Глава пятьдесят вторая
ОФИЦЕРЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ НА БРИГ
Мичман Грот послан на опись пролива между Сахалином и материком. Десять дней не был мичман на транспорте. Возвратившись, он доложил, что Сахалин и материк соединяются перешейком и что пролива там нет.
— Уверены ли вы, мичман, что Сахалин и материк соединяются перешейком? — спросил капитан.
Грот, загоревший дочерна, с отросшими и выгоревшими добела волосами, в побелевшей куртке, ответил, вынимая из сумки карту:
— Совершенно уверен.
— Видели собственными глазами?
— Вот черновая карта описи, Геннадий Иванович. Вот тут мы шли. Впереди мели… Вид…
— А на берег высаживались?
— Во многих местах. Вот пункты, где делали обсервацию. Мы ясно видели повсюду, что там сплошной берег и пролива нет. Если бы был пролив, то не было бы сплошного берега, а также сплошного леса. А если мы, приблизившись к берегу и высадившись в отмеченных пунктах, видели сплошной лесистый берег, то совершенно ясно, что пролива нет.
— Карта Крузенштерна верна, Геннадий Иванович. Пролив только здесь, а не на юге!
Точность Грота была всем известна, и хотя с этой точностью мичман излагал очень неприятные известия, капитан, все время слушавший его озабоченно и огорченно, вдруг улыбнулся. Похоже было, что он не верит мичману.
В эти дни не спорили. Все искали истин, уставали, мокли, выбивались из сил. Офицеры гребли в шлюпках наравне с матросами. Приходили на судно, докладывали и в изнеможении валились спать.
Стоило Гейсмару войти в каюту, как начинались требования: «Юзик, подай…», «Юзик, горячей воды, побыстрей!», «Сделай на ночь грелку — болят зубы!», «Неужели духи кончаются?».
Юзик и стриг и брил своего барина и бегал за Бергом. Он ухаживал за мичманом, помогал переодеваться, подавал книгу, табак, чистил сапоги, трубки и все таскал горячую воду и вытаскивал грязную.
У всех офицеров в услужении были матросы. Князю юнкеру Ухтомскому и барону Гейсмару разрешено взять с собой крепостных. И на них пришлось рассчитывать довольствие. Ухтомского на опись капитан вообще почти не посылает.
В свободное время Гейсмар иногда как нервная дама. Крепостные обязаны исполнять также общие работы. «Нельзя им только помадить и брить своих господ!» — говорил капитан своим рабовладельцам еще в начале вояжа.
Юзеф — поляк, из литовского поместья Гейсмара, дарованного отцу — генералу — за подавление польского восстания.
* * *
Дул восточный ветер, и желтые волны в беспорядке плескались по всему мелкому лиману. Взбивало ил, и час от часу море становилось мутней.
Вахтенный офицер в трубу заметил шлюпку. Она быстро приближалась к бригу.
— Их благородие старший лейтенант Петр Васильевич, — доложил капитану впередсмотрящий.
Измученные гребцы налегли еще и еще раз, с трудом перегоняя шлюпку через тяжелую волну, как через последнюю преграду, и матрос Веревкин, тяжело дыша, ухватился за трап. Жесткое брюхо его под тугим ремнем запало еще глубже прежнего.
Петр Васильевич был мокр с ног до головы. Даже фуражка его обвисла, как блин, а лицо побагровело.
— Устье Амура нашли, Геннадий Иванович!
— Ну, слава богу! Я так и знал.
Офицеры обнялись и поцеловались.
Лейтенант, переводя дух, молча показал на дальние сопки. Они грозно стояли по материковому берегу над морем.
— Матросы измучились совершенно.
— Люди пусть идут отдыхать на сутки, — приказал капитан.
— Огромная река, Геннадий Иванович, — стал рассказывать Петр Васильевич.
Он спустился в каюту капитана. Все офицеры собрались там.
