Глава третья
Звенели цепи на скатах ГАЗ-63, доносилась из кабины ругань Владимирогорского, но тут уже все могли оценить его мастерство. Владимирогорский не только сам нигде не застрял, — по крайней мере, с полдюжины машин вытащил из кюветов. Законов и правил для него, кажется, никаких не существовало, кроме одного: на дорогах выручать своего брата шофера.
Палатки разбили где-то вблизи села Усть-Чара — оттуда изредка доносились в лагерь голоса людей. Все тот же туман — слепой и глухой — был кругом, и выше он же был и даже, казалось, хлюпал под ногами — плотный, вязкий. Чуть позже замерцали в стороне села неясные огоньки…
А утром — солнце!
Внизу, в долине, туман еще оставался, но и там он таял, слегка дымясь; по снежно-белой его поверхности кое-где струился нежно-розовый свет, свет стекал в желтые лужицы, а лужицы эти просачивались на деревню, еще пасмурную и только едва-едва видимую под туманным пологом, с мокрыми кровлями и почти черной зеленью на огородах; густой хвойный лес по склонам невысоких гор светлел и светлел на глазах, обещая совсем скоро стать голубым, а по воде ручьев откуда-то с вершин гурьбой катились маленькие солнца, мчались и звенели, ударяясь о берега, о камни и друг о друга.
Тут Рязанцеву показалось, будто он сам причина всему этому — так хотел, так желал, что ненастье отступило перед его желанием, а солнце поднялось навстречу ему, туман стал таять; лес начал светлеть, в ручьях зазвенели солнечные отражения.
Рязанцев подумал: «Ну, теперь пора!» — и скользкой тропой стал спускаться от палаток вниз, к реке.
Взошел на мост.
С деревянного моста было видно, как река выбегала из-за ближней горы… Она будто сразу же почувствовала простор долины, сделала одну и тут же вторую петли, раздвоилась на рукава, и один рукав принялся размывать голубоватый левый берег, добывая из него серые круглые булыжники, второй устремился вправо, ударился о скалу — приземистую, незаметную, отскочил от нее и побежал прочь по деревенским огородам.
Оба рукава соединились метров за триста ниже моста, вместе они еще раз попытались свернуть куда-нибудь в сторону, но уклон местности толкал их к скалам, и вот уже, обнявшись, правый рукав совершенно прозрачный, а левый — чуть взмученный, они оказались в одном ущелье, и в одно мгновение перемешались их воды…
Там, неподалеку от ущелья, по другую сторону села, Рязанцев заметил плотину. А он любил сооружения на реках — всякий раз как-то по-своему они вписываются в пейзаж, по-своему в нем присутствуют, по-своему его меняют. Только плотины да вот еще разве мосты создают такие картины, в которых первозданная природа соседствует с созданием рук человеческих.
Не торопясь пошел через село. Кто же ему повстречается первым на крутой улице, которая сначала поднималась на взгорок к двухэтажным домам, потом снова спускалась вниз, к плотине?
Ему хотелось бы какого-нибудь очень Симпатичного человека встретить, заговорить с ним, познакомиться.
А вдруг это будет женщина — высокая, со светлыми косами и синеокая? Не случилось: первым встретился алтаец верхом на мухортой лошадке… Поглядел на Рязанцева — видно было, сразу признал нездешнего, прикоснувшись к засаленной меховой шапке, сказал:
— Здрасьте!
Очень правильно он сделал, первым встретившись Рязанцеву.
Потом встретилась учительница — молоденькая, в коричневых туфельках на высоких каблуках. Геройством было — сразу после ненастья пройти по улице в таких туфельках.
Конечно, это была учительница — она несла целую стопку тетрадей под мышкой… Она шла по другой стороне улицы и чуть впереди Рязанцева, но невольно то и дело обращала лицо к солнцу, и Рязанцев видел это лицо — озабоченное, серьезное и пригретое солнечным теплом…
Учительница первый, ну, может быть, второй год, как сама перестала учиться — сдавать зачеты, экзамены, писать контрольные, а сейчас в школе принимала экзамены… Вчера контрольную писал один класс, сегодня другой будет писать. И вот она поглощена событием, хочет событию соответствовать — и серьезностью и туфельками…
Ушла… Тяжелая красная дверь школы с куском автомобильной покрышки вместо пружины захлопнулась за ней.
