26
Качура, завидев дым на Алексеевской, всю дорогу посылал Лямку вперед, но тот дремал, спокойно раскачиваясь в седле.
— Эка, братец, ты засоня! — ворчал Качура, совал его кулаком в спину.
Лямка недовольно отговаривался:
— Ехал бы сам, когда муторно тебе, что других-то толкаешь!..
Да где же оно равенство, к примеру, ежели ты рудком, то, стало быть, и теперь можешь толкать кого-то на пулю? Знаем мы таких флюстов!.. Кого испужался? Бороды своей, что ли?
— Ну, мы все просим тебя, дедушка, — сказала Валентина, подогнав своего коня к Лямке. — Ты здесь знаешь все места, и Борис Николаевич поручил нас тебе. Слышишь?
— Гм!.. — довольно усмехнулся Лямка. — Стало быть, я и ответчик. Это резон!
Он приподнялся на седле и натянул поводья.
— Ежели што будет, я крикну, — сказал он, отъезжая.
— Вот же, листвяжная башка, ядят тя егорьевы собаки! — рутался Качура. — Иной раз — золото мужичонко, иной — хуже черта упрям.
— Забавник!.. — подтвердила Настя, смеясь.
— Это он оттого такой, что всю жизнь причетником околачивался около хозяев, вот и испортили человека, — пояснил Качура будто самому себе.
Лямка раза два мелькнул на изгибах дороги и скрылся за густой стеной деревьев. Он в душе был очень доволен и гордился тем, что дал отпор Качуре и что Яхонтов, директор, доверяет ему.
Таежная дорога коленом пошла к Пинчуге, шум которой был слышен еще издали. Дождь утихал.
Лямка, озираясь по сторонам, ожидал не нападения людей Сунцова, а медведя. На случай он снял с плеч коротенький дробовик и вынул его из брезентового истертого чехла.
Вскоре он увидел безлесную прослойку. Это был старый, заброшенный старательский стан. На поляне еще виднелась прошлогодняя пожелтевшая трава. Сквозь ветошь густой щетиной пробивалась молодая зелень. На этом прииске Лямка работал еще в молодости — до поступления в кучера. Здесь он когда-то нашел большой самородок, который в две недели пропил без остатка.
В одном месте Лямка заметил примятую траву и, заподозрив в этом след медведя, пошел вперед, разбирая руками засохший и молодой пырей. Но след не походил на звериный — земля под ним была не тронута.
— Какая тут каналья шляется? — выругался он вслух и, облюбовав тонкую черноватую березку на чубук, наклонился, чтобы срезать ее. В это время сзади жевавшая траву лошадь храпнула, и, кинувшись в сторону, сбила его с ног. Он упал навзничь, предполагая, что вот сейчас его оплетет лапами медведь. Но тут же услышал оглушительный залп и крики людей.
А когда приподнял голову, то с ужасом увидел перед собой Ганьку-шахтера с занесенным в руке ножом. Немного подальше, на опушке леса, стояла окруженная золотничниками Валентина. Раненых Качуру и Настю колотили золотничники прикладами.
— Вставай, сука беззубая! — злобно крикнул Ганька. — Продался, холуй! Мы те сегодня же усоборуем.
Он схватил Лямку за ворот и, поставив на ноги, толкнул.
Раздался выстрел, и Лямка с раздробленным черепом бесшумно свалился на мягкую траву…
Сунцов быстро подошел к бледной и едва стоящей на ногах Валентине. Он был в тонком лайковом плаще с башлыком и в левой руке вертел легкую винтовку. Тунгусники широко расступились.
Они не виделись с тех пор, как Евграф ночью покинул Боровое. Валентина заметила, что он отпустил черную вьющуюся бородку и усы. Загрубелое лицо Сунцова было сильно исцарапано.
— Ну-с, как дела, мадам директорша? — начал он, опираясь на винтовку.
И, не выдержав тона до конца, задыхаясь, расхохотался.
— Ты, наверное, думала, что никогда не увидишь лица брата-бандита, а вот пришлось, и теперь поговорим!
Он оскалил от злости белые зубы, схватил ее за руку и, повернув вокруг себя, с размаху бросил на землю. Валентина ударилась ухом о выступивший корень и почувствовала лишь одно — как из глаз брызнули разноцветные ленты искр.
Очнулась она ночью. Вверху плелись темные развесистые ветви душистой пихты. Дотлевали потухающие костры. Ночь парила теплом и крепким запахом серы.
— Ну что, ожила? — Сунцов поднялся около ее ног и, привстав на одно колено, подвинулся ближе.
— Уйди, негодяй! Что тебе нужно?
Лицо Сунцова искривилось в судорогах. Он рассмеялся.
— Уйду, но и тебя уведу, не оставлю этим христопродавцам, будь покойна!
Валентина в отчаянии схватилась за попавшийся под руку толстый сук и задрожала.
— Уйди… или убивай, разбойник! — крикнула она все тем же глухим голосом.
Кое-кто из золотничников подняли головы, но снова опустили их и, потягиваясь, шебаршали ногами по сырому мху.
Сунцов, немного отступив, заговорил с Валентиной спокойнее.
— Ты оставь, поговорим и без этого, — указал он на сук. — Скажи, что тебя связало, ну, с этим Яхонтовым? Ведь он лакействует перед карманщиками. Ты же всегда хвалилась своей независимостью… Свободолюбием!..
— Это ложь!.. Он… мы оба… честно работаем…
Она отвернулась от Евграфа.
— Для народа, хочешь сказать? — насмешливо договорил Сунцов. — Так, по-вашему, это народ — Медведевы? Нет, вы работаете на сволочь, которая заела всем жизнь в России.
Сунцов снова приподнялся на колени.
Валентина молчала, но по пылающему лицу и глазам Сунцов понимал ее состояние и то, что она готова вцепиться ему в горло.
Это бесило его.
— Нет! — крикнул он, желая окончательно вызвать ее на сопротивление. — Лучше я тебя здесь же задушу собственными руками и брошу зверью на ужин, чем допущу позор на фамилию Сунцовых… И сам издохну, но пойти к шпане — нет!
Он кинулся на Валентину и хотел схватить ее за горло. Но в тот же момент зашатался, взмахнул руками и, попятившись назад, запнулся за лежавшую под ногами сухостоину.
Валентина видела, как он упал на костер между кипящими котлами. Отбросив в сторону сук, которым ударила брата, она исчезла в кустах.
На опушке леса, там, где начиналась полянка заброшенного прииска, Валентина запнулась о чье-то растерзанное тело…
Сзади глухо щелкнуло несколько выстрелов, а впереди ослепительной полосой блеснула молния, и уже ближе, будто взрывая горы, ударил гром. Кусты малинника и мелкого тальника брызгали ей в лицо холодной росой…
Валентина, задыхаясь и падая, бежала по неизвестной ей тропинке…
