ГЛАВА ПЯТАЯ

Но близок час начала славных битв.

Отвага полнит грудь, она — им щит.

Пред ними поле пестрое игры,

Где короли раскинули шатры…

Уильям Джонс. Каисса. 1763

Утром следующего дня Анисим Ильич Кнутов первым делом посетил гостиницу «Мичуринская».

В дверях его встретил сам хозяин. Кирилла Петрович Мичурин являл собой фигуру значительную, колоритную. Высокий, с широким разворотом плеч, в английском костюме с чёрным в белый горошек галстуком на груди, купец своими манерами и поведением, без сомнения, мог бы покорить и столичное общество. Круглый, большой живот, скрытый атласным жилетом, придавал ему уверенный и солидный вид. Руки производили спокойные, размеренные движения, в такт хорошо поставленной речи почётного гражданина Благовещенска. Единственное, что не запоминалось в Мичурине, были глаза. Они прятались под густыми бровями, словно не желали показать выражение мысли. Отчего у собеседника складывалось впечатление, будто он общается со слепым. Впрочем, сие ощущение моментально пропадало, лишь Кирилла Петрович начинал говорить. Голос он имел густой, бархатный — заслушаешься. Не ткани рекламировать, а в опере петь.

— Доброе утро, Анисим Ильич. — Кирилла Петрович распростёр объятия, однако продолжения жест не получил. Кнутов сделал вид, будто не заметил этого. — Какими судьбами? И с утра?

— Да вот, хотел встретиться с вашим постояльцем.

— Это с каким? — тут же поинтересовался Кирилла Петрович.

— Да тем, что из столицы прибыл.

— А, — протянул Мичурин, — с вредителем?

— Вы имеете в виду стол?

— И нож. — добавил Кирилла Петрович. — Такое сей господин сотворил со столовым серебром… Хотя, — Кирилла Петрович наклонился к лицу сыщика, — честно признаюсь, дал бы любые деньги, чтобы увидеть, как он это сделал. Мебель-то у меня, сами знаете, отменная. Тройным лаком покрыта. А серебро — металл мягкий. А ведь вогнал, сукин сын! — в голосе купца явственно звучало восхищение. — Опоздали вы, — между тем продолжал Мичурин. — Уехал. Сегодня утром. На дрожках Вашего управления.

— Жаль, — Кнутов тяжело опустился на ближайший стул.

— Кстати, Анисим Ильич, а вы не знаете, часом, почто ваш друг интересуется моей персоной?

Вопрос прозвучал неожиданно. Хорошо, что Кнутов в этот момент слегка наклонился и купец не мог видеть его лицо, на котором отразилось удивление. Вот так дела: инспектор прощупывал Мичурина?! Не иначе, как вчера, в казарменной канцелярии. Или в кавалерийском полку. Интересно, кто донёс купцу сию новость?

Анисим Ильич приподнял голову, и его взгляд встретился со зрачками хозяина гостиницы, спрятанными за складками век и морщин.

— Да нет, знаете ли, Кирилла Петрович. Сей факт мне не ведом. Он что, вас допрашивал?

— Еще чего? — усмехнулся купец. — Просто слушок дошёл. Ну, коли вам ничего не известно, придётся мне переговорить с Владимиром Сергеевичем. Самому.

Кнутов мысленно воспроизвел и проанализировал диалог. Вроде нигде сбою не дал. В городе всем известно, что Мичурин находится на короткой ноге с Киселёвым. И последний частенько прислушивается к мнению Кириллы Петровича.

Анисим Ильич с трудом подавил стон. Внутри, после вчерашней попойки, всё болело. Желудок крутило. В голове ворочалась тяжёлая пустота.

— Вижу, вы нынче не в духе, Анисим Ильич. Случилось что?

«Издевается, сволочь», — подумал Кнутов.

— Да нет. Голова болит.

— Ну так посидите. А я отдам распоряжение приказчику, чтобы вам принесли холодного кумысу и прислали служку, что присматривает за апартаментами вашего знакомого. Если вы, конечно, не передумали с ним встречаться.

Кнутов остался один. На кухне гремела посуда. По залу пробежал половой, сметая на ходу невидимые соринки со стола… Тишина действовала на Кнутова успокаивающе, но была недолгой.

Только Кирилла Петрович покинул собеседника, двери распахнулись, и в зал влетел помощник Анисима Ильича, младший следователь Крылов.

— Беда, Анисим Ильич! — с ходу заорал он, словно оглашенный. — Беда!

— Не ори, — Кнутов поморщился от боли в висках. — Что случилось?

— Убийство! Сегодня ночью! Убили Кузьму Бубнова.

Боль моментально пропала. Кнутов вскочил на ноги, не заметив, как уронил стул.

— Когда? При каких обстоятельствах?

— Так я же говорю: сегодня ночью. Хотели ограбить, и вот…

— Ах ты господи… — Анисим Ильич кинулся было к дверям, но тут же остановился и резко повернулся к Крылову. — Вот что. Я — на место преступления. Ты оставайся здесь. Сейчас прибежит мальчишка, что здесь прислуживает, опроси его. Главное, выясни, когда вчера вернулся его постоялец. Если встречался, то с кем? Уходил из гостиницы или нет? Во сколько сегодня уехал? После — мухой в дом Бубновых, ко мне — с докладом. Господину полицмейстеру об убийстве доложили?

— А как же, Анисим Ильич! Первым делом!

— Хорошо. — Кнутов тут же плюнул себе под ноги. — Чёрт, что я говорю. Всё, действуй. И чтоб всё выяснил!

Дрожки весело катились по пыльной дороге. Пейзаж с обеих сторон напоминал среднерусские просторы своими березовыми колками и тальниковыми зарослями по берегам стариц и проток Амура. Солнце жарило нещадно. Белый в который раз вытер пот с лица:

— У вас такое лето жаркое? Или это мне повезло?

— Жара такая почитай кажин год, ваше благородие. Парит, скоро дождь пойдёт.

Олег Владимирович посмотрел на небо.

— Какой дождь? Хоть бы одна тучка!

— Не волнуйтесь. Набежит, — уверил кучер, остановил дрожки, спрыгнул на землю и принялся поднимать навес. — И глазом моргнуть не успеете.

Странное место, принялся размышлять Олег Владимирович, отмахиваясь платком от мух и комаров. Летом жара словно в Африке. А зимы, сказывают… Даже не верится.

Белый прикрыл глаза. Последние дни, проведённые в Благовещенске, вновь нахлынули на него. Беседа с Киселёвым. Встреча с генерал-губернатором. Казармы. Беседа с Рыбкиным. И ничего! Практически, никаких зацепок. Так, неопределенные намётки, не более того.

Олег Владимирович с силой тряхнул головой. Так дело не пойдёт. Он уже фактически изводит себя возложенным поручением. Эдак и до расстройства организма недалече. Хотя бы сейчас, в дороге, следует отвлечься, отдохнуть, расслабиться. Он достал из внутреннего кармана модного английского пиджака плоскую фляжку с коньяком, сделал маленький глоток, вновь спрятал её и направил мысли в другое, более приятное, русло.

Анна Алексеевна — конечно же! Лицо и голос Анны Алексеевны предстали в его сознании столь явственно, что дыхание перехватило от сильных чувств. Вот ему представился её локон, мягко струящийся на узком, хрупком плече. Уголки рта, чуть приподнятые в призывной улыбке. Руки. Маленькие, с тонкими, словно зябкими, пальцами. Когда он целовал руку при знакомстве, ощутил нежный, возбуждающий аромат кожи. В тот момент пальчики слегка дрогнули, поцелуй Олега Владимировича был не только данью традиции, но и знаком пробуждающейся страсти. Аннушка явно почувствовала тогда его состояние. «Аннушка»… Странно, как это милое слово, хоть и в мыслях, вырвалось у него само собой. И как оно удивительно ласково звучит: Аннушка.

Гром с небес отвлек Белого от приятных размышлений. Кучер обернулся:

— А я что говорил? Сейчас ливанёт. Как из ведра.

— Так перебирайся ко мне, — Олег Владимирович кивнул на место рядом с собой.

— Не положено, ваше благородие.

— Мне лучше знать, что положено, а что нет. Садись! — теперь уже приказал Белый.

Кучер послушно сполз с облучка и уселся рядом с барином.

— До Марковской-то далеко еще? — поинтересовался Белый.

— По сухому часа за два бы добрались. А так почитай к обеду, даст Бог. Ночевать там придётся, — вывел резюме мужик.

— С чего это?

— А иначе никак, — от кучера шел крепкий дух чеснока и лука. — Пока вы разные свои дела там порешаете, пока Семён Петрович с вами покалякает, вот и вечер. А ночью ехать никак нельзя. Дорога после дождя расквасится. Зверьё опять же. Задрать не задерёт, а лошадей напугать может.

Крупные, тяжёлые капли глухо застучали по матерчатому верху. Сначала — редко, с неохотой, а спустя несколько секунд, словно разыгравшись, дождь принялся упруго и звонко барабанить по навесу, словно пытаясь пробить плотную ткань, защищавшую ездоков. Белый протянул руку, и та моментально стала мокрой.

— Дождь-то тёплый! — с восторгом выкрикнул Олег Владимирович.

Кучер посмотрел на попутчика и пожал плечами. А какой же ещё — летом-то?

Чиновник откинулся на сиденье и закинул руки за голову. Свежий воздух мягко обдавал лицо. Пыль улеглась, и теперь лёгкие дышали упруго, глубоко, с наслаждением втягивая приятные ароматы лета. Даже доставать трубку не возникало желания.

— Что закручинился, старик? — молодой человек обернулся к кучеру.

— Дорога… Она на всякие мысли и рассуждения настраивает.

— И на какие, к примеру, мысли она настроила тебя?

— Да так, разные. Вам, барин, поди, будет неинтересно.

— Что ж, не хочешь рассказывать, молчи.

Кучер понужнул лошадей.

— А как вы, барин, к песне относитесь?

— Смотря к какой.

— К самой простой. Что людьми писана.

Белый усмехнулся:

— Сам-то ты какую песню любишь? — молодой человек с интересом смотрел на кучера. Прямо поэт, под стать Рыбкину.

— Так вы, барин, послушайте, а после скажите, с душой сия песня, али нет.

