ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Необычным было это утро у Нины Павловны Криворотовой. Пришел к ней Петр Антипович Катыльгин. А кто в Медвежьем Мысе Петку не знает? От школьника до старика все знают Петку, литработника районной газеты «Северная правда». Придет он к человеку, поговорит, фотоаппаратом щелкнет – и, глядишь, через день-два о неизвестном рыбаке или охотнике знает весь район.
Правда, любит Петка приукрашивать немного в своих писаниях. Рыбачка, например, толстая да широкоскулая, а напишет он о ней так: «Стройная, с миловидным лицом. В глазах, смотрящих на обские волны, нежится ласковый огонек задумчивой северянки…» И ведь вот какое дело: прав оказывается Петка. Глядишь, после такого описания на девчонку, которую парни не замечали, начинают засматриваться, находят в ней все эти «ласковые огоньки». Петка очень любит тайгу. Так распишет, что даже какого-нибудь деревенского домоседа-счетовода потянет прогуляться с ружьишком по урманам.
Как Петке не любить свой край, если он ханты, сын охотника. На заимке родился. На берегу маленького притока Югана, реченьки Катыльги. Речка названа именем Петкиного деда, знаменитого охотника.
Пятый год работает Петка в районной газете и все эти годы не снимает с лацкана пиджака университетский ромбик. Если собирается в командировку, то перевинчивает ромбик с выходного костюма на рабочий. Очень любит он значок и носит его с великой гордостью. Эвенки и ханты с уважением смотрят на Петкин ромбик – такой в магазине не купить, за него надо пять лет учиться в городе.
Знала Нина Павловна Петкины слабости. Прошлой весной он про Лену очерк писал. Фотоаппаратом щелкал. В больнице, на приеме больных. И когда она едет верхом на коне с притороченной к седлу медицинской сумкой. Удались фотографии. Появился очерк не в районе, а в областной газете. Сразу нашлись желающие по фотографии познакомиться с Леной. Больше десятка писем получила она за месяц. Все женихи писали…
– Ты только по-честному пиши, чтобы со стыдобушки не сгореть перед людьми… – попросила Нина Павловна Петку и стала рассказывать: – Раньше я была веселой. Попеть, поплясать любила под гармошку. А в сорок пятом прислали похоронку: погиб муж при штурме Берлина… В этой больнице работаю фельдшером двадцать лет.
В свои сорок лет Нина Павловна еще молодо выглядит. У нее на редкость добрая и отзывчивая душа. Выросла она здесь, в Медвежьем Мысе, в семье рыбака. За годы работы она помогла тысячам больных. Ее чуть пухловатые руки и ласковый голос – тоже лекарство. Бывало, чувствует, лихо человеку. Сядет рядом, утешает: «Да ты настоящий богатырь! Другой бы на: твоем месте стонами изошелся… Больно? Ну разве это больно?! Вот когда женщина в первый раз рожает, тогда больно так больно…» С каждым больным она найдет о чем интересном поговорить: про охоту, про рыбалку и о лесозаготовках слово скажет…
С девятнадцати лет разъезжала она по таежным кочевьям с медицинской сумкой.
Рассказала Нина Павловна Петке, как в сорок третьем году началась вспышка тифа в селении на Тыме. В морозный день она с подругой ушла в зараженную деревню делать прививки. Почти пятьдесят километров пешком прошли девушки.
– Пообморозились мы тогда… Руки, правда, уберегли. Шприц могли держать… Все кажется: недавно было… Двадцать лет назад отправилась я на Оглат, приток Югана. Там, на эвенкийской заимке, в чуме, принимала роды. Одежда матери – просаленные шкуры, ни одной годной на пеленки тряпки. Пришлось кофточку свою порвать… Хозяин тогда отвез меня на оленьей упряжке обратно. Песни пел от радости всю дорогу. Сын родился. В знак уважения дал мне туес с мозгом из лосиных костей и беличью шапку…
О многом рассказала Нина Павловна Петке, упомянула и о Лене, уехавшей в Улангай да задержавшейся там чего-то…
У Петра память жадная, он никогда не берется за карандаш, пока не выслушает человека и не расспросит. Зато потом вытащит блокнот и – строчит.
Нина Павловна думает о Лене, вспоминает, как хотела бежать девушка из Медвежьего Мыса однажды запоздалой осенью.
А было это так: к вечеру сырой снег пал на землю.
Задул сивер. Неуютно становится от такого ветра и на улице, и на душе у человека.
Еще плескалась Обь. Бились потемневшие густые волны у объяристых берегов. Брызги застывшей крупой да узористым стеклом оставались на приплесках.
Уходил последний пароход с пристани. Прощально-плачущим гудком раздирал морозный воздух. «У-у-у», – неслось над поселком, заползало в дома. Жалил в сердце тонкий ноющий гудок, пробирал кожу изморозью.
Нина Павловна пришла тогда домой – нет Лениного чемодана. Кинулась бегом на пристань, поднялась по оледенелому трапу на пароход, разыскала Лену. Молча посмотрела ей в глаза и сказала требовательно:
– Покапризничала и хватит. Идем.
Взяла ее чемодан и снесла на берег.
