17
Чинкова видели ночью, когда он ходил по заснеженному берегу моря. Вода была тяжелой, как загустевшая нефть. Вдоль медлительных вод медленно прогуливался Чинков в темном пальто с каракулевым воротником, в каракулевой полковничьей папахе. Дорожка, по которой ходил Чинков, называлась «тропа бичей», и здесь пролегала именно ночная тропа, на которой безмолвно выясняли отношения, мелькали туда-сюда быстрые ночные фигуры. Но так как истинный ночной человек издали чувствует величие, то Чинкову здесь никто не мешал. Лишь однажды в освещенном портовыми прожекторами пространстве на него набежал безвестный малый в телогрейке и кепке, натянутой на уши. Малый глянул на массивную фигуру Будды, зачем-то обежал кругом.
— Вот ведь человек! Встретишь такого и жить хочется, — сказал он из-за спины.
Чинков медленно развернулся, в упор посмотрел на малого и улыбнулся. Но тот, отмахнувшись с комическим ужасом, уже убегал на легких ногах неимущего человека.
На другой день после того, как вернулась партия Жоры Апрятина, его вызвал Чинков. Жора в длинном свитере с широким воротом, в узких брюках более чем всегда походил на школьника.
— Доложите о выполнении моего задания. — Чинков монументально сидел в своем тронном кресле и не смотрел на Апрятина.
— Доклад очень короток. Ни черта нет, кроме знаков.
— Это не ответ инженера, Апрятин. Составьте мне предварительный отчет на нескольких страницах. Приложите карту шлихового опробования и расположения шурфов. Вы свободны, Апрятин. Срок — неделя.
Сразу же после Апрятина Чинков вызвал начальника отдела кадров. Богода проскрипел протезами через кабинет и остановился у стола.
— Садитесь, — предложил Чинков. — Кто лучший тракторист в управлении?
— Дядя Костя, — сразу же ответил Богода. — Пгостите: Васильчиков Константин Сеггеевич.
— Предупредите Васильчикова, чтобы готовил трактор. Как только трактор будет готов, проведете его к партии Копкова. Весь рейс под вашу ответственность.
— Я инвалид, — смущенно сказал Богода. — Но я, газумеется…
— Вы топограф, следовательно, маршрут по карте проложите и не заблудитесь. Вы инвалид, следовательно, обязаны предусмотреть все случайности с трактором. Иначе сорвете вывозку партии и погибнете сами. Вы начальник отдела кадров, следовательно, вам полезно знать, в каких условиях трудятся наши люди. Возражения?
— Нет возгажений, — сказал Богода.
— Васильчиков может водить вездеход?
— Дядя Костя все может, Газгешите его найти?
В мехмастерских дяди Кости не было. Сказали, что дядя Костя вчера вернулся из рейса и, значит, находится в «сучьих кутках». Так звали скопище самодельных домишек, приткнувшихся по окраинам Поселка. В них жили те, кому было некуда и незачем уезжать с Территории. Дядю Костю он нашел у ночной торговки спиртом, которую звали Тряпошная Нога из-за обилия одежд, намотанных на ней в зимнее и летнее время. По неизвестной причине опустившаяся баба была предана дяде Косте сверхпредельной дружбой. Васильчиков Константин Сергеевич был человек с прошлым и без зубов. На вид ему было больше шестидесяти, и мало кто знал, что ему всего сорок пять. Богода это знал. Дядя Костя был когда-то испытателем танков. Ошибка его жизни состояла в том, что он попал в плен на третий год войны, хотя именно ему нельзя было попадать в плен. Он прошел допросы и концентрационные лагеря. Дядя Костя никого не винил — знал, что не имел права попадать в плен; по земле он ходил неуверенной виноватой походкой и лишь, сев за рычаги, приобретал неутомимость и крепость металла.
Говорить сейчас ему было что-либо бесполезно, и потому Богода наказал Тряпошной Ноге:
— Утгом надо готовить тгактог. Пойдем в дальний гейс. Сам Чинков пгиказал.