Мужик несколько секунд помолчал, вроде как собирал себя, и вдруг неожиданно чистым, грудным голосом запел:

Как в Амурской области,
А и Господи, прости, словно у людей,
Завелись дела — порядки:
Просят света, гонят взятки.
Чудеса ей, ей!
Генерал иркутский Буссе,
Губернатор в новом вкусе
Дуй его горой!
Он большой руки оратор,
Дипломат, администратор,
Он же и герой!
Хоть наружностью невзрачен,
Но воинственный Маймачин
Штурмом чуть не взял!
При своём здоровье слабом
Он иркутским главным штабом
Бойко заправлял!

— Это что, частушки? — вставил реплику Олег Владимирович, когда кучер набирал полную грудь воздуха.

— Так точно, ваше благородие. Не понравилось?

— Отчего? Даже наоборот. Только не всё понятно. К примеру, что такое Маймачин?

— Да городок такой… в Китае. Сам-то я в нём не бывал, — кучер неопределённо пожал плечами. — Раньше наши мужики, когда я мальцом бегал, ездили туда торговать. Поди, важный городок был, ежели его штурмом брали. Зазря в песню строку не вставят.

«Смотри, какой сообразительный мужичок! Про Буссе спрашивать не станем», — решил Олег Владимирович. Он и так был наслышан о деятельности Владимира Вильгельмовича в Амурской области, да и в Петербурге. Перед тем как получить назначение на пост генерал-губернатора Амурской области Буссе и в самом деле командовал штабом войск Восточной Сибири, находящимся в Иркутске. В офицерской среде о генерале Буссе вспоминали только негативно: карьерист, выскочка. Даже обвиняли в том, что присвоил себе часть заслуг своего сослуживца и наставника генерала Муравьёва. Однако в Министерстве иностранных дел, что для Белого стало полной неожиданностью, Владимиру Вильгельмовичу дали совсем иную рекомендацию. Помощник министра отозвался о нем, как о прекрасном администраторе, который первым от имени МИДа установил прямой контакт с китайскими чиновниками. Именно при Буссе была налажена торговля между Россией и китайской стороной.

Кучер между тем продолжал песню:

Честь крестового похода
Пятьдесят шестого года
Свято чтит страна!
Вот по этим, по заслугам,
Говорят к его услугам,
Область создана!
Весь облит мишурным светом,
Он приехал прошлым летом
С молодой женой.
Подождём, что будет дальше,
А покуда генеральша:
Телом и душой!
Понабрались с ними франты,
Гальдерманы, Гильдербранты,
Тут же и Петров!
Поломали стары хаты,
Возвели дворцы, палаты,
Хоть морозь волков!

Олег Владимирович расхохотался. Настолько смешно звучали немецкие, чуждые славянскому слуху фамилии в устах простого мужика, которому разве только розгами можно было их вбить в крестьянскую голову. Кучер, не обращая внимания на смех барина, продолжал выводить:

Обеспечив помещеньем,
Принялись за управленье,
Что всего нужней?
Мы потом займёмся краем,
Перво-наперво Китаем!
Это — поважней!..
Вот Асламову работа,
То и дело пишет ноты,
В Айгунь, ко двору!
Их там, может быть, читают,
Да всё нас-то не пускают,
Вверх, по Сунгару!
Да в Айгунь, и то пробраться
Не всегда легко, признаться,
Был такой случай:
Раз, инкогнито, зимою,
Он поехал там с женою,
Праздник посмотреть!
Их погреться не пустили,
Всё по улицам водили
Словно напоказ…

— Ладно. Будет, — оборвал песню Олег Владимирович. Концовка частушек ему не понравилась.

Любят у нас позлословить за спиной. Тем паче, ежели сам объект уже и ответить не в состоянии. Не хватало, чтобы мужичьё обсуждало действия и поступки дворянина. Пусть даже в песне. Эдак и до бунта недалеко. В такой вот местности, где в основном проживают ссыльные.

Кучер обиженно замолчал. Олег Владимирович прикрыл глаза и вскоре задремал.

Труп купца Кузьмы Бубнова находился на втором этаже, в переходе, соединяющем спальню с кабинетом. Покойник лежал в полусогнутой позе, прижав обе руки к животу. Тело к приезду Кнутова успело окоченеть, а потому Анисиму Ильичу потребовались некоторые усилия, чтобы перевернуть его и осмотреть смертельные раны. Их было две. Обе в области живота: ближе к мочевику и чуть выше — в области кишечника. «Удары наносили снизу», — машинально отметил Анисим Ильич. На заточку не похоже. Но и не нож. Нечто среднее между ними.

Из спальни слышались глухие стоны и завывания. «Вдова», — догадался Кнутов. Как доложил младший следователь Селезнёв, именно она первой обнаружила труп. Утром. С вечера Кузьма Бубнов задержался у брата Ивана и приехал домой поздно. Будить жену не стал. Решил спать в кабинете — Селезнёв показал старшему следователю широкий диван, на котором лежали большая пуховая подушка и скомканный плед.

— Судя по всему, — возбуждённо бормотал следователь, мужик неглупый, но в сыскном деле, как считал Анисим Ильич, бестолковый: начитался всякой детективной муры из сытинской типографии и ко всякому месту пытался применить литературный вымысел, чем подчас вредил проведению следственных мер. Между тем Селезнёв гнул свою версию. — Думаю, убитый спал. В кабинет проникла неизвестная личность с целью наживы. Последняя явно не думала, что хозяин будет ночевать в этой комнате. Бубнов вскочил, бросился на вора. Тот и применил оружие…

— Где расположены комнаты прислуги?

— В полуподвальном помещении. Где ж ещё?

— Что на первом этаже?

— Столовая, зала и комнаты для гостей, детские там же…

— Никого из гостей не было на момент преступления?

— Никак нет-с.

Кнутов прикинул расстояние от кабинета покойного до спальни. Шагов десять. Не более.

— Вдова ничего не слышала?

— Нет-с. Спали-с.

«Крепенько же они спали», — подумал про себя Анисим Ильич. Вслух переспросил:

— Говоришь, покойный Бубнов бросился на вора?

— Точно так-с.

— И? — Анисим Ильич исподлобья посмотрел на подчинённого.

— И вор, то есть уже убийца, убежал. После того, как всё произошло.

— Куда?

Младший следователь пожал плечами:

— В окно, я так думаю. Или в двери… Хотя, в двери могли увидеть.

— То-то, что могли. Ты окно осматривал?

— Ещё нет.

— А чем же ты, интересно, занимался?

— Жену Бубнова, ну то есть вдову успокаивал, — Селезнёв смотрел на Кнутова открыто и преданно. Голос молодого, неопытного сыщика слегка дрожал, что Кнутову было понятно. Как-никак, первое убийство в городе за весь год, что младший следователь служил в управе. — А может, это китайцы… шалить вздумали?

— А может, рак на горе свистнул и вприсядку в пляс пошёл? — Анисим Ильич отмахнулся от помощника и принялся осматривать комнату.

Подданные из Поднебесной империи действительно занимались грабежами два-три года назад. И основательно. Однако Кнутов решил эту версию отложить на дальнюю полку. Во-первых, китайцы никогда не шли на «мокрое дело», опасаясь мести со стороны властей и влиятельных родственников убиенного. А во-вторых, «рыжьё», то есть золото, они предпочитали не обработанное ювелирами, а в самородках. Его легче сбывать: мол, шёл, шёл по тайге, да и нашёл. Попробуй придраться!

Первое, на что обратил внимание Анисим Ильич, было то, что убийца обшарил кабинет поверхностно. Открыл ящики комода, слегка в них порылся, даже не выбросив бельё на пол. А ведь именно внутри кальсон и бюстгальтеров купцы чаще всего прятали ценные вещи в расчёте на то, что грабитель побрезгует копаться в чужом нижнем белье. Вскрыт был ящик письменного стола. Однако бумаги в нём лежали нетронутыми. Это Кнутов определил по оставленному сверху карандашу. А секретер и вовсе не был вскрыт. Хотя в нём могло храниться много чего ценного.

Анисим Ильич приблизился к оконной раме, тщательно осмотрел её. Та была закрыта на щеколду. На подоконнике не оставлено ни единого следа. Анисим Ильич показал на окно Селезнёву и постучал себя пальцем по лбу: мол, думай, прежде чем делать выводы. После Кнутов ещё раз осмотрел кабинет цепким, всё фиксирующим, взглядом.

— Нет, брат Селезнёв, — Анисим Ильич наклонился над ковром и проверил его на наличие кровавых пятен. — Молоканина убили не здесь. Следов борьбы нет. А в коридоре, — следователи вернулись к телу. — Но, — продолжал вполголоса рассуждать Анисим Ильич, — И здесь мы не видим следов сопротивления. А по идее Бубнов должен был кричать, пытаться защититься. Но — ничего подобного. К тому же убийца покинул помещение через двери, как все нормальные люди. А так как ни супруга покойного, ни прислуга не слышали шума борьбы, либо призывов потерпевшего, то можем сделать вывод: Кузьму Бубнова убил человек, ему хорошо знакомый. Они стояли друг против друга. Беседовали. Причём на близком расстоянии. Бубнов смотрел в лицо убийце, именно потому он и не увидел, как тот достал нож. А убийцу в дом впустила, возможно, прислуга. Либо жена.

— Как же так? — Селезнёв с недоумением смотрел на начальство. — Жена убивает своего мужа?

— Я не сказал — жена. Вероятно, любовник, с которым господин Бубнов имел несчастье неожиданно встретиться, когда тот пытался покинуть апартаменты госпожи Бубновой. Или же второй вариант: кто-то из прислуги стал наводчиком. Привёл в дом человека. Тот принялся копаться в кабинете Бубнова, и когда купец поднялся по лестнице, порешил его. Но по этой версии выходит, что купец был близко знаком с кем-то из криминального мира. А иначе как понять его беспечность? К тому же плоховато воры изъятие ценностей произвели. Коли решились на убийство, то и грабить следовало по полной. Одним словом, как ни крути, как ни верти, а в первую очередь следует отработать всех знакомых Бубновых. И прислугу. Что пропало?

Селенёв достал из кармана записную книжку, раскрыл её и принял-ся читать:

— Деньги в сумме две тысячи триста пятьдесят семь рубликов. В крупных ассигнациях. Золотой браслет. Портсигар, тоже золотой. Запонки…

— Кто помог составить список? — перебил Селезнёва сыщик.

— Жена покойного. Всё детально осмотрела, три раза перепроверяла. Каждую вещь перед вашим приездом расписала, каждую вещь во всех подробностях. А как вы объявились, тут же убежала в свои покои.

— И принялась голосить по убиенному кормильцу? Может, она тебе и стоимость всего указала?

— Так точно. До копеечки.

