Глава пятая
1
Постройка воздушной дороги и бремсберга затянулась. В обыкновенные рабочие дни люди были заняты своим прямым делом. К тому же около трети старателей успели покинуть рудник до морозов.
В шахтах не хватало электроэнергии, не хватало лампочек и фонарей. Октябрь снова дал понижение добычи золота. Запасы руды уменьшились, бегунка и дробилка опять работали не с полной нагрузкой.
Из треста приезжали инспекторы, контролеры, обследователи-экономисты. Они собирали сведения, анализировали. Хитро сплетенные столбцы противоречивых цифр летели в «Главзолото» молниями. И опять трестовские дельцы приходили к заключению, что механизация рудника и возведение капитальных построек начаты преждевременно. Были другие мнения, а отсюда, как подсушенное жнивье, разгорались споры.
У Стукова сидел Бутов, когда обалдевший от цифр, разбитой походкой ввалился Гурьян. На посеревшем от непомерной усталости лице директора щетинилась черная борода.
Бутов торопился на раскомандировку вечерней добавочной смены и нетерпеливо докладывал:
— Ребята подготовлены. Не затягивай с собранием. У меня есть ударники девяносто шестой пробы. Забойщики-старики не качнут и из молодых гвоздистые парни вырабатываются.
— Проведем, Нил… К октябрьским торжествам обязательно, — секретарь морщил лоб: у него болел зуб. — В твою шахту выделяем Катю, а Пинаева и Яцкова — в остальные…
— На партработу среди шахтеров и старателей даем лучшие силы рудника. Понял?
— И дельно. Надо глушить сразу.
Бутов сунул шершавую, напоминающую сухое дерево руку Гурьяну.
— Ты чего осунулся? Уездили? Смотри, белый волос прет.
Директор поставил локти на стол и сплюнул горькую от трубки слюну.
— Обожди, Нил, — придержал он шахтера. — Тут дело есть.
Он вынул из портфеля телеграмму, напечатанную на машинке, и подал ее Стукову. — Вызывают с докладом инженера Клыкова, — пояснил он.
— Значит, вопрос там поставлен в лоб.
— Лавочка! — резко взмахнул Бутов.
— Вали с ним сам, а то спакостит, старая крыса.
Беспокойные глаза секретаря бегали по серому листку. Гурьян молчал. Нужно бы отдыхать, но знал, что не заснет, проворочается в постели до рассвета, пока не поделится с теми, в которых видел опору.
— Нил прав, — сказал Стуков, затыкая ватой дупло ноющего зуба. — А не лучше ли… — Глаза секретаря блеснули, — не лучше ли поехать вам с Вандаловской… Пусть трест столкнет лбами двух спецов… Дело будет надежнее.
Гурьян выпрямился, зашагал по скрипучему полу. Перед глазами сливались портрет Ленина, Бутов и секретарь. Ему на мгновение показалось, что коричневый стол плывет по комнате, а чернильницы и пепельницы перелетают вялыми осенними мухами.
— Видишь, Василий, — начал он, потирая лоб, — сейчас нам нечем крыть… Мы разворошиваем пока старую пыль и начинаем перетрясать кое-что…
— А в чем же дело? — насторожился секретарь.
— В том, что у нас кругом шестнадцать. Мы не докончили постройки бремсберга и поэтому не можем полняком ставить в шахты вторую смену. Транспорта нет. А тут все грузы лежат на станциях, портятся и расхищаются.
— Это резонно, — вставил Бутов. — Кругом перетыка — там тонко и здесь рвется. Но надо бить в одну точку.
Гурьян усиливал шаг. Голова болела. Кажущийся минутами выход ускользал.
Стуков чертил в блокноте какую-то лестницу, упирал глазами в бумагу, не моргая.
— Да… там могут сказать, но… — секретарь отодвинул чернильницу, зеленеющая кляксами крышка нудно зазвенела по столу. — Знаешь, Гурьян. А если мы сейчас же действительно ударим на бремсберг и на воздушную дорогу? Подумай, пять сотен коммунистов, комсомол и две тысячи шахтеров… А старатели… Через месяц мы освободим часть коней и сделаем удар на шахту. Тогда и разговаривать будет легче…
Не дослушав до конца, Бутов взмахнул кулаком. В лампе боязливо замигал свет.
