ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Больной, вспухший Тереха лежал на лавке.
– А где Пахом? – спросил Барабанов.
– В стайке, – ответила бледная Аксинья, перебиравшая какие-то грязные тряпки.
– Не хотели должать, да, видно, придется, – сказал Тереха. – Надо куда-то ехать.
Вошел Пахом. Барабанов заговорил с ним:
– Ты, сказывают, в Бельго собрался. Не езди, я тебе и муки и крупы привез, луку. Лавочник прислал. Узнал, что ты хвораешь, и прислал. Без денег, даром…
И Федор стал передавать Бормотовым подробности своего разговора с Гао.
Пахом заробел.
– Нет, не надо нам, – вдруг сказал он, выслушав рассказ Федора, – бог с ним… Уж как-нибудь пробьемся.
– Чудак! Ведь он даром, как помощь голодающим.
– Нет, не надо.
– Не бери, Пахом, – подхватил Тереха. – Не бери! Как-нибудь цингу перетерпим. И не езди… дорога плохая.
– Их обманывали, обманывали… – как бы извиняясь за мужиков, заговорила Аксинья.
Федор рассердился:
– Да ведь ты только что в лавку собирался. Как же так? Сам не лечишься, поднять себя не можешь и другим лечить не даешься? Что ты за человек? Возьми в толк! Мне-то как быть теперь? Куда эту муку? Я для тебя старался, вез, к пасхе тебе желал угождение сделать.
– Убей – не возьму! – стоял на своем Пахом. – Прощения просим.
– Быть не может, чтобы даром! – суверенностью молвил Тереха.
– Вот тебе крест! Не веришь – съезди в Бельго… Не Хочешь даром брать – пусть цену назначит. Мне какое дело? Человек просил передать.
– Не поедем в Бельго: делать там нечего.
– Да ты не бойся.
– Вот луковку возьму. За луковку ничего не станет, – ухмыльнулся Пахом и с видимым удовольствием взял пару луковиц. – А муки не надо.
– Гао обижается, что помощи не принимаем.
– Нам такой помощи не надо. Мы без нее проживем, – твердо ответил Пахом. – Все равно теперь уж скоро весна. Не знаю, сплав вовремя придет, нет ли… Парень-то кормит нас, мясо таскает, – кивнул отец на Илюшку.
– Вот тварь, какой нравный у нас Пахом! – выходя, бормотал Федор. – Никак на его не угодишь, что ни делай, а он как раз поперек угадает.
* * *
С тех пор как отец и дядя заболели и перестали вырубать лес, Илюшка целыми днями пропадал в тайге. Казалось, он даже был доволен тем, что мужики заболели.
Ни у кого ничего не расспрашивая, он совершенствовался в охоте. В верховьях Додьги он убил кабана, сделал нарты и привез на себе мясо. Он ловил петлями рябчиков и тетеревов, а когда жил дома, добывал махалкой рыбу.
Сильный и выносливый, он ел сырое мясо, сырую рыбу, глодал какую-то кору в тайге и цинге не поддавался.
Илюшка давно поглядывал на Дельдику. Впервые увидев ее, он, словно изумившись, долго смотрел ей вслед. Встретив ее другой раз при ребятах, он поймал девочку и натер ей уши снегом. Маленькая гольдка закричала, рассердилась и полезла царапаться. Илюшке стало стыдно драться с девчонкой – он убежал.
– Она тебе морду маленько покорябала, – насмехались ребята.
Русские девчонки прибежали к Анге жаловаться:
– Тетя, вашу Дуньку мальчишки обижают.
– Тебя обижали? – спросила Анга.
Дельдика молчала. Ее острые черные глаза смотрели твердо и открыто.
Однажды Илюшка наловил рябчиков. Аксинья велела несколько штук отнести Анге. Бердышовой дома не было: она строила балаган в тайге. Илюшка отдал рябчиков Дельдике и засмотрелся на нее. Гольдка вдруг засуетилась, достала крупных кустовых орехов и угостила ими Илюшку.
На другой день Санка, не желая уступить товарищу в озорстве, поймал Дельдику на улице и опустил ей ледяшку за ворот. Подбежал Илюшка и сильно ударил Санку по уху. С тех пор все смеялись над Илюшкой и дразнили его гольдячкой.
– Илья Бормотов за Дунькой ухлестывает!
– У-у-у, косоглазая! – без зла и даже как бы с лаской в голосе говорил Илья о Дельдике.
Он опять наловил рябчиков и отнес их Бердышовой. На этот раз Анга была дома. Парень отдал дичь и присел на лавку, ожидая, не заговорят ли с ним. Однако ни Анга, ни Дельдика не выказывали ему никакого внимания. Бердышова всхлипывала, тяжело дышала и куда-то собиралась. У нее были испуганные глаза. Дельдика помогала ей одеваться.
Илюшка, видя, что тут не до него, загрустил и побрел домой.