Кнутов тихонько ругнулся. Господи, куда катится Россия? И это на периферии. Что уж говорить о столичных нравах…

— Так, — Кнутов достал платок и вытер им руки. — Труп в морг, на более детальный осмотр. Произведи опрос всех, кто находится в доме. Хоть в одном абзаце найду твою фантазию, заставлю всё переписать.

— А вы куда, Анисим Ильич?

— На кудыкину гору! — отрезал Кнутов. — К начальству поеду, на доклад. Головой работай: случай-то неординарный!

Владимир Сергеевич дождался окончания выступления губернатора и под овации приамурской элиты вышел из зала в коридор.

Алексей Дмитриевич Баленский неслучайно вызвал губернского полицмейстера в городскую управу, где проходило очередное заседание городской думы. Сегодня решался вопрос об открытии в губернии собственной золотосплавочной лаборатории при Министерстве финансов. Золото в Амурской области имелось, и добывалось в большом количестве. Особенно приток шёл с Зейских приисков. Однако обрабатывать его до сей поры приходилось отправлять в Иркутск, где «шлиховое ры-жьё» очищали от примесей и отливали в слитки. Естественно, часть от прибыли оставалась в Иркутске, что не устраивало ни амурских золотодобытчиков, ни местную власть.

Владимир Сергеевич вышел на крыльцо, закурил. Теперь, ежели проголосуют положительно, ему придётся увеличить штат сотрудников в два, если не в три раза. Только на одну охрану лаборатории нужно выделить человек двадцать. А раз золотишко появится в Благовещенске, то жди разного рода криминала. Вот тебе и весь сказ! Жили не тужили, а пришла беда — отворяй ворота. Однако и без неё, без лаборатории далее жить — одно разорение. Столько денег уходит в чужую губернию! А можно ведь и свои вопросы решать без дотаций, которые постоянно приходится выпрашивать.

С правой стороны здания раздавались крики и ругань. В той части городской управы, с торца, находился ломбард. Шумно было и на заднем дворе, где обосновался городской пожарный обоз. И вообще управа Киселёву напоминала Ноев ковчег, только в чиновничьем понимании. В этом небольшом по размерам кирпичном здании кроме комнаты для совещаний городской думы нашли себе пристанище общественный банк, музей, библиотека, сиротский суд плюс вышеупомянутый ломбард. Подчас у Киселёва, который частенько по службе посещал управу, складывалось впечатление, будто через нее за день проходит весь город, начиная от благородных сословий и заканчивая нищими попрошайками.

Владимир Сергеевич докурил папироску и собрался было вернуться в зал заседаний, как неожиданно двери распахнулись и на крыльцо, в сопровождении адъютанта, вышел Алексей Дмитриевич. Губернатор был в высшей мере раздражён.

— Экие у нас пошли купчишки… — сквозь зубы проговорил Баленский. — Всё только себе норовят урвать. Почувствовали, что пахнет большим кушем.

— Захотели установить лабораторию непосредственно вблизи приисков? — предположил Киселёв.

— Ну да, — подтвердил губернатор. — Чтобы контроля поменьше было. Мыслимо ли, триста вёрст от города до слитков? Это с нашими-то дорогами? Ах, хитрецы! Я им о выгоде города толкую, а они в ответ — непонимание. Ну, ничего, с первого раза не убедил, со второго переломаю.

Владимир Сергеевич ухмыльнулся. Да, деловой люд до наживы всегда падок.

Алексей Дмитриевич натянул на руки лайковые перчатки и повернулся в сторону Киселёва:

— Простите, Владимир Сергеевич, задержал. Извольте рассказать, как вчера прошла инспекция.

— Да я бы, с вашего позволения, начал с иных событий. Ночью убили купца Бубнова, — спускаясь по ступенькам, сказал полицмейстер и тут же уточнил: — Кузьму.

— А причины? — немедленно отреагировал губернатор.

— Пока не ясны. В доме убитого сейчас дознание ведёт старший следователь Кнутов. Дождёмся результатов. Мне вся эта ситуация очень не нравится. Приезд инспектора. И тут такое преступление.

— Подозреваете, к смерти Бубнова имеет отношение наш столичный гость? — усмехнулся генерал-губернатор.

— Прямо я бы так не говорил. Однако факты…

— Какие факты? — Баленский даже приостановился. — Вы что, Владимир Сергеевич? Серьёзно?

— Так точно, ваше высокопревосходительство. Разрешите высказать мою точку зрения? — Киселёв старался не смотреть в глаза губернатора. — Вчера, днём, господин Белый очень продолжительное время беседовал со штабс-капитаном Ланкиным. В канцелярии артиллерийского полка. О чём был диалог, не известно. Ланкин после встречи с советником отозвался о нём, как о человеке поверхностном, недалёком. Мол, для проформы пролистал некоторые пустяковые документы, на том и успокоился. А я думаю: господин Белый имел с капитаном довольно откровенную беседу и предложил штабс-капитану сотрудничество. Тот предложение принял.

— И что вас настораживает?

— Белый приехал в казармы за час до того, как мы ожидали, — выдохнул Владимир Сергеевич.

— Вон как? Увидел проделки полковой канцелярии? — в голосе губернатора прозвучала плохо скрытая ирония.

Киселёв поморщился:

— Он конечно же увидел фуражное зерно Бубновых. Точнее, как его переносили из одного сарая в другой.

— То есть, иначе говоря, перепрятывали, — уточнил губернатор, от чего губернский полицмейстер скривился.

— Наверняка, — продолжил полковник. — именно об этом наш инспектор и разговаривал в канцелярии. А ночью, после откровений штабс-капитана, одного из Бубновых убивают. Не знаю, как вам, а мне это напоминает звенья одной цепи. Особенно, если учесть, что в нашем городе до сей поры убийства были крайне редки, да и то на бытовой почве. А чтоб такого видного убить человека…

Они спустились с крыльца и теперь шли в направлении губернаторских дрожек.

— Ох, Владимир Сергеевич, — медленно, с расстановкой произнёс Алексей Дмитриевич. — Доиграетесь вы! Нет, я, конечно, понимаю: не за горами отставка, пенсия… Молодая супруга, дети… Но… — рука губернатора произвела жест непонимания. — Да, странное совпадение. Однако, прошу заметить, — губернатор поднял указательный палец. — пока только совпадение. К тому же каковы мотивы убийства? Титулярный советник приходит в дом купца для допроса? Ночью? Тот оказывает сопротивление, за что его и убивают? Смешно. Если вы подозреваете господина Белого в том, что он не тот, за кого себя выдаёт, тут вам и карты в руки. Пусть ваш Кнутов сделает выводы, представит их нам. Тогда и будем решать, случайно молоканина убили в день инспекции или преднамеренно. Какие ещё места посетил наш герой?

— Кавалерийский и сапёрный полки.

— Ваше ведомство пропустил?

— Скорее всего, не добрался. Сегодня с утра выехал в Марковскую.

Алексей Дмитриевич внимательно смотрел на экипаж, стремительно несущийся издали по Большой улице.

— В одном я с вами согласен, Владимир Сергеевич, Олег Владимирович весьма неординарная личность. Если он тот, за кого себя выдаёт, то возложенные обязанности исполнит дотошно, качественно. — Алексей Дмитриевич на секунду повернулся в сторону полицмейстера. — У вас же имеется опыт по приёму инспекторов? Вот и действуйте.

«Вот те раз! — вскинулся Киселёв. — Сначала Белый делал намёки, а теперь и губернатор…»

Пролётка поравнялась с крыльцом. Кони, закусив удила, едва не встали на дыбы. На месте кучера, всё ещё не отпуская вожжи, сидел становой пристав Санатов.

— Ваше высокопревосходительство! — голос пристава срывался на хрип. — В Китайском квартале буза! Китайцы дерутся! Околоточного Никодимова порезали!

Губернатор с полицмейстером быстро переглянулись. Киселёв с молчаливого согласия Баленского кинулся к дрожкам.

— Конную стражу вызвали? — Киселёв вскочил в пролётку.

— Перво-наперво! — Санатов хлестнул лошадей, и те понеслись. — Только, боюсь, толку от них не будет. Нужно солдат вызывать, ваше благородие! Иначе — беда!

Кнутова перехватили по дороге в управу с десяток конников, направлявшихся к городскому кладбищу, вблизи которого и располагался уже лет восемь квартал Китайка — с осени 1892 года, когда Анисим Ильич ещё был столичным жителем. Он вернулся к дому Бубновых, слава богу, что успел отъехать недалече, и стремительно поднялся по лестнице на второй этаж, к месту убийства. Труп Кузьмы Бубнова уже накрыли белой простынею, отчего теперь казалось, будто в коридоре в духоте жаркого дальневосточного лета лежит снежный, разве что принявший нечёткие очертания человеческого тела сугроб.

— Селезнёв! — Анисим Ильич понятия не имел, где мог находиться помощник, а потому применил установившуюся за год совместной службы привычку: заорал.

Младший следователь вылетел из покоев вдовы и вытянулся пред начальством, которое никак не ожидал лицезреть в столь скором времени.

— Собирайся. Едешь со мной.

— А как же?… — Селезнёв указал на труп.

— Позже. В Китайке резня. Следует утихомирить!

Не успели Кнутов с Селезнёвым сделать несколько шагов к лестнице, как в дверях спальни проявилась бесформенная, до безобразия полная, фигура вдовы Бубнова.

— Это куда же мы собрались? — голос хозяйки был на редкость густой, грудной, полностью соответствующий внешности. — Это как так в Китайку? Здесь, понимаешь, всё бросают, а меня, вдову, с малыми детьми, оставляют при моём горе? — детей у Бубновых действительно имелось двое, тут же припомнилось Анисиму Ильичу. Первенцу из «малых» было двадцать пять, а второму шел двадцать первый год. — Это что ж на белом свете деется? А?

Селезнёв растерянно посмотрел на Анисима Ильича.

— Быстро вниз, — отрезал Кнутов. — Я спущусь следом.

Анисим Ильич недовольно обернулся к вдове.

— Мадам, — начал он, подбирая слова. Было не до сантиментов, и Анисим Ильич с каждой последующей репликой повышал голос. —

Ваше дело для нас первостепенное. Потому как преступление такого масштаба есть нечто невероятное. Но для империи, для губернатора нашей области, — указательный палец сыщика взлетел вверх, указывая в потолок, — для государя нашего бунт есть дело политическое, влияющее на жизнь целого государства. А потому пред большим имеется приоритет по отношению к малому! Так как от большего зависит сие малое! И сие малое должно, обязано подчиниться данному приоритету! Понятно?!

