21

Деревня староверов открылась неожиданно – лежала, как на ладони, на краю цветущей долины, и радовала глаз своими ладными, крепкими домами и островерхими крышами. На лугу, недалеко от горной речки, паслись коровы; сверху они казались совсем маленькими, похожими на пестрых букашек. Тишиной и миром, благополучием неторопливой жизни незримо веяло от всей этой картины, осиянной ярким полуденным солнцем. Прокопов остановился и залюбовался, затем присел на плоский камень и восхитился:

– Благодать-то какая! Век бы тут жил!

Данила, переводя дух, сел рядом с ним на камень, здесь же, прямо на землю, попадали казаки, все еще не отошедшие от страха, пережитого ими на узкой тропе. У иных до сих пор тряслись руки, а глаза были ошалелыми – словно не верили до конца служивые, что остались живыми.

Вышли они на козырек, которым тропа еще не завершалась – дальше она тянулась саженей на тридцать, но уже не такая опасная: можно было идти спиной к обрыву, придерживаясь за каменные выступы.

Высоко в небе, уронив на серые камни летучую тень, кружил горный орел, нарезая невидимые круги, иногда опускался вниз, словно желал рассмотреть чужих людей, которые пожаловали неожиданно в его владения.

– А это, кажется, по нашу душу, – негромко выговорил Прокопов и прищурился, старательно вглядываясь в сторону деревни.

– Да за нами давно смотрят, – отозвался Данила, – и на мушку уже взяли. Ты не оглядывайся, я вижу. Ладно, пошел.

Данила поднялся, снял с себя ружье, патронташ, расстегнул ремень, на котором висел в самодельном чехле нож, и тоже положил его на камень. И лишь после этого, налегке, одолел оставшиеся сажени тропы, а затем, размахивая пустыми руками, двинулся навстречу людям, которые быстрым шагом поднимались от деревни. Ясно было, что исход тропы староверы теперь караулят и проскочить незаметно здесь может разве что ящерица. Едва лишь уселись на козырьке, Данила сразу разглядел, что за кривым уступом, совсем недалеко, сторожит каждое их шевеленье невидимый человек, обнаруживая себя лишь тенью ружейного ствола.

Вниз, под уклон, можно было сбежать одним махом, но Данила себя сдерживал и шел размеренным, неторопким шагом, показывая всем своим видом, что он не прячется и не торопится. Когда между ним и людьми, поднимавшимися от деревни, осталось с десяток шагов, Данила остановился и низко, в пояс, поклонился. Медленно выпрямился, безбоязненно взглянул на мужиков, сказал:

– Доброго вам здоровья, люди добрые. Не берите в опаску, мы с миром пришли.

На поклон его и на приветствие никто не отозвался. Стояли перед ним шесть человек, все с ружьями, глядели недобро и молчали.

– Не откажите в просьбе, – продолжил Данила, стараясь не сбиться с уверенного тона, – проведите к Мирону, есть у меня надобность побеседовать.

– Неужель запамятовал, что сказано было? – отозвался один из мужиков. – Сказано тебе было так: дорогу сюда забыть и больше не появляться. А ты появился и чужих людей с собой притащил. Зачем?

– А вот проведете меня к Мирону, я ему все расскажу, до донышка. Для вашего блага я сюда пробирался.

Староверы переглянулись, и тот, который заговорил первым, коротко обронил:

– Ступай вперед.

Данила пошел. Старовер – следом за ним. Остальные остались на месте, наблюдали за казаками, не спуская с них глаз. Но казаки под началом Прокопова, как и договорились заранее, сидели и лежали, не шелохнувшись, словно уснули, пригретые жарким солнышком.

И вот – та же самая изба, где разговаривали Данила и Мирон еще недавно. Те же самые черные от старости книги на полке и тот же самый невыветриваемый особый запах. Мирон сидел на широкой лавке, упираясь в нее обеими руками, глядел исподлобья. Данила встал у порога, снова поклонился – низко, в пояс. Ни одного звука не проронил – молча. Не знал он и угадать не мог, что может произойти, и потому молчал, чтобы не оборвать нечаянным и ненужным словом слабую ниточку надежды, что Мирон его выслушает и согласится помочь.

Глухая тишина царила в избе – словно здесь покойник лежал. И только скользила беззвучно белая пушинка по широким половицам, переворачивалась, замирала неподвижно и снова продолжала свой путь, пересекая избу из угла в угол.

– Сказывай, – первым нарушил тягостное молчание Мирон, – зачем казенных людей привел?

– Цезарь обратно вернулся, – заторопился Данила, боясь, что Мирон оборвет его и не даст договорить до конца, – вот поэтому и казаки, чтоб под корень его извести, чтоб духу не осталось. Да только без твоей помощи не обойтись, помощи прошу.

– Цезаря изведут, а после за нас примутся, будут давить, как тараканов. Нам с антихристовыми слугами жизни нету, только смерть.

– Погоди, Мирон, дозволь слово сказать, решенье свое принять всегда успеешь. Я здесь не по доброй воле и не по своему желанию, выслушай…

И Данила, стараясь говорить ясно и убедительно, пересказал все, что услышал от исправника Окорокова: староверы пропускают казаков, дают им коней и помогают добраться до лагеря Цезаря. За это получают они полную неприкосновенность от властей и будут проживать так, как жили раньше, никто их не тронет. Если же откажут они в помощи, то Цезаря все равно изведут, только уж в этом случае староверам придется туго: перепишут их всех в казенные бумаги и будут они под строгим надзором находиться. А чтобы молиться по своей вере – пусть и не мечтают.

Все сказал Данила. Замолчал, переводя дыхание. И снова в избе повисла долгая, тягучая тишина. Думал Мирон, продолжая крепко упираться руками в лавку, низко опустив крупную, лобастую голову. Данила терпеливо ждал.

– Пойдем, – Мирон тяжело поднялся с лавки, и они вышли на крыльцо.

День, не угасая, по-прежнему сиял теплым солнечным светом, радуя каждую травинку и каждое живое существо.

– Сиди здесь, жди, – Мирон показал Даниле на верхнюю ступеньку крыльца и ушел, не оглядываясь. Данила послушно сел на указанное ему место и увидел скоро, как засновали от дома к дому босоногие ребятишки, как из домов, торопливо подпоясываясь, стали выходить мужики и как все они, быстрым, торопливым шагом, направлялись на край деревни.

«Свой сход собирают, – догадался Данила. – Какое решение вынесут?»

Теперь одно оставалось – ждать.

Солнце уже покатилось на закат, когда вернулся Мирон – долго длился сход староверов. Данила притомился от ожидания и вспотел на солнцепеке, но место, указанное ему, не покидал, хотя очень хотелось перебраться в тенек. Вскочил со ступеньки и даже вперед подался в нетерпении: о каком решении придется ему сейчас услышать?

– В деревню не пустим, стоять будете там, где остановились, на козырьке. Коней дадим, до Цезаря проводим. Сходишь к своим казакам, скажешь и сюда вернешься, рядом будешь. Смотри, Данила, если обманешь – в огне тебе гореть вместе с домочадцами.

– Не обману, – твердо пообещал Данила, будто обладал властью исправника Окорокова и знал наперед, что все происходить будет согласно его горячему желанию.

– Тогда иди, – разрешил Мирон, показывая рукой на гору, и добавил: – Сразу и вертайся. Ждать здесь буду.

Ноги упруго несли в гору. Будто на крыльях летел Данила, чтобы сообщить поскорее добрую новость. Прокопов выслушал его, хлопнул Данилу по плечу и скомандовал своим казакам, чтобы они располагались на козырьке. Данила, не задержавшись, спустился в деревню, где сидел на крыльце своей избы Мирон, и голова его снова была низко опущена, словно тяжелая дума клонила ее к земле.

С луга возвращалось в деревню стадо, несло с собой запах парного молока, поднимало вверх пыль, и она, пронизанная солнечными лучами, казалась розовой. Солнце выстилало по земле длинные тени, и белок на вершине горы искрился, похожий на неведомый драгоценный камень. Не верилось, никак не хотелось верить, что и в этот мир, до краев налитый спокойствием и благодатью, проникли человеческие страсти, не ведающие пределов.

Слово свое Мирон сдержал. Казаки никаких препятствий не встретили и ушли на следующий день с проводником-старовером на другой край долины к изножью Кедрового кряжа – к Цезарю.

Никто их не провожал, а деревня, когда проходили мимо, казалась вымершей – одни лишь куры копошились в горячем песке.

– Начало доброе, – радовался Прокопов, оборачиваясь к Даниле, – можно сказать, лучше и не надо. Только бы не сглазить. А, как мыслишь?

Данила не отозвался. Он боялся загадывать будущее.