Глава семнадцатая
ПРАЗДНИК В УСТЬ-СТРЕЛКЕ
На страстной повалил снег. Шилка снова побелела. Под праздник ударил мороз. Казаки, буряты и крестьяне съезжались в Усть-Стрелку верхами и на розвальнях.
В избе Алексея людно и весело. Стены обширной горницы увешаны оружием нескольких поколений казаков Бердышовых: сабли на монгольском войлочном ковре, старинная албазинская пищаль, забайкальская винтовка Маркешкиной работы… На столе баранина и ржаные пироги с голубицей и черемухой.
— Подумать если, — восклицает любивший порассуждать седой и горбоносый атаман Скобельцын, — ведь дальше уж Азия, праздники не справляют!
— Как это не справляют? — отзывается Алексей, широкогрудый, косая сажень в плечах, краснолицый и голубоглазый. На его жестком, узком лице играет усмешка. У него рыжеволосые руки с темными короткими пальцами. Он подымает стакан. — Даже по Амуру есть русские. Вот Маркешка тебе то же скажет.
— Ну какие это русские! — ответил атаман. — Беглецы!
— А беглецы — так не русские, что ли? Вот Широков там живет, Козлов, тот с семьей ушел по Бурее. Другие уже одичали.
— Забайкальское войско тоже заслугу имеет, — сидя под образами, бормочет рябой старик Коновалов. — Как на француза в поход ходили. А на Амур таскаться — это мало важности!
— Наши буряты тоже воевали, — подхватывает крупный, ширококостный бурят с большой головой, выпуклым лбом и зорким, веселым взором. Глаза у него раскосые, веки припухлые. — Верхом воевали! Наш бурят все верхом — праздник верхом гуляет, почту верхом таскает.
— Как же! И бурятских казаков полуэскадрон был в нашем войске. Сказывают, донцы вывели с собой калмыков, уральцы — башкира, кубанец — тот черкеса. А наши забайкальцы как выехали да пошел на рысях бурятский эскадрон — ну че же! Буряты обозлились, полушубки поскидали… Француз как увидел — бежать. — Коновалов затряс головой. — Бежать без оглядки…
— Складно, паря дедка! — похвалил его Алексей. — Только неправда.
— Как неправда? — нахмурил брови Коновалов.
— Забайкалье не выходило на француза. Нигде про то не обозначено.
— Пошто не выходило? — возмутился бурят Циренджинов. — А кто француза побил? Буряты!
— Паря, как тебе не совестно так хвастаться! — засмеялся Алексей, знавший слабость своего друга: тот во всем желал превосходить русских. И на самом деле — и в охоте и в рыбалке был искусен.
Вошел Маркешка, стряхнул рукавицами снег с валенок, снял шапку, перекрестился, поздоровался со всеми и сел на лавку возле статной, белой и румяной жены своей. Он старался казаться поважней, построже за большим столом, среди рослых казаков и казачек.
— Ну что, Маркешка, — с серьезным видом спросил его атаман, — живот не болит?
Все захохотали. С тех пор как везли маньчжуры Маркешку в клетке на верблюде через Монголию на Кяхту, у него долго болел живот. До сих пор над ним все еще потешались.
— Маркешка, расскажи, как в тайге маньчжурского генерала покусал, — попросил Коновалов.
— Паря, чуть его не съел! — усмехаясь, сказал хозяин.
— Жирный! — молвил великан Карп Бердышов.
— Мягко на нем ездить?
Маркешка с неудовольствием оглядел круг смеющихся гостей.
— Расскажи-ка, как тебя на верблюде трясли.
— Теперь больше на Амур ходить нельзя, — строго сказал Скобельцын. — Начальство запрещает это баловство. Повелели наистрожайше смотреть, чтобы живая душа не вышла.
— Из рода в род туда ходим, — подхватил Коновалов. — Родня там живет… Знакомые…
— Кто со своей родней амурской будет водиться, того на каторгу, — ответил атаман. — Поймите, ребята: я за вами углядеть не могу, как бы на самом деле худа не было. Маньчжурец лист выслал, что Маркешка там своевольничал.
— Генерала ихнего объездил! — подхватил Алексей, и круг гостей заколыхался от смеха.
— Ну, Маркешка, че насупился? Расскажи, когда тебя с Амура в Китай увезли, чего видал… Скажи про китайский город.
— Че шибко рассказывать! — не меняя выражения лица, небрежно отозвался маленький казак. — Азия и Азия!
— Ну, как тебе башку срубить хотели?
