Книга: Лихие гости
Назад: 16
Дальше: 18

17

Как же сладко и радостно жить своей семьей, своим хозяйством и в своем углу!
Данила иногда просыпался среди ночи и не мог до конца поверить, что все его страдания и мытарства остались там, за Кедровым кряжем. А здесь, на постоялом дворе, где обитали они теперь с Анной и Алешкой, есть у них просторная комната, гуси и куры, корова и лошадь, а в скором времени, к зиме, как загадывал Данила, появится и собственный дом – первые венцы сруба он уложил на прошлой неделе. Много думал теперь молодой хозяин о собственных делах-заботах, но и службу свою, на которую был поставлен, не забывал и относился к ней с полной серьезностью. На постоялом дворе царили порядок и чистота, все нанятые работники знали, что Данила, несмотря на молодой возраст, никакого ротозейства не спустит и за всякую, даже малую, оплошность спросит строго.
Чуть свет, а Данила уже на ногах. Чаю не пил, крошки в рот не положил, только и успел – торопливо лицо из рукомойника ополоснуть, и сразу же побежал хозяйство оглядывать: конюшня, комнаты для проезжающих, как печи топятся, как завтрак готовится… Да мало ли дел, самых разных, с утра пораньше требуется переделать. Анна, не отставая от мужа, хозяйничала на кухне, и в глазах у нее стоял, не исчезая, глубинный и счастливый свет. Маленький Алешка надувал пузыри, сучил ножонками и ручонками и любил, как будто нарочно дождавшись удобного момента, пускать бойкую струйку, когда его брали на руки. Кряхтел при этом, плямкал губами и был чрезвычайно доволен той жизнью, в которую он совсем недавно явился.
Данила ничего не рассказал Анне о том, что довелось ему испытать за Кедровым кряжем. Только и обронил, когда она пристала с расспросами:
– Хлебнул я там лиха, досыта, а рассказывать не буду – невмоготу. И ты не приставай больше, Анна, не береди.
Она так и сделала.
Не мог нарадоваться нынешней своей жизни и Егорка. Получив от Луканина паспорт и обещанные деньги, бывший вор и каторжник по прозвищу Таракан засомневался в своем неверном ремесле и стал подумывать: а не развязаться ли с ним, этим ремеслом, окончательно? Он даже не загулял без оглядки, как беспременно сделал бы раньше, оказавшись с деньгами. Наоборот, стараясь сохранить подольше необременительное свое пребывание в Успенке, ходил трезвый и серьезный, стараясь всякий раз попасть на глаза Луканину. Тот в деревню заглянул на короткий срок, один день только побыл, но Егорке и этого срока хватило, чтобы убедить хозяина в собственной необходимости. И тот определил его на тот же самый постоялый двор, в полное распоряжение Данилы. В первые дни Егорка попытался, как и раньше, когда жили у Митрофановны, залечь на боковую, но ничего из этой затеи не вышло. Данила сурово его отчитал и запряг в работу, а иначе, сказал, доложит Луканину и придется лентяю собирать манатки. Егорка пошумел, размахивая руками, но ослушаться поостерегся и взялся за работу.
По воскресеньям приезжала проведать внука Агафья Ивановна, в иные дни заглядывали повидаться с сестрой Игнат и Никита, и лишь Артемий Семеныч заехал всего один раз. Поглядел, похмыкал в бороду, долгих разговоров не заводил, советов не давал, только и снизошел до Алешки, всунув ему в пальчики серебряную ложку:
– Это на первый зубок тебе, парень. Держи крепше, свое добро из рук не выпускай. Клочихинска порода, она не ротозейная.
С тем и отбыл.
Анна и такому приезду радовалась. Твердо верила, что со временем тятя полностью изживет обиду и злость. А Даниле и подавно дела до тестя не было, он о нем не скучал.
Вот так и жила молодая чета, складывая день за днем свою судьбу и семейное гнездо. Казалось им, Даниле и Анне, что все беды остались в прошлом, а новые, если появятся, обязательно минуют их стороной.