Плотина была в обширном дворе красивого дома под железом, на доме висела вывеска: «Райкомхоз».
Коммунальное хозяйство — это городской транспорт, системы водоснабжения, канализации и ливнестоков, сети теплофикации, банно-прачечные тресты и гостиницы.
Здесь, в Усть-Чаре, ничего этого не было. Ничего этого не было, а коммунальное хозяйство было!
Рязанцев тотчас представил себе и начальника райкомхоза, а может быть, по-другому он именуется — директором, управляющим, заведующим, который каждый день с толстым портфелем является в свою резиденцию руководить хозяйством, которого нет.
Начальник этот должен быть толстым и благодушным, он уже сменил в Усть-Чарском районе с полдюжины руководящих должностей до того, как принял коммунальное ведомство, ни одна должность, его не смогла обеспокоить. Фамилия у него Пересядько, Кубышкин, Авоськин — еще что-нибудь в этом роде.
Если бы из дверей райкомхоза вдруг вышел Пересядько, они бы поговорили.
«Руководите, дорогой товарищ Авоськин?»
«Руковожу, товарищ Рязанцев!»
«Трудно приходится? Задач у вас такое множество? Проблем?»
«Не говорите, товарищ Рязанцев! С утра до ночи — всё мысли, всё — проблемы. Недосыпаю. Недоедаю…»
Ни Авоськин, ни Кубышкин не в состоянии были испортить Рязанцеву настроения, его рассердить, растревожить.
Плотина и та не испортила этого настроения, хотя являла собой зрелище очень грустное.
Береговые ряжи основательно уже сгнили, в таком же состоянии была, вероятно, и подводная часть: в нижнем бьефе весело подпрыгивали фонтанчики, и были они заметно мутными.
— Фильтрует! — вслух подумал Рязанцев. — Грунт из-под основания вымывает даже при таком напоре!
Прошел вдоль деревянного лотка, лоток рассохся, едва-едва отдавал сыростью, — давно уже не было в нем воды.
Через узкое оконце заглянул в крохотное здание станции — пол разобран, оборудование снято… «Ах, товарищ Авоськин, товарищ Авоськин!»
Вернулся на плотину, сел на упорный брус.
Река сбегала по неровной каменистой лестнице, то ступала осторожно, то стремительно прыгала со ступени на ступень, а там, уже вдали, горы были ниже, и казалось, будто около горизонта река бежит по самым вершинам.
Так было в долине, а слева, на восток, словно кроны огромных деревьев, возвышались горы, дремучий лес гор. Деревья выглядели там будто хвоинки, белые облака, кое-где заблудившиеся среди дремучего леса гор, похожи были на гусиный пух, а маленькое яркое солнышко, приютившись на самой высокой горе-кроне, будто удивлялось там, как это оно смогло и долину, и небо, и горы залить своим светом.
Представления об Алтае, которые жили в Рязанцеве с детства, со времен первого путешествия, жили четверть века, — его ничуть не обманули.
Где-то, среди леса гор, течет еще одна река — река Коргон. Рязанцев чувствовал ее близость и радовался ее красоте: не могло быть некрасивой реки в этих горах.
В отдельных же картинах, в подробностях, он помнил реку Коргон, какая она бывает и при свете солнца, и во тьме.
Помнил во тьме, потому что трем мальчишкам не хватило дня, чтобы смотреть вокруг, и они ночью тоже шли берегом реки.
Тропа падала вниз, к воде, и мальчишки ежились от брызг, шли тихо, осторожно… Тропа выпрямлялась — мальчишки торопились: скорее, скорее!
Куда торопились?
Далеко за полночь вошли в черную, узкую дверь, берестяной факел осветил длинные рубленые стены с крохотными отверстиями окон и ржавые цепи. Вдоль стен висели эти цепи и еще поперек лежали на земляном полу…
Днем они уже были здесь, мальчишки, заглядывали в мрачный сруб, почему-то весело им было, посмеялись, ушли.
