8

Утром на пристань прибыл на казенной коляске исправник Окороков, обряженный по всей форме: в шинели с блестящими погонами, в шапке и при шашке. С ним же приехал и его помощник – маленький, тщедушный человек с чахоточным лицом, одетый в гражданское платье. Зато фамилия у него в отличие от внешности была звонкая – Удалых. Со стороны смотрелись они, когда были рядом, очень потешно, но никто даже не усмехнулся – дело-то серьезное.

Следом за исправником и его помощником, бегом и запыхавшись, подоспели двое городовых.

Началось долгое и нудное разбирательство. Писали протокол, отправляли покойного в ледник при городской лечебнице, куда свозили трупы убитых и замерзших на улице, допрашивали Дедюхина, похмельных матросов с «Основы», которых подняли спозаранку, и наконец очередь дошла до Луизы. Допрашивать ее Окороков пришел в дом Луканина и попросил Захара Евграфовича предоставить для допроса кабинет. Снимая шашку и шинель, Окороков вздохнул:

– Задали вы мне работки, Захар Евграфович. Это вам не беглый бродяга, того закопал и могилку притоптал – никому дела нет. А здесь – иностранный подданный. Теперь одной бумаги две телеги… Рука отвалится писать. Ну, зовите вашу Луизу, и Ксению Евграфовну заодно, во французском, увы, не силен… – Окороков развел огромными своими ручищами и по-хозяйски прошел в кабинет, громко прихлопнув за собой дверь, открыто давая понять Захару Евграфовичу, что присутствие хозяина совсем не обязательно.

«Какой гусь!» – сердито подумал Захар Евграфович, потоптался возле закрытых дверей кабинета и вышел на крыльцо.

Морось наконец-то иссякла и больше уже не сеяла на землю, небо прояснилось, и еще с ночи стало крепко подмораживать. Захар Евграфович оперся о перила, вдыхая свежий, морозный воздух, и задумался, глядя на Вознесенский собор, который четко прорисовывался своими крестами и куполами в холодной синеве. Было о чем задуматься… Да только не долго он постоял в одиночестве. Прибежал запыхавшийся Екимыч и сообщил, что Агапов срочно просит Захара Евграфовича прибыть в контору, и добавил:

– Сам порывался на каталке своей поехать, да вспомнил, что крыльцо не одолеть, а ребята как раз обедать пошли…

По пустякам и мелочным делам Агапов хозяина никогда не беспокоил – сам управлялся. И если уж зовет столь спешно – значит, действительно большая надобность возникла. Захар Евграфович быстро спустился с крыльца и направился в контору. Агапов встретил его в своей каморке и сразу же, не поздоровавшись, объявил:

– А я что обещал! Говорил, что никуда не денется и след отыщется! Собирайся, Захар Евграфович, поедем беседовать.

– Подожди, с кем беседовать?

– Здрассьте вам, уважаемый! Мужичонка объявился, который за Кедровым кряжем побывал. У Дубовых он. Только что весточку принесли. Я вот и карту уже приготовил. Поехали.

Захар Евграфович встрепенулся, но тут же вспомнил:

– У меня Окороков в кабинете, Луизу допрашивает.

– Ну и пускай допрашивает! Служба у него такая. А каков допрос был, Ксения Евграфовна расскажет. Поехали! Нам теперь каждый час дорог, как бы мужичонка еще раз не исчез. Пусть Екимыч скажет, что у нас возы по дороге в Белоярск обломались. Вот мы туда и поехали. Они и впрямь обломались, Захар Евграфович, два воза. Я с утра еще ребят отправил, пусть помогут. Поехали, поехали, время не ждет.

– Хорошо, я сейчас.

Наказав Екимычу, что сказать Окорокову, торопливо накинув короткую ватную куртку, Захар Евграфович скоро уже сидел в пролетке и нетерпеливо ждал, когда двое работников загрузят Агапова. Едва тот уселся, кучер хлопнул вожжами, и сытая, застоявшаяся тройка вылетела из луканинской ограды и пошла галопом в сторону ночлежки Дубовых.

Там гостей уже ждали. В той же самой комнате с единственным оконцем под потолком, где в прошлый раз Агапов беседовал с братьями, сидел теперь за богато накрытым столом Егорка Костянкин, опухший и трясущийся, и хлебал густую, наваристую уху, расплескивая ее из ложки на скатерть. Как только гости вошли, Егорка бросил ложку и тревожно спросил у Ефима, который открывал дверь:

– Ты же говорил, один старик будет, безногий, а эти кто?

И трясущуюся руку потянул к голенищу сапога, из которого выглядывал деревянной ручкой нож.

– Погоди, погоди, милый человек, – задребезжал своим распевным голоском Агапов, – я и вправду безногий, видишь, меня на руках таскают, а эти ребятки меня усадят и пойдут, и Ефим Демидыч пойдет, мы только втроем и останемся. Я да ты, милый человек, да еще вот Захар Евграфович… Посидим рядком, потолкуем… Очень нам интересно знать, где ты бывал, милый человек, чего видел…

Работники, усадив Агапова, вышли, следом за ними – Ефим. Звякнула дверь. Егорка, прищурившись, настороженно смотрел на Захара Евграфовича и руки, опущенной к голенищу, не поднимал.

– Хлебай, хлебай без опаски, – Захар Евграфович, чтобы не спугнуть его, отошел подальше от стола, – что беглый ты, нам известно. Если бы ловить тебя пришли, тут бы городовые были и разговоры, сам знаешь, они бы не разговаривали. Руки завернули и прямым ходом в кутузку – пикнуть бы не успел, и ножик бы не помог. Ты по другому делу нам нужен. Поможешь – денег дадим, и никто знать не будет.

