?

Но вот и Каменка. Вот дом наставника и волостного старшины Бережнова. Не так давно они познались. Заскочил Безродный к Бережному, чтобы чайком побаловаться, разговорились. Безродный рассказал, что у него украл собаку Булавин.

– А ить ты врешь, тезка, – сурово бросил Бережнов. – Макар воровать не будет. Он сам приходил к нам и навяливал того пса.

Тогда Безродный сказал, что, мол, Макар написал на него навет, чтобы уберечь у себя пса.

– И снова врешь! Макар зря не напишет. Макар мой враг, наш враг, он отщепенец, братию нашу с толку сбивал, бога клянет. Что там написал Макар, не мое дело. Одно ясно – Макар и тебе враг…

Конь остановился у крыльца Бережновых. Он запомнил этот дом, здесь будет отдых. Безродный мешком свалился с седла. Выбежали домочадцы, сбежались соседи. Безродного подняли и понесли в дом. Пришла баба Катерина, осмотрела рану.

– Из револьверта стреляли. Худая рана. Не скоро заживет, – ворчала баба Катерина, извлекая раздробленные косточки из раны, промывая ее спиртом. – Жить будет. Обвысил стрелок, чуток бы ниже – и не жилец. – Залила рану пихтовой смолой, туго перетянула тонкой холстиной. Напоила отваром трав. Бросила: – Скоро оклемается.

Не знала баба Катя, кого она лечит, не знала, что это убийца Макара Булавина. А если бы и знала, то сделала бы то же. Ведь для лекаря нет друзей и врагов, есть раненый или больной человек.

Безродный открыл глаза. В горнице стоял полумрак. Долго пытался узнать, где он и что с ним. Увидел Бережнова, улыбнулся: «У своих, теперь не пропаду!»

– Кто это тебя так изувечил? – спросил Бережнов.

– Хунхузы напали, – сказал Безродный первое, что пришло на ум.

– Не городи! Зимой отродясь они не ходят по тайге. Давай говорить начистоту! Чего меня таишься? С Макаром что-то? – уперся хозяин жестким взглядом в глаза Безродного.

– Да. Убил я его.

– Владычица небесная, прости рабу твоему Макарию все вольные и невольные согрешения, – широко перекрестился Бережнов. – Нас клял, так еще с бунтовщиками связался. К листовке он тоже руку приложил. Шуму было. Еле угомонился народ. Я ить в одной питаузе с тобой оказался. Молодец! Молись богу, и простит он тебе этот грех.

– Помолюсь, – чуть усмехнулся Безродный.

– Повезло тебе, ведь Макар Сидорыч, царство ему небесное, был стрелок наиважнецкий, а вот, поди ты, промазал.

– Стрелял на голос.

– Он и на голос бил насмерть. Но ты молчи. Хоть и злобился наш народ на Макара, что отринул веру, но могут за Макара тебе отомстить. Народ понять трудно, не сразу почуешь, откуда ветер дует. Потому даже во сне молчи.

– Тебе только и сказал.

– Мне мог бы и не говорить, ты еще лежал в памороках, а я уже знал, что Макар убит.

– Откуда?

– Тайга не без глаз. Итак, про это дело знают четверо. Больше никто не должен знать. Деньги-то за работу счас заплатить или подождешь? – усмехнулся криво Бережнов.

Безродный насупился.

– Не за деньги убивал, а мстил. И оставь те деньги у себя на помин души Макаровой.

– Ладно, быть по-твоему. Они могут сгодиться и на другое: кого подкупить, кому трояшкой рот закрыть. От той листовки еще не охолонули. А тут Макара убили. Прознают, могут поднять большой бунт. Будем покупать себе друзей. Хотя купленный друг стоит лишь тех денег, за какие он куплен. И все же сгодится. А пес у Макара был добрый. Говоришь, кабан порвал? Жаль, грешным делом, хотелось мне его к рукам прибрать, новую породу собак от него завести. Ну ин ладно. Жаль Макара, хоть он и был человек-моталка. Не было крепкой хребтины в его делах, потому и не смог повести за собой народ. Шишканов – у того есть стержень, опасный для нас человек. За Макара-то ты помолись, покайся за грех-то, – посуровел Бережнов. – Так вот, Шишканов еще подбивает на бунт народ, против нас подбивает, мол, мы, старообрядцы, захватили лучшие земли, покосы, а им ничего не оставили. Где же правда? Шишканова еще на свете не было, а мы уже обихаживали эту землю. Мы чистили покосы, вырывали у тайги свои десятины. Но народу что, он на чужое добро готов хоть завтра броситься, чисто хунхузы, – ровно говорил Бережнов, шагая по горнице. – Зачинщик – Шишканов, а его помощник – Коваль. Обоих надо убрать.