А ночью поняли: «Недосмотрели!» На удивление старому пасечнику, оставили у него ночлег, собрались и побежали во тьму.
И вот — глядели молча.
Было время — знаменитые на весь мир яшмы добывали здесь каторжники для Колыванского гранильного завода.
Минул век, заросли тропы с Коргона на Колывань, но осталось вросшее в землю жилище каторжников. И цепи остались — мальчишки на них глядели удивленно.
С тех пор, что бы ни читал Рязанцев по истории, какой бы разговор о далеком прошлом ни заходил, в памяти его возникали эти темные деревянные стены из лиственницы в обхват и эти ржавые тяжелые цепи при свете дымного факела.
Спустя годы приходилось видеть ему древние замки и монастыри, ножи из бронзы и каменные топоры, — все это было уже продолжением его встреч с историей, самой же первой была эта встреча. Самой необыкновенной — она же.
Она еще и потому была необыкновенной, что мрачный сруб, внутри опутанный цепями, стоял на глыбах яшмы редкостной красоты, что рядом с ним, изумруднозеленый, звенел Коргон. Облака, кроны гор и ветви деревьев на берегу — все это можно было видеть при дневном солнце и ранним утром в самых мельчайших подробностях, глядя через крошечные оконца деревянного сруба вниз — на прозрачный плес реки, и в сверкании струй водопада чуть выше по течению реки можно было угадать отражения тех же облаков, гор, деревьев, и в сверкании капель, кружившихся в воздухе, тоже были эти отражения…
Ночью же луна, близкие и далекие звезды, Млечный Путь опускались на горы, на плесы и водопады Коргона, на обнаженные взрывами толщи зеленых и красных яшм.
Там, на тропах по берегам чудесной реки Коргон, и возникла дружба между тремя мальчишками — Рязанцевым, Свиридовым, Черновым, а теперь воспоминания были какими-то особенно сердечными, особенно радостными потому, что один из них достиг села Усть-Чары.
Вот она какая — Усть-Чара, несколько улочек и шестигранная, неуклюжая, но прочная пожарная каланча с каменным фундаментом — вот она какая, Усть-Чара!
Она, наверное, давно стояла, эта каланча, еще когда мальчишки путешествовали по Алтаю.
Если бы они достигли тогда Усть-Чары, они бы ее увидели точно такой же, какая она сейчас.
Но Усть-Чары они тогда не достигли. Их много путешествовало, мальчишек, выпускников неполной средней школы, — помнится, человек десять. Трое рвались все вперед, все дальше, уходили в верховья рек Сейте-лека, Коргона, Кумира. Была у них мечта — село Усть-Чара. Заметили на карте крупного масштаба маленький кружочек, надпись курсивом, и почему-то представилось им, что это — предел всяческих желаний. Может быть, так звучит: «Усть-Чара… Усть-Чара…»
Но остальные семеро не слышали в этих словах ничего, не хотели идти до Усть-Чары. Их было большинство, тех, кто не слышал и не хотел, они были правы — приближался уже учебный год, холоднее становилось в горах с каждой ночью.
Вернулись…
Вернулись, но трое обещали друг другу — когда-нибудь, может быть не скоро, может быть очень не скоро, но обязательно достигнуть Усть-Чары…
Не довелось осуществить мальчишескую мечту Сене Свиридову.
Не довелось и Василию Чернову. На Ново-Девичьем кладбище в Москве, в нишах старинной кирпичной стены стоят урны с прахом воздухоплавателей. Воздухоплаватели летели на дирижабле, чтобы взять легендарный экипаж дрейфующей станции «Северный полюс». Среди других — урна с надписью: «Самый молодой член команды дирижабля, бортрадист Василий Дмитриевич Чернов».
Из троих один только Рязанцев достиг Усть-Чары.
