ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЕВРОПА И АМЕРИКА

В 1848 году, десятого июля — в один из самых длинных летних дней — транспорт «Байкал» был спущен на воду и встал у каменного причала, там, где на мостовой приготовлен был рангоут, бочки со смолой и бухты канатов. Началась оснастка судна. Десяток вольнонаемных рабочих и матросы носили по трапу грузы. Такелаж и паруса, а также все оборудование доставлены были в Гельсингфорс из Кронштадта заранее на «Ижоре». Пароход, маленький, черный, закоптевший труженик с высокой красной трубой, стоял тут же, у мола…

Дни стояли северные, длинные, а ночи были светлые, так что часовым в шинелях и в парусиновых штанах, ходившим с ружьями по молу, видны были леса на берегах залива, блеск крестов на кирках и на соборе и мачты судов…

Капитан без жалости расходовал деньги, матросам покупал свежее мясо вместо солонины, чай, сахар, назначал лишнюю чарку. Работы шли на судне от зари до зари, весь длинный летний день… Финны, привыкшие, что капитаны и судохозяева берегут каждую копейку, и сами бережливые и аккуратные, старались воспользоваться случаем и заслужить одобрение щедрого капитана.

Из Иркутска пришел ответ Муравьева на письмо, посланное Невельским в феврале.

Губернатор благодарил за истинно патриотическое рвение к столь важному для России делу, писал, что все меры приняты, что инструкция, сочиненная Невельским, пошла в Петербург на утверждение ее государем и что Меншиков и министр внутренних дел Перовский этому делу сочувствуют. Муравьев просил капитана обратиться в Петербург к Перовским. Очевидно, губернатор списался с ними за прошедшие четыре месяца.

Невельской вздохнул свободно и запрятал письмо поглубже. Он почувствовал, что не зря спешит.

Только об экспедиции Баласогло Муравьев не писал ни слова.

Через восемь дней после спуска на воду «Байкал» вышел в Финский залив, а еще через два дня вошел в Кронштадтскую гавань. Невельской явился к начальнику порта адмиралу Беллинсгаузену. Новый военный корабль вошел в строй русского флота. На другой день капитан отправился на «Ижоре» в Петергоф. С пристани, пройдя через парк, поднялся вверх по лестнице и прошел на дачу князя Меншикова.

Он застал князя на огромной террасе, обращенной к морю. Вдали расползшимся пластом серел Кронштадт. Сухой рослый князь, вытянув длинные ноги, сидел в кресле. У него были гости — братья Перовские. Один из них — известный генерал, а другой — красивый моложавый мужчина лет пятидесяти, с выхоленным лицом и начерненными бакенбардами, граф Лев Алексеевич, министр внутренних дел.

«Это удачно!» — подумал Невельской. Лев Перовский был тут кстати.

Меншиков сначала поджал ноги, скрестив их, потом с усилием, но бодро поднялся. Он представил офицера гостям.

Лев Перовский любезно кивнул Невельскому, как бы показывая, что его имя не незнакомо ему.

— Сверх ожидания! — изумился князь, услыхав, что «Байкал» прибыл в Кронштадт.

До сих пор морской министр в душе был уверен, что, несмотря на всю суету и хлопоты капитана, «Байкал» вряд ли выйдет в плаванье в это лето, а если и выйдет вообще в этом году, то только в ноябре.

— А что же грузы?

— Все грузы приготовлены, ваша светлость, — стоя перед князем и глядя чуть исподлобья, отвечал капитан, — и находятся в Кронштадте. Погрузка их началась сегодня же, при полном содействии его превосходительства адмирала Беллинсгаузена. Двадцатого августа транспорт выйдет из Кронштадта, ваша светлость, и я помещу в него весь назначенный к отправке груз.

Меншиков выслушал все с удовольствием. Ему не приходило в голову, сколько своих денег доложил тут капитан. Казалось, что его морское ведомство стало работать так хорошо. Об этом можно доложить во дворце. Как и всякий чиновник, князь считал самым главным служебным делом в своей жизни докладывать государю обо всем, что свидетельствовало об успехах и процветании его ведомства…

Ему нравилось, как беспокоится этот капитан.

«Какой молодец оказался! — подумал он. — Я не ждал от него такой прыти».

Невельской доложил, что сделал все, чтобы «Байкал» прибыл весной на Камчатку и что за лето он может без отпуска специальных средств произвести исследование устьев Амура.

— Ах да, Амур! — вспомнил князь, вытирая платком потное лицо.

В эту жаркую летнюю пору он совсем позабыл про письмо и проект инструкции, присланные ему иркутским генерал-губернатором. Было не до них.

— Бесполезно рисковать идти туда, где вход весьма опасен, — заметил князь, — и для твоего транспорта даже невозможен… Это известно по-ло-жительно! Да, кроме того, как я тебе говорил, граф Нессельроде не представит об этом государю.