Егорка слушал и до конца, конечно, не верил. Сомневался, старательно приглядываясь и по-прежнему не поднимая руки, прикидывал, не зная, в какую сторону ему повернуть. По правде сказать, он только вчера в память пришел, а что до вчерашнего дня было – не помнил. Где его носило, по каким веселым местам таскали дружки-прихлебатели, прилипшие к нему, когда он загулял, неведомо. Очухался, сунулся по карманам, дело известное – пусто. А дружков, которые клялись в вечной дружбе и даже грозились убить любого, кто Егора Иваныча обидит, их и след простыл. Хорошо хоть до Дубовых доставили, не бросили где-нибудь в канаве. Дубовым Егорка доверял, потому и на встречу согласился, но сильно его господин в короткой ватной куртке смущал – крепкий и, по всему видно, не простого полета. Чего ему надобно? За какие такие тайны он готов даже денег дать?

Ответа у Егорки не было, но заметил он, что господин, отойдя подальше от стола, всем своим видом показывал: нет у меня черного умысла, только разговор имеется. Ладно, поговорим. Егорка поднял руку, но ложку в нее не взял, через край выхлебал уху, оставшуюся в чашке, перевел дух и сиплым голосом, охрипшим от оранья песен, коротко сказал:

– Спрашивайте.

Агапов из-за пазухи быстро достал карту, раскатал ее на столе, подвинул, придерживая двумя руками, ближе к Егорке:

– Покажи, милый человек, в каком месте ты через Кедровый кряж перебрался?

Егорка долго вглядывался в карту, ничего в ней не понимая, затем махнул рукой:

– Нету, дед, ходу через Кедровый кряж.

– А ты как попал? – осторожно Захар Евграфович тоже подошел к карте.

– Хы-ы, как я попал… А денег сколько дашь?

Агапов, опять же из-за пазухи, как будто она была у него бездонных размеров, достал пачку кредиток и положил на край карты. Егорка примерился взглядом к деньгам, помолчал, подумал и стал рассказывать. Как только он начал говорить, так страхи, пережитые им, словно опять вернулись, и Егорка, сам того не замечая, потеряв обычную свою каторжанскую осторожность, говорил, до слезы жалея себя, сущую правду. О том, как пробирался по горной тропе, о староверах и о том, как оказался в странном поселении, где за главного командует генерал по имени Цезарь.

– Почему ты решил, что он генерал? – усмехнулся Захар Евграфович.

– А как же! – воскликнул Егорка. – при мундире, при орденах, и саблюка на боку золотая.

– Из него такой же генерал, как из меня архиерей, прости Господи, – вставил Агапов и перекрестился.

– И я теперь так думаю, – согласился Егорка, – а сначала поверил: важный, как настоящий генерал.

– Ты генерала-то хоть одного живого видел? – снова усмехнулся Захар Евграфович.

– Нет, не видел, – честно признался Егорка.

– Ладно, с генералом разобрались, теперь двигайся сюда поближе, – Захар Евграфович расправил карту и принялся объяснять Егорке, где проходит Кедровый кряж. Егорка старательно следил за его пальцем, стараясь понять суть, даже лоб морщил, пытаясь совладать с картой, и даже вроде бы отыскал место, где они с Пруговым на горную тропу выходили, но вдруг выпрямился и объявил:

– Неправильная у вас бумага. Вот у староверов, на коже, они его чертеж называют, там все понятно: где речка, где осыпи, где озерко; смотришь, как в зеркало, все видно.

– Вот и прихватил бы чертеж этот, – съязвил Агапов, – не велика поклажа, утащил бы.

– Веселый ты, дед, – хохотнул Егорка, – чертеж умыкнуть… Ну, сказанул! За этот чертеж меня бы наизнанку вывернули. Нету через Кедровый кряж ходу, а если по тропе идти… Староверы одного мужика посадят, ему даже ружья не надо – палкой любого сшибет. А лететь там – кости и те вдребезги!

– Одно ясно, – вздохнул Захар Евграфович, – есть другие проходы через кряж. Да только как их отыскать? Хотя… хотя… Слушай, Егор, а ты как дальше жить собираешься? Понятное дело, возьмешь завтра золотишко, которое у Дубовых на сохранность оставлял, продуванишь его и снова – гол как сокол. Если опять на каторгу не упрячут, свои же дружки зарежут или в канаве окочуришься. Я тебе вот что предлагаю: иди ко мне на службу. Деньги буду хорошие платить, паспорт выправлю. Еда, одежда, крыша над головой – чего еще надо?

– И каким манером я служить тебе должен?

– А вот когда согласие дашь, тогда и расскажу. За Вознесенским собором – дом Луканина, я там живу. Надумаешь – приходи вечерком, потолкуем. Деньги забери, я свое слово держу. Поехали, Агапов.

Когда возвращались от Дубовых, неожиданно пошел снег. Плавный, тихий, он глушил все звуки, и казалось, что тройка не скачет, а плывет, почти скрытая от глаз белой густой завесой. Захар Евграфович и Агапов, глядя на снегопад, молчали и оба думали об одном и том же: придет ли беглый наниматься на службу и удастся ли с его помощью проникнуть через Кедровый кряж, где обосновался Цезарь?

Почему-то они оба были уверены, что беглый придет.