— К утру будет здоровый, — обещала Тряпошная Нога и вздохнула.
Утром дядя Костя уже менял траки, сливая масло из бортовых, и по своей привычке разговаривал с трактором: «Хорошая она баба. Если бы не изгиб жизни… Но разве угадаешь, где в ней, в жизни-то, скрытая трещина. Маленько нагрузки и… пополам».
Вечером того же дня на вездеходе Чинков выехал на базу Монголова. Вездеход Чинкова вел дядя Костя. Они шли вначале по участку дороги, соединявшей Поселок с прииском Западный, затем ушли в сопки и пошли прихотливым зигзагообразным маршрутом по заваленным снегом долинам, сквозь струи поземки на перевалах, сквозь тонкий лед на промерзших реках. За дорогу Будда ни разу не взглянул на карту, видно, что он уже выучил этот маршрут наизусть.
Дядя Костя молча двигал рычаги и даже не смотрел на Чинкова. Если бы он вез какого-нибудь техника или работягу, он был бы, может, веселее и разговорчивее. Но он вез начальство, и гордость не позволяла ему вести разговор, чтобы, не дай бог, не возник некий оттенок подхалимства. На вторые сутки на перевале Столбчатом они попали в пургу. Косо идущий снег закрывал все впереди, и Чинков приказал остановиться. Они стояли всю ночь, Чинков дремал, дядя Костя смотрел перед собой и не спал, так как не верил мотору непривычных ему вездеходов. Утром он все-таки задремал на минуту, а очнувшись, увидел внимательный взгляд Будды. Глаза у дяди Кости были почти ярко-красными. Он пролез в кузов вездехода, разжег примус и вварил чай.
— Будете, начальник? — спросил он.
— Не откажусь, — сказал Будда с усмешкой. Выпил полкружки чаю и спросил: — Что будем делать?
— Что прикажут.
— Попытаемся. Сейчас чуть правее вниз к реке. Далее по долине.
Через пять минут вездеход невесомо провалился в белую мглу. Последовал удар, и все стихло. В кабине стало темно.
— Васильчиков, жив? — спросил Чинков.
— А какого хрена мне будет? — тихо и спокойно ответил тот, и тут же зажужжал стартер. Мотор, как ни странно, завелся.
— Газ выхлопной, — сказал Чинков. — Двигай, а то задохнемся.
Вездеход забуксовал, но потом толчками все же пошел вперед, и вдруг они очутились среди яркого света. Дядя Костя остановил вездеход, и они вышли. Перед ними лежал снежно-белый рыхлый откос с темным отверстием вверху, куда провалился вездеход, и такой же пещерой, откуда вездеход вышел. Вдоль реки дул ветер, и на их глазах снег замуровывал пробитые машиной дыры в сугробе.
— Везет, — весело сказал Чинков.
— Везет, — спокойно согласился дядя Костя. Ночью они прибыли на базу. Чтобы не глушить мотор, посадили дежурить Седого. Дядя Костя залез в его еще теплый мешок и заснул мертвым сном. Утром у палатки увидели два лыжных следа: Чинков и Куценко ушли вверх по реке. Вернулись они к вечеру, оба оживленные. Чинков вынул бутылку спирта, отдал ее Седому, чтобы тот на глаз разделил всем, и, взяв кружку, вдруг блеснул удивительно ясной улыбкой: «Ну, товарищи, за удачу!»
И все: «завязавший» уголовник Седой, дядя Костя «с прошлым», шурфовщик Кефир, вдруг покосились на сиявшего отраженной улыбкой Куценко и поняли, почему он за глаза и в любой обстановке предан главному инженеру. Каждый из них по-разному, но вообще-то одинаково сформулировал про себя мысль о том, что главного инженера подводить не стоит. Кефир, отхлебнув полкружки чистого спирта, пожевал снег и вдруг брякнул:
— Жестко стелишь, начальник. Но жить с тобой можно.