– Убить?

– Зачем убивать. Смерть Макарову на них свалим. Это у нас просто. На то есть верные люди, кои скажут, как убивали эти дружки Макара. Мол, отказался нести крамолу в народ. Все слово в слово затвердим, и комар носа не подточит. У нас братия, а не сброд мирских людей.

– Шишканова я согласен подвести под каторгу, но зачем же сюда Коваля. Семен все время у меня в извозах, ничего худого не говорит. Шишканов – тот да, бунтовщик.

– Лежи, не твоего ума дело. Оба смутьяна, только один говорун, а другой молчун. Вот молчун-то и опаснее говоруна. Катерина тебя выходит, а мы скроем, что был ранен, что лечился у нас. Спи. Надо немедля отправить побратимов на охоту. Придержал я их, пушнины мало, однако пусть идут тигруют. Кони почти под седлами. Эти прознают, могут снова забунтовать. Чем дольше они не будут знать, что Макар убит, тем нам спокойнее. Тоже гоношливый народец.

Буран долго и терпеливо ждал друга. Дремал на изюбриной шкуре, потом начал нервно позевывать. А когда наступила ночь, заметался по избе. Прыгнул на дверь, не смог открыть, она была привалена бревном. Заскулил, завыл.

А ночь несла на своей спине холод, снег, тьму, тревогу. Буран прыгнул в окно, выбил лапами раму, выскочил на улицу. Широким наметом пошел по следам Макара. Снег их почти завалил. Но он шел по следу, принюхиваясь к стертым запахам друга. И вдруг остановился. Пошел скрадывающим шагом: к запаху друга примешался запах врага. Шерсть встала дыбом. Из пасти вырвался рык.

И тут на Бурана наплыл запах крови, приторный и страшный. Запах людской крови, крови Макара. Буран припал к снегу и начал подкрадываться. Шаг – остановка, другой – снова остановка. Пес боялся запаха людской крови. Сильно боялся. Кровь зверя – это привычное дело. От запаха звериной крови больше прибывает силы.

Буран шел все медленнее и медленнее. Вот он подкрался к горке снега. Тронул его носом, оттуда дохнуло запахом друга. Отрыл голову, лизнул в лицо, но оно было холодное как снег.

Сильно заработал лапами. Работал и скулил. Собачий инстинкт подсказывал, что его друг мертв. Схватил дошку зубами и выволок Макаров труп из снега. Обнюхал со всех сторон, снова заскулил, а затем завыл. Завыл зло, протяжно, с болью в голосе. Завыл в темное заснеженное небо. Так завыл, что даже шепотливый снег не смог приглушить его раскатистого стенания.

– Ва, во-у-у-у-у! Ар-р-р-р, у-у-у-у-у-а-а-а-а! – пес будто звал кого-то на помощь, будто просил небо кому-то отомстить. Но зов упал за сопки, зарылся в метущихся снежинках, рассыпался льдинками по распадкам и затих.

Шарахнулся от жуткого воя изюбр, метнулась с дерева рысь и поспешила удрать в безопасное место, свернул со своей дороги медведь, шедший в поисках берлоги. И даже тигр, бродяга тайги, что шел по лезвию горы, остановился, послушал с минуту вой, в другое время он не преминул бы броситься на воющего, но сейчас что-то остановило его. Постоял, послушал и не спеша пошел дальше.

Звери поняли язык собаки. Поймут ли люди?

Буран умолк. Он дал знать миру тайги, что это место только для него, чтобы никто не посмел тронуть друга. Слышишь, тайга, никто! Он сам будет волочить хозяина в дом, может быть, там он потеплеет. Снова вцепился зубами в ворот дошки, начал тянуть по своему следу. Но труп зацепился за валежину – не перетянуть. Сколько ни бился Буран, через валежину не смог переволочь друга. Бросил. Заметался. Забегал вокруг и вдруг сорвался и помчался назад. Проскочил пасеку, не сбиваясь с намета, влетел в деревню. Собаки подняли истошный лай. Но Буран не обратил внимания на лай, сел среди улицы и завыл. В его голосе зазвучала мольба к людям. От этого воя забегали мурашки по спинам сельчан. Бывало, выли собаки в деревне, но так еще ни одна не выла. А тут ночь, тут перепляс снега.