— У них кого казнить — пьяным напоят. Каждый день палач их — тифунган, двадцать — тридцать голов рубит. Сашка у него шире ладони. Если грёза большая, то сразу не отсечет, а допилит. А тот без головы еще постоит, а потом упрется. Тут свиньи и собаки их съедят.
— Паря, а про похороны еще, — попросил Алексей.
— А на похоронах у них плакальщики, — серьезно, как заученный урок, ответил Маркешка, — идет плачет, а посмотришь — слез нет. Покойник, говорят, зиму стоит, а в марте хоронят.
— А мы ведь думали, что тебя казнили! Так нам сказали!
— Эй, Коняев, чью же вы голову за Маркешкину приняли? — спросил атаман.
— Да не знаю, чья была голова, — ответил рыжий и курносый казак, ходивший вместе с Маркешкой на Амур.
— Маленькая такая голова, лица хорошенько не разберешь, — заговорил Михайла Бердышов (он тоже был в походе и после исчезновения Маркешки ходил на маньчжурский караул смотреть на казнь), — со лба лоскут был содран… Ну мы поглядели, перекрестили его, да и подались своей дорогой. Спросили у людей: «Русского казнили?» «Русского», — говорят. Ну мы и пошли.
Маркешка всхлипнул, вытер глаза рукавом. Он как бы почувствовал себя присутствующим на собственных похоронах, и его трогало сочувствие товарищей. Он представлял их горе.
Заиграла музыка, старик Коновалов запиликал на скрипке, ударили в бубен. Бурят захлопал в ладоши.
Маленький Маркешка, притопывая, прошелся перед гостями. Дебелая супруга его выступала посреди избы с платочком.
— Ну-ка давай фасонами сгоняемся? — воскликнул Хабаров. — Вот на ней кринолин, и вся в шелковье!
— Ну, куда там! — махнул рукой Алексей Бердышов. — Ты погляди — моя выплывает, паря, вот диво! Разряжена еще пошибче твоей… И с кринолином, и фижма есть.
Черноглазая, смуглая и толстая Бердышова затопала каблуками, заплясала.
— Гляди, бабы пляшут, а мужики за них доказывают друг другу!
— Эй, Маркешка, дай ему за фижму! Укуси, как амбаня.
— Зубы востры, как у хорька! — отбивался Алексей.
Мужики забарахтались на лавке.
— Эй, гляди: че такое? — вдруг раздались возгласы.
Послышались колокольцы. Бердышов вскочил проворно и взглянул в окно.
Пушистый снег валил хлопьями.
К воротам подъехала тройка. В кошеве виднелось меховое одеяло. Вылез военный в шубе. Бердышов побледнел:
— Не жандармы ли?
От сильного удара дверь отворилась, и вошел офицер. Лицо его с пушком русых волос заиндевело. Побелели ресницы, иней обметал шапку и воротник.
— Что случилось? — зашептали за столом.
Испуганный атаман вылез из-за стола, роняя табуретки.
— Кто Алексей Бердышов? — спросил офицер, когда все стихли.
Девки завозились на лавках, стараясь устроиться поудобнее, чтобы все видеть и слышать.
— Легок на помине! — пролепетал Маркешка.
— Я Бердышов, — выступил Алексей. Бесстрашный зверолов и землепроходец, прошедший неведомые страны и не раз смотревший смерти в лицо, сейчас заробел и смутился.
— Два часа на сборы — и едем со мной в Иркутск, — сказал офицер. — И еще…
— Неужто меня? Ба-атюшки! Ваше благородие! — испугался старый аргунский волк Скобельцын.
— Ну да что за беда! — стал уговаривать атамана Карп.
— И еще Бердышова Карпа!
— Как? И меня? — всплеснул руками огромный старик и в ужасе хлопнул себя ладонями по ляжкам. — Да я не казак! Я мужик, из деревни, с завода… Я тут в гости заехал… Да я тут в гостях, батюшка… Отец… Мне завтра по дрова…
— И тебе в Иркутск! — строго сказал офицер.
— Ну-ка, девки, живо, — сквозь слезы прошептала дочерям Бердышиха, подталкивая их к гостю.
Молодые женщины и девушки стали приглашать офицера за стол. Он сразу согласился. Строгости его как не бывало.
— Я чертовски замерз и устал!
Девки сняли с приезжего шубу, шинель, под руки повели к столу.
— О-о! Тут хорошее вино! Откуда же у вас такое?
Офицер оживился, стал пить и есть с аппетитом. Он хвалил вкус хозяина и вдруг быстро захмелел. Он сам этого не ожидал. Казаки и казачки тесно обступили его. Всем хотелось узнать, что будет Алексею, но никто не решался заговорить об этом.
Бурят Циренджинов подсел к офицеру.