Кнутов видел по глазам, как вдова тщетно пыталась переработать его пылкую речь в своём далёком от столь мудреных идей сознании, а посему точку поставил следующим образом:

— Словом, так. Берите всех своих слуг, и ко мне в участок.

Кнутов склонился, поцеловал руку ошеломлённой вдове и стремительным шагом направился к лестнице.

— А как же Кузя? — услышал он дрожащий голос Пелагеи Степановны Бубновой за спиной.

— Кузя? Кузю — в морг! — не оборачиваясь, бросил Анисим Ильич и устремился к выходу.

Селезневу Анисим Ильич приказал сесть на козлы, и полицейские дрожки понеслись в сторону городского кладбища.

К моменту приезда Кнутова в Благовещенск, китайский квартал насчитывал всего три барака из необожжённого кирпича, один из которых выполнял функцию больницы, а второй — каменного амбара, в котором хранили продукты и различную сельскохозяйственную утварь. Однако за последние годы из-за Амура наехало столько переселенцев, что теперь на Китайке было бараков поболее десятка и проживало в них, по непроверенным данным, тысячи три из Поднебесной. Китайцы занимались торговлей, имели в городе небольшие летние лавки, а зимой развозили свою продукцию по домам. В теплицах и на грунте выращивали овощи, фрукты, благо земли хватало, и за всё время на территории Благовещенска ни разу не создавали какой-либо «конфликтной» ситуации. И вот на тебе…

Драка в китайском квартале шла жесткая. Со стороны разобрать, кто кого бьёт, было практически невозможно. Руки-ноги драчунов молотили словно заведённые: свои — так свои, чужие — ещё лучше, пацан — тоже получи, не лезь туда, где и взрослые-то разобраться не в состоянии. Кто-то выломал из забора штакетину и размахивал ею. Пошли в дело камни, стёкла в окнах ближних домов оказались разбиты, в них сиротливо торчали женские и детские головы соседей. Вдоль дороги лежали без движения избитые…

Конная стража с гиканьем, не сдерживая скакунов, буквально ворвалась в кричащий, стонущий, перекатывающийся клубок человеческих тел.

— А, лярвы, разойдись-сь-сь! — зычно гаркнул начальник стражи, ротмистр Хохлов, и нагайки пошли плясать по спинам драчунов.

Клубок разорвался, китайцы словно тараканы бросились в разные стороны, лишь бы тугая казачья плётка не обожгла. Казаки быстро блокировали обе стороны улицы и, угрожая короткоствольными карабинами, принялись прижимать участников побоища к стенам домов. Если кто-то делал попытку прорвать оцепление и сбежать, его тут же сбивали с ног, хлестали плетью и заставляли вернуться в окровавленный, очумевший строй. То с одной, то с другой стороны слышались выстрелы: стража стреляла в воздух для острастки, тем самым показывая, что пули могут полететь и в зачинщиков резни.

Хохлов цепким взглядом оценил обстановку и подъехал к Кнутову:

— Дрянь дело, Анисим Ильич, нужна подмога. Мы сами их не удержим. Разбегутся, сукины дети. Нужно вызывать солдат!

— На кой? — Кнутов спрыгнул на землю, скинул сюртук и забросил его назад в дрожки. — Селезнёв! — прикрикнул он на помощника. — Чего расселся? Давай ко мне.

— Не понял, Анисим Ильич, — Хохлов тоже спрыгнул с коня и вытянулся перед следователем. — Это как же так? Они же бунт подняли, а мы их что, отпускать?

— Именно. — Кнутов принялся всматриваться в лица китайцев, принимавших участие в драке. — Только не сразу. Сначала найдём виновных.

— Да какое там… — Хохлов от негодования не мог сразу подобрать слова. — Они же все… Мать твою… Да их всех надо…

— Куда? — охладил пыл ротмистра Кнутов. — Нормальной тюрьмы у нас нет. Руки всё не доходят построить! А в участке всего пять камер свободных! Пять, понимаешь, ротмистр! И посадить я в них смогу от силы человек двадцать! А их здесь сколько? Сто? И где взять столько охраны? Сам знаешь, в городе кадрового состава с гулькин нос! Все под Владивостоком, мать их в душу! Продержим китаёз в камерах сутки — двое, а что дальше?.. Селезнёв!

Младший следователь тут же встал пред Кнутовым, аки конёк-горбунок.

— Давай-ка, Селезнёв в ближайший дом мне вон того старика, — Анисим Ильич указывал рукой на тех, с кем хотел поговорить, — пацана, третьего слева, рядом с которым железка на земле. И вон того, самого низкого. Да по отдельности их рассади! Чтоб не спелись ненароком.

Хохлов снял фуражку, вытер её изнутри платком:

— Как знаешь, Анисим Ильич, только мне придётся доложить, как ты вёл себя с бунтовщиками.

— Эка ты махнул! — Кнутов встал напротив ротмистра, глубоко засунув руки в карманы. — Я ещё следствие не провёл. Никаких выводов не сделал. А ты уже определился с моим поведением? Иди! А лучше — беги! Пока начальство сюда само не нагрянуло! А то я сам всё успею раньше тебя доложить!

Хохлов махнул рукой, вскочил в седло и присоединился к своим подчинённым, охранять китайцев до особого распоряжения — либо Кнутова, либо кого из начальства повыше.

Селезнёв выгнал хозяев, которые покорно покинули жилище. Одного китайца закрыл в погребе. Второго посадил на лавку в сенцах. А третьему отвел место в большой комнате. Анисим Ильич вошёл вовнутрь деревянной избы и сел за стол — напротив арестованного старика-китайца.

— По-русски понимаешь?

— Да, — старик утвердительно кивнул головой.

— Как тебя зовут?

— Иван.

— Понятно. Ван.

— Нет, насяльника, — китаец трясся, будто в лихорадке. — Не Ван. Иван! — он ударил себя маленьким кулаком в грудь. — Иван!

— Крещёный, что ли? — начал догадываться Кнутов.

— Да, — снова утвердительно закивал головой китаец. — Хресёная!

— Тем лучше. А теперь говори по сути, Иван. Кто первым начал драку?

— Китайска.

— Я понимаю, что не узбек. Имя?

— Китайска.

— Что китаец?

— Насяла китайска.

— Какой китаец? Кто он?

— Китайска…

Кнутов почувствовал, как в нём вскипает гнев. Анисим Ильич подошёл к окну и показал на выстроенных вдоль стен арестованных:

— Смотри, ты видишь среди них хотя бы одного не китайца? Лично я — нет. Кто из них начал первым драку?

Старик даже не посмотрел в окно. Он вытер рукавом рубахи разбитые губы и молча смотрел подслеповатыми глазами куда-то мимо следователя.

Селезнёв влетел в дверь без стука.

— В чём дело? — вскипел Кнутов.

— Наш околоточный, Никодимов, скончался в пролетке. Не довезли, бедолагу, до госпиталя…

Кнутов перекрестился, после поднял стул, поставил перед стариком и оседлал его.

— Словом так, ходя. Ты в вашем говняном Китайском переулке один из старейших. Ведь так?

Старик продолжал сохранять молчание.

— Так! — ответил вместо него Кнутов. — А потому слушай. То, что вы своих помордовали, ваше дело. А вот то, что убили слугу закона, нехорошо. Сам понимаешь. Кто-то должен ответить перед судом. Даю тебе десять минут, сам виновного выберешь…

Старика продолжало трясти.

— Мои люди никого не убивали.

— Верю. А что я скажу начальству? Мол, случайно всё произошло, и давайте об этом забудем? Нет, старик, так не пойдёт. Начальству нужен убийца. И ты мне его дашь! Селезнёв!

Младший следователь, казалось, ждал приказа, настолько быстро явился перед очи Кнутова.

— Возьми пацана. Пока мы дедушкой пообщаемся тут-с.

Кнутов никакого другого смысла, кроме того, чтобы Селезнёв провёл простой допрос, в свои слова не вкладывал. Но старик понял его по-своему и, упав на колени, заголосил:

— Не нада, насильника. Не виноватая он. Ли не виноватая. Китайска всё сделал. Не наса китайска. Приехал вот столько дня назад, — старик показал два пальца и сбивчиво заговорил о каком-то пришлом китайце, который хвалил хунхузов с той стороны Черной реки, а старики его слушать не хотели. Но молодые — глупые, что с них взять…

— Два дня назад, говоришь? С той стороны, что ли?

— Не знаю, — старик быстро закачал головой.

— Может, поездом приехал?

— Может. Не знаю.

— «Может!», «Не знаю!» — вспылил, передразнивая старика, Кнутов. — И это он убил нашего околоточного?

— Он, насяльника, — китаец тяжело выдохнул. — Сам видел.

— Чем убил?

— Ножиком, — китаец показал на коробок спичек, забытый на столе хозяевами. — Ножик тонкий, как спичка.

«Шило», — догадался Анисим Ильич. Китаец с шилом — любопытная комбинация.

— Он ударил околоточного перед дракой?

— Нет. Сначала он ударил рукой меня. Ли заступился. Он ударил Ли. Потом, когда все стали ударять, он ножик… как спичка.

— И куда подевался твой тот китаец?

— Не знаю. Бежал, — старик испуганно смотрел прямо в тлгзг, Кнутову.

Тот чувствовал: китаец недоговаривает. Но не мог понять: зачем? Нет резону врать-то. У него в Благовещенске всё налажено, устоялось. Зачем менять, пусть не всегда сытую, но спокойную жизнь на непокой? Не напрасно именно у них считается самым страшным проклятием, пожелание «чтобы ты жил в эпоху перемен!». Нет, старик перемен не хочет. Но зачем-то же врёт?

Приют они незнакомцу дали. А как не дать? Одной крови. И речи его слушали. А может, он к бунту подстрекал? Старик толковал, что незнакомец хунхузов с той стороны нахваливал? Может быть, в этом кроется причина? За золото такой сшибки у китайцев бы не вышло, золото — дело семейное, оно любит тишину. А вот политика до такого довести может! Старик сказал, китаец приехал. Откуда? Если б через Амур, однозначно бы таможня знала. Она чётко отслеживает, кто прибывает на наш берег и кто возвращается обратно. На руке у китайцев, не имеющих документа, ставят специальную чернильную метку. Прибыл — поставили. Убываешь — проверили. Ежели, не дай бог, кого-то не хватает, начинаются поиски. Такие случаи уже бывали: находили и розгами память вправляли… А вот на переправе, чуть выше Стрелки, таких проверок нет. Хотя паспорт, или какой другой документ, пусть и поддельный, у него должен быть. Однако Кнутов доселе не слышал о китайце, который бы мог сам подделать паспорт Российской империи. А если — никакого паспорта? Просто китаец приехал с кем-то, в качестве слуги? Кто спросит документ у слуги, если тот идёт рядом с хозяином? А отсюда выходит что? Заговор?!