Захлопали калитки, заскрипел снег под ногами. Пса окружили, но близко никто не подходил. Его не было видно, он смешался с тьмой, лишь волчьи огоньки в глазах выдавали его присутствие и еще вой. Прибежал с фонарем Хомин, тихо ахнул и крикнул:

– Беда с Макаром стряслась! Буран беду принес!

– Не пес, а дьявол, ишь развылся, – прошипела Кузиха. – Ничего с колдуном не случилось.

– Мужики, пошли на пасеку! Беда с Макаром! – кричал Хомин: похоже, проснулась в нем совесть.

Мужики молчали, но когда прибежал Шишканов и начал стыдить, ругать мужиков за трусость, зашевелились. Принесли фонари, факелы, пошли следом за псом. Пес трусил впереди, часто оглядывался, чтобы удостовериться, идут ли люди. Люди шли, не все с охотой, но шли. Молча, насупленно, тяжело дышали, смахивали с лица пот, смешанный со снегом. Пес миновал пасеку и повел людей дальше. А снег все падал и падал. Буран завел мужиков в тайгу. Более часа добирались до Макарова трупа. Здесь мужики пытались обнаружить следы убийцы, но от них только остались мелкие ямки в снегу, снег замел их. Начали припоминать, кто ездит за брошенными тушками кабарожек, которые оставлял на снегу Макар. Нашлось человек пять, но это были бедняки, которые даже не имели ружей. Макар же был убит из винтовки. Пуля вошла в затылок и вышла между бровей.

– Стрелок был отменный, – хмуро бросил Шишканов. – Найти бы его, здесь же бы и вздернули на суку.

– Кто-то его торскнул из староверов, – посыпались догадки. – Ить он отрекся от бога, пошел супротив их делишек, а такое они не прощают.

– Может быть, все может быть, будем искать убийцу.

Макар враз стал близок и понятен. Не было среди этих людей такого, кого не согрел бы он своей добротой. И люди наперебой начали вспоминать его добрые дела.

– А я так и не вернул ему деньги. Хотел вернуть, но Макар не принял.

– Нам он покупал теленка…

– Мне – коня…

– Через него я чуток вздохнул.

Но Хомин молчал, хмурил брови при свете заполошных факелов, мял бурую бороду. Нутром чуял, что в смерти Макара есть его вина. Наверняка убил Макара Безродный.

А тот, кто был Макаром, теперь тихо плыл над снегом. Покачивался в наспех сделанных из жердинок носилках. Уходил навсегда из своей любимой тайги. В деревне положили труп его у ворот Хомина. Но Хомин, то ли струсил, то ли еще по каким причинам, заупрямился.

– Это пошто же вы около моих ворот положили Макара? Ведь для всех он что-то делал. И все мы перед ним в долгу.

– Все должны, разве мы спорим, должны по самые уши, а ты ему должен по самую маковку. Мы брали у Макара крохами, а ты давился кусками. Да и наказ Макаров должен помнить: он завещал, чтобы ты похоронил его. Это мы много раз слышали, – устало говорил Шишканов. – А потом ты навел Безродного на след Бурана. Ты продал тому убийце свою душу…

– Ладно, ладно, – часто заговорил Евтих, – зовите бабок, будем обмывать и соборовать.

– Чует кошка, чье мясо съела. Так-то. А мы потом миром обсудим что и как.

Буран метался среди людей. Скулил. Подбегал к трупу, ставил лапы ему на грудь, лизал лицо, начинал подвывать. Ждал от людей участия к себе и к Макару. Но вместо участия Хомин сильно пнул пса в бок, выругался:

– Носит тебя тут, дьяволина! Пошел вон! – замахнулся фонарем. Пес ощерил зубы, готовый прыгнуть на Хомина. Но не прыгнул. Отошел и лег у забора, положив большую голову на лапы.

– Так ему и надо, проспал колдуна, – злорадствовала Кузиха. – Отходился, черт старый.