— Я вошел в бухту и увидел течение… Матросы стали сами не свои. Подул попутный, и мы быстро пошли против течения. Как только миновали лабиринт мелей и лайд и вошли в устье — сразу попали как в другой мир… Гиляки живут повсюду, на реке идет лов рыбы. На берегу всюду юрты, видны лодки, ездят и ходят люди, сушатся рыболовные снасти, собак много…
— Как же встретили вас?
— Встретили нас приветливо и с огромным любопытством. Ничего похожего на подозрение или враждебность! Сначала побаивались, но не убегали. В одной из деревень мы видели человека явно русского, но он не признается, что знает по-русски. Гиляки обступили нашу шлюпку. Она казалась для них необычайной диковиной, и это навело меня на мысль, что если гиляки так удивлялись виду пашей шлюпки и парусов, то это означает, что никогда к ним никто не проникал.
— Ты прав! Тысячу раз! Потому и встретили тебя так приветливо, что иностранцы к ним никогда не приходили!
Казакевич ушел к себе и переоделся. В капитанскую каюту ему подали вино и горячий обед. Разговор продолжался.
— Амур никем не занят, никаких городов, постов, крепостей. Не принадлежит никакому государству.
— Подлец Нессельроде! — воскликнул капитан. — А у меня вести нехорошие. Прибыл Грот, — сказал капитан. — По его утверждению, к югу пролива нет.
— Под правым берегом, как объясняют гиляки, есть второй фарватер у реки.
— Я ждал вас. Теперь я сам пойду на промер пролива.
— Кто же пойдет с вами?
— Я хочу взять трех офицеров, в том числе Грота, Если окажется, что он ошибся, то пусть убедится в этом. И пусть будут свидетели. Мало ли что еще может произойти и какие обвинения предъявят мне. Потом, бог знает, могут и среди нас в Петербурге начаться разногласия. Мы же не знаем еще…
Невельской показал карту, вычерченную мичманом.
— Я ему все объяснил. Но он, кажется, выбился из сил… Шел вдоль Сахалина, а не Татарским берегом. Люди его очень устали.
Казакевич заметил, что стоило заговорить о южном проливе, как настроение Геннадия Ивановича менялось. А так радовался открытию!
— Когда мичман Грот ушел, я думал, нельзя надеяться, что пролив будет найден легко.
«Все равно, если от него потребуют, чтобы сказал, что нет пролива, то и докажет, что нет!» — подумал Казакевич.
— Кроме нашего покровителя Муравьева в Иркутске, еще существует Третье отделение! Дубельт! И Нессельроде! Подлец! И Синявин подлец такой же, начальствует азиатским департаментом, а не знает сам ничего! Как я ждал вас, Петр Васильевич! Вы бы знали, как я ругался!
— Возьмите с собой людей на три вахты.
— Беру трех офицеров, чтобы круглосуточно несли вахту. Будем как на корабле. Оборудую шлюпку и баркас, чтобы под тентом спать днем и отсыпаться. Все настороже. И трое офицеров — свидетели. Доктор Берг. Как можно больше офицеров… «И вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ…» И мы — преданные офицеры… Даже здесь… Помнить… Но, чуть что, я подыму его высочество, я устрою им баню, подлецам… Я до самого царя дойду… Я…
И он схватился за пуговицу.
— Успокойтесь, Геннадий Иванович.
— Я и так уже спокоен. Все слава богу. Это отзвук. Далекий отзвук. Выйду сейчас на ют, посмотрю на горы, на закат, на море, на компас… И подумаю: какая это все мелочь, дробь, что нас беспокоит, по сравнению с тем великим, ради чего не жаль себя, жизни…
В кают-компании офицеры, загоревшие, в старых мундирах со ссевшимися от бесконечных купаний рукавами, с жадностью слушали и Казакевича и капитана и сами засыпали их вопросами.
Как и обычно у Невельского, опять все участвовали в обсуждении и решали сообща, что делать дальше. Каждый высказывал свое мнение. Разрешалось спорить с капитаном и доказывать свое.