Селезнёв вторично ворвался в комнату, где расположился Кнутов:

— Анисим Ильич, господин полицмейстер прибыли.

Анисим Ильич ругнулся, кивнул китайцу, чтобы тот вышел в сенцы, поднялся, оправился: перед начальством следовало показаться аккуратным, как оно любит и требует.

Станица пред взором Белого открылась далеко за полдень. И неожиданно. Едва они по скользкой вязкой дороге с трудом вползли на бугор, за протокой, напоминающей хомут, явилось добротное казачье село.

— Марковская, — кивнул в сторону поселения кучер.

Поселение вид имело справный, зажиточный даже по меркам губернии. Дома большие, основательные, вырубленные из бруса, с небольшими окнами-бойницами, с крышами под кровельным железом. Такого достатка Олег Владимирович не видывал в российских глубинках. Станицу с трёх сторон окружал плотный, бревно к бревну, ростом в полтора человеческих роста, частокол. Попасть в поселение можно было двумя путями. Либо через мощные, окованные железом створки ворот, охранявшиеся караулом из двух казаков. Либо со стороны Амура, поднявшись по крутой, деревянной лестнице из цельных брёвен, соединявшей станицу с небольшой пристанью, предназначенной для маленьких речных судов.

Караульные под деревянным навесом при въезде молча раскрыли створки ворот, пропустили без каких-либо вопросов, даже документы не спросили. Только проводили скучающим взглядом и вновь принялись лузгать семечки, ловко сплёвывая шелуху на землю. «За такое несение службы следовало бы сопроводить караульных под стражу — суток на пять. Да так, чтобы они там не отлёживались, а занимались делом двадцать часов в сутки!» — Белый начал злиться на порядки в станице.

Дрожки медленно катили по широкой улице, распугивая кур, свиней и гусей, до того мирно ковырявшихся в грязи. Из окон некоторых домов на Белого смотрели любопытные хозяйки. Впрочем, недолго. Сей факт говорил о том, что в станице чрезмерное любопытство не приветствовалось.

Дом атамана станицы располагался в самом центре длинной улицы, за палисадником, огороженным невысоким, по пояс, заборчиком — для красоты. Ещё на улице до слуха Олега Владимировича донеслась из глубины дома довольно известная песня, но в оригинальном исполнении:

Когда я имел златые горы,
И редьки полные погреба!
Тогда я взял жену — прожору,
Она всю редьку и пожрала!

Олег Владимирович неторопливо поднялся по крыльцу и, минуя сенцы, прошёл через распахнутые двери в избу. Пахнуло свежеприготовленной пищей, и голодная слюна заполнила рот. Олег Владимирович огляделся: большая, выбеленная печь, вкруг которой расположились все остальные бытовые помещения — кухня, комнаты, даже зала.

Вот в зале-то, за широким, тщательно выскобленным столом под образами он и нашел атамана. Перед поющим Семёном Петровичем Картавкиным, который решил слегка отобедать, стояли: миска с борщом, тарелка с квашеной капустой, жареная рыба прямо на сковородке, в берестянке соленые огурцы и помидоры. С правой руки топорщилась ополовиненная чекушка водки.

Атаман станицы Семён Петрович Картавкин вид имел колоритный. Крупного телосложения, с мощным торсом и сильными руками, привыкшими держать соху и шашку, мускулистой шеей, крепким подбородком, жестковатым рисунком губ, над которыми возвышался слегка горбатый, некогда перебитый то ли в драке, то ли в битве нос. Взглядом Семён Петрович обладал опытным, умным, с хитринкой. Но главным достоянием внешнего облика казака была безукоризненно лысая голова, блестевшая в свете лучей солнца. И шея, и лицо, и руки, и лысина были темно-коричневого цвета от загара и ветров, которые для Белого казались примечательными особенностями дальнего края.

Атаман, исполнив хрипловатым баритоном столь диковинную песню, принял водки и, не глядя на Белого, зажевал капустой.

— Неплохо поёте! — Олег Владимирович взглядом нашёл табурет, приставил его к столу, сел напротив атамана.

— Казаки не жалуются. — Семён Петрович встал, прошёл к самодельному, такому же крепкому, как и хозяин, буфету, достал гранёную стограммовую рюмку, поставил её перед гостем. После сходил на кухню и принёс еще миску с борщом.

— Я не один, — проговорил Олег Владимирович, с наслаждением вдыхая вкусный аромат.

Семён Петрович разлил водку, молча, не чокаясь, выпил, проследил, как гость проделал то же самое, и только тогда произнёс, вставая:

— Налегайте. Я сейчас…

Через минуту вернулся и сел за стол.

— Извозчика покормит жена, — Картавкин налил по второй. Чекуш-ка иссякла, и он её спрятал под лавку, на которой сидел. — За что пить будем?

Олег Владимирович повёл плечами: мол, ему всё равно.

— Ну, тогда за осетра! — Семён Петрович осушил рюмку одним глотком, слегка поморщился и закусил огурцом.

— А почему за осетра? — поинтересовался Белый, доедая борщ.

— Маловато его в этом году. Это плохо, однако.

— Может, не сезон? Я, конечно, не знаток, но, по-моему, такое и у рыбы бывает

— Бывает, — не спорил Картавкин. — Особенно, когда он, осетр-то бишь, из Китая идёт. Ну да бог с ним. Какими судьбами к нам, ваше благородие?

Белый хотел, было, достать из кармана письмо, подписанное Киселёвым, но Семён Петрович остановил его жестом.

— Мы и так знаем, кто вы и с чем приехали в Благовещенск. Кучер ваш доложился. Меня интересует, почто нам такая честь?

Белый дожевал помидор и ответил:

— Имеется распоряжение проверить все воинские части. В том числе и казачьи станицы. Вот его и выполняю.

— А… — протянул Картавкин. — Предписание. Что ж, вот покушаете, и изволите приступить?

— Для начала, Семён Петрович, просто покажите мне станицу. А после решим, что предоставить более детально.

Обзор пограничной заставы, а именно такие функции на станицу Марковскую, в обиходе— Марковку, были возложены военным губернатором, начали с берега Амура. Семён Петрович вывел гостя из дома, провёл по вытоптанной через огород, скользкой после дождя, тропинке к сараям, что стояли близ реки, на самом краю обрыва. Таких сараев опять же, выстроенных из брёвен, с узкими щелями окон, выглядывавших на реку, оказалось немало: практически в каждом дворе. Имелось между дворами и своеобразное сообщение посредством деревянного настила, который был проложен версты на три, размыкая штакетник, тем самым давая возможность соседям попасть друг к другу не только через улицу, а и по огородам. Олег Владимирович осмотрел лестницу, но спускаться к воде не стал.

— Верхнее бревно, — Белый указал на первую ступеньку, — закрепили всего двумя кольями по краям. А почему не вбили и посредине? Надёжней было б?

— Добре и так. — Семён Петрович потёр глаз, словно в него попала соринка. — Спотыкаться каждый раз об этот кол…

Олег Владимирович сделал вид, будто его удовлетворил ответ атамана.

— Окна какие у вас в сараях… — Белый чуть не угодил в лужу. — Маленькие, узкие.

— А зачем большие? Там утварь разная. Опять же — скотина. А птице и свинье холод не нужен. Так вас, ваше благородие, окна с лестницами интересуют? Али денежная часть?

— Денежная, Семён Петрович, денежная. Но деньги ведь не просто лежат у вас в канцелярии, вы на них что-то покупаете? На что-то тратите. Я и хочу посмотреть, что именно вами приобретено, скажем, за последние два года. Вы сколько атаманом в станице сей?

— Так, почитай, годков двадцать.

— И никаких проверок до сей поры?

— Врать не буду. Чего не было, того не было.

— То-то и оно, Семён Петрович. А деньги, они контроль любят. Не то, словно вода в Амуре, утекут.

— У меня не утекут, — уверенно заметил атаман.

За три часа атаман и проверяющий осмотрели всё: побывали на складах и в жилых домах самих казаков, проверили состояние оружия, в том числе и трёх орудий, присланных в станицу прошлой осенью. Правда, как выяснилось, стрелять из них никто не умел. А единственный артиллерист, который прибыл вместе с ними, в начале лета утонул в реке.

— Как утонул? — поинтересовался Белый.

— Да как все тонут. Купался, наверное, да захлебнулся.

— А поточнее? — встрепенулся Олег Владимирович.

Семён Петрович потёр лысину:

— Вечером пошёл купаться, а наутро его в одних кальсонах нашли на берегу. Синий весь. Утопленники завсегда такие…

— Понятно. И что теперь с этими орудиями?

— А что с ними? Протираем, для порядку. Глядим, чтобы ржа не взяла.

— Понятно, — повторил Белый, продолжая осмотр.

В караульном помещении Олегу Владимировичу припомнилось, как его встретили возле ворот.

— Семён Петрович, что ж это меня к вам пропустили безо всякой проверки документов?

— Дак, э… — Картавкин спокойно повёл плечами. — Дрожки-то у вас из полицейского участка. И кучера Архипа, давно знаем. У нас тоже… всякое случается, приходится вызывать ихнего брата. Хотя караульным взбучку задам. Тут вы, ваше благородие, правы. Караул, это ж…

Семён Петрович не закончив фразу, повёл проверяющего к своему дому показывать финансовые документы. Белый посмотрел на небо. Тучи снова застили свет — свинцовые, тугие. И впрямь — придётся ночевать здесь. Не тащиться же под дождём всю ночь?

На пороге атамановой хаты их поджидала невысокая, худенькая женщина, совсем седая, опрятно одетая, с пронзительно-голубыми глазами, из которых выплескивался гнев.

— Анна Григорьевна, — представил свою супругу Картавкин. — Мой личный атаман в юбке, — как только женщина отошла в сторону, негромко, только для Белого, добавил Семён Петрович. — Сотню добрых хлопцев заменит, жаль, что саблей не владеет…

— Ты что там лопочешь? — громким и довольно сильным голосом поинтересовалась Анна Григорьевна, и Семён Петрович сморщился, словно у него вдруг зуб заломило.

