Книга: Борель. Золото [сборник]
Назад: 14
Дальше: 16

15

Степь давно кончилась. В лесу сразу стало темнее. Навстречу длинно тянулись нескончаемые подводы порожняка.
— Где сдали? — спросил Лямка у остановившихся передних подвод.
— А всяко разно, — ответил молодой краснощекий парень, потирая заспанные глаза и сталкивая в сторону передовика. — Кто на Боровом, а больше на Калифорнейском… Хлеба наперли уйму.
Аж анбары лопаются.
Подводы одна за другой ныряли мимо кошевки и подрезали ее под грядки.
Лямка разбудил Василия.
— Товарищ Медведев, может, поговорить надо?.. Вставай, парень.
— Поезжай! — крикнул Василий, натягивая на голову ворот дохи.
Сумерки быстро спускались над тайгой… Между двух темных стен леса чуть виднелась впереди белая полоса дороги. Над самой дорогой темные сосны распустили свои лапы к дуге и гривам лошадей.
Яркие звезды, будто цветы, вплетены в вершины деревьев.
Зимовье примкнулось к скале и ручью среди темных пихтачей. Вокруг избы и двух скривившихся стаек с наметанным на крышу сеном протянулась перекосившаяся изгородь в две жерди. И даже ночью было видно, как по обеим сторонам от зимовья скалится клыками сушняк.
Во дворе по толстому слою навоза топтались десятка три скрюченных от перегону лошадей.
Василий и Яхонтов проснулись около самых дверей зимовья под ожесточенный лай белых острорылых собак. Спросонья Яхонтов заметил черную тень человека и услышал разговор.
— А, Лямка! Милости просим! Протрясло небось?.. Дороги нынче — увечь одна, нырок на нырке…
— А кого привез-то?
— Начальство, — ответил Лямка шутливым тоном. — Дилехтура, брат, самого и большевистского попа. Ты нам фатеру побасше давай и самоварчик!
Они вошли в коридор, разделявший зимовье на две половины. Посредине коридора находилась широкая русская печь с пристроенной сбоку плитою. На плите вороньим стадом стоял десяток закопченных котелков.
Из черной половины зимовья пахло прелыми портянками и слышался громкий хохот толпы.
Яхонтов, заглянув туда, сморщил лоб. Сквозь пар и табачный чад едва заметно было, как передвигались темные, точно тени, фигуры ямщиков.
Они прошли на хозяйскую половину, которая состояла из двух комнат и отдельной спальни.
На второй половине разгорался спор между Сунцовым и ямщиками-ангарцами. Они рядились за подводу. Сунцов, с начинающим все больше грубеть хитроватым лицом, говорил рыжему бородачу:
— Так и быть, паря, дадим четвертную до Калифорнийского, только с уговором, чтобы второй станок везла нас твоя дочка.
Толпа косматых и грязных людей хохотом потрясла стены зимовья.
Чалдон сердился:
— Ты чо, язви те в душу, зубоскалишь? Если поедешь, то говори цену, окромя шуток…
— А вы лучше потянитесь гужиком, — предложил кто-то.
— Правильно! — подхватила толпа.
— Тащи перетягу! — крикнул Сунцов, не замечая вошедших Василия и Яхонтова. — Уговор такой: если ты перетянешь — плачу четверть самогону, а если я — везешь бесплатно до прииска.
Чалдон связал перетягу гужиком и подал один конец Сунцову, а затем, оглянув присутствующих, угрожающе сказал:
— Хочь ты и мясо жрешь каждый день, а попробуем, чья кишка дюжее?
Противники уселись друг против друга на полу и слегка попробовали гужик. Веревка затрещала и затянулась в узел. Толпа насторожилась.
— Не подгадь, Граха! — крикнул кто-то из золотничников.
— Дай пить, Микита! — закричали, в свою очередь, ямщи-ки-ангарцы.
Двое здоровенных мужчин, ободряемые ревом толпившихся, уперлись, как уросливые лошади, которых насильно хотят стащить в реку, и, надуваясь животами, потянули друг друга к себе.
— Не сдавай, Еграха!
— Дюжь, Микита!
— Ниже держись — от земли не отдерет!..
Один из ямщиков протянул руку между тянувшимися и повелительно сказал:
— Не фальшь, ребята, — по правилам вали.
Сунцов только теперь снизу вверх увидел Яхонтова с Василием и улыбнулся им цыганскими глазами.
Тянулись до трех раз. Сначала перетянул ангарца Сунцов (сгоряча чалдон не успел расправить мускулы). Второй раз Сунцов сдал. Шеи, лица и глаза у обоих налились кровью. Уселись в третий раз.
Сунцов изменился в лице.
Золотничники нервничали, а ангарцы заранее торжествовали победу. Чалдон крикнул на все зимовье и, изогнувшись в дугу, перекинул через себя противника.