В десять часов сорок минут утра 16 июня 1960 года…
Глядел вдаль, туда, где в берегах из яшмы мчится Коргон, слушал, как туда же торопится по каменным ступеням Чара-река, и казалось ему, будто не один он глядит и слушает тоже не один. Вспомнил такие подробности первого мальчишеского путешествия на Алтай, что казалось — один не мог бы их вспомнить…
По тропинке подошли к Рязанцеву двое.
Он сразу определил: районные работники. Тот, что шел позади, опередив своего товарища, первым протянул руку:
— Райкомхоз!
— Как?
— Райкомхоз! — Человек рекомендовался не по имени-отечеству и не по фамилии, а названием учреждения: «Райкомхоз».
Рязанцеву тоже пришлось представиться:
— Рязанцев. Научный сотрудник экспедиции.
Райкомхоз, вот он какой был — в синей шелковой рубашке с короткими рукавами, в очень широких чесучовых брюках, в соломенной шляпе, — с необыкновенной радостью сказал:
— Мы так и думали, что из экспедиции. У нас тут телеграмма была вашего главного академика…
— Вершинина?
— Вот именно — Вершинина…
«И тут успел!» — подумал Рязанцев про Вершинина, который никогда не пропускал случая телеграфно, срочно, солидно предупредить множество людей о своем приближении. Райкомхоз между тем был, кажется, чему-то рад: черные с коричневым глазки его на полном и смуглом лице были очень приветливы. «Русский? — подумал Рязанцев. — А может быть — алтаец? Де́ла не меняет — одним словом, Райкомхоз, то ли Авоськин, то ли Пересядько».
— Плотину оглядываете? — спросил Райкомхоз.
— Немного..
— А вы глядите, глядите! Это нужно! Крайне необходимо! Костин — тоже ее оглядывает, будто в первый раз видит, — и кивнул в сторону своего товарища.
Тот в самом деле ходил по мостику над щитами, сумрачно глядел вниз из-под лохматых бровей. Поравнявшись с Рязанцевым, прикинул — что бы этот человек мог здесь значить? Тоже поздоровался:
— Костин Петр Никодимович. Управляющий районной конторой Госбанка. Значит, из экспедиции? Порядок! Присядем!
Все трое опустились на упорный брус рядом с воротом для подъема щитов. Рязанцев вздохнул: только что сидели здесь Сеня Свиридов и Вася Чернов.
Управляющий банком раскрыл стальной портсигар с изображением Спасской башни на крышке.
— Прошу! — постучал портсигаром по брусу. — Сколько будет стоить? Ремонт?
— О чем вы?
— О ремонте. Сколько стоит?
Рязанцев пожал плечами, хотел ответить, что он не специалист по строительству, но ему показалось проще назвать цифру. Ряжн полуразрушены, контрфорсы покосились, водобой фильтрует…
— Четыреста пятьдесят тысяч!
Костин расправил брови.
— Так. Точно.
А Райкомхоз, тот подскочил, шлепнул себя по карманам и тут же Рязанцева по плечу:
— Как в аптеке! Не верите? Инженер приезжал из края, обмеривал, считал, справочников у него куча мала, и что насчитал? Четыреста пятьдесят семь тысяч и двести шестьдесят рублей с копейками!
— Семьдесят восемь копеек, — уточнил управляющий банком.
— Брось ты свои копейки! — рассердился Райкомхоз. Поболтал на себе чесучовыми штанами, в карманах зазвенели у него монетки, он словно собрался их выбросить.
«Расхрабрился!» — подумал Рязанцев, а Райкомхоз уже спрашивал его:
— А сколько стоит построить новую? Такую же — на сорок пять киловатт?
Спрашивал так быстро и так настойчиво, что Рязанцев снова не успел объяснить, что он совсем не специалист, а вместо этого так же быстро спросил:
— Лоток — новый? И здание станции — тоже новое?
— Подчистую — заново!
— Пятьсот пятьдесят!
— Во-от! — восторженно произнес Райкомхоз поморгав сначала черными удивленными глазками. — Во-от как — видел? То-то!