— Крепко отковал, Василий. Только я еще предлагаю вытряхнуть от руководства клыковщину…
— С этим успеется, — остановил его Гурьян. — Так нельзя. Иван Михайлович еще годится нам.
Бутов напялил на волосатую голову медвежью, похожую на ушат, шапку и затопал по крыльцу.
2
Приостановка подземных и открытых работ вызвала разговоры среди шахтеров, взбудоражила старателей. По деревням ездила делегация и по-заученному уговаривала:
— Товарищи, квартиры будут строиться для вас… Вот и списки… Значит, будет целевое строительство…
— Лесу еще не наготовили, а списки составили, — нагловато острил Алданец.
Но списки просматривали от первой до последней фамилии.
По столбикам номеров ползла и густела внизу черная борозда, — следы от грязных пальцев.
— Вам хотят предоставить культурный быт, — старалась Катя. — Пора же, товарищи, за дело взяться по-настоящему.
В эти дни на руднике появились люди из деревень. Новые пришельцы осторожно осматривалась, обстоятельно расспрашивали об условиях платы, о жилищах, харчах, записывались у Кати и разносили весть о выгодной наемке.
Грузовые машины в несколько очередей перебрасывали старателей и хозяйственных рабочих к подножию сопок. Наступившая оттепель бодрила людей. Нормы выработки давали кривую в сторону повышения. Впереди старателей ведущей непокорной силой шли бригады партийцев, комсомольцев, шахтеров.
На просеке быстро выросли несокрушимые лиственничные столбы. Они сложно увязывались поперечными, продольными и боковыми распорами. От поселка, от занесенных сугробами старательских становищ это диковинное сооружение казалось подвешенной на сопки огромной клеткой.
Бутов осторожно потрогал за плечо Вандаловскую и обнажил крепкие, рыжие от махры зубы.
— Катушку ты, Александровна, придумала важнецкую.
Она сдвинула на затылок шоферскую шапку и с белого высокого лба вытерла пот.
— Еще не совсем закончили… Обождите хвалить.
— Пойдет. Умственно сделано, — утвердительно сказал шахтер.
— Не хвалите, не хвалите, товарищ Бутов.
Вандаловская сдерживала улыбку, а она играла в ямочках щек, на губах.
На площадке, около спуска, толпились рабочие. Четыре толстые балки, переброшенные со скалы на первые столбы, внушительно поблескивали на солнце белотелыми баками. Располневший техник и Гурьян тяжелыми балдами заколачивали в скрепы воздушного моста последние костыли. Позади этой ревущей людской лавины непроглядно стояла замороженная тайга. К площадке подкатывали бревна с правой и левой стороны. Бревна загоняли концами в широкие пазы и спускали вниз, к поляне. А оттуда медленно полз навстречу людям накатной мост. Приготовленные оцинкованные канаты лежали гнездами перевившихся змей.
Мост подвигался к людям. И когда последнее бревно плотно прилегло к поперечной балке, Гурьян поднял голову и приставил ко лбу ладонь. Воздушная дорога летела на километр вниз распущенной лентой. Расстояние удлинялось наклонностью. Снующие по поляне люди, постройки поселка и тесовые темные шапки шахт казались маленькими вехами.
Сзади звучно гремел голос Татьяны Александровны.
— Накладываем бортовые канаты! Товарищ Бутов, следите за укреплением, а вы, техник, крепите балку.
Канаты обручами обогнули крепь и туго протянулись к четырем, стоявшим рядом, соснам.
— Кажется, прочно? — взглянула Вандаловская на Гурьяна.
— Не сдадут, — отозвался один из рабочих.
Подхваченные людьми кольца канатов серыми линиями визгливо потекли вниз, образуя бортовые заграждения. Канаты извивались, поблескивали змеиной чешуей. Из расщелины сопок, из-за ярусов леса рабочие теснились к спуску, вытягивали шеи, громоздились на свежие пни.
Вандаловская широко распахнула полы тужурки и сбежала по мосту до первых столбиков барьера.