Сунцов спустил гужик. На руке, где врезалась веревка, побелела кожа и выступила кровь.
— Спортил руку-то, — отдуваясь и улыбаясь, сказал чалдон.
Сунцов смахнул кровь на пол и задорно закричал сидящему на нарах белобрысому парню:
— Буди бабу, что с самогоном!
И, оглянувшись, снова встретился глазами с Василием. Сунцов рассмеялся, не подавая виду, что между ними была ссора.
— Потешаетесь? — спросил Василий.
— Да что поделаешь, глушь, тайга, товарищ Медведев…
Белобрысый открыл половичную тряпицу и толкнул лежащего под ней человека. С нар поднялась толстая низкая баба и, протирая глаза, ругалась:
— Чо будить-то, я все слышу, лешак вас, что ли, подхватил? Дрыхнуть не дадут!
— А ты не лайся! — крикнул на нее один из золотничников. — Торгом живешь, язва! Что, заробить не желаешь?
— Заробишь от вас лихорадку… Сами норовите с зубов шкуру содрать!
Пока баба наливала самогон, к Василию подошел один из ямщиков и, кивнув на бабу, шепнул:
— Фартовая!..
— Зачем он здесь? — шепнул Яхонтов Василию, когда они проходили на хозяйскую половину.
— А ты видел обоз на дворе? — хмуро отозвался Василий.
Яхонтов недоумевал:
— Какой обоз и что он значит?
— Вот видишь, как все вы понимаете здешнюю обстановку!
Нам хлеба меньше везут, я уверен, а Евграф Иванович прет его сотни подвод. Вот что это значит: это значит, что Еграшка выжмет нас с прииску! Эх, Борис Николаевич! Хороший ты парень, но что-то тебе мешает мозговать по-рабочему. Мы видим этих Сунцовых, как кошка в подполье, и они не уйдут от нас, а тебя бы этот тунгус в день пять раз на кривой объехал.
— Да, это, пожалуй, верно, — хмуро согласился Яхонтов.
— Не пожалуй, а чикалка в чикалку, — воодушевился Василий. — Мы должны даже во сне видеть и слышать, чем дышит эта порода. Плохо, что ты не знаешь нашу азбуку…
— Смотря какую… Кое-что я раньше тебя читал, — улыбнулся техник. — Но мне кажется, все ваши преувеличивают опасность. Ведь, по существу, у нас капитал золотушный, недоразвитый, и он не может создать серьезную опасность новому порядку.
— Ошибаешься, Борис Николаевич! — рассмеялся Василий. — Сними, товарищ, интеллигентские очки, и ты увидишь, в какой колючей проволоке мы находимся. Не только Сунцов; но и еще кое-кто настряпает советской власти, ежели мы проспим.
— Ну, это, может быть, и так, — начинал сдаваться Яхонтов. — В отношении собственников, может быть, ты и прав. Но почему же такая нетерпимость к нашему брату — интеллигентам?
Василий снова рассмеялся и положил руку на крепкое плечо техника.
— Чудной ты, Борис Николаевич! Мы с тобой не сговоримся в два дня. Но ты все-таки не видишь, в чем тут штука. Пойми, что таким, как ты, в пятьсот годов не дойти до социализма. Хватки нет у тебя, хотя ты и наш парень.
— А Валентина Сунцова? Как по-твоему — чужая она или не чужая?
Василий на минуту смешался, но затем смело тряхнул волосами.
— Объезживать надо, — решительно сказал он. — Ты понимаешь, ей надо хорошего ездока, а у плохого зауросит и пойдет по брату.
Яхонтов пожал плечами и замял в цветочном горшке окурок папиросы. Василий понял, что техник внутренне соглашается с ним, но не желает признаться.
— Но ведь вы готовите свою интеллигенцию и неужели ей также не будете доверять, — неуверенно начал Яхонтов.
— Наша интеллигенция будет с другими мозгами, — коротко отрубил Василий. — А ежели который свихнется, то тоже пусть чешет в хребте…
В дверь постучались, хотя она и была полуоткрыта.
Евграф Иванович вошел в комнату вслед за девочкой, которая, семеня ногами, несла тяжелый самовар. В его походке и манерах осталась старая осанка и развязность, но на измятое лицо налетела тень таежного загрубения. Глаза бегали с заискивающим любопытством. С хозяевами Евграф Иванович, как и со всеми, был на ты.
— Не помешаю? — спросил он, присаживаясь.
— Садись и рассказывай, как живет ваше Запорожье, — пригласил Яхонтов, насмешливо взглянув на Евграфа Ивановича.
Сунцов тоже рассмеялся.
— Это метко сказано… Запорожье наше пока бедствует, а дальше не знаю, что будет делать! Хочу на службу идти.