– Да замолчи ты, дьяволица! – взревел Хомин. – Замолчи, старая сука, или я тебя прибью.

– Это я-то сука, кобель ты шелудивый, поганец дьявольский. Ты был заодно с колдуном, потому и разбогател.

Кузиха потеряла власть над собой, ругала Макара, Хомина, что они оба душепродавцы, колдуны. Хомин еще больше взъярился от того, что кричала Кузиха, от того, что ему придется хоронить-таки Макара за свои денежки, делать поминки, то да се. Схватил Кузиху за плечи и что есть силы толкнул ее в снег. А силы у Хомина не занимать. Кузиха юзом прокатилась по снегу, ударилась об забор. Но не зашиблась – вскочила с матерщиной и убежала домой.

Но Макару теперь было все равно, кто его бранит, а кто жалеет. Забудут ли его люди, тепло его рук? Ведь посеянное добро должно расти, как тучная пшеница на полях.

Утром прибыли казенные люди – урядник Рачкин и волостной староста Бережнов, понятые из деревни. Они осмотрели труп, след винтовочной пули. Все записали, опросили тех, кто нашел труп Макара.

– Ну что скажешь, Степан Алексеевич? – спросил Рачкин.

– То и скажу, что Макара, царство ему небесное, – перекрестился волостной, – торскнули Шишканов и Коваль. На то у нас есть свидетели, кои видели это зло. Они на золото Макарово позарились. Да, они были поначалу дружки закадычные, ту листовочку писали вместе, а потом Макар-то от них откачнулся. Перестал им служить верой и правдой, вот теперь сам видишь…

– Не верится, Степан Алексеевич. Снова непонятная история. Надо разобраться.

– Коль непонятная, то разбирайся. Страшней бунтовщиков нет людей на свете. Мало мы пометались с той листовкой по волости.

– Кто видел это убийство?

– Кого мы поставили надзирать за Макаром, вот они и видели.

– Красильников и Селедкин? Ну этим верить-то не всегда можно.

– Пошто же, ведь они наши помощники. Как услышали выстрелы, так и бросились на них. Выглянули из-за сопочки, а там эти дружки нагнулись над Макаром, убеждались, убит аль нет.

Рачкин усмехнулся. Значит, эти два друга стали работать на два лагеря. От таких людей все можно ожидать.

Все просто: узнал Бережнов, кто работает на урядника, позвал к себе дружков, пригрозил смертью, дал наказ давать Рачкину те сведения, которые выгодны для братии. Сдались, поклялись на Евангелии, что будут служить верой и правдой. Рачкин может накричать, бросить в кутузку, но не убьет, а этот придушит – и не пикнешь.

Коваля и Шишканова власти взяли под стражу, чем немало удивили сельчан. На допросе арестованные сказали, что были на охоте, но Макара не видели. Да и за что бы они стали убивать Макара – человека добрейшей души. Приехали свидетели из Каменки – Красильников и Селедкин. Они показали на бунтовщиков. Волостной и урядник торжествовали. Преступники найдены – можно отправлять их в спасскую тюрьму. Тем и закончить следствие. Бунтовщиков будет меньше, в волости станет тише. Урядник получит награду, волостной – похвалу.

Шишканову проще было приписать убийство: бунтовал в 1905 году, писал листовки, подбивал на бунт ивайловцев и чугуевцев, чтобы забрать и поделить чужие земли, сбил с пути истинного раба божия Макара, потом нашлись свидетели, что они поссорились, будто Макар вытолкал Шишканова из своего дома. Суд. Десять лет каторги со скорой отправкой на холодный Билимбай, куда когда-то едва не угодил Безродный, он же Стрельников…

Успел-таки Устина с побратимами отправить на охоту Бережнов.

– Идите, промышляйте что уж попадет, пушнина так пушнина, зверь так зверь, попытайтесь добыть тигра с обережкой, вот и будет оправдана охота. Безродного кто ранил? Э, сам себя с дури ранил, перезаряжал наган и пульнул в себя. Поезжайте, не мешкайте и так провошкались долго.

Вовремя отправил. Если бы не отправил – тайна убийства Макара была бы раскрыта. Уж кто-кто, а Устин бы сказал Рачкину, что Макара грозился убить Безродный, что отец за его голову обещал большие деньги, что Безродный лежит раненый у них.