Должно быть, когда они еще приближались к Рязанцеву — управляющий банком и Райкомхоз, поспорили между собой. Управляющий говорил, что нет никакого смысла затевать разговор с этим зевакой на плотине, а Райкомхоз хотел с ним поговорить обязательно. Теперь Райкомхоз торжествовал, снова хлопал Рязанцева по плечу:
— Хотите знать — как в аптеке! Ошиблись на одиннадцать тысяч! Считай — как в аптеке.
— На двенадцать! — поправил управляющий, но поправил как-то ласково. — Без трехсот рублей — на двенадцать.
— По смете — пятьсот тридцать восемь триста. Ну триста рублей в таком деле — копейка! Так и не считай копейки-то, — посоветовал Райкомхоз. — Не считай. Не аптека ведь!
Управляющий банком Райкомхозу не ответил, снова спросил у Рязанцева:
— А вот скажите, товарищ, сколько, по-вашему, лет этой станции? Сколько она существует?
Райкомхоз глядел встревоженно. «Очень хочет, чтобы я снова правильно ответил», — подумал Рязанцев.
Вспомнились Рязанцеву другие сельские ГЭС с деревянными плотинами — все они быстро выходили из строя… Подумал…
— Пятнадцать!
— Ошиблись! — сказал управляющий. — Вот когда ошиблись! Хотите знать — тринадцать лет.
Райкомхоз, будто извиняясь перед Рязанцевым, вздохнул:
— Правильно говорит — тринадцать лет! Попозже этого времени, уже осенью, по снегу ее открывали. Так было торжественно — и не сказать… — Но тут Райкомхоз взглянул на управляющего, управляющий — на Райкомхоза… — Ну!.. Ну-ну-ну! А? Что?! Как?! — все это Райкомхоз выпалил сразу, управляющий же ему ответил одним только протяжным:
— Да-а-а… — и обернулся к Рязанцеву. — Ошибку мы дали, товарищ научный работник…
— Очень может быть, — согласился Рязанцев. — Может быть, я же ведь…
— Мы ошибку дали, товарищ сотрудник Академии наук! Тринадцать лет станция эта работает, а существует — правильно вы говорите — существует пятнадцать лет! На ней два года турбины меняли, не было таких маленьких турбин, для нее подходящих!
Райкомхоз ликовал:
— Точно! Два года не могли поставить турбины! Два года как в аптеке!
Управляющий банком спросил задумчиво:
— Наука? А? — Спросил и просветлел: брови у него раздвинулись, сухощавое смуглое лицо словно помолодело.
А Райкомхоз, наоборот, посерьезнел, когда подтвердил:
— Наука! Да!
Рязанцев же, хоть и понимал, что успех его совершенно случайный, не удержался и так благосклонно, с чувством достоинства пожал плечами.
— А как же!
Досада, вызванная появлением этих людей, исчезла, он подумал: поговорили… Очень хорошо! Сейчас они вежливо и так уважительно распрощаются. А потом будет еще приятнее здесь одному… Уж не рассказать ли, пока не ушли, как много лет назад, мальчишкой, он стремился достигнуть Усть-Чары?
Но прежде чем Рязанцев решил, стоит ли говорить об этом с незнакомыми людьми, они оба придвинулись к нему.
— Ваше решение? — спросил управляющий банком.
— Ваше мнение, дорогой товарищ? — Это Райкомхоз спросил.
— О чем? Какое?
— Ну как же? — пояснил управляющий банком. — Вы определили: ремонт стоит четыреста пятьдесят семь, новая — пятьсот тридцать восемь. Срок службы — тринадцать лет. Так что же, вы прикажете через каждые тринадцать лет полмиллиона в эту речку вколачивать? Вколачивать, да еще в малую воду, и без света сидеть?
— Ничего никому не приказываю! — удивился Рязанцев.
— Не в том дело! — протянул обе руки Райкомхоз. — Двадцатый век, Советская власть, спутники летают, а в райцентре электрификации нет! Вот в чем дело!
— Так я не специалист! Право же, нет!
— Наука должна помочь! — заявил управляющий. — Должна!