Казакевич показывал карты, куда начерно, недорисованным изгибом, нанесено было устье Амура с мысом Тебах, с крутым скалистым берегом и гиляцкими деревушками у его подножия и цифрами промера кое-где на широкой площади лимана.
Невельской думал о том, что теперь начинается новый период исследований. Предстояло решить ряд важнейших вопросов: о доступности устьев с юга, о способах их охраны…
* * *
Среди матросов тем временем тоже шло обсуждение того же вопроса.
— Нашли Амур! — заявил товарищам Веревкин, вернувшись на судно. — Я нашел! — добавил он серьезно.
— Ну? Что там? Торговля есть, лавки? — спросил Подобин.
Веревкин объяснил, что он первый заметил устье реки.
— Пойдут на шлюпках — буду тоже проситься! — захваченный его рассказом, молвил Алеха.
— На шлюпках! — отозвался Козлов. — Глубина-то какая! Верно, транспорт пойдет.
— Транспорт зайдет в самую реку! — подхватили матросы, ходившие с Казакевичем.
— Скрозь глубина. Фрегат пройдет, не то что бриг! — подтвердил Веревкин.
— Первый не Веревкин увидал, — рассказывал вечером Конев, худой, плосколицый матрос средних лет, — а я. «Вона, говорю, звери-то пошли туда. Значит, рыба тут идет, на чистую-то воду. Зверь за ней». Сейчас эта рыба идет… Страсть, что делается! И мы туда! И нашли… Веревкин только увидел, когда уже вошли. А я указал прежде.
— А офицеры?
— А они, как всегда. Молоды еще!
* * *
В эту ночь Невельской почти не спал. Капитан был у цели. Он мог теперь осуществить то, чего желали все, о чем говорили, спорили, но к чему не могли и не знали, как приступиться. Но и он чувствовал, что одной лишь своей отвагой много не сделать, что без позволения и без поддержки правительства он как со связанными руками.
«Инструкция, наверно, уже есть, — думал капитан. — Быть не может, чтобы ее совсем не было! Надо идти вверх по реке!» Вдумываясь в предполагаемые события и ставя себя на место Муравьева, капитан решил, что губернатор не мог отправить лишь одну инструкцию. Конечно, с утвержденной государем инструкции сняты копии и разосланы в разные места. «Нас должны искать и ищут. Не таков человек Николай Николаевич, чтобы бросить нас на произвол судьбы. Если же — не дай бог! — инструкции нет, я погиб. За опись без позволения царя я — матрос или, верней, каторжник!»
В душе капитана в эту ночь зашевелились сомнения. Он вспомнил, как Полозов говорил перед отъездом: «Не очень верь Муравьеву». «Но я верю!» — твердил он себе сейчас, во мраке ночи, в лимане Амура.
Он подумал, что не так легко, оказывается, взять на себя ответственность за опись, как он обещал всем. Опись шла, открытия совершались, но душа болела, тревожилась все сильней — и не только потому, что надо было нести ответственность. Тут он утешал себя, что, сделавши великое открытие, не жаль идти под суд…
Но главное — само открытие без инструкции нельзя сделать как следует.
Прежде всего он не мог ввести в лиман судно. Он не мог рисковать «Байкалом» и людьми, а путешествовать с северного лиманского рейда на опись и обратно — это целые вояжи приходится делать офицерам на шлюпках. Как тяжелые гири висели у них на руках и ногах.
Утро занялось ясное, с легким, свежим ветром. Офицеры были веселы, все готовились, радостные голоса молодежи не умолкали за переборками, и никто в этот день сборов не догадывался о том, что на душе у капитана.
Невельской позвал Казакевича.