Рачкин не верил, что Макара убили Шишканов и Коваль. Но кто убил, не мог и предположить. Пытал этих перевертышей, но те твердили одно и то же, что слышали выстрелы, а потом видели Шишканова и Коваля.

Знал, кто убил Макара, и Евтих Хомин. Он несколько раз порывался сбегать в Чугуевку, рассказать правду властям. Но кто власти-то? Да и боялся Безродного. Пометался и подавил в себе доброе намерение.

Между тем с похоронами Макара не клеилось. Старики отказались отпевать тело богоотступника. Отказался и поп из Чугуевки. В народе раздались шепотки: зря Макара принесли в деревню, надо было схоронить там, где был убит. Даже Анисья, которая раньше защищала Макара, шептала мужу:

– Евтих, откажись от Макара, не было бы беды от этих похорон.

Но Евтих вспыхнул – была все же у него совесть, проснулся в нем человек:

– Замолчи, хватит и того, что Макар мертв!

Недобрые разговоры росли. Кузиха побожилась, что видела, как над кладбищем поднялся огненный крест и улетел в небо. Кто-то видел, как уже из открытой могилы выскочил дьявол с рожками, долго плясал на бровке, потом тоже улетел в небо с ревом и криком.

Макара хоронили без отпевания, без панихиды. Но как бы там ни было, проводить его в последний путь собрались многие.

Шли молча. Сочно похрустывал снег под ногами. С неба сыпал и сыпал снег, выбеливал дорогу Макару, последнюю его тропу. И вдруг эту тишину разорвал жуткий вой. Мурашки побежали по телу, волосы зашевелились на головах провожающих. На дороге, задрав голову в хмурое небо, выл Макаров пес. Люди в нерешительности приостановились, с опаской обходили пса. Вой мял и крошил тишину.

Хоронили Макара возле ограды: на самом кладбище поп запретил, мол, убитых не знамо как и самоубийц нельзя хоронить рядом с другими. Молча опустили гроб в наспех отрытую могилу, кое-как его втиснули. Выпивоха Славин поленился вырыть хорошую могилу. Начали забрасывать гроб комьями. Воткнули крест, он накренился – не беда: колдуна хоронят.

А пес все выл и выл, заменяя воем колокольный звон, плач людей.

– Господи! – не удержался кто-то. – Собака плачет, а мы молчим! Что же делается? Страхи божьи! Враки все, что пес – дьявол, зачем же дьяволу плакать об усопшем? Макар – праведник.

Небо послало плотный и тугой снег. И тут, среди зимы, из снежных туч полыхнула молния, грянул гром. Люди пали ниц. Вскочили и побежали. Буран бросался то к одному, то к другому, а потом побежал рядом с Хоминым, забыл обиду, первый раз простил обиду, признал в Хомине будущего хозяина. Но Хомин подхватил с дороги кем-то брошенную палку, со злобой ударил пса. Буран рыкнул, рванул Хомина за полу зипуна, чуть с ног не сбил и, наверное, порвал бы Хомина, но тут налетели люди с побелевшими от страха глазами, затолкали, запинали ногами пса. Он бросился прочь. Нырнул в дубняк…

Бережнов, а с ним десяток охотников, гнали коней, чтобы найти его. Обманул Булавин Безродного. Пес жив, надо его поймать, забрать к себе.

– А ежели он и правда дьявол? – сомневались староверы.

– Он такой же дьявол, как Макар колдун, – с усмешкой ответил Бережнов. – Макар просто дурак, нас оставил, восхотел добротой своей пленить мир, да пуп сорвал. Вот следы Бурана. Разбегайтесь. Зовите. Лаской будем брать пса. Только лаской.

Никто не зашел в дом Хомина, чтобы помянуть Макара. Люди потеряли от страха разум. Не знали что и думать. Вой пса – куда ни шло, но вот молния и гром, да из снежных туч – это что-то значит, может быть, бог дал свой знак, что Макар праведник, а может быть, даже святой. О страхи господни! Что же деется на этой земле? Господи помилуй и прости прегрешения – оговорили Макара.

А Кузиха – да, смел человек во зле – не побоялась, сбегала на кладбище и забила осиновый кол посредине. Теперь колдун не выйдет из могилы пугать и мучить людей. А гром тот тоже послал дьявол. И нечего Макара возводить в сан святого.