— Да так, ничего. Гостю станицу нашу показываю.

— Вижу. — Анна Григорьевна жестом пригласила Олега Владимировича в дом. — Проходите. Сидайте, будь ласка. А ты, — маленькая ручка женщины цепко ухватилась за локоть атамана, — ну-ка, пойдём в кухню!

Спустя некоторое время Белый услышал возбуждённые голоса:

— Ты это что же? Только я в огород, так за бутылкой! Где взял? Почто глаза прячешь? Опять небось Митька из города привёз? Или Ар-хипка?

— Да ты что, Анюта, какая бутылка?

— А под лавкой что валялось?

— Да мало что там валялось? У нас гость в хате, а ты меня срамишь на всю округу.

— Ой, тебя посрамишь! И где твой стыд, э-эх!..

— Тихо, кому сказал!.. Лучше вот что, собери на стол. Ужинать будем. И погляди, чтоб никто в хату не входил. Слышь, никто! Готовь покуда, а мы побеседуем.

Семён Петрович вошел в комнату, достал из-под образов шкатулку, раскрыл её и в таком виде поставил на стол.

— Это денежные документы, ваше благородие. Тут не только за два года. Поболе будет. Можете хоть сейчас перелистать. Можете опосля. А можете и вовсе не листать.

Олег Владимирович пристально посмотрел в глаза атамана. Взгляд Семёна Петровича выражал всё, что угодно, но никак не подобострастие. «Умён мужик», — сделал вывод Белый и захлопнул ладонью шкатулку.

— Догадались, что я к вам не с ревизией, а, Семён Петрович?

Картавкин, кряхтя, присел напротив:

— Вы не думайте, что если я проживаю в такой дали, то понятия не имею, как должен выглядеть человек «оттуда». Поверьте мне, ваше благородие, как выглядят и как себя ведут всякого рода инспекции, я очень даже хорошо знаю, навидался на своём веку.

— Это я понял, — согласился Белый и тут же добавил: — Кстати, перестаньте называть меня вашим благородием, — он протянул руку. — Олег Владимирович.

Атаман сжал его ладонь, подержал, проверяя на крепость.

— Сильная рука. И к перу не привыкшая.

— Неправда ваша, Семён Петрович. Как раз писать мне приходится слишком много. Как же вы меня раскусили? Не внешний вид, не манеры… Что же?

— Взгляд у вас, Олег Владимирович, не статского, а военного, — Семён Петрович говорил тихо, но внятно. — Дурак из казначейства нипочем бы не увидал узкие оконца в сараях…

— Не для скотины окошки, а для стрельбы, — добавил Белый.

— И как лестница укреплена, тоже приметили.

— При наступлении с реки достаточно выбить крайние колья в верхней ступеньке — и лестница, брёвнышко за брёвнышком, обрушится на головы наступающих. — Белый достал из кармана трубку, но, вспомнив, где он находится, передумал, засунул её обратно в карман. — А центровой колышек этому бы только помешал.

— Вот тогда-то я и подумал, Олег Владимирович: не тот он, за кого себя выдаёт. Не тот. И вторая мыслишка следом: а если так, то кто он?

Владимир Сергеевич, не удостоив вниманием стоящего в углу сенцев невысокого мальчишку-китайца, прошёл в дом, сопровождаемый Селезнёвым. Кнутов встретил начальство в дверях «залы», где только что вёл допрос.

— Что с Бубновым? — Киселёв нервно потер затылок.

— Убили.

— Это мне и без вас доложили. На месте происшествия побывали?

— Так точно! Оттуда сразу сюда.

— И?

— Пока ничего определеного, господин полковник. Первая версия: убийство с целью ограбления.

— А вторая?

— Ревность. Страх.

Киселёв расстегнул китель. На улице стояла предгрозовая духота: вот-вот хлынет дождь, но пока дышать, особенно на улице, совсем нечем.

— Слушаю я вас, господин Кнутов, и думаю: что-то вы не договариваете. И вот вопрос: что?

Анисим Ильич стоял навытяжку, не зная, как реагировать на слова начальства. Мысли, конечно, имелись. Вот только выкладывать их Киселёву пока рановато. Если бы не драка, то он за час-полтора сумел бы прокрутить ситуацию и так и эдак. Прислугу бы постращал. С вдовой провёл деликатный разговор. А так, что? Время ушло на китайцев.

— Ладно, Анисим Ильич, вижу, сомневаетесь, — Киселёв выглянул в окно и облегчённо выдохнул: — Слава богу…

Дождь обрушился на город, очищая его от пыли и освежая, пусть на короткое время, горячий воздух. Китайцы, стоящие вдоль стены, и их конвоиры вмиг промокли под тёплым, летним ливнем.

Губернский полицмейстер обернулся:

— Что — бунт? Или просто драка? Как околоточный? Здесь-то хоть что-нибудь выяснили?

Анисиму Ильичу было неприятно выслушивать несправедливые нарекания, но и в защиту сказать ничего не имелось. Начальство на то и начальство — оно всегда право. Кнутов в нескольких словах описал происшедшее, детально остановившись на допросе китайца. Владимир Сергеевич на сей раз слушал молча, внимательно анализируя интонацию и факты. Кнутов прибыл раньше, а значит, являлся очевидцем того, что произошло в Китайском перулке. У свидетеля, как показывал личный опыт полицмейстера, чувства несколько превалируют над логикой. Анисим Ильич исключением не был, хотя в профессиональной наблюдательности ему не откажешь…

— Говорите, пацана арестовали? Возле него железяка лежала?

— Так точно. В сенцах он.

— Чего ж со старика начали? Этого сопляка бы и прижали. Железный прут… Получается, они загодя готовились к драке? В Китайке железо бесхозное нигде не валялось. Давайте сюда пацана!

Молодой жилистый паренек вовсе не испытывал страха перед грозным начальством, как того ожидал Владимир Сергеевич. Наоборот.

Из-под тёмной чёлки на губернского полицмейстера смотрели узкие зрачки с ненавистью и непокорностью. Киселёв даже оторопел. За китайцами подобного ранее не водилось!

— Как тебя зовут, отрок?

Китайчонок молчал. Только в глазах бегали бесенята.

— Твой отец сказал, тебя зовут Ли? Это правда?

Бесенята нагло корчили рожицы.

— Может, он тебе не отец? Дядя? Сосед? А кто был тот человек, который затеял драку?

На сей раз лицо мальчишки перекосила наглая улыбка. Владимир Сергеевич отвёл взгляд и процедил сквозь зубы:

— Значит, не будем говорить? А может, ты по-русски не понимаешь? — мальчишка молчал и только улыбался. Киселёв повернулся в сторону Анисима Ильича. — Кнутов, поговорите… тут. А я выйду, подышу…

Приказ не оставлял никакой двусмысленности. Через минуту Киселёв услышал жуткий вопль, в котором была боль вперемешку со страхом. Потом крик повторился, после чего Кнутов позвал:

— Мы имеем желание говорить!

Киселёв вернулся в барак, чуть не споткнувшись о причитающего на пороге старика, и увидел картину, от которой его замутило. Китайчонок катался от боли по полу, судорожно сжимая неестественно вывернутые пальцы левой руки. Кнутов ногой придвинул табурет, поднял за шиворот мальчишку и бросил того грудью на стол:

— Рассказывай. И не сюсюкай, — Анисим Ильич повернулся к Киселёву. — Он по-нашему лопочет не хуже нас с вами.

Мальчишка выл, баюкая покалеченную руку.

— Зачем так-то? — Владимир Сергеевич почувствовал тошноту — во время пыток ему присутствовать ещё не доводилось.

— Да ничего, — Кнутов усмехнулся. — До свадьбы заживёт. Опять же — правую руку я ему сохранил. Так, — сыщик схватил пацанёнка за локоть, — рассказывай, что там вам наобещал китаец?

Мальчишка завыл от боли. Пол поплыл из-под ног Владимира Сергеевича, сознание куда-то начало проваливаться, и крупное, беспомощное тело губернского полицмейстера рухнуло на деревянные половицы. Кнутов сразу бросился к Киселёву, оставив китайчонка без присмотра. Мальчишка, воспользовавшись моментом, вскочил на стол и прыгнул в окно. Выстрел, раздавшийся на улице, заставил Анисима Ильича кинуться к распахнутой раме. Мальчишка, пробежав всего несколько шагов на свободе, поверженный выстрелом казацкого карабина, шлепнулся лицом в грязь. Кровавое пятно на спине под дождем становилось все шире и темнее.

Кнутов вытер ладонью с лица капли дождя и пробормотал:

— Всё, — он в сердцах сплюнул. — Теперь будут молчать. Все до единого.

За спиной Анисима Ильича послышался стон. Киселёв приходил в сознание. Кнутов матюгнулся, поднял тяжёлое тело полковника и посадил на лавку, прислонив Владимира Сергеевича к стене.

— Прямо не сыщик, а кисейная барышня, — пробормотал Кнутов и осмотрелся: поесть бы чего.

Анисим Ильич налил в стакан воды, медленными глотками осушил его… Пацан что-то крикнул по-китайски, когда Кнутов крутанул ему мизинец. Вроде про несколько дней… Да пацан орал благим матом, что осталось несколько дней…Что за дней? Да какая разница? Теперь-то…

Мозг следователя заработал на всех оборотах, только уже в другом направлении. Итак, размышлял Анисим Ильич, некий китаец решил навестить своих соплеменников. Два дня ему понадобилось, чтобы поработать с местным молодняком. За ним кто-то стоял. Так сказать, прикрывал его. Политические только и мечтают, как бы поскорее вернуться на «большую землю». Им буза ни к чему. А вот если кто из купчишек задумал переделать уже устоявшийся торговый мирок Благовещенска, тому данная акция была б очень даже в руку.

Владимир Сергеевич застонал, но глаза не открывал, видимо, всё ещё плохо себя чувствовал.

Анисим Ильич снова налил воды… В городе до приезда титулярного советника из Петербурга не было никаких сомнительных происшествий. И только с появлением Белого всё вдруг закрутилось словно аттракционное колесо. Да, конечно, чиновник мог числиться за столичным ведомством. И инспекцию ему могли организовать официально. По его личной или чьей-то свыше просьбе. Воспользовавшись моментом, и рассчитывая на то, что никто не станет в провинциальном городе подозревать человека «оттуда», он и занялся темными делишками. И смерть Бубнова наверняка связана с ним.

Размышления следователя прервались криками Селезнёва, который, разбрызгивая грязь, вбежал в комнату.