— Петр Васильевич! Что делать? Вашей доблестью открытие Амура свершилось, но наши средства ограничены. Я имею в виду ограниченность во времени. Нет инструкции. Но зато есть инструкция на опись побережий и заливов Охотского моря, к которой мы еще и не приступали. А мы обязаны исполнить эту опись. А времени нет! Теперь, после вашего открытия, мы должны спешить с исследованием Амура. Но сделать все как следует в нынешнем году вряд ли сможем. И вот я пришел к заключению, что Николай Николаевич понимает все это и не оставит нас на произвол судьбы. Инструкция, конечно, есть! Она есть, уверяю тебя, друг Петр Васильевич, что она есть, и где-то недалеко от нас, я чувствую!..
Невельской умолк, пристально глядя на старого товарища своими ясными синими глазами, выражение которых было полно озабоченности.
— Судно останется здесь, во-первых, потому, что без инструкции не смеем рисковать им. Вы станете ждать инструкцию, стоя здесь, чтобы судно легче было найти. Во-вторых, инструкция идет к нам, я уверен в этом. Ты остаешься ждать ее.
— Жаль оставлять судно без дела, — сказал Казакевич, которому тоже хотелось энергичной деятельности.
— Конечно, войти в реку на судне было бы в тысячу раз важней! Удобней было бы, нет слов! А вот когда получим инструкцию… — Невельской радостно взмахнул обеими руками. — Прочь все охотские описи! Остаемся в лимане на всю осень и делаем подробную съемку и промеры. Тогда ты посылаешь ко мне с этим известием гиляков, а сам идешь с судном к входному мысу. Тогда труды наши облегчатся в тысячу раз! И хотя я не обольщаюсь, но уверен твердо, как в себе, что Муравьев так и рассудил и уж, верно, грозил расстрелять кого-нибудь, а инструкцию доставить.
Великий князь Константин должен поддержать Муравьева. То, что в Петропавловске казалось капитану сомнительным, было теперь для него очевидным. Он желал всей душой, чтобы инструкция была; ему после вчерашних рассказов Казакевича хотелось описать тут все точно и подробно, представить правительству самую верную картину здешних мест, сделать все это спокойно, не чувствуя себя каждый миг ослушником, и сегодня он был убежден, что царь не мог не позволить произвести еще одно исследование и что инструкция, конечно, есть…
Но пока что не было ни инструкции, ни судна из Аяна. Море вокруг пустынно.
* * *
В каюте душно и дымно. Стол завален бумагами и книгами. Невельской сидит у открытого иллюминатора, морской ветер обдает его лицо и заполаскивает волосы.
Выслушав всех офицеров, каждый из которых предлагал свой способ дальнейших исследований, капитан изложил свой план:
— Господа! Все вы видите, какого напряжения требуют от нас исследования. А времени остается мало. С ничтожными средствами, без паровой шлюпки — как мы можем сделать точную опись лимана, занимающего, возможно, около двух тысяч квадратных миль? А нам необходимо найти второй фарватер. Я решаю от транспорта идти на шлюпках до глубин, найденных Петром Васильевичем, — объявил он, показывая карандашом по карте. — Не теряя их нити, войти в реку, следуя под ее левым берегом, подняться вверх, сколь возможно выше, потом перевалить под правый берег и, опять-таки не теряя нити глубин, начать спускаться по течению вниз, вниз, — повел капитан карандашом по карте, — до устья и дальше по лиману на юг. — И, показывая эти предполагаемые нити глубин, он, словно нечаянно, провел карандашом через перешеек, соединяющий материк с Сахалином.
Грот, слегка краснея, нахмурил свои густые красивые брови.
Все чувствовали, что мнение капитана походит на истину. После рассказа Казакевича и матросов о мощности открытой ими реки все очевидней становилось, что у Амура где-то есть другой фарватер. Но где? Этот вопрос задавал себе и капитан, и каждый из офицеров. Где? Сколько трудов и мучений еще предстояло каждому! Офицеры раздирали в кровь руки, помогая заводить якоря и грести; все они работали как простые матросы. Ведь уже прошли, казалось бы, весь лиман вдоль и поперек, но пока что другого фарватера, более мощного, широкого, нет.