А Райкомхоз снова и старательно принялся разъяснять, в чем дело:
— Дело в том, что всему райкому, всему райисполкому, всему партийному и советскому активу нельзя сказать: «Мы не специалисты!» Нам решение принимать! Нам перед народом решение доказывать, мобилизовать людей! А на что мобилизовать? Кабы они совсем не видели электричества, люди, тогда еще год и два провели бы в потемках. А сейчас поди-ка объясни, что они без света должны сидеть. Можно?
— Нельзя…
— Правильно! Нельзя! А можно что?
— Что? — настаивал управляющий. — Не у кого-нибудь, у науки спрашиваем — что?
— Ну… как вам сказать… А если тепловую станцию? На жидком горючем? Если в самом деле — тепловую?
— Повозите-ка жидкое-то из самого Бийска? — ответил вопросом управляющий. — Повозите-ка! Киловатт-час как раз рублями запахнет! Свет, он тоже должен быть по карману.
— Ну что же — дорого будут платить! И дорого, а будут!
— Верно, куда денутся — заплатят. Заплатят, а о Советской власти как подумают? Не подходит! Это вам не частный капитал — пользоваться случаем!
— Ну а если на дровах? Если на дровах?
— Тридцать восемь рублей за кубометр! — тотчас дал справку управляющий банком. — Устраивает? Не возражаю, хотите — платите!
— Так дорого? В лесу живете — и так дорого?
— Франко-лесосека — семь рублей. Семь с полтиной. А доставка? Дороги в горах — какие дороги? Только гужом. А гужом, живым тяглом — туда доехать, там погрузить, оттуда приехать, разгрузить — человеко-день и коне-день. Итого — тридцать три рубля. Прямых. Плюс за лошадьми уход, зарплата конюхам — раз. Сенозаготовка — два. Спецодежда — три. А непогода, завал в горах? Туда-обратно съездили, дров — ни полена. Что же это фактически?
— Фактически, — разъяснил Райкомхоз, — ползимы без света.
— Так ведь лес-то рядом! Вот он!
— Прикажете, значит, оставить райцентр без зеленого друга? Года за два мы окрест всё облысим. Дай пример, охотники найдутся! А дальше? Дальше, спрашиваю?
— Тут дело такое, — доверчиво и даже как-то очень благожелательно разъяснил Райкомхоз, — с горы свести лес — проще простого. Срубил во-он ту лесину — она сама по себе в деревню прикатится. А насадить его там? Труднее трудного! Теперь дальше — двадцатый век, Советская власть, а тут крайне нужный человеку хлорофилл — под корень! Можно ли?
— Нельзя…
Рязанцев размышлял вслух: может быть, другую ГЭС построить — деривационную, на отводящем канале? Подпорное сооружение сделать долговечным, из каменной наброски? Стал говорить о схеме деривации, о принципе ее действия, присматриваться к местности и объяснять, что местность вполне позволяет такую схему осуществить.
Управляющий кивнул:
— И над этим думали. Крепко думали! Нельзя!
— Да почему же?
— Взрывных работ, скальных получается три тысячи восемьсот — считайте, четыре тысячи кубометров. В крае организации подрядной пет, чтобы взялась выполнить. В Новосибирск надо ехать. А тем это пустяк, слону дробина, им дороже стоит сюда приехать, работы организовать, технику безопасности.
— Договоритесь с местными рудниками.
— С ними договор простой: плати, еще плати и еще раз плати! Прямые, накладные, проездные. Как бы у нас была станция на тысячу киловатт — это все оправдывается. А из-за пятидесяти ква с нами никто чикаться не желает — не из-за чего. И строительная стоимость этого самого ква — двадцать две с половиной тысячи подсчитана. Устраивает вас? Устраивает — соглашайтесь! Только я через банк вам такую смету не пропущу!
Все получалось совсем не так…
«Прохлопали с плотиной?» — нужно было бы спросить Рязанцеву у этих людей. «Вот маемся… Ошибку дали…» — «Места у вас тут уж очень красивые! Очаровательные места!» — «Это верно — в местечке живем веселом… Закурите?» — «Некурящий… А вы знаете — я еще четверть века тому назад, мальчишкой, хотел побывать в Усть-Чаре. Не удалось. До Коргона только дошел… Скажите, вон та пожарная каланча давно построена?»