Через неделю после возвращения с Эльгая Чинков вызвал к себе Монголова. Тот появился в оранжевом свитере под пиджаком, сухой, стройный, со спины просто мальчик. Чинков сидел в кресле и вежливо приподнялся, как только Монголов зашел в кабинет:
— У меня есть для вас предложение, Владимир Михайлович, — сказал он.
— У меня также, — с какой-то даже легкостью ответил Монголов.
— Слушаю вас.
— Вот. Просто рапорт. — Монголов вынул из кармана сложенный вчетверо листик бумаги.
— Рапорт, вероятно, адресован начальнику управления Фурдецкому, — наморщился Чинков. — Если не затруднит, расскажите на словах.
— Прошу через месяц разрешить отпуск. Я болен. После отпуска прошу откомандировать меня в распоряжение прииска. С прииском вопрос согласован. Личное обоснование: я оловянщик и должен заниматься касситеритом.
— Этого не будет, Владимир Михайлович. Ни отпуска, ни прииска, — тихо сказал Чинков. — Вы нужны здесь.
— Зачем?
— Я предлагаю вам возглавить разведку на россыпное золото в долине реки Эльгай.
— Это несерьезно, Илья Николаевич, — возразил Монголов. — Люди, деньги. В конце концов само золото. Я не буду участвовать в авантюре.
— А если приказ?
— Впервые в жизни отвечу на приказ медицинской справкой. Не заставляйте меня это делать.
— Днями я улетаю в Москву. Прошу не подавать рапорт до моего возвращения.
— Что это изменит?
— Сердце что-то болит, — не отвечая, продолжил Чинков. — Вот слетаю, схожу к врачам.
Под окном управления взревел трактор, по коридору раздался топот многих сапог.
— По-моему, вернулась партия Копкова, — сказал Чинков. — Пойдемте глянем на киноварь.
Они спустились вниз. У входа в управление стоял обсыпанный снегом трактор. К нему были прицеплены перекособоченные, затянутые брезентом сани.
Из кабины выскочил Копков в прожженной меховой куртке, без шапки. Он огляделся и запустил руку в черную с проседью шевелюру. Потом помог вылезть Богоде, который из-за протезов не мог спускаться по гусеницам. Вместе с Богодой они обошли затянутые брезентом сани. Копков отвязал веревку и открыл брезент. Из саней неторопливо полезли его кадры, истощенные, с черными от мороза и грязи лицами.
— Счас будем разгружать или после? — спросил Копкова рабочий.
— Разгрузят без нас, — ответил Копков.
Дядя Костя повел трактор к управленческой лаборатории. Все любопытные потянулись туда, всем хотелось посмотреть на копковскую киноварь.
— Ребята, — сказал Копков. — Тут ее меньше тонны. Перетаскайте ее в коридор. Саня, организуй.
— Все сделаю, Сеня, — сказал Саня Седлов сквозь сигаретный дым и крикнул: — А ну, тунеядцы! Поможем полевикам, Отъелись тут в управлении…
Дядя Костя ходил вокруг трактора, вслушивался в подрагивающий рокот мотора, трогал ослабевшие траки.
— Ничего доехали. Я тебе говорил, что доедем. Я боялся, что ты клапана порвешь. Ты ничего, удержался, — говорил трактору дядя Костя.
Копковские кадры цепочкой, точно дисциплинированные привидения, вошли вслед за начальником в управление. Так же вместе они вышли обратно. Правилом Копкова было проводить отгульные дни вместе с рабочими, хотя Копков совершенно не пил.
Ящики с рудой рдели на снегу, как цветы. Чинков быстро выхватил из одного несколько крупных кусков киновари. Монголов наблюдал за ним. Чинков рассматривал киноварь и улыбался. Кончики губ загнулись вверх, и даже ямочки на темных щеках появились.
— Я подожду вашего возвращения, — неожиданно для себя сказал Монголов.