Невельской на мгновение задумался, не зная, почему князь так уверенно говорит, что лиман недоступен.

— Меня занесут туда свежие ветры и течения, ваша светлость, постоянно господствующие в этих местах, как пишет Крузенштерн.

Он говорил, чувствуя, что Перовский слушает. А Муравьев с Перовским в свойских отношениях. Бог знает, по какой причине. Все это люди с властью! Откинув свою красивую голову с начерненными бакенбардами и густыми темными гладкими волосами и, как скипетр, держа в пухлой, но цепкой руке палку с золотым набалдашником, граф Лев Алексеевич надменно, но внимательно и пристально приглядывался к Невельскому.

— Я его уверяю, что лиман недоступен, а он рвется идти на опись. А не думает, что сломит себе там голову и судно погубит.

— Пусть идет, если он о двух головах! — грубовато сказал генерал Василий Перовский, человек рослый и сухой, с суровыми нависшими бровями и густыми усами, пущенными по-казацки, бывший оренбургский губернатор. Был командующим во время известного и неудачного похода на Хиву.

Оба Перовских со вниманием следили и слушали. Их родственник Муравьев уже писал им о восточных делах.

В свое время братья Перовские тоже считались вольнодумцами, а Лев даже входил в тайное общество, целью которого было свержение царя. Но он вовремя отошел от декабристов, а потом, преследуя их, заслужил доверие царя. Сейчас у Николая мало таких верных слуг и помощников, как Перовские.

— Так Нессельроде хочет отдать Амур? — мрачно спросил Василий Алексеевич.

Тут, не стесняясь офицера, все наперебой пошли злословить про Нессельроде: он бездельник, хитрец, сластолюбец, с любовницами ездит в свои оранжереи за городом, которые и построены для того, чтобы пленять цветами сердца…

После того как канцлеру перемыли кости, похоже было, что и князь перестал противиться исследованию Амура. Но он знал еще кое-что, чего не могли знать ни Невельской, ни Муравьев.

— По-моему, нет причин отклонять его просьбу, — возвращаясь к делу, сказал Лев Перовский, — тем более если он указывает, что это можно сделать как бы случайно и не обращаясь к канцлеру.

— Об этом хлопочет и Муравьев, — сказал князь и добавил, снова обращаясь к капитану: — Отправляйся сейчас же в Петербург к вице-директору инспекторского департамента Лермонтову, возьми у него представление Муравьева и доставь мне сюда. Да составь проект инструкции на опись и доложи ее мне вместе с представлением Муравьева.

— Ваша светлость, у меня есть к вам еще одна покорнейшая просьба, — сказал Невельской перед уходом.

— Ну, что еще?

— Напоминаю вам о моей покорнейшей просьбе дозволить мне приобрести в Англии винтовую шлюпку. Это было бы мне крайне необходимо и облегчило бы производство исследований, — сказал Невельской. — В тех местах, которые я иду описывать, постоянные ветры и волнения. Паровая шлюпка там будет очень нужна, ваша светлость. А об отказе Бергстрема я докладывал в свое время.

— Если находите, что шлюпка с гребным винтом для вас необходима при описи, — сказал князь, как бы показывая, что помнит дело и доверяет капитану вполне, — то я согласен.

Начальник всех морских сил России всегда говорил, что во время войны от винтовых судов будут одни неприятности.

Не строил он и колесных морских пароходов, не желая связываться с промышленностью, с машинами, углем.

«И так кругом воровство, — полагал князь, — что же будет, если мои корабли без поставок угля шагу шагнуть не смогут! Тем более на войне! Да у нас и в мирное время ничего не делают вовремя! Меня зарежут с этими винтовыми судами. Нет уж, верней парусных кораблей нет ничего. Парусный корабль всюду пройдет, и никакого угля не надо».

Несмотря на свою образованность, князь не желал переучивать и перевооружать флот.

— С парусом все короли плавали, а с винтом возникнет стремление к наукам, явятся механики, — полушутя говаривал князь между своих. Он так не думал, но так говорил. Надо что-то говорить для оправдания того, чего нельзя оправдать.

Но он знал, что западные морские государства строили одно за другим паровые военные и коммерческие суда, скупая для этого как свои, так иногда и русские изобретения, которые отвергали царь и Меншиков. Английский флот становился все сильней, вводя в строй военные пароходофрегаты с парусной оснасткой. Паровые пакетботы оправдали себя как верное и быстрое средство связи между Европой и Америкой. Через океан уже было установлено регулярное пассажирское сообщение. Но Меншиков полагал, что с Россией и так ничего не станется. Кронштадт и Свеаборг неприступны, а на суше русские отобьют кого угодно!

Невельской знал, что князь слеп, когда надо смотреть в будущее, что он не понимает будущего парового флота, так же как не совсем понимает значение Тихоокеанского побережья для России.

