2
На подворье Безродного людно, шум и суета. Работы всем по-за глаза. Раскладывался товар по амбарам и складам, в лавке. Скот загонялся в стойла, кони – в конюшни, овцы – в овчарню. Хозяин скупал сено, пушнину, панты, продавал колей, товар. В его лавке сейчас можно было взять все. Нанял еще двух приказчиков. Шустрые, юркие, как хорьки, они предлагали дорогие товары, пряности, сладости: «Хочешь – изволь-с. Сколько-с вам отвешать сахару, сколько налить спирту? У нас честь по чести-с. Но пожалуйте-с поставить крестик аль свою фамилию в долговой книге. Читать-с можете, а считать-с? Тоже можете? У нас не будет обмана. Долговая книга-с – это наше лицо, наша душа-с».
И еще одно доброе дело сделал Безродный, чего же не сделать ради своих: за тех, кто был должен купцам в Ольге, рассчитался, перевел долги их себе. Так надежнее, да и товар брать ближе. И хозяин он покладистый, должников не очень прижимает. В этих местах самый дорогой товар – гвозди, стекло, краска, соль. С мануфактурой проще, но все же и ее выгодней взять у Безродного, чем тащиться в бухту Ольги. К Безродному тянутся со всех ближних деревень. Безродный – царь и бог. Казалось бы, жить и жить. В тридцать лет такое иметь! Но не знали люди, как он был богат раньше. А тут?
– Ты скажешь наконец, какая это сволочь подрезала ошейник? – в какой уж раз пытал он Груню.
– Откуда мне знать. Мало ли людей злых на тебя.
– Снюхалась с кем – узнаю, обоих порешу!
– Я-то нет. Но вот ты, люди поговаривают, со многими уже снюхался, а я молчу.
– За это и хотела меня хлопнуть?
– Не за это, сам знаешь за что – за то, что зверь ты, за побои. Еще раз тронешь – убью. Другой раз медлить не буду. Благодари Хомина, быть бы тебе на погосте.
– И все же хотел бы я знать, какая это тварь против меня зуб точит? Может быть, Турин?
– Не пытай, не знаю я кто. Спроси у ветра и ночи.
– Так ли?
– Знаешь что, а не расстаться ли нам? Ты мне не веришь, я тебе не верю, а раз веры нет – зачем такая жизнь?
– Нет, нет! Что ты?! Жить будем, сама говорила. Жить будем. Груб был, винюсь, но все это от ревности. Прости меня. Сам не знаю, как получилось, вне себя был. Пойми, без тебя мне все это без проку. Одному мне ничего не надо. Хочу с тобой побывать в городах больших, людей посмотреть и тобой покрасоваться. Ради тебя все это.
– Понимаю, хорошо тебя понимаю, но и ты меня пойми: стыдно мне слышать, когда люди говорят про тебя такое…
– Пусть себе чешут языки.
– И другое подумай: не правду ли тебе нагадал Цыган? Ты пса в упор стрелял и промазал. Стрелял – снова промазал. Или стрелять разучился? Неспроста все это!
– Вот и я так думаю. Никогда не боялся никого, а собаки этой боюсь! Убей бог, боюсь. Наговоры – ерунда. Страшит предсказание Цыгана. От судьбы, говорят, не уйдешь!..
И все-таки он решил проверить, что стало с собакой. Шел по следу до того места, где волки взяли ее след, и с облегчением захохотал:
– Брехло ты, Цыган, вот она, моя судьба, слопали ее волки!
Спокойно пошел назад. С Груней он теперь постарается жить в мире да любви. Глядишь, все и обойдется. Ведь все раздоры и начались из-за этой паршивой собаки. Но внутреннее беспокойство не оставляло.
Над тайгой широкими кругами летал орлан. Безродный вскинул винтовку, тщательно прицелился и выстрелил. Орлан сложил крылья и камнем полетел к земле. Рухнул на каменный бок сопки, скатился вниз, распластал метровые крылья по снегу, умер. Безродный подошел, тронул птицу носком унта, невесело усмехнулся.