На другой день Чинков вылетел в Москву. Официальным обоснованием поездки было направление на обследование сердца, выданное поселковой поликлиникой. Летел Чинков за свой счет. Предложение Фурдецкого оформить через Город командировку он отклонил. Чинков действительно выглядел плохо. К обычной замкнутости его прибавилась какая-то угрюмость, и он похудел так, что под глазами повисли мешки и одрябли темные щеки. «Как ржавый амбарный замок», — пустил некто по управленческим коридорам.
Генрих Фурдецкий и на минуту не допускал, что Чинков вылетел из-за сердца. Шла неизвестная и большая игра. Фурдецкого обижало, что Чинков не посвящает его в свои планы. Разве он не доказал свою преданность управлению? Разве не Фурдецкий добыл снаряжение для будущих полевых партий, разве не он прикрыл «барак-на-косе», не он добыл вездеход? И это только начало.
Как назло через день после отлета Чинкова по радиосвязи его вызвал Робыкин.
— Куда запропастился Чинков? — спросил Робыкин. — Вторые сутки не могу его вызвать на связь. Прием.
Фурдецкий понял, что в Город все же кто-то «стучит». Он решил валять ванечку.
— Полученные вездеходы полностью зарекомендовали себя в условиях полярного бездорожья, — с натренированной бодростью прокричал Фурдецкий. — Полевики говорят вам «спасибо», товарищ Робыкин.
— Где Чинков? Прием.
— Вылетел в больницу из-за плохого состояния сердца. Все полевые партии благополучно вернулись, товарищ Робыкин.
— Вы что же, Фурдецкий, автономию там развели? Отвечайте. Прием. — Сейчас Фурдецкий слышал даже дыхание Робыкина.
— Какая может быть автономия, товарищ Робыкин? Предварительный отчет высылаем через неделю лично вам, — прокричал Фурдецкий.
— Желаю коллективу управления успехов. Отбой. — Видно, Робыкин понял, что ничего от Фурдецкого не добьется.
Фурдецкий отер пот и теперь уже знал, что все пути к отступлению отрезаны. Он впрягся в упряжку Будды. В том, что Чинкову все донесут, он не сомневался. Пусть знает. Фурдецкий обошел все кабинеты полевых партий. Все-таки это его, Фурдецкого, управление. Полевики настороженно приветствовали Фурдодуя. Ничего. И они поймут. Надо устроить хороший вечер. Отметить. Произнести речь.
И Робыкин, и Фурдецкий изумились бы, если бы увидели во Внуково выходящего из самолета Чинкова.
Каторжный воздушный путь эпохи, когда о ТУ-104 еще не знали, не умотал его, а омолодил минимум на десяток лет. Он шел весело и настороженно, как, допустим, может идти по следу раненого медведя верующий в удачу охотник. В руках Чинков нес лишь небольшой портфель. На стоянке такси была очередь. Но Будда каким-то неуловимым жестом дал знак шоферу и прошел дальше к облетевшим березкам. Таксист подкатил. Будда шлепнулся на сиденье, положив портфель рядом, и они помчались через березовые леса Внуковского шоссе в Москву.
«Северстрой» имел в Москве собственную гостиницу, как и свое представительство, вроде иностранного государства. Но Чинков остановился в «Национале» и в представительство не пошел. В номере он сходил в душ, переоделся и позвонил. Такси ждало его внизу, и Чинков поехал на Красную Пресню. Легкая улыбка не сходила с его помолодевшего лица, и с той же улыбкой он направился к Сидорчуку, в прошлом кадровому северстроевцу, ныне заместителю министра.
Сидорчук был старше Чинкова. В свое время он с любопытством и симпатией наблюдал, как этот юный нахал, точно каменный столб в бамбуковой роще, возник и утвердился в рядах «Северстроя». Именно Сидорчук подал мысль о выдвижении Будды на соискание Государственной премии, и он же санкционировал его переход в Поселок, так как не верил ни одной из причин, которыми в самом «Северстрое» объясняли переход Чинкова. Сейчас он чувствовал, что внезапный звонок и просьба о встрече так или иначе связаны с Территорией.