— Анисим Ильич! Ваше благородие! — с одежды помощника стекала вода, волосы на голове слиплись, от сапог образовались грязные лужи, на что тот не обращал никакого внимания. — Ещё одна беда! Только что приехали с пристани. «Селенгу» китайцы обстреляли. С того берега. Есть убитые…

… Анна Григорьевна поставила на стол горячую сковородку с жаренной на сале картошкой, солёную рыбу, зелень и, к радости Семёна Петровича, полную, под пробку, бутылку водки.

— Это я понимаю! Уважила Анна Григорьевна гостя, — атаман наполнил стопки. — Давай, Владимирыч, по одной и кумекать дальше будем.

На сей раз Белый, выпив, чуть не задохнулся. Огненная жидкость упала в желудок и принялась выжигать внутренности.

— Что это? — простонал Олег Владимирович, впиваясь зубами в помидор.

— Первач. Точнее, самогон. У меня ж атаманша-то с Украины. А ты, Владимирыч, не боись. Оно скоро пройдёт. И, главное, голова от него свежая-свежая. На картошку-то налегай…

На «ты» они перешли как-то сразу, без каких-либо предисловий.

Врать атаману Белый не стал. Открылся, сколько мог. И не только потому, что Семён Петрович его ложь сразу бы раскусил. Без верной помощи как в городе, так и здесь, в пограничном посту, ему было никак не обойтись. Картавкин внимательно выслушал, погладил лысину и тяжело выдохнул:

— Ладноть, будем считать, что верительные грамоты получены. А потому, гость дорогой, давай будем есть. А заодно я тебе кое-чего покажу.

Семён Петрович опрокинул еще стопку водки, глянул через дверной проём— чем занята супруга, — задёрнул ситцевую занавеску, достал из кованого сундука самодельную карту местности, снова налил себе, выпил и показал Белому, хоть и рукой нарисованный, но довольно точный план местности. Чиновник даже присвистнул от удивления. Такой верной схемы расположения укреплений и в Марковке и вокруг, на русской стороне и на китайской, не было даже у губернатора. Из чего Олег Владимирович вывел: атаман казакам достался отменный.

— Сами рисовали? Или кто помог?

— Сын мой, Витька. С дружком-китайчонком сделали. В мае. Что-то, конечно, уже не так, считай, два месяца прошло, но в целом — сходится.

Олег Владимирович внимательно исследовал схему укреплений. После чего задал вопрос, который давно вертелся на языке:

— Семён Петрович, сколько сможете продержаться в осаде? Если что.

— Два дня. От силы — три. Да только пусть сначала осаду-то устроят! — Картавкин толстым указательным пальцем тюкнул карту. — Вот здесь, справа по течению болото. Проходы знают только два человека. Я да Фрол. А Фролка у меня всегда под боком, — палец дальше пошёл кружить по карте. — С тылу ров. Там вода стоит. В два человеческих роста. Воняет. Целую неделю рыли. Ядрить её в дышло. Как только ходи полезут с этой стороны, мы сушняк подожжём. Из огня ход у них будет только один: в ров. Как пить дать, потонут. Берег крутой, им сразу не подняться. А мы тут им встречу из берданок приготовим, — рука Кар-тавкина сделала дугу над бумагой. — Остаётся только одно приемлемое место для нападения, со стороны дороги. Выставим усиленный пост. Продуктов и воды нам хватит дней на десять. Даже пятнадцать. А вот с боеприпасами туго придётся, если из города не подвезут.

— Не подвезут, Семён Петрович. И не надейся. Даже если сам поедешь и станешь уговаривать губернатора.

— Чего ж так?

— А того, что здесь никто не ожидает военных действий. Сидят беспечно. Даже полки свои в Приморье перевели, оголив город. Так-то вот.

— В столице ожидают, а здесь нет? — вспылил атаман. — Так, что ли, выходит?

— В Петербурге тоже… не верят, — грубовато ответил Белый. — Если тебе так спокойнее.

Картавкин несколько минут помолчал, после чего произнёс:

— А может, пронесёт?

Атаман посмотрел на чиновника так, будто от того зависело всё на этой грешной земле.

— Может, и пронесёт, — протянул Олег Владимирович. И тут же добавил: — Только сильно сомневаюсь. В городе, насколько я понял из проверки, регулярного войска осталось пшик. В каждой части только тыловые роты, да штабисты. Идеальное время для нападения. Так что жди беды, Семён Петрович. Думаю, на той стороне тоже не дураки, и про особенности твоей местности им хорошо известно. А потому, скорее всего, они сначала тебя блокируют, отрежут от Благовещенска, будут брать измором. Вот такие дела.

— Ладноть, разберёмся как-нибудь. — Семён Петрович провёл рукой по лысой голове. — Только б дней за десять подмога пришла. Иначе нам… Сам понимать должен.

Картавкин снова наклонился над картой:.

— Вот сюда, сюда и… туточки я поставлю орудия.

— У тебя же артиллеристов нет? — вспомнил Олег Владимирович.

— У меня всё есть, — атаман наклонился ближе. — Конечно, на то, что будет война, не рассчитывал, думал, контрабандисты баловать станут. Понимаешь, Олег Владимирович, едва пушки у нас объявились, предчувствие у меня было поганое. Вот мои казачки втихаря и выучились. Никто, кроме них, меня, а теперь, выходит, и тебя, про это не знает. И про того артиллериста ты днём верно подумал. Не сам он утонул. Утопили. — Семён Петрович раскрыл перед лицом Белого мозолистые ладони. — Я у него на шее малозаметные синяки от пальцев видал. После докумекал: видать, кто-то сильно не желает, чтобы мои пушки заработали.

— Это после чего ты докумекал? — заинтересовался Белый.

Казак поднялся, достал из буфета плат с зерном, положил перед гостем на стол.

— А вот после этого.

— И что там? — Олег Владимирович смотрел на платок с недоумением.

— Рис.

— Не понял.

Семён Петрович снова склонился к собеседнику.

— Я же говорил. Имеется у меня свой человечек среди китайцев. Верный человечек. У него хунхузы всю семью вырезали. Считать он не умеет, но смекалка — во! Не догадался?

— Правду сказать, нет.

Картавкин развернул платок и вывалил зерно на стол.

— А вот он догадался. Одна рисинка — один хунхуз. Я пересчитал и теперь знаю, сколько их собралось на том берегу.

Олег Владимирович прикинул на глаз:

— Тысяч семь?

— Девять. А риса без малого четверть пуда. Для ходи — целое состояние, — атаман разворошил зерно. — Полдня считал. Вместе с Анной Григорьевной.

— Когда к тебе пришли эти данные?

— Чего?

— На какой день у них набралось такое количество людей?

— На середину июня. Он у меня был восемнадцатого. То есть пять дней назад.

— А Киселёв до сих пор уверен, что их пять тысяч, — задумчиво произнёс Белый. — И руководство города новыми сведениями не владеет.

— Я кое-что попридумывал, для незваных гостей… Ещё по одной? — Атаман взялся за бутылку, но Белый остановил его.

— Нет, Семён Петрович, давай сначала проветримся. — Белый с трудом поднялся с лавки. — Больно самогонка убойная: голова светлая, а с ног валит.

Олег Владимирович подошёл к двери, выглянул в сенцы.

— Кучера моего куда пристроили?

— За Архипа не волнуйся. Имеется у него здесь лежбище. Он же из местных. Утром станет пред тобой, аки конь перед травой.

Они прошли тропкой к сараям, после чего по скользким брёвнам лестницы спустились к реке. Дождь закончился, и теперь Белого слегка знобило от свежего ветерка. Амур тихо, лениво поплескивал, нёс свои воды в неизвестную даль, про которую у Белого имелись весьма смутные, почерпнутые ещё в Петербурге, представления. Олег Владимирович наклонился, поднял с земли круглый, отшлифованный временем и водой камень-голыш и запустил в реку. Тот, дважды ударившись о тёмную поверхность воды, с лёгким всплеском ушёл в глубину.

— Красивая у вас река, — Белый кивнул на противоположную сторону.

— Вот это точно. — согласился Семён Петрович. — Мощи Амура может только Волга позавидовать. Да и то не сравнится. Не зря ведь говорят, мол, Волга — матушка, а Амур — батюшка. Батюшка, значит мужик. А мужик — то завсегда сильнее бабы. А наш, так и вовсе. — атаман наклонился, чтобы ополоснуть лицо. — Это здесь не больно широк, а в низовьях море, берегов не видать. Весной норов показал, зверем проснулся…

— Зверем проснулся? — переспросил Белый.

— Шуга рано пошла, ледоход. Обычно в конце апреля начиналось, а тут чуть ли не в самом начале месяца.

— В каких числах? — насторожился Олег Владимирович.

— Так восьмого! Воскресенье было. Только мы в церковь-то сходили, и началось. Да с таким треском! Два дня лёд ломало, да торосило. А потом льдины по реке несло дней двадцать… Владимирыч, ты чего?

Белый смотрел на реку, сжав скулы так, что видно было, как желваки перекатываются.

— Говоришь, восьмого, — медленно произнёс, он. — А полк в Благовещенск прибыл десятого.

— И что?

Олег Владимирович отвечал тихо, так, чтобы его мог слышать только атаман.

— А то, что уже двадцать пятого апреля в Токио знали не только о его прибытии, но и о том, как он расквартировался. — Белый снова посмотрел на реку. — И каким образом им доставили сведения, если шёл ледоход?

Семён Петрович обмахнул рукавом лицо, подошёл поближе.

— На джонке. Я тебе, Владимирыч, больше скажу. Знаю, откуда китаёзам отвезли весточку.

— И откуда? — недоверчиво спросил Белый.

— Отсюда, — Картавкин кивнул на темнеющий песок. — Вот с этого самого места. И не удивляйся. К Благовещенску во время шуги ни одна лодка не пристанет. Её мгновенно разобьёт, либо о пристань, либо о камни. Потому во время ледохода ходи плавают либо ко мне, либо к Зазейской, где переправа. А там пристань порушило ледоходом, вот и выходит, весточка через нашу станицу ушла.

— И много рисковых китайцев есть, чтобы между льдинами через реку идти?

— Не очень. Но имеются. Тут опыт требуется. И характер. А у них ещё, плюс ко всему, голод. Он сильней всего толкает. Месяц без еды посидишь, никакой лёд будет не страшен.