«Когда-нибудь кровью придется нам расплачиваться», — думал моряк.

— А есть ли на вашем судне механик для управления паровой машиной? — спросил Лев Перовский.

— Я знаком с паровыми двигателями, — ответил Невельской. — Сейчас в моем распоряжении находится пароход «Ижора», и я изучил его машину, кроме того, я, так же как и мой старший офицер, изучал паровые двигатели прежде. За год мы могли бы подготовить одного из матросов в механика.

— Да где вы уголь возьмете? Что вы будете делать на сырых дровах там, на Востоке? — спросил князь насмешливо. — Впрочем, как хотите, я напишу распоряжение, чтобы средства отпустили, — сказал он, выслушав объяснения капитана.

Он позвонил. Ему подали бумагу и чернила. Князь сел писать.

— У пара будущее, — заметил Василий Перовский, — а с винтом и великое будущее.

— Во Франции и в Англии перепиливают парусные суда и вставляют в них паровые машины, — сказал капитан.

— Вы русский флот перепилить хотите? — не отрываясь от письма, заметил ему князь.

Острота за остротой посыпались на моряка.

— Отнимите места у батарей и цистерн и отдайте их паровой машине…

Прощаясь, Лев Перовский назначил день и попросил Невельского быть у него. Он кивнул моряку значительно, как бы говоря: «Не беспокойтесь, все будет сделано…»

Невельской вышел за ограду и зашагал между деревьев к пристани. Спустившись под обрыв, он прошел по парку и молу, протянувшемуся вдоль мелкого залива, туда, где на дальней его оконечности ждала слабо дымившая «Ижора».

Он не вдавался сейчас в рассуждения. Подмывало поехать и рассказать Полозову, что сам Перовский сочувствует и покровительствует… Константин Петрович недавно говорил, что в наше время, когда все задавлено и никто, кроме старых генералов, не имеет права высказывать свое мнение, ученые и революционеры должны пользоваться под любыми предлогами поддержкой лиц, даже чуждых прогрессу, что моряки в этом отношении в удобном положении и могут извлечь пользу из либеральных настроений своего генерал-адмирала Константина, от которых сын царя еще не скоро откажется.

А тут Невельскому самому предстояло воспользоваться поддержкой далеко не либерального министра внутренних дел и его брата.

Капитан догадывался, почему так упрямо твердит ему Меншиков, что положительно известно, будто Амур недоступен. Сегодня он сказал это с особенным значением и повторил несколько раз.

Вечерело, когда «Ижора» подходила к устью Невы. Вдали над осушенными болотами поймы виднелись мачты. Громоздились эллинги, а за ними засверкали на солнце желтые и белые дома Петербурга.

По мере того как судно приближалось к городу, он становился все шире и выше, шире расступалась река, здания на берегах расползались, местами обступая Неву сплошной колоннадой. На реке видны стали стройные суда и множество барж и лодок, набившихся под мосты и у пристаней.

Пароход пришвартовался у Английской набережной.

«Ижора» была в полном распоряжении капитана на все время подготовки к плаванью и благодаря ей он поспевал в столицу, на склады и по канцеляриям, и в Гельсингфорс на верфи, откуда на буксире так быстро привели «Байкал» при противном ветре, и в Петергоф к высшим лицам империи, и в Кронштадт.

Благодаря этой же «Ижоре» и все грузы задолго до прихода «Байкала» лежали на складах в Кронштадте.

Князь в свое время отдал распоряжение, чтобы грузы доставлены были заранее. Невельской выжал из этой бумаги все, что можно, переворошил все склады, сам, как последний унтер из интендантской команды, перерыл груды товаров.

На другой же день Невельской снова явился к князю, привез представление генерал-губернатора, а также новый проект инструкции.

День был дождливый. За окном лило с деревьев и с крыши. Моря не было видно. Просматривая инструкцию, Меншиков вычеркнул все, что касалось устьев Амура.

— Я должен нести эту инструкцию на утверждение государю, — сказал он, — и не могу просить его о разрешении исследований у тех берегов. А без высочайшего разрешения сделать опись нельзя. Спорить с Нессельроде бесполезно. Да еще Чернышев боится, что у него солдат не хватит, чтобы охранять тот край, и поэтому, мол, лучше его не занимать. Да и дело тут гораздо серьезней, чем вы можете предполагать.

— Но бывает же, ваша светлость, что судно, желая избежать гибели, идет к неизвестным берегам. Ветер загоняет парусный корабль в гавань, течение может увлечь в лиман Амура мой «Байкал», и я сделаю опись как бы нечаянно, не теряя времени даром и без всяких хлопот.

— Если произведете все случайно и без несчастий, то, может быть, дело обойдется. Но еще раз предупреждаю вас, — строго сказал князь, — что в случае, если вы скомпрометируете себя, я умываю руки и вам будет грозить разжалование, а может быть, и гораздо более тяжелое наказание.