Чинков вошел в кабинет Сидорчука, сияя неподражаемой белозубой улыбкой. Они поздоровались дружески, так как настороженная симпатия их была взаимной. Будда, посмеиваясь, оглядел кабинет, как будто никогда не бывал здесь раньше, а Сидорчук подумал о том, что в главном инженере Поселка пропадает крупный актер. На него уже действовало наэлектризованное состояние Чинкова.
— Удивляешься визиту? — вежливо спросил Чинков.
— Нет. Робыкин уже дважды звонил. Интересовался.
— А ты что ответил?
— Я же не знал, что ты ко мне прилетаешь. Что я должен был отвечать?
— Да, сердце пошаливает. — Казалось, Чинкова безмерно радует и это сердце, и звонки Робыкина. — Попроси секретаршу, Ваня, чтобы никого не пускала.
Сидорчук выполнил просьбу и уставился на Чинкова с улыбкой, как будто ждал фокуса.
Чинков вынул из школьного портфеля газетку и разостлал ее на столе. На газетку он выложил несколько кусков почти чистой киновари. Киноварь — минерал древних художников и алхимиков — рдела на столе. Сидорчук, в прошлом отличный минералог, забылся на время и долго рассматривал образцы.
— Чудесная киноварь, — сказал он.
— Копков утверждает, что там месторождение мирового значения.
Чинков отодвинул занавеску, закрывавшую карту Территории «Северстроя», и ткнул пальцем.
— Ты там был? — спросил Сидорчук.
— Нет. Вот фотографии месторождения. Жаль, не цветные. Копков утверждает, что сопка почти целиком состоит из киновари. Он ее тонну привез. Просто прошелся, поднял и привез. Представляешь: сопка и целиком из киновари.
— Так уж и целиком?
— Не хочешь, не надо, — сказал Чинков и безразлично отодвинул киноварь в сторону. Он вытащил из портфеля мешочек, развязал его на коленях и вдруг высыпал на газету ГРУДУ золотого песка, перемешанного с самородками. «Килограммов около трех, — машинально отметил золотарь Сидорчук. — Лотком, что ли, намыто, крупная фракция».
— Это что? — спросил Сидорчук.
— Это золото, которого нет.
Им не надо было объясняться между собой. Сидорчук молча взял маленький пластинчатый самородочек, бросил его в кучу.
— Что тебе надо, Илья? — спросил он.
— Деньги. Большие. И еще раз деньги. Там ныряющая россыпь. Без крупной разведки ее не найдешь. С деньгами мы дадим новое месторождение.
— Ты из-за этого прилетел?
— Рискую, — вздохнул Чинков. — А ты уже все? Уже не хочешь рискнуть?
— Ты сам веришь? Подо что тебе нужны деньги? Почему не обычным порядком?
Чинков пожал плечами. Не имело смысла отвечать на этот вопрос.
— Ты тайно приехал?
— Да! И золото добыл тайно. Они там закопались с Рекой. Через них я бы к тебе не попал. У них вся перспектива до конца века уткнулась в Реку. Она их прославила и взрастила. Не оторваться им от Реки.
Сидорчук посмотрел на Чинкова. Тот уже снова сидел отяжелевший, серьезный, со спрятанными глазами, и на Сидорчука, видавшего жизнь и людей, пахнуло чертовщиной, таинственной силой, напугавшей когда-то Монголова.
— Дай подумать, — сказал он.
— Думай до вечера. Вечером мы с тобой ужинаем. Пожалуйста, без жены. Вообрази, Иван, что тебе сейчас тридцать и у тебя все впереди.
— Ты знаешь, что у министерства сложные отношения с «Северстроем»?
— Я все знаю. Но я нашел россыпь. Доказательства перед тобой. На Территории есть золото. Чтобы доказать всем, нужны деньги. Тут не азбука, не как на Реке. Без денег сто лет не докажешь. И если ты не поможешь, никто не поможет.