Таким, казалось бы, должен быть разговор между ними…
На самом же деле Костин допрашивал:
— Так что, согласитесь полмиллиона платить? Или не согласны?
А Рязанцеву ничего не оставалось, как самому перейти в наступление.
— В свое время что в районе было сделано, чтобы ГЭС эту спасти?
Управляющий сказал:
— Ясно!.. Материалы следствия и экспертизы у районного прокурора. Интересуетесь, можно познакомиться. Ответчик — вот он, Райкомхоз! — кивнул в сторону своего товарища. — И мнение такое существует — посадить!
— Посадить?! — не сразу понял Рязанцев. — Нет, что вы! Я не об этом спрашиваю! — Хотел оглянуться в сторону Райкомхоза, но представил себе его полное жизнерадостное лицо таким тюремным, с таким выражением отчаяния, что замешкался как-то.
А Райкомхоз ждал, когда приезжий ученый к нему обратится, не дождавшись, тронул Рязанцева за рукав.
— Верите ли, кабы я знал, что электричество тут без меня так ли, иначе, а будет, — с легкой душой отсидел бы пять лет!
Рязанцев поглядел на Райкомхоза, на полное и свежее лицо, заглянул в черные, какие-то женственные глаза — поверил. Удивился — если бы от знакомого, близкого человека это услышал, и тогда, наверное, поверил бы не сразу. Вспомнил, что таким именно он заведующего райкомхозом и представил, когда увидел вывеску этого учреждения, — полным, жизнерадостным. Таким и совсем не таким.
— Я как только райкомхоз принимал, — рассказывал дальше Райкомхоз, — в пятьдесят третьем году, сразу спросил: «А за ГЭС чья отсидка будет?» Она уже тогда на слюнях держалась — лес-то был поставлен сырой, невыдержанный, и с напором она не управлялась. Так и спросил, Костин, — ты помнишь — ты тогда в исполкоме был?
Управляющий банком кивнул — он помнил. Рязанцев спросил:
— Ну и что же вам ответили?
— А что тут ответишь? «Постараемся, чтобы никто не садился. Но ежели кто сядет — так ты!»
— Не соглашались бы на таких условиях принимать райкомхоз! — возмутился Рязанцев.
— Дело поручают — об этом не спрашивают, за что ты согласен отвечать, за что не согласен! Точно, Костин?
— Точно!
— Вы писали, сигнализировали? — спросил Рязанцев. — Писали куда следует о состоянии плотины?
— Пользы-то? Каждый усть-чарский этой плотине свидетель… Латал я ее как мог, ремонтировал, субботники организовывал… Мертвому припарки! А бумаги — тем более припарки!
— Не пробовали по-другому дело поднять? Методом народной стройки!
— Метод-то он метод, да только на один раз! — ответил управляющий. Не дождавшись от Рязанцева «почему?», ответил: — Потому! Вот она была этим методом построена, и нет ее! — сердито постучал по деревянному брусу плотины портсигаром. — Ее нет, а думаете, ее метод останется? Метод — он там, где результат! Иначе не бывает.
— Наконец, если и то, и другое, и третье нельзя — так собрать жителей Усть-Чары, посоветоваться с ними — как быть? Тут бояться нечего! Выходить надо к народу!
— Как это нечего! — возразил управляющий банком. — Как это нечего? Выходить надо с каким-то мнением, обсуждать его, а не просто так: «Помогите умишком, Христа ради, кому как бог на душу положит!» Знаете, о чем они спросят? «Наука как советует? Вы не знаете — такая вам и цена! Пригласите научных работников, академиков! Пусть решат!» Вот как скажут!
Райкомхоз, улыбаясь, подтвердил:
— Это точно!
Не удавался спокойный разговор.
— Ну, знаете ли, — заволновался Рязанцев, — станция на пятьдесят киловатт для науки не проблема! Тут ваши особые условия, когда и то нельзя, и другое, и вообще ничего от науки взять нельзя!