— Гурьян Минеич, — оглянулась она, — сигналом будет выстрел.
Директор наклонил голову и долго, пока фигура женщины-инженера не смешалась с другими, смотрел ей вслед. Мысль, которую отпугивал по ночам, снова вспыхнула в мозгу, «Вот с такой бы жить и работать».
— Эй, посторонись! — послышалось сзади.
Гурьян оглянулся. Стуков, с обмотанным марлей лицом, — у него все еще болели зубы, — и Костя, без шапки, катили к мосту первый сутунок.
— Не чижолый ли будя? — пошутил Морозов. — Надсодишься…
Стуков ловко задержал стягом бревно и весело кивнул орловцу.
— Всякое новое сооружение должно сначала выдержать самую большую тяжесть, товарищ.
Гурьян взглянул на часы. Канаты все еще шевелились, пели на железных валиках. Прошедший час истощил терпение людей. Костя заботливо стесывал остатки коры на сутунке, а орловец широким валенком приглаживал поката.
— Ты чего это? — посмеивались сзади.
— Так-то может застрять, — хозяйственно объяснил он. — Чего скалитесь?
— Да так… К барину-то теперь не собираешься?
— Подь вы! Молоко с губы вытрите.
Хлопушин выпрямился и, взмахнув топором, взглянул на Гурьяна.
— А ежели взаправду не пойдет, зауросит?
Директор шевельнул усами. От поляны глухо вспыхнули два выстрела. В сопках порывисто дрожал шелестящий, замирающий шум.
— Накатывай! — махнул рукой Гурьян.
Первым подбежал Морозов. В руках у него погнулся соковый стяг. Ловким толчком он закатил комлевой конец сутунка на мост и стал рядом с директором.
— Пущай!
Бревно вильнуло и с грохотом улетело вниз.
— Пошел! Пошел! — загремели голоса.
Морозов ухватил крепче стяг и поддел второй сутунок.
— Тише, верблюд, — рассмеялся Костя.
Сбоку воздушной дороги, по рыхлой накати медленно пыхтел в гору грузовик. Над рудником и тайгой неслись гудки, но люди не слышали их. Люди в давке бежали вниз. Людям скорей нужно было видеть, как воздушная дорога выбрасывает на поляну освежеванные бревна.
Морозов опомнился, когда заметил около себя одного Костю.
Расправив грудь, он дребезжаще рассмеялся.
— Идеть, окаянная сила!
— Идет! — отозвался парень. — Говорят, что сюда какие-то подъемные механизмы поставят, вот тогда начнет подавать…
— Механизмы, — орловец набрал в грудь воздуха и положил на плечо железную лопату.
3
Электростанция снабжалась топливом всего на несколько часов работы. Были дни, когда употреблялись на дрова бутары. Энергетика, как и сам рудник, не пользовалась вниманием старого рудоуправления и треста. Слово «консервация» два года на всех собраниях и заседаниях настойчивее звучало на руднике. И вдруг оно сменялось словом «расширение».
Гурьян, разбрасывая ногами снег, с поднятой головой шел по равнине, на которую по покатам летели бревна. Технические руководители делили лес с хозяйственниками-снабженцами. Бревна громоздились в отдельные ярусы.
По торопливым движениям, по оживленным лицам директор видел общий подъем работников, видел, что первый ход за спасение рудника был сделан верно, — теперь можно было бы поспорить с трестовскими дельцами, можно потребовать должного внимания к перестраивающемуся руднику, но и в такой час осаждали сомнения.
А вдруг главный инженер прав? Вдруг разведки, которые замышляет он, Гурьян, по получении буровых станков, принесут отрицательные результаты, и рудник придется консервировать с большим позором?
— Гоните вот этим порядком, — указывал он направление вдоль поляны.
— Каким? — переспросил Морозов, опуская стяг. Орловец широко открыл простодушные глаза.
— А я думал, товарищ директор, мы вот так будем ярусить…
— Почему?
— Да потому. Как ты думаешь дома ставить?
— Прямо по кромке леса и пойдет новый поселок. — Замешательство Гурьяна передалось Морозову.
— То-то и оно… Будем строить так, а подкатывать бревна как? Тут-то оно все выходит сподручно.