— Ужинать мы с тобой не будем. Ты докладную составил? Чинков вынул из портфеля папку. Все, — сказал Сидорчук. — Сегодня вечером я ее изучаю. Завтра или иду, или не иду к министру.
— Надо идти, — сказал Будда.
— Еще одного лауреата хочешь?
— Нет. Все это суета и тлен. Просто приближается возраст инфарктов. А когда инфаркты, разве в драку полезешь? Разве кто примет тебя всерьез, если у тебя рот перекошен и аптека в кармане? А пока ты принимай меня очень всерьез. Записки у меня две: на киноварь и на золото. Но все деньги, почти все, не буду скрывать от тебя, я пущу на разведку золота. Киноварь еще не созрела. Это случайное открытие. Деньги и техника — вот что мне надо. Хоть в Совет Министров иди, но добудь. Вот мой телефон. Буду в номере постоянно.
…На другой день во второй половине ему позвонил Сидорчук. Они встретились в гостинице, в номере Чинкова. Чинков предложил коньяку.
— Давай, — махнул рукой Сидорчук. — Давай авантюрист, выпьем.
Они молча чокнулись и выпили.
— Вот что, — сказал Сидорчук. — Докладная у тебя убедительная. Еще убедительнее эти три тысячи четыреста двадцать один грамм золота. Вот тебе расписка в получении. Чтобы на тебя уголовное дело не завели. Золото в лаборатории института минералогии. Деньги тебе можно и должно дать. Это государственный оправданный риск. Но ты знаешь, где твое слабое место?
— Знаю, — сказал Чинков и налил еще коньяку. — В неточных будущих перспективах. Мы откроем хорошее месторождение. Но откроем ли мы новую золотоносную провинцию?
— Так! — кивнул Сидорчук. — Но начинать-то надо?
— Надо, — сказал Чинков. — Помимо интуиции, знаешь, во что я верю?
— В себя ты веришь. Неудачи предыдущих поисков происходили потому, что ими занимался не ты.
— Так! — усмехнулся Чинков.
— Лети обратно. Присылай технический проект. Официально через «Северстрой». Деньги они получат целевым назначением.
— А отдадут? Они же все помешаны на Реке. Они ее создали и не хотят с ней расстаться. Они, кстати, тоже правы.
— Я все-таки на что-нибудь годен, — устало вздохнул Сидорчук.
— Я знаю Реку, — напряженно сказал Чинков. Он весь налился тяжелой кровью, еще более потемнел. — Я знаю Реку, Иван, и не верю в разговорчики, что она кончилась. В Реку надо вкладывать деньги, и она ответит хорошим золотом. Но рано или поздно она кончится. Срок этот обозрим. Что дальше? Необходима новая золотоносная провинция. Государство обязано рискнуть десятком-другим миллионов.
— Оно рискнет. Но ты лично рискуешь всем. В случае неудачи государство потеряет десяток миллионов. Ты потеряешь все. Тебя не будет.
— Не пугай. Одно месторождение я все равно дам. Я должен дать их много, провинцию, золотоносный узел. Вот где начинается риск. Правда, я присмотрелся к кадрам. С ними можно рискнуть.
— Где? Как? — спросил Сидорчук. — Все-таки многие шлялись с лотком. Как ты добыл эти три килограмма? Они ведь все решили. Я их тоже с шиком на стол высыпал. «Вот золото которого нет». Как ты добыл их?
— Не я их добыл. Есть у меня промывальщик. С виду — ничто. Но гений. На отмели в сто метров он берет одну лопату грунта, но именно ту, где лежит единственный на отмели самородок.
За окном шумел город. Настольная лампа давала приглушенный свет, и каждый из двух пожилых мужчин в номере думал о силе, которая заставляет их рисковать, тревожиться, лезть на рожон, хотя все можно спокойно, уютно, уважаемо… Их давно не интересовали личные деньги, зарплата, и даже честолюбие с возрастом как-то прошло. Силой этой называлась работа.
Но что такое работа? Кто может дать этому краткое и всеобъемлющее определение? Страсть? Способ самоутверждения? Необходимость? Способность выжить? Игра? Твоя функция в обществе? И так далее, до бесконечности.
