Ощущение, что он возвращается домой, охватило его, когда он вошел в гостиницу. С кухни доносился запах чего-то вкусного. Зыков с ложкой в руке стоял у плиты, Соня сидела у стола, резала лук и лила горькие слезы.

— Ого! Кашеварим-поварим. С чего бы это?

— А ты поужинал? — спросил Зыков.

— Нет, конечно.

— Ну вот. А чайная уже закрыта. Проявляя заботу о твоем здоровье, мы с Соней и занялись благороднейшим из человеческих дел — приготовлением пищи.

— Я только подсобная рабочая сила, — сказала Соня.

На ужин было мясо, приготовленное во вкусе Зыкова. Оно терпко пахло какими-то приправами, обжигало рот перцем. И молоко. Чудесное деревенское молоко с полынной горчинкой. Соня пила его с нескрываемым удовольствием.

— С вами, мастера сыска, не пропадешь. Во всяком случае, с голоду.

— Мы такие. Мы все можем, — сказал Зыков.

— Теперь я от вас не отстану. Не отвяжетесь.

— И не подумаем. Больше того — советую: бросайте все — и к нам. Заведете с Мишей корову. Свое молочко всегда будет. И писать есть о чем. После дойки будете сочинять репортажи о том, как Миша искореняет преступность.

— А что, это — идея. — Глаза Сони смеялись.

И Миша улыбался, хотя и чувствовал, что краснеет. Улыбаясь, думал о том, какая это прекрасная вещь — простая жизнь, такие вот разговоры с близкими друзьями, когда не надо тщательно взвешивать ни своих слов, ни слов своих собеседников. Мише было бы совсем хорошо, если бы Зыков не балагурил так много. Давно заметил, что чрезмерное балагурство Ивана ничего хорошего не сулит — шутит больше всего как раз тогда, когда надо хвататься за голову. Чтобы не мучить себя догадками, предположениями, не стал ждать разговора наедине с Иваном, спросил:

— Ну, и сколько винтовок у тебя на примете?

— Ни одной. — Сокрушенно вздохнув, Зыков хотел было почесать затылок, но, глянув на Соню, просто пригладил свои пушистые, шелковистые волосы. — Ни одной трехлинейки здесь не числится. И вообще, ни в промхозе, ни охотники не помнят, чтобы у кого-то была винтовка. Исключая, конечно, годы войны. Ну, а у тебя?

— Думаю — не он. Нет, не он.

— Есть какие-то факты?

— Фактов мало. Можно сказать: совсем нет. Но я печенкой чую — не он.

— Хорошо человеку, у которого такая печенка.

— Послушайте, — не говорите загадками! — возмутилась Соня. — Я себя дурой чувствую, когда вы так говорите. Или секрет? Если нет — просветите.

— Ну какие могут быть от вас секреты, Соня! — обиженно сказал Зыков. — А просветить вас пока невозможно. Сами во мраке пребываем.

— Эх вы, мастера сыска! Трудитесь от зари до зари…

— Намек, Соня, понят и принят — не гении. — Зыков допил молоко, на верхней губе осталась белая полоска, слизнул ее языком.

— Вы не дали мне договорить. Трудитесь от зари до зари, делаете таинственное лицо, говорите загадками. Зачем? Я бы на вашем месте поступила иначе.

— Как? — заинтересованно подался к ней Зыков.

— Будь я на вашем месте, взяла бы в оборот Сысоева. Винтовки здесь нет, значит, ее кто-то привез. Из приезжих был здесь один Сысоев. И он один в тот вечер хотел увидеться с Миньковой.

— Откуда вы взяли, что он хотел увидеться?

Соня засмеялась.

— Боже мой! Не будьте хотя бы наивными! От Агафьи Платоновны я узнала столько, сколько от вас не вытянула бы за месяц.

— Нет, ты посмотри, Миша! — просиял Зыков. — Почему человек с такими задатками находится вне рядов советской милиции?

— Может быть, поставим вопрос?

— Поставим и добьемся!

— Я просто счастлива! Только мне и журналистики во-от так хватает. — Она провела пальцем по длинной шее, перехваченной ниткой темного ожерелья. — Именно с этой точки зрения меня интересует ваше дело. В ваши тайны я проникать не собираюсь. И секретов разглашать не буду.

Зыкову этот разговор продолжать, видимо, не хотелось. Положил руки на затылок, потянулся.

— Эх, ребятушки, старость не радость. На боковую так и тянет.

— Что будем делать завтра? — спросил Миша.

— Утро вечера мудренее. На лесопункт надо бы съездить.

— Меня, надеюсь, возьмете?

— Конечно, Соня. Мы без вас — ни шагу. Мы без вас — мотор без бензина, лампа без керосина. Ну, я пойду.

— А мы с Мишей еще покурим. Правда, Миша?

— Покурите, ребятушки, покурите. Авось до чего-то докуритесь. — Зыков поднялся, задумчиво и добро улыбнулся, пошел в комнату, прогибая скрипучие половицы.