— Так да как, — ехидно улыбнулся Алданец.
— Настоящий оратор, — поддержал Балда. — Скоро в техноруках начнет ходить.
Гурьян отошел от первой группы отвальщиков и поднял руку.
— Правильно, земляк! — крикнул он Морозову.
— То-то, расчухал, — орловец усмехнулся бородатым ртом.
— Я по плотницкой другова инженера выучу, товарищ директор.
— Так и знай, скоро премию дадут, — не унимался Алданец.
— Не подъязвивай-ка, — вспылил Морозов. — Я, брат, молчу, а могу брякнуть так, что со смеху закотишься.
Орловец поддел на стяг комель сутунка и забросил его на соседнее бревно.
— Фу, зверина, — изумился Цыганок. — С тобой и всамдель игрушки детские.
— А ты думал как… Тронуть себя не дам. Смиренный я, а одному такому вот нахрапу, — указал он глазами на Алданца, — давком руку переломил.
Группа села закуривать. Все с уважением посматривали на силача. Цыганок потянулся к кисету, но Морозов убрал его.
— Ты чего? — удивился Рома.
— Руки сначала вымой.
— Ты облешачил?
— Ночью не надо было выгребать табачок.
— Жалко? Эх, мелкий собственник!..
— А ты крупный, так не лезь в чужой кисет.
Кругом рванулся смех. Обозленный Цыганок укорил:
— Копи бабе на штаны, а то засорит.
Это рассмешило орловца.
— Ить и скажешь же, шпана, — заливался он. — Да ни за что такова наречия и во сне не придумал бы.
Из-за яруса неожиданно вывернулась Надежда Васильевна. Закутанная в меха, она удерживала на поводке резвую лайку. Разжиревшая собака напорно тянула инженершу к лесу. Алданец толкнул орловца под бок.
— Смотри, во баба — не твоей пара.
Тот почесал спину и презрительно сплюнул.
— Такую глисту мне и дарма не надо.
— Чертова наверточка, — согласился Цыганок. — Говорят, что наравне с мужем и американец у нее в почете.
— А что ж ты думаешь, — оживился Морозов.
— Не заливай, громобоец, — перебил его Алданец. — Где ты можешь понимать интеллигентные скусы.
— Знаем мы этот скус, — не сдавался Морозов. — Вот, если сказать про Вандаловскую — баба в настоящей степени, а эта плевок растертый.
— И ничего ты не понимаешь, — отмахнулся Алданец. — Сравнял кобылу с красоткой.
— А што ж, от кобылы хлеб можешь жрать, а от сучки ни черта не получишь.
Артельщики одобрительно поддержали:
— Правильно, лапоть.
— Отхлестал, как полагается…
Первые яруса гордо поднимались над уровнем площади. Под вечер притоптанный снег хрустел под тяжелыми сапогами, как репа под ножом. Лесорубы направлялись уже к поселку, когда среди них внезапно появился Бутов.
— Где директор? — спросил он, повертывая голову.
Рабочие густо окружили шахтера. А он, размахивая длинными руками, продолжал:
— Вот и верь после этого кому-нибудь.
— Да ты говоря толком? — остановил его подошедший Гурьян.
— По-русски и толкую… помнишь, как-то я намекнул пробурить каменный пласт на дне шахты, а сегодня я добился результатов. Брат, такую жилку откопал, сам главный ахнул… Богатое золото и порода мягкая.
— Ну, это еще не проверено, — усомнился директор.
— Нет, проверено! — загорячился шахтер… Сейчас пробу брали да еще не один раз… В семи местах пробурил и везде одна порода…
Бутов лихо сунул на затылок шапку и увлек Гурьяна к поселку.
— Мура, — бросил им вслед Алданец. — Басни о достижениях пустят теперь на весь свет.
— А ты умнее всех хочешь быть, — ощетинился Костя.
В сопках зашумела вьюга. На поселок по ветряку надвигалась снежная пыль.
4
Главного инженера изумила итоговая цифра новой сметы.
Он бодрил сивые усы, нелепо и торопливо поправлял очки.