— Когда меня хватит третий инфаркт, — сказал Чинков, — я хочу в этот миг перед смертью знать, что выполнил почти все, к чему был предназначен. На этом точка. И знаешь: огради меня на первых порах от Города. Всегда ведь найдется пяток людей, которые будут ставить палки в колеса, чтобы в случае провала заявить: «Я предупреждал, что средства уйдут на ветер». Но они будут ставить их умело, чтобы в случае удачи заявить: «Я всегда верил в Территорию и помогал, чем мог». Ты знаешь это лучше меня. У меня уже есть канцелярский опыт.
— Я все-таки на что-нибудь годен, — повторил Сидорчук. Чинков глянул на этого седоволосого, уже по-министерски мягкого, уже о животиком и руками, сложенными на животике, человека с умным, но уже совсем городским, чиновным лицом, вспомнил, как видал его опухшего от комаров, в драной штормовке и с цепкими движениями лесовика и, вздрогнув от предчувствия, подумал, что ему не дожить до городской жизни, не суждено.
— Ты отдаешь отчет в том, что, если россыпь, если золотоносный узел там есть, его все равно найдут? Через пять, через семь, через десять лет? Его неизбежно найдут в ходе планомерной съемки?
— А зачем я тогда? Зачем тогда кадры, которые выучены и могут работать больше, чем лошади? Им тесно на олове. Мне тесно в твоей грядущей методике. Эти кадры скоро выйдут в тираж. И я скоро выйду в тираж. Простит ли тебе государство, что ты не использовал нас до конца? Через семь лет… А если это золото потребуется… сегодня вечером?
— Ты к тому же и демагог. Но я на твоей стороне. Знаешь, о чем я мечтаю? Поступить куда-нибудь «тыбиком».
— Что это за должность?
— Ну, есть такая хорошая работенка. «Ты бы сбегал». Сокращенно «тыбик».
— Именно, — усмехнулся Чинков. — Там, в Городе, давно хотят из меня тыбика сделать. Но я сам из них сделаю…
— Не хвастайся до. Хвастайся после… С Городом ты справишься. Ты справься с природой.
— Прилетай к нам. Поживешь на разведке. За куропатками сходишь. И, может быть, дашь совет. Ты ж золотарь… Или уже нет?..
— Уже нет. Для экспедиций я кончился. Для них я вышел в тираж. Но и здесь, как видишь, работенки хватает.
— «Познай, где свет — поймешь, где тьма. Пускай все же пройдет неспешно, что в мире свято, что в нем грешно, сквозь жар души и хлад ума», — с улыбкой процитировал Будда.
— Что это?
— Блок. Уж извини, что образованность демонстрирую.
— Лети обратно, Илья. В клинику не забудь зайти. Не заставляй меня ссориться с «Северстроем».
— Черт! Ах, черт! — Чинков постучал себя по коленке. — Все обдумал, рассчитал все ходы, все варианты. Но не думал, что так легко охмурю тебя. Не предвидел этого. Удивил ты меня, Иван.
— Самовлюбленный ты человек, товарищ Чинков. Пуп земли.
— Я пуп Территории. В этом и есть моя сила, — серьезно ответил Чинков.
— Меня отец так воспитал. Всегда стремиться на мостик, если ты даже трюмный матрос. Но стремиться за счет своей силы. Гордый был у меня старик. Военно-морская школа.
— Знаю я все про твоего отца, — сказал Сидорчук. — Изучал в свое время анкетные данные. Я про тебя много знаю. Поэтому даю совет: побывай у Калдиня в Риге. Без поддержки коллектива твоя затея ничего не стоит. Мнение Калдиня — очень много. Его уважают. Он, можно сказать, кариатидой в поселке работает.
Чинков с сопением вытащил из внутреннего кармана пиджака картонный квадратик.
— Билет до Риги. Позавчера еще взял.