Становился ясным план капитана: искать выход из реки в море, а не из моря в реку, как искали все — англичанин Браутон, француз Лаперуз, Крузенштерн наш.
Невельской сам выбирал оружие, паруса, осмотрел шлюпки, проверял, какие берутся медикаменты и провизия. Три офицера, доктор и четырнадцать матросов были готовы к походу.
— Вот, вашескородие, наши-то ходили в Амур и встретили там русского. Так своих не признает, — говорил капитану Козлов.
Вечером боцман Горшков постучал в каюту к капитану.
— Войдите…
Горшков осторожно пролез в дверь. Он бывал в каюте капитана не раз, но сейчас заметно оробел.
Впервые за все время плаванья капитан видел таким своего смельчака боцмана.
— Что случилось?
— Геннадий Иванович, — голос Горшкова дрогнул, — дозвольте завтра идти на Амур.
— Надо судно приготовить к обратному плаванью, — ответил капитан, — запасти пресной воды. Такелаж опять ослаб.
— Войтехович останется, Геннадий Иванович, он все исполнит, — ответил Горшков.
Невельской согласился взять с собой Горшкова.
— Вашескородие! — обрадовался боцман. — В Питер вернемся — свечу Николе Мокрому поставлю.
На заре капитан прощался со старшим лейтенантом.
— Если желать спокойствия, то пусть все окажется, как нашел Крузенштерн. Акционеры, компания и правительство вечно не забудут нас! Перед развязкой признаюсь. Так, видимо, у всякого дела есть своя голгофа. Искать или не искать — вот в чем вопрос, «что благороднее: сносить ли гром и стрелы враждующей судьбы… иль умереть…» А впрочем, смелым бог владеет!
Взяв с собой Попова, двух мичманов, доктора, боцмана и матросов, капитан отправился на трех шлюпках.
Казакевич оставался ждать инструкции и готовиться к обратному пути.
В тихий день, когда матросы, расположившись на палубе, шили паруса, а свободные от работы грелись на солнышке, кучей сидя на баке, к судну подъехали гиляки в лодке. Один из них без всяких разговоров бросил на палубу осетров. Это был Чумбока. Он уже побывал дома — там все благополучно в деревне Иски… В это время Казакевич, повесив мундир на вешалку, только что расположился за столом.
Алеут Михайла доложил штурману Халезову:
— Приехали гиляки.
— Какие гиляки?
— Они привезли рыбу!
— Дайте им табаку.
Халезов пошел к Казакевичу. Вернувшись наверх, он спросил:
— Где поблизости есть речка с питьевой водой?
— Есть, есть! — понял его Чумбока.
Чуть свет две гиляцкие лодки подошли к «Байкалу». Матросы мыли свою шлюпку. Чумбока с удивлением смотрел, как в нее ударяет поток из шланга. Двое матросов работали у помпы. Он вспомнил, как такой же струей окатывали людей.
Когда шлюпка была вымыта, ее спустили на талях, а затем матросы и унтер-офицер сели в гиляцкую лодку, а шлюпку повели на буксире. Шли долго — до полудня.
Между холмов, заросших елями и березняком, открылся распадок, к морю выбегала речка с прозрачной водой.
Неподалеку деревня.
Чумбока показал, где удобней провести шлюпку.
Лодки вошли в устье. Матросы вооружились ведрами, стали черпать воду и лить прямо в шлюпку.
Чумбока вызвался помогать им. Один из матросов отдал ему ведро.
«Как много воды им нужно! — думал Чумбока. — Значит, им опять придется долго ехать по соленой воде». Он звал их в дом, хотел познакомить со своими односельчанами, с Хивгук и семьей Питкена.
Матросы спешили. Они налили шлюпку и уселись на весла в гиляцкую лодку. Повели шлюпку с пресной водой на буксире.