Но не вышло, как мечталось, не миновали…
В жаркий день, уже по просохшей дороге, прискакал на постоялый двор подполковник Окороков. С ним – казаки. Лошади были в мыле – видно, торопились казаки вместе с подполковником и плетей не жалели.
Данила и Егорка, вдвоем, чтобы успеть поскорее, доставали воду из колодца, насыпали овес в кормушки. Анна суетилась на кухне и торопилась, как только могла: такую ораву накормить – дело нешуточное. Казаки, не подпуская своих лошадей к воде и не давая им стоять, тянули их за поводья и водили по большому двору, чтобы они остыли и отошли от скачки. Лишь один подполковник Окороков не принимал участия в общей суете. Тяжело плюхнулся на верхнюю ступеньку крыльца, стащил с потной головы фуражку и сидел так, задумавшись, не обращая внимания на происходившее вокруг, словно вся эта торопливая суматоха никаким боком его не касалась. Долго сидел – казалось, что задремал. Но нет, не дремал, и все видел. Как только молодой казачок, выводивший его коня, остановился, Окороков сразу же крикнул:
– Не стой, не стой, тяни его, чего рот раззявил!
Тот послушно потянул за узду упиравшегося коня.
Обиходив лошадей, казаки получили от Окорокова разрешение на отдых и дружно повалились спать под навесом, приспособив под головы седла. Слитный, могучий храп бился в доски навеса, и казалось, что они скоро начнут выгибаться от невидимого напора.
Только Окороков продолжал сидеть, не сдвинувшись со своего места, и все держал в руке пропыленную фуражку. За последнее время он заметно похудел, под глазами залегли темные тени, а над переносицей еще глубже прорезалась глубокая морщина – будто постарел лет на пять. Впрочем, дело нехитрое. От всех передряг, которые свалились в последнее время на исправника, немудрено было и на лицо осунуться, и телом исхудать, и духом ослабнуть. Мало того что не смог он за Кедровым кряжем взять Цезаря, мало того, что прозевал его в Белоярске, так он еще и хитрый крючок заглотил, который ему ловко подсунули. Когда шерстили и переворачивали дубовскую ночлежку, удалось выяснить, что людишки, ушедшие с Цезарем, называли местом сбора Кривой камень. Торчал такой – огромный гранитный выступ – на одном из притоков Талой, в месте глухом и диком. Кинулся Окороков с казаками к Кривому камню, просидел там почти неделю, пока не понял, что обвели его вокруг пальца. Вернулся в Белоярск, где узнал о том, что пропали бесследно двадцать две луканинские подводы. И только после этого известия закралось сомнение: а не на старое ли место откочевал Цезарь? Не скрылся ли он снова за Кедровым кряжем? Отправил верных людей на разведку, и, когда они вернулись и доложили, он схватился руками за голову. Разведчики смогли добраться до самого выхода из пещеры и там, притаившись за каменными выступами, выглядели: глубокий ров, который одолеть можно только спустившись в него по длинной лестнице и затем, по такой же длинной лестнице, подняться вверх; две караульные вышки, часовые на них, а за вышками – избушки, срубленные из толстых бревен, с маленькими окнами, похожими на бойницы. Представив все это, Окороков сразу же понял: для того, чтобы прорваться за Кедровый кряж, потребуется целая воинская операция, но в этом случае еще неизвестно, скольких солдат, пока они будут перебираться через ров, успеют отправить на тот свет люди Цезаря. Да и удастся ли всех варнаков перебить или взять живьем – отступят в долину, врассыпную, а там ищи ветра в поле. Окороков и в прошлый раз отказался от поисков Цезаря и уцелевших его людей только по одной причине: поиски там вести, рискуя каждую минуту нарваться на засаду, – все равно, что копну сена перебирать, надеясь обнаружить утерянную иголку. Да никто и не даст ему столько людей, и никто не дозволит такие большие потери.