— Странный ты человек, Илья, — сказал Сидорчук. — Тебя в темноте испугаться можно. С нечистой силой ты, по-моему, дружбу водишь.
Манера Чинкова держать себя отстраненно от мелочей неизменно помогала ему. Рижского адреса Калдиня он не знал. Поэтому на вокзале он дал шоферу такси денег и попросил «выяснить, где находится данный товарищ. Вот тут все записано. Буду ждать вас в вокзальном ресторане». В полдень они уже ехали в загородную клинику.
Калдинь лежал в отдельной палате. Чинков видел его несколько раз на северстроевских совещаниях, они были даже слегка знакомы. Сейчас Чинкова поразило, что под одеялом Калдинь казался еще длиннее и еще костистее. Казалось, зеленое больничное одеяло прикрывает мощный и прочный скелет.
— Насколько я знаю вас, мое мнение ничего изменить не может, — сказал Калдинь. Седые волосы его отсвечивали на подушке. Лицо было свежим и загорелым. — Я думаю, что, если я предам ваши идеи анафеме, вы скажете, что я вас поддержал.
— Ну зачем же такое злодейство? — усмехнулся Чинков.
— Для пользы дела. Разве не оправдание? Но, знаете, я вас поддержу. Взамен…
— Что взамен? — быстро спросил Чинков.
— Не пугайтесь. Взамен вы выведете на дорогу мальчиков… Жору Апрятина и Сережу Баклакова. Я не успел. Они уже инженеры, но я хотел сделать из них геологов.
— Я сделал бы это без вашей просьбы, — не скрывая облегчения, вздохнул Чинков. — Знаете, я верю в «метод большого болота». Подводят человека к большому и коварному болоту и дают задание сходить на ту сторону и вернуться. Болото, знаете, опасное. Трава обманчивая, трясины, окна, всякие подгнившие веточки. Если вернется, значит, будет ходить.
— А если завязнет?
— Вытащить, обмыть и отправить в сухие места.
— Похоже на вас. Это ваш почерк.
— Вы верите в золото Территории?
— Странный вопрос, Илья Николаевич. Верить или не верить можно в идеи. Золото — материальная вещь. Можно знать или не знать о его наличии. Я не знаю, есть ли на Территории золото. Мы думали это сделать иначе. Держаться за олово, чтобы оправдать существование управления. И вести планомерную методическую съемку. Чтобы потом искать в комплексе. Золото, вольфрам, ртуть. И так далее.
— Это слишком затяжной метод, — пробормотал Чинков.
— Смешно! Я в больнице, из которой, вероятно, не выйду, уговариваю вас не спешить.
— Вы еще вернетесь с управление.
— Бросьте, Чинков. Я мало вас знаю, но думаю, что вы неплохой актер. Только роль утешителя вам не подходит.
— Я буду рад работать с вами, — Чинков встал.
— Это не страшно, Чинков. — Калдинь приподнялся на локте, и костистое стариковское тело еще резче обрисовалось под одеялом. — Вы знаете, не страшно. Болышую и лучшую часть жизни я занимался изучением горных пород. Смерть — лишь переход из мира биологического в мир минералов. Таково преимущество нашей профессии, смерть не отъединяет, а объединяет нас с ней.
— Я верю, что… — упрямо пробубнил Чинков и осекся, услышав иронический смех.
— Вы лучший посетитель из всех. Ко мне много приходят друзей. Но вы единственный из всех, кто даже не спросил, чем я болен. Не надо извинений, Чинков. Все правильно. Теперь я спокоен за управление. Вы бросите на пол свой собственный труп и сами через него перешагнете, но управление достигнет цели. Я искренне рад.
— И я все-таки верю, — глухо сказал Чинков. — Я верю в золото Территории.
Он повернулся и вышел из палаты.
— Не забудьте о мальчиках, — крикнул вслед Калдинь. Машинально вернув в коридоре халат, Чинков пробормотал: «Череп быка-примигениуса. Вот!» Он понял, что ему напоминал лежавший на койке главный геолог управления Поселка.