— Так. Давай прикинем. — Белый опустился на лестничное бревно. Картавкин присел рядом. — Десятого полк прибыл в город. Суток двое им понадобилось разместиться. Плюс сутки на сбор полной информации об офицерском составе полка. С китайской стороны требуется суток пять, чтобы информация поступила в Токио. Плюс суток двое, пока она дошла до нашего агента. Выходит, неделя, с двенадцатого по двадцатое. Вот тебе, Семён Петрович, и задача: вспомнить, кто из китайцев и кто из наших побывал у тебя в эти дни.

Картавкин махнул рукой по лысине:

— Подумаем. Вспомним. С ходями проще. Их по пальцам пересчитать можно. А вот с нашими… Тут столько народа толклось. И Кузьма Бубнов. И от Мичурина приезжали. И полицмейстера нашего, Киселёва, людишки тёрлись.

— А Бубнов зачем приезжал? — спросил Белый.

— Понятно — за овсом. Он, почитай, его у всех по берегу скупает.

— И почём?

— Семь копеек за пуд. — Картавкин с силой потёр шею. — Честно говоря, я бы с ним никаких дел не имел. Но полицмейстер, будь оно всё неладно, пристал словно лист банный: продавай ему, и всё тут. Второй год коммерцией занимаюсь. Себе в убыток.

— Отчего ж в убыток? — Белый попытался скрыть усмешку, но атаман её разглядел.

— Ой, будто сам не знаешь? Ты же вчера в казармах был? Был. И про цены они тебе рассказали. У нас покупает по семь копеек, а продаёт-то по шестьдесят! А куда выручка? То-то!

— Бубнов может быть, — Белый решил использовать словарный запас атамана, — «тем человеком»?

— Нет, — уверенно мотнул головой Семён Петрович. — Себе в карман положить дармовую копейку завсегда положит. Не постыдится. А вот продать Отечество — нет. Он хоть и молоканин, а всё же веры христианской. Для него измена смерти подобна.

— Ладно. Ты, Семён Петрович, мне список по памяти составь. Буду проверять.

— И как же ты их, интересно, проверять-то станешь? Кто где…

— А ты мне и поможешь, Семён Петрович.

Картавкин хитро прищурился.

— Вот ты, Владимирыч, со мной вроде как советуешься, разговоры разные откровенные ведёшь. А вдруг я и есть «тот человечек»? А?

— Думал я и над этим. Да только если бы ты, Семён Петрович, хотел переметнуться на сторону, то бастион с ловушками здесь бы не строил. К тому же человек, который продал сведения, знает поболее твоего.

Он ведь сообщил не только о прибывших артиллеристах. Так-то, Семён Петрович. — Белый поднялся, отряхнул с одежды песок, сказал: — Если сам вычислишь китайца, не трогай его, просто последи, и всё. Позови меня. Он только связник, не более. А нам нужна крупная рыба.

— Обижаешь, Владимирыч. Тям имеем. Ну а ежели китаёзы нападут раньше, и тот промеж них будет или, предположим, попадётся моим людишкам? Сам понимать должен, всякое случается.

— В таком случае, спрячь его, но так, чтобы ни одна собака не смогла до него добраться раньше меня.

Как только дрожки, разбрызгивая из-под колёс грязь в стороны, вывернули на улицу Большую, Киселёв поинтересовался:

— Вы куда китайцев девать собираетесь, Анисим Ильич?

Кнутов поморщился: вот, не успел прийти в себя, а уже расспросы.

— Старика и второго, того, что стоял с камнем, приказал привести к нам. Остальных— по домам.

— А чего не заперли в сарае? После бы допросили.

— Толку-то? Они же, господин полковник, уже сговорились. Пока возле стены топтались. Будут петь в одну дуду. Да я так думаю, что они всего-то и не знают. Один драку начал, другие ввязались. Допрашивать тех двоих нужно.

— И то верно. — Киселёву было неприятно осознавать, что он в присутствии подчинённого бухнулся в обморок. Ещё хуже становилось от мысли, что тот не просто видел его беспомощное состояние, но и ничего не сделал, чтобы привести начальство в чувство. Мерзавец! — Анисим Ильич, завтра с утра жду вас с докладом по делу Кузьмы Бубнова.

— Слушаюсь, господин полковник.

— Кстати, где наш столичный гость?

— Сегодня рано утром выехал в Марковскую.

— В управе не появлялся?

— Никак нет, господин полковник.

— Вот и слава богу! В такой обстановке нам только его не хватало. Анисим Ильич намеревался поделиться своими подозрениями по поводу приезжего, но передумал. Бес его знает, как далее повернётся. А ежели столичный чиновник выполняет чьё-то распоряжение свыше? А его с потрохами сдать Киселёву? Прощай тогда всякая надежда на возвращение в столицу. Полковник не лыком шит. Поди, тоже мечтает о возвращении в Петербург. Вот и приглядывается ко всем действиям Белого. Деньги-то уже приготовлены. Чай, не только с Бубновым финансовые махинации вел. Пусть сам и думает, что да как…

Двухмачтовый, колёсный пароход «Селенга» стоял у городской пристани. Первым в грязь спрыгнул Кнутов. Его примеру последовал губернский полицмейстер. Возле трапа собралась изрядная толпа пассажиров и зевак, которые со страхом и удивлением слушали рассказы о происшествии на судне буквально несколько часов назад.

— Кнутов! — Киселёв даже не посмотрел на следователя, знал: и так всё слышит. — Свидетелей на судно! Посторонних выпроводить к чёртовой матери, чтобы не мешали! Медики прибыли? — вопрос был для вахтенного у сходней, по коим полицмейстер поднялся на корабль.

— Так точно! — испуганно вскрикнул молоденький матрос, вытянувшись перед грозным начальством. И добавил: — С ними и наш судовой дохтур.

— Где убитые?

— На баке, ваше высокоблагородие!

— Где?

Матрос понял, что попал впросак и тут же предложил:

— Разрешите проводить? — и первым пошёл вдоль кормы судна.

Киселёв и запыхавшийся Кнутов, которому с помощью увещеваний и жестов удалось разогнать толпу, последовали за ним.

Тела убиенных лежали на палубе, завёрнутые в грязную холстину. Анисим Ильич наклонился и откинул тяжёлую, успевшую пропитаться кровью ткань. Их было двое: мужчина средних лет в военном мундире и молодая женщина лет двадцати пяти. Анисим Ильич вгляделся в лицо мужчины:

— Виктор Николаевич Хрулёв.

— Сам вижу. — Киселёв перекрестился. — Так вот какая смерть была уготована нашему пограничному комиссару. Пулевые ранения…

— Три. Все в грудь. — Сыщик распрямился и, оглядевшись по сторонам, подошёл к забрызганной кровью переборке палубной надстройки. — Видимо, Хрулёв стоял здесь. С первым выстрелом тело прижало к стенке корабля. Две других пули достали его тут же.

Кнутов показал на тёмно-бурые пятна на белой окраске корабля. Владимир Сергеевич к тому времени самостоятельно осмотрел труп пограничного комиссара и перешел к обследованию женщины:

— Один выстрел. В грудь. Прямо в сердце.

За спиной послышались шаги, и перед следователями явился капитан «Селенги»:

— Разрешите представиться. Иванов Никодим Лукич.

Киселёв снизу вверх глянул на низкорослого крепыша капитана, вытер платком руку, однако капитану не подал, а произнёс:

— Как вышло, что судно смогла достать винтовочная пуля?

— Фарватер реки в том месте проходит вблизи китайского берега. Судя по всему, нас ждали.

— Что значит: судя по всему? Вы что, не знаете, ждали вас, или нет?

— Простите. Ждали.

— Вы всегда плаваете этим маршрутом?

— Мы не плаваем, а ходим, — капитану явно не нравилась манера ведения допроса. Но не отвечать было нельзя. — И всегда именно там.

— А что, нельзя ходить как-то иначе? — раздражения Киселёв не скрывал.

Капитан тоже нервно повёл плечами:

— Фарватер, к вашему сведению, это самое глубокое место реки, по которому судно может пройти. К сожалению, другого фарватера Амур не имеет. Если я поведу судно иным курсом, то и на мель угодить недолго.

Киселёв покосился на помощника и выругался сквозь зубы: второй раз за день так опростоволоситься перед Кнутовым! Отправить его, что ли, в управу?

— Выстрелов было много?

— Да вроде нет, — ответил капитан и тут же добавил: — За шумом машины разве услышишь? А в переборке двенадцать пулевых отверстий.

Анисим Ильич, не вслушиваясь в диалог, достал из кармана складной нож, с помощью которого вынул одну из застрявших в деревянной обшивке пуль.

— Господин полковник, — сыщик извинился перед капитаном судна, отзывая полицмейстера в сторонку. — Стреляли из английского карабина. — Анисим Ильич развернул ладонь и показал пулю. — Похоже, кто-то вооружил китайцев основательно.

В это время Иванов тронул Владимира Сергеевича за рукав.

— Ну что ещё? — раздражение к капитану у Киселева перерастало в ярость.

Никодим Лукич решил не реагировать на тон:

— Следом за нами идёт «Михаил». И предупредить его нет никакой возможности.

Полицмейстер почувствовал, как голову в висках схватило невидимым обручем.

— А если на лодке? — попробовал сквозь боль поразмыслить Киселёв. — От Зазейской…

Капитан отрицательно покачал головой:

— Я думал. Не успеем.

Киселёв долго смотрел на противоположный берег.

— Господин полковник, — тихо обратился Анисим Ильич к начальству.

— Что?

— Я перед тем как подняться на корабль, опросил таможню. Сегодня ни одной джонки не было. Странновато.

— Вы это к чему? — Киселёв никак не мог сообразить, что хочет сказать следователь.

— Да к тому, что драка на Китайке, обстрел «Селенги», ни одного ходи с утра… И всё за один день. Странно.

— Простое стечение обстоятельств.

— А если не стечение? Вы же сами как-то говорили, что на той стороне тьма хунхузов. Что, мол, неспроста всё это. А вдруг они на нас нападение замышляют?

— Что за бред вы несёте? — Киселёв тоже старался не повышать голос. — Это ж каким нужно быть безголовым, чтобы тягаться с Петербургом? Вы тут панику мне не наводите. А ваших китайцев к чёртой матери! — полицмейстер перешёл на шипение. — Вам что, заняться более нечем? Тела отправьте в морг. Допросите свидетелей. Доктор с персоналом пусть останутся здесь, на пристани. Мало ли что. А я к губернатору. — Полицмейстер поморщился от нового приступа боли. Она слегка отрезвила. Владимир Сергеевич ещё с минуту подождал, пока не отпустило