— Как тебя зовут, барин? — спросил он, заглядывая в глаза.
— Михаил Семенович! Михаил Семенович Корсаков!
— Ваше благородие Михаил Семенович, бурят-то нынче худо живет, — таинственно сообщил он.
— Что так?
— Русский купец обижает. Кандинский, который в Кяхте живет… — Циренджинов огляделся и потихоньку добавил: — Че, барин, может, Алешку отпускаешь?
Офицер, стараясь прийти в себя, молча жевал баранину. В голове у него все шло кругом.
— Бурят баран пригонит, денег кошелек… У нас бедный бурят, а есть богатый. Когда беда, так мы идем богатому кланяемся, возьмем у него барана, серебра, потом лису поймаем — отдадим. Тебе ямбо достанем. Чаю цибик привезем, верблюда… Богатый бурят в Монголию торговать ходит… Алешку отпускай, мы с ним в дацан пойдем богу молиться. Скоро у нас там праздник. Гуляем на бурятской стороне. Алешка, когда не плачет, веселый… Отпускай.
— Нет, об этом не может быть никаких разговоров, — ответил Корсаков грубо через некоторое время.
Девки и молодухи, одна другой статнее, смуглей и осанистей, наперебой угощали его. Ему понравилась старшая дочь хозяина, Ольга, белокурая, с узким лицом и карими глазами чуть навыкате. «Одень ее по-городскому — чудо что за девушка будет».
— Ты, барин, не думай, что я бурят, так…
— Я знаю бурят! — перебил офицер. — У вас есть способность к образованию.
— Как же! Грамотность-то!
— А если ты грамотный, так знаешь, как это называется, что ты мне предлагаешь?
— Подарка?
— Смотри у меня за такие подарки!
— Михаил Семенович, а Михаил Семенович! — приставал с другой стороны Скобельцын. — А вот Маркешку не надо ли?
— Я ведь самый амурец, — выступил маленький казак, — могу все рассказать.
Но офицер так опьянел, что не отвечал.
— Начальство лыка не вяжет. Может, положить его на перины, — шепотом стал советоваться атаман с хозяйкой. — Утром и ехать, а то коней нет свежих.
— Нет, нет, нельзя! — встрепенулся офицер. — Ехать сейчас же! Коней только что сменили!
Офицера вынесли на руках и закутали в меха. В кошевку сел Бердышов и обнял его.
— А то вывалится! С ними как с малыми детьми! Он же меня арестовал, а мне с ним нянчиться.
Казаки простились, перецеловались. Буряты кинулись к лошадям и расселись верхами. Циренджинов, оттолкнув ямщика, сам сел на его место.
— Штабс-капитана я сам повезу!
— С богом, ребята! — молвил старый атаман.
Зазвенели бубенцы, кошевки тронулись. Конные поскакали провожать. Облако снега окутало отъезжавших.
— Алешеньку увезли-и! — вытянув шею, завопила Бердышиха.
— Ай-ай! Гляди, как баба убивается! — толковали бабы-казачки.
— Че под арест?
— Ох, не знаем еще! Налетел, как ястреб, и схватил!
— Однако по головке не погладят!
— Худа не будет, — уверенно сказал Скобельцын.
— Ух, и бравенький! — вспоминали девки офицера, возвратившись в избу и рассаживаясь на лавках.
Аргунские девки, сами крепкие, широкоплечие, скуластые, были в восторге от тонкого и стройного офицера.
— Мальчонка еще, а уже такой важный офицер! И в большом чине. Старше нашего атамана.
— Вот бесстыжие! Отца увезли — им хоть бы что!
— Им бы волю дать, они бы поймали этого кульера и всем бы селом насмерть зализали, — заметил атаман.
— А че раньше времени реветь! — возражала матери Ольга. — Тятю, может, за наградой повезли.
— Да за что? Какие у него геройства? Что через границу проник? Два года, на срам людям, в тайге таскался, нас забыл? Шкуру с него сдерут в Иркутске за это… Они один другого хлеще с Маркешкой. Шляются на Амур, может, это контрабандой назовут.
— Че же ты, маменька! — вспыхнула дочь. Ольга расплакалась. — Какой же контрабандой, когда они туда на зверей охотиться ходят. На бабкину заимку…
— А меня че-то не призвали! — сокрушался Маркешка Хабаров. — Что такое? Уж на кого подумать, не знаю. Алешка же с Карпом ничего не знают, рассказать не могут. Никто не был там, где я.
Назад: Глава шестнадцатая ПРИЕМ
Дальше: Глава восемнадцатая ДОРОГА В ИРКУТСК