Он тяжело поднялся, дошел до колодца, вылил себе на голову воду, оставшуюся в ведре, и, не вытираясь, натянул фуражку на мокрые волосы. Встряхнулся, передернув плечами, и – словно ожил. Зычным голосом оторвал ото сна казаков, отправил их обедать, а сам двинулся быстрым, развалистым шагом к Даниле и Егорке, которые вытащили из амбара еще два мешка с овсом и собирались рассыпать его по кормушкам. Постоял около них, подождал, когда они опростают мешки, и коротко приказал:
– Кончай хозяйничать, ступайте за мной.
Прошел, не оглядываясь, в самый дальний конец ограды, где высокий забор вплотную примыкал к могучей островерхой ели, и сел в тенек прямо на землю. Данила и Егорка почтительно встали перед ним.
– Садитесь. – Когда они сели, Окороков внимательно оглядел их, пытаясь каждому заглянуть в глаза, и быстро спросил: – Ты Данила Шайдуров? А ты Егор Костянкин, и прозвище твое Таракан?
– Я не… – заторопился Егорка и даже привстал на колени.
– Закрой рот! – окоротил его Окороков. – Сказал – Таракан, значит, Таракан. И про новый свой паспорт лучше помалкивай, пока я его не отобрал. А теперь, ребята, рассказывайте по очереди. Ты, Таракан, о той тропе, по которой через кряж перебирался, а ты, Данила, про староверов и про все остальное.
Он их внимательно слушал, иногда переспрашивал, уточнял что-то для себя, а Егорка и Данила, чем дальше рассказывали, тем больше тревожились, и тревога эта явственно проступала на их лицах. Понимали они прекрасно, что не ради своего любопытства примчался сюда, на постоялый двор, исправник и слушает их, не пропуская ни одного слова. Нутром почуяли, что приехал он по их души.
– А теперь меня слушайте, – Окороков стащил с головы фуражку, бросил ее под ноги, словно она мешала ему говорить, и, глядя на ее лаковый козырек, продолжил: – Завтра отправитесь через Кедровый кряж, по тропе. С вами мои люди пойдут. Если станете отказываться… тебя, – кивнул на Егорку, – за шкирку возьму вместе с новым паспортом, сам знаешь, за какие грехи, а тебя, – также кивнул на Данилу, – потащу к допросу: так ли все за кряжем было, не являешься ли ты пособником варнаков – я знаю, что спросить, и знаю, за что человека можно в кутузку определить. Деваться вам некуда, ребята, будете плясать, как я скажу. Почему именно вас посылаю? Сами догадывайтесь. Один дорогу знает, другой для староверов не совсем чужой человек.
– А вот меня увидят они – сразу ноги выдернут! – вскинулся Егорка, хватаясь за последнюю надежду.
– Не выдернут, – усмехнулся Окороков, – проведешь людей через тропу и можешь обратно вернуться, по этой же самой тропе.
– Ладно, перебрались мы через кряж, чего дальше делать? С Цезарем воевать? – спросил Данила и нахмурился, дожидаясь ответа.
– Какой скорый! Завтра расскажу. А теперь ступай и придумай причину для жены, по которой ты ненадолго из дома отбудешь. Понял? И хорошую причину придумай, после мне доложишь, чтобы я знал. Идите, ребята, обедайте. Я здесь, в тенечке, полежу, подремлю маленько.
Он откинулся на спину, плотно приминая крупным телом молодую траву, и прикрыл глаза, словно и впрямь собирался задремать. На самом деле было ему не до сна. Ни на минуту не забывал Окороков о своем главном деле – о Цезаре, который вновь затаился за Кедровым кряжем. Если и в этот раз вся придуманная им затея рухнет… Окороков даже головой встряхнул, отгоняя эту мысль. Попытался об ином думать: «Как вы там, уважаемая Нина Дмитриевна, не скучаете обо мне? Чем занимаетесь?»
Назад: 16
Дальше: 18