— Я так думаю, — управляющий банком поглядел в небо, — спутники там летают, но для ученых, которые их изобрели, тоже «нельзя» этих было не меньше! И металл обыкновенный применить нельзя, и горючее нельзя. А без этого есть ли наука? Без «нельзя» он тоже действительный академик! — показал на Райкомхоза, хотел, должно быть, кончить, но потом еще сказал: — У меня — когда-нибудь дождусь — будет разговор к ученой агрономии. Вот Усть-Чарский район год от году хлеба дает все больше. За счет чего? Площади увеличиваем. А где наука, спрашиваю, если урожайность с гектара только что довоенной осталась? Того ниже. Спрашивается: где же она в ответственное время находится? Наука?
— Ну хорошо, — сказал Рязанцев, — а такое вы можете понять: в науке — тоже люди, а люди могут ошибаться?..
— Наука, товарищ ученый, она — как сапер: прокладывает для наступления пути. А саперы, слыхали, наверно, ошибаются один раз. И еще спрошу: а что, ошибочная наука — наука?
Костин была фамилия у этого человека… Рязанцев подумал, что фамилия происходит не от человеческого имени — Костя, Константин, а от слова «кость», «костяной»… Сухой такой, поджарый, весь будто бы костяной он был. Приподнял шляпу, вытереть пот с головы — голова у него оказалась бритой и тоже костлявой, виски выступали вперед, затылок назад, макушка странно торчала вверх. Такую бы голову не брить, а прятать под волосами. Но видно было — неглупый человек. Умный человек.
Хотел Рязанцев спросить в ответ: а любое ошибочное дело — дело? Но Костин вдруг еще заговорил:
— Корову подоить… Тысячу лет человек этим делом занимается, а тут наука провозгласила: «Многократная дойка!» В одном нашем районе двое ученых диссертации писали. Теперь снова совхозы мучают, уже другие. Эти — за двухкратную. Тоже наука. Тоже к двадцатому веку и к спутникам пристегиваются!
Рязанцев и сопротивлялся и спорил, однако о многом он и сам не раз думал так же, как этот Костин.
В это время Костин и сказал:
— Ездят из институтов, из академий… Разные ездят. Ну пошли, Райкомхоз. Дела ведь…
Райкомхоз протянул руку Рязанцеву:
— Бывайте здоровы!
С крыш усть-чарских домиков струилось тепло, лужи на улицах подсохли, кое-где покрылись замшевой кожицей, прохожих стало больше. Рязанцев шел обратно в лагерь. Учительница встретилась знакомая — возвращалась домой, опять со стопкой новых тетрадок под мышкой.
Значит, уже другой класс написал контрольные, судьбы других ребят решались: кто написал на пятерку, а кто и на двойку…
Река за огородами звучала теперь приглушенно, меньше было ее слышно, потому что больше в жаркий воздух неслось отовсюду разных звуков: с деревянного моста на Чаре, с огородов, от больших двухэтажных домов в центре села. Ближние горы тоже будто бы шелестели деревьями, травами… Теплый воздух мерцал над россыпями камней в горах — казалось, шевелил камни и они тоже звучали. И дали не были безмолвны: доносился плеск убежавшей туда Чары и еще каких-то рек, может быть Коргона.
Вышел на площадь.
И тут снова увидел Костина и Райкомхоза. Управляющий приподнял шляпу и отправился в районную контору государственного банка, а Райкомхоз подошел к Рязанцеву.
— Это все оттого, что нашу ГЭС никто не хочет себе в спутники взять!
— Как — в спутники?
— А вот я все думаю… Анкеты мы заполняем? Имя, отчество, фамилия, год и место рождения… Так я бы третьим пунктом, после года рождения, поставил вопрос: «Личный спутник?» И каждый бы отвечал: или там надой в пять тысяч от коровы, или ученая книга, или отметки за учебу. А вот кто-то записал бы: «Личный спутник — Усть-Чарская ГЭС».
Рязанцев шел к лагерю, три палатки виднелись на склоне горы, они уже успели выцвести, побелеть во время ненастья, и, кажется, две машины там… Правда — две: грузовая и «газик».
«Уж не Вершинин ли догнал экспедицию? — подумал Рязанцев. — Неужели он?»