Буран побежал на пасеку. Здесь были запустение и тишина: в избушке холодно, все разбросано и перерыто, наверное, воры искали золото. Дверь настежь. На полу снег. Зашел в дом, долго и жадно нюхал старую кошку Макара, знакомые вещи, выскочил и бросился на кладбище. Заслышал позади призывные крики, чьи-то шаги, круто свернул в сопки, оторвался от охотников.

Но в ночь вернулся на кладбище. Сел на могилу, поднял голову и завыл в хмурое небо.

– На кладбище воет, погнали коней туда! – закричал Бережнов и пустил усталого коня галопом.

Хомин схватил берданку, доставшуюся ему от Макара, но Анисья поймала его за рукав, запричитала:

– Не ходи! Не убивай! Беды бы не было! Ить это дьявол! Черный Дьявол!

– Отпусти! Пусть люди знают, что я убил дьявола, что я супротив дьявола. А то, смотри, в колдовстве оговорят, дом сожгут.

Бежал бегом. Небо очистилось. Взошла луна. Шелестела от ветерка старая листва на дубках. Опустился хвост Большой Медведицы. Знобились звезды, покачивались вместе с луной.

Хомин крался на вой. Но пес уже услышал его шаги. Напружинился, глухо зарычал. Хомин вскинул берданку и выстрелил. Промахнулся. Ведь он первый раз взял в руки ружье. Пуля взметнула комья земли с могилы, с воем ушла в небо. Пес прыгнул в чащу и скрылся. Хомин перекрестился, постоял, послушал тишину и пошел домой. Навстречу всадники.

– В кого стрелял?

– В Черного Дьявола, – ответил Хомин.

– Дурак! Что он тебе, помешал? – рыкнул Бережнов.

– Выл. А потом ить это же дьявол.

– Эх! – замахнулся на Хомина Бережнов, но не ожег плетью, опустил. – Поехали домой. Теперь его сто человек не поймают.

Луна упала на сопки. Подле забора крался человек. Вот он остановился у амбара, плеснул керосином на стену, потом подошел к сараю, затем к дому. Вспыхнула спичка, полыхнул огонь. И заметались огни в ночи, залили кровавым светом снег, отогнали тьму. Человек кинулся прочь, низко пригибаясь к земле…

И все же Буран не хотел уходить в тайгу. Он пришел в деревню, сам не зная зачем. Кружился по улочкам. По переулку навстречу бежал человек. Буран тихо зарычал. Человек остановился, попятился назад, затем в ужасе закричал:

– Дьявол! Черный Дьявол! – И повалился на землю. Страх убил его.

Черный Дьявол обнюхал человека, затрусил в тайгу, подальше от людей, от этого суматошного мира.

Хомин очнулся от кошмарного сна. Во сне видел, будто горит дом, сарай, амбар. Проснулся и не поверил, что все это происходит наяву. Выскочил в одних подштанниках. Бежали с ведрами воды люди, кто-то бросал лопатами снег на огонь. Но где там! Подворье Хомина не спасти. Ветер раздувал огонь, метал искры. Стоял гул и треск. Надо спасать ближние дома…

Буран с сопки видел это жуткое кострище, слышал крики людей. Долго стоял и смотрел на этот людской муравейник. Опустился в распадок, затрусил в глубь тайги.

Занялся тусклый рассвет. На месте пожарища дотлевали головешки. Хомин снова стал бедняком.

Но в переулке нашли мертвую Кузиху, а рядом с ней банку с керосином.

– Вот кто был дьяволом! Вот кто подбивал нас против Макара, – говорили люди.

Приехали волостной, урядник, тут же опросили свидетелей, описали подворье и все имущество Кузьмы Кузьмина. Потом был суд. Все, что имел Кузьмин, отсудили Хомину, возместили убыток. Дети не приняли бедняка отца. Кузьма надел на плечи котомку и ушел бродить по земле.

В Ивайловке все переругались. Обвиняли друг друга, что не по-людски похоронили Макара. Проклинали Кузиху, жалели Макара, а с ним Шишканова и Коваля, жены которых остались с детьми, теперь надрываются, чтобы не умереть с голоду, грозились найти истинного убийцу. Никто не верил, что Макара убили эти люди. Потом собрались мужики, отрыли могилу, поправили гроб, насыпали холм земли, ровно поставили крест.