— Как хотите, Татьяна Александровна, десять миллионов хлестко взято, — отрывчиво говорил он. — Насколько мне известно, таких вложений рудник не имеет с самого основания.
Вандаловская смотрела строгими глазами.
Ее полные руки покойно лежали на выбугрившейся под кофточкой груди…
— Администрация утвердила эту смету, зачем же вам возражать?
— Дело не в том, что я хочу возражать. Трест не утвердит такой суммы. — Он подошел к Вандаловской и, глядя на ее красивый лоб, снизил голос до шепота. — Должен вам сказать, что тогда на совещании технических руководителей вы поторопились подкрепить тенденции нового рудоуправления, в частности, директора. Я, знаете, убежден, что трест и «Главзолото» не пойдут на это. Взгляды на Улентуй там совершенно иные. Поверьте мне, старому инженеру, что и здешний партийный актив не рискнул бы поднимать вопроса, если бы не настойчивость директора.
За стеной стучали на ремингтонке. Кто-то входил в кабинет директора, шаркая железными подковами сапог. Вандаловская сняла ногу с колена и закурила папироску.
— Не понимаю, Иван Михайлович, чем я была недоказательна на совещании. Я, конечно, мало знаю Улентуй, но ведь и вы его по-настоящему не знаете. Тем не менее содержание здешних месторождений, нужно прямо сказать, редкостное. И сейчас я настаиваю только на том, что здесь не было еще горно-подготовительных работ. Я по-прежнему исхожу из такого положения: лучше вести разведки там, где есть уже проверенная база, чем бросаться в совершенно неизведанные дебри. Допустим, что мы ничего не найдем, тогда ведь все равно рудник может жить. А вот вам пример с шахтой «Соревнование».
Инженер резко дернул острыми плечами.
— Против энтузиастов спорить трудно, — он приставил палец к лысеющему лбу. — Может быть, это и не совсем порочная вещь… Но определение рудника как хилого и вырабатывающегося, к сожалению, близко к истине… Посудите, мы не выполняем программы, имеем полный застой в подготовительных работах и, как результат, постоянную задержку зарплаты… А это, знаете, паралич всего хозяйства. Открытие жилы в «Соревновании» тоже не решает пока вопроса… Таких открытий здесь было не одно.
Вандаловская вышла из конторы, чувствуя тошнотное головокружение. Она напрягала мысли, стараясь понять главного инженера, но приходила лишь к одному, что он человек с устарелыми взглядами.
Перед свиданием с Клыковым она снова знакомилась с историей развития Улентуя. Рудник никогда не имел достаточного запаса руды, извести, кокса. Забойщики Улентуя получали всегда меньше, чем на открытых работах. И самое поразительное, что ведущий горный цех до вступления новой администрации был совершенно упразднен. Все это озадачивало, тревожило, вызывало догадки. Вандаловская сознавала, что попала в жаркую схватку. Нужно было решительно выбирать, на какую сторону стать, чтобы не споткнуться, не упасть в только что начатой битве.
Она шла по тропке между густо сцепившимися постройками.
Бараки опали. С увала от шахт синими волнами наплывал едучий дым… Догадалась, что там оттаивают начатый разрез. Но сегодня и это не успокаивало. Сквозь вздымающийся чад волчьими глазами мерцали в темноту электрические лампочки. Такого жалкого вида она, побывавшая на лучших золотопромышленных предприятиях мира и Советского Союза, не могла представить. Хотела сказать главному инженеру многое… хотела. Но из тактичности не могла насмелиться.
Татьяна Александровна вдруг оробела, испугалась предстоящей борьбы. Клыков был силен, он находился дома. Знает прииск.
Не поторопилась ли она? Не свихнет ли себе шею на новом деле? Ведь нужно же ожидать всяческих ударов со стороны противников… Не лучше ли уехать отсюда?
Глухой подземный лязг инструментов порывами вылетал из шахты «Соревнование» (выходила подсобная смена). К дробилкам и рудохранилищам тянулись подводы. Колеса тяжелых таратаек и конские копыта говорливо выстукивали по прикатанной дороге.
«Дедовская ямщина», — досадно подумала Вандаловская, вспомнив слова Гурьяна.
В клубе шумела молодежь. И здесь не было настоящего, радующего. Слабый электрический свет красноватыми пятнами освещал окна. Хотела пройти в шахты, но раздумала и завернула в библиотеку. На пороге, торопливо поправляя платок, рассыпала ехидный смешок Варвара.
— Здрасте… Не свидания ли ждете?
Вандаловская изумленно отступила.
— Откуда вы взяли?..
— А чего же… дело молодое и вдовье, ха, ха, ха!.. Муженька-то моего куда запрятали?
— Не понимаю… он, кажется, в конторе…
Варвара замотала вокруг шеи концы платка, передернула плечами и побежала к дому.
— Не обессудьте… Я по душам это. Мужики ведь все волки, сожрут корову, а свалят на зайцев.
Ошеломленная Татьяна Александровна долго смотрела на черные омертвелые от темноты сопки и, чувствуя озноб, побрела к своей квартире.
Галстук цвета змеиной шкуры охватывал длинную жилистую шею американского специалиста. После дороги Гирлан тщательно выбрился, вымылся одеколоном. Сегодня он не был доволен своим лицом, туго обтянутым сероватой кожей. Оно не гармонировало с светло-коричневым костюмом, с высокой, не потерявшей осанки фигурой. А фигура строителя обогатительных фабрик была безупречно-величественна. Если бы случилось обратное, то бывший служащий компании «Лена-Гольдфильдс» был бы огорчен не только за себя, но, главным образом, за свою «великую» нацию, за непревзойденный Нью-Йорк, вскормивший Гирлана.
И недаром в роскошном альбоме иностранца, на письменном столе, на стенах, вкось и вкривь, красовались фотографии, карандашные рисунки, графики, недоделанные этюды. Все они каждым мазком, каждой чертой говорили: «моя несравненная родина».
Многоэтажный дом был старательно заснят со всех сторон света. Воспоминание о нем каждый раз вызывало на бескровном лице Гирлана улыбку умиления.
«А если бы знали?» — Иностранный специалист, великолепно оберегающий эту марку в Советской России, долго смотрел на рисунки неподвижными, холодными, как небо сибирского севера, глазами, будто желая получить ответ, что бы сказали о нем эти русские безумцы, задавшиеся целью перетряхнуть мир и создать в нем крепкие устои социализма. Что бы сказали они, если бы догадывались, что владелец этого пленительного особняка был больше, чем простой специалист на прихлопнутом теперь предприятии «Лена-Гольдфильдс».
Переплетенный морщинами лоб Гирлана изобразил гармошку. Игра была рискованная. Но ведь для того он и американец, враг гуманитарных бредней, любитель опасных, но небескорыстных трюков.
Из квартиры Антроповых (соседней с Гирланом) мелко зачокали каблучки, послышался короткий звонок. Специалист бегло оглянул диван, обтянутый коричневым шевро, и свой костюм (неряшливость опять-таки оскорбила бы его нацию).
Звонок повторился, неторопливо заныл. Гирлан шагнул к двери. Впорхнула Надежда Васильевна. Песцовая горжетка колесом обхватывала холеные плечи женщины, густо накрашенный рот горел кровавым кружком.
— Не ждали?
— О, давно ждаль!
Гирлан артистически развел руками. В черном коротком платье Наденька была действительно восхитительна.
— Какие новости, сэр Гирлан? А я так ждала. Ну, как живет Москва?
Женщина полулегла на привычный диван, утонула как в пуховике, показывая круглое колено. Гирлан давно знал эту манеру.
— А муж? — Он прищурил глаза.
— Вызвали к директору. — Темные глаза Наденьки омрачились, кровавое колечко сжалось в комок. — Фу, какой прозаичный.
Ну, поди же сюда, мерзляк… Никогда не напоминайте мне о муже.
Гирлан выжидал. Он шагнул к столу и открыл черный чемодан.
Перед глазами Наденьки ослепительно сверкнули бриллиантовое запястье, медальон и лаковые туфельки.
— Сэр Гирлан! Это где достали?
Маленькая женщина с одичалой радостью, как кошка за мышью, прыгнула с дивана. Ее цыганские глаза горели, а руки лихорадочно перебирали вещи. Волосы Наденьки бунтарски рассыпались по обнаженным плечам, ноздри жадно хватали воздух.
— Это для меня? Неужели!
5
Антропов вернулся домой поздно. От разговоров с директором и главным инженером болела голова. По обыкновению жену не беспокоил. Лег на кушетку в своей рабочей комнате. Вспомнилось, что еще до женитьбы у них сложились своеобразные отношения. Встретились они в Южно-Енисейской тайге, на прииске отца Надежды Васильевны. После года практики Антропов был приглашен на «Надеждинский», названный именем Наденьки, прииск младшим инженером. На правах хозяйской дочери и единственной наследницы, Наденька быстро подчинила Вику, ничего не имеющего, кроме диплома и привлекательной наружности. Эти права она сохранила и до сего дня.
Привычка — прививка. Так было узаконено, что Антропов не перечил жене в выборе ее знакомых, редко возражал, когда она мечтательно направляла раздумья в прошлое и хранила несуразную мысль — попасть за границу, в большой культурный свет, где получила бы настоящую оценку своей красоте и темпераменту.
Сегодня Антропову все это претило, поднимало ворохи бессвязных мыслей.
— Скажите, Виктор Сергеевич, тяжело весит этот иностранный спец? — прямо спросил Гурьян.
Антропов растерялся, побледнел, как мальчик на экзамене.
— Затрудняюсь ответить вам…
— Напрасно… Разве не вы подпирали его своими плечами. Ведь нам все известно, как вы прокатили его план о постройке насосов, но почему-то не настояли переделать насосную камеру.
— Это дело главного инженера… Ошибки творили даже боги…
— Ошибка ли здесь?
Проснувшись в половине девятого, инженер вспомнил эту мучительную беседу. Он видел, что новая администрация все перетряхивает по-новому, что и ему нужно как-то перестраиваться.
Инженера охватило необъяснимое отчаяние. Вчера Гурьян опять говорил о возобновлении постройки обогатительной фабрики и недвусмысленно намекнул, что руководство постройками будет поручено ни в коем случае не Гирлану.
Антропов спустил с кушетки босые ноги и закурил. В голове будто перекатывались свинцовые пули. Слышал, как в спальне зашумело шелковое одеяло, скрипнула сетка кровати.
— Встал, Вика?
Голос Надежды Васильевны ломался спросонья.
— Да… А ты почему рано поднялась?
— Так что-то… Дай, пожалуйста, папиросу.
Он расчесал пальцами скатанные волосы и зашуршал ногами по медвежьей шкуре.
Испорченное красками лицо жены, с бледной синевой под глазами, выглядело дурно, вызывало брезгливость.
— Ты нездорова?
Она смотрела через красный кончик папиросы в отсвечивающий от солнечных лучей потолок и сжимала влажные глаза.
— Знаешь, Гирлан привез много новостей из центра, — вспомнив о подарках, она сладко потянулась.
— Ты разве была у него? — Инженер пытливо взглянул на жену.
— Нет, встретилась случайно, — Она сдунула пепел с папиросы. — По железной дороге толпы нищих… Вся Украина…
— Только это? — Инженер нетерпеливо дернул белесыми бровями.
— А что же еще… Мы, Виктор, здесь досидим до голодного бунта. Кстати, я не понимаю, почему ты сторонишься Гирлана? Ведь, кажется, совершенно понятно, что с нами здесь рассчитаются, а у Гирлана в Нью-Йорке свое дело и прекрасные связи.
Антропов медленно зашагал в свою комнату. Возражениями он боялся вызвать новый семейный скандал. Но жизнь напирала, жизнь, как весенняя вода, ломала плохо огороженную усадьбу семейного мирка и быта. Он колебался внутренне, путался в словах и поступках. Нужно было сделать выбор. Закрадывалась надежда повлиять, перевоспитать жену.
— Надюша, — начал он тихо. — Ведь капитал и свет, о которых ты мечтаешь, — ерунда. Я не спорю, может быть, у Гирлана есть кое-что. Но у нас с тобой что? Твои украшения? А, с другой стороны, я не вижу необходимости расценивать здешнюю обстановку по-твоему. Подумай, служить мне придется одинаково. Но здесь есть разница в отношениях к человеку, и к специалисту особенно. Чем тебе и мне плохо? Здесь меня поощряют пока, а там неизвестно, что будет. Я склонен верить, что там промышленность и сама по себе система владельцев ее вырождается, а здесь есть много нового, значительного.
Надежда Васильевна мелкими беличьими зубами кусала губы вместе с пожелтевшим мундштуком папиросы. Лицо ее перекосилось в судороге: это был признак гнева. Она приподнялась с подушки — сетка кровати зазыбала маленькое изнеженное тело. Визгливый голос женщины резко прошиб тишину квартиры.
— Ну и сиди здесь. Сиди и братайся с Гурьяном и Стуковым… С этой породистой маткой Вандаловской. Жди, пока приглушат голод или японцы. Небось другие умнее тебя…
Антропов, горько улыбаясь, хотел поймать жестикулирующую руку жены, но Наденька бешено оттолкнула его в грудь и полуголая, с взлохмаченными волосами выбежала из спальни.
«Кто другие?» — кольнуло в сердце Антропова.
6
Инженер вспомнил о заседании проектной бригады по развертыванию зимних подготовительных работ. Он наскоро выпил чай и, повязав галстук, вышел из квартиры. Антропов опоздал и тревожился.
Бригада уже работала. Бутов вытащил из карманов золотые часы, которыми был премирован год назад, показал их инженеру. Сидевший рядом с Гурьяном Костя улыбнулся Вандаловской.
Доклад делал Гирлан. Коверкая русские слова, он доказывал необходимость слияния энергетической базы Улентуя с соседним Хилганским рудником. Из сказанного вытекало, что проблема «единого большого комбината» потребует усилия единой обогатительной фабрики и постройки узкоколейки по трассе Улентуй — Хилган.
Гурьян записал последние слова иностранного специалиста и, не поднимая головы, спросил:
— А чем вызывается это объединение?
Застывшие глаза Гирлана остановились на Вандаловской.
— Будет един машина, един руководство… Так решило «Главзолото».
Директор подошел к столу и взял географическую карту.
— А вот эти реки, болота и хребты? А расстояние около трехсот километров — это как? — Руки Гурьяна нервно дрожали.
Члены бригады потянулись к карте. Никто из них не заметил, как вошел главный инженер. Грубоватые пальцы директора скользили по хитрой паутине извилин.
Бутов не вытерпел:
— Да-а! — Слово это ударило, как брошенный с обрыва камень.
Туго обтянутые сероватые щеки Гирлана шевельнулись, но он джентльменски выпрямился и откинул тщательно причесанную голову к стене. Весь его вид говорил «Если не желаете слушать — наплевать».
Однако иностранный специалист не выдержал позы, когда Клыков подверг критическому разбору его план и историю постройки обогатительной фабрики. Сегодня он волновался. Острые глаза инженера жарко вонзились в лицо иностранца.
— Товарищу Гирлану более чем нам известна двухлетняя эпопея обогатительной фабрики, — начал он. — Вся эта история только тем и занимательна, что не успевают еще засохнуть чернила на одном проекте, как уже готовится второй и третий… А постройка стоит. Сначала проектируется фабрика на двести тонн суточной производительности, затем на пятьсот, а еще позднее — на тысячу. И теперь, когда здание фабрики выросло до крыши, когда сделаны заказы на оборудование, товарищ Гирлан предлагает новую комбинацию.
— А производственная программа чахнет, — поддержал Бутов. — Правильно… Чехарда!
Антропов видел профиль изрытого морщинами, подернутого серебряной щетиной бороды лица главного инженера. Клыков смотрел в итальянское окно на волнующиеся темно-бурой зеленью сопки и был загадочен, как они. Гурьян улыбнулся Бутову, скользнул взглядом по вытянувшемуся лицу иностранного специалиста. Клыков продолжал:
— По предполагаемому размаху работы нам нужна фабрика с пропускной способностью в три тысячи тонн, на таком типе и следует остановиться.
На улице Гурьян сказал Бутову:
— Видишь, как Иван Михайлович разошелся… А ты говорил…
— Черт их поймет… голову закружили эти спецы.