Худая, с желтизной на лице и тонкой шее, хозяйка принесла сковороду яичницы со свиным салом и пригласила всех к столу.
Сунцов, прищурившись, оглянул закуску.
— Ничего, пыжи добрые! — сказал он, подмигивая Яхонтову и косясь на Василия. — Промочить бы их?..
Василий вопросительно взглянул на Яхонтова и, не дожидаясь ответа, сказал:
— Тащите, если есть, — все равно ночью не поедем — чего там!..
Сунцов что-то шепнул на ухо хозяйке. Она вышла и, возвратясь, принесла бутылку первачу.
— Много, поди, везешь? — указал Яхонтов на бутылку.
Сунцов хитро скривил лицо:
— Сколько везу — все мое…
— Смотри, влетишь!
— Ну и что же, вам-то, полагаю, легче не будет!
— Только рабочих не спаивать, смотрите, — усмехнулся Василий.
Гости уселись за стол, а хозяйка прикрыла двери.
— Штобы оттуда не глазели, — заметила она как бы про себя.
Евграф Иванович усердно подливал крепкий самогон.
— Давайте, давайте, — уговаривал он Яхонтова, — у нас здесь хорошо работает лестрест.
Яхонтов отодвинул чашку и решительно отказался.
А Василий вместо рюмки налил себе стакан.
— Вот это будет мой глоток, — сказал он, опрокинув самогон в рот.
После первой же бутылки Сунцов опьянел. Но на столе появилась вторая, и он, не морщась, пил чашку за чашкой, не замечая, что Василий все время выливает под стол свой стакан.
— Бусать так бусать, — нарочито кричал раскрасневшийся Василий и стучал кулаком по столу. На столе дребезжала и прыгала посуда. Он сбросил с себя шарф и купленную в городе кожаную тужурку.
Хозяйка подносила рыжиков, огурцов и жареного мяса.
— За наши успехи на руднике! — снова кричал Василий, громко чокаясь с Сунцовым.
— И за наши, — пьяно усмехнулся тот.
В комнату собрались все члены семьи, и старший сын хозяйки Костя, невысокий плечистый парень с большим рыжим чубом, достал из ящика двухрядную гармонь и лихо хватил «Яблочко». Младший, Маркелко, костлявый и веснушчатый подросток, похожий на молодого ястребенка, стукнул о пол ногою и пошел в пляс, размахивая длиннопалыми красными руками.
Мерно, в такт гармошке, заговорили кривые половицы. Бродни без каблуков беззвучно выбивали шепотливую дробь. Сунцов поднес плясуну и гармонисту по полной чашке.
— Восподи баслови! — говорил Маркелко. — Седни первая отломилась…
Подвыпившая хозяйка, закуривая папиросу, подсела к Василию.
— Ну, как живешь, Хватиха? Не узнала меня?
Она рассмеялась, показывая два ряда желтых, закопченных зубов.
— Хорошо живем, да не в славе, товарищ! Вон сыновья выросли — малый-то не успел выпериться, а уж женился. Беда с нынешними детьми!.. Переродился народ.
— Hy-ко, невестка, — обратилась она к стоявшей у порога босой девочке с лицом лилипутки, — тряхни, звесели гостей!
Девочка потупилась и чуть слышным, глухим голосом ответила:
— Я эту не умею…
— Э, чтоб вас хвороба забрала! Выдумали какую-то черну немочь, — сердилась хозяйка.
Костя заиграл вальс «На сопках Маньчжурии». Сунцов подхватил босоногую девочку — она приходилась ему до пояса, и Сунцову пришлось сильно сгибаться, чтобы подладиться к своей паре.
Утром Медведев и Яхонтов лежали на полу, на подостланных дохах. Отрывки разговоров доносились до них четко.
На кухне слезливо, по-детски, ссорились Маркелко с прислугой, а за переборкой на кровати, покашливая, говорила хозяйка:
— Вишь налакались вчера! Еграха-то прямо тяти с мамой не кличет. Как камень ко дну, в постель свалился… А коммунист военный-то пьет, как воду, и только краснеет.
— Вот все они так ездят сюда, сволочи! — заметил мужской голос… — Антилигенция…
Василий толкнул Яхонтова.
— Вставай, ехать пора!
Василий еще с утра узнал от ямщиков, что они везли хлеб на Боровое, но Сунцов перехватил их здесь и назначил цену повыше.
Скрипя половицами, он вышел на вторую половину и долго говорил с ямщиками, но Яхонтов не мог понять, о чем шел разговор.
— Вот видишь, — сказал он вернувшись, — как дела-то делаются? Сунцов спит теперь, как сукин сын, а хлеб повезли нам!
На дворе сыпались мокрые снежинки. Пихтачи, как подстреленные птицы, распустили свои намокшие крылья-ветви и тихо шумели. Тайга подернулась темным и теплым мороком.
Назад: 14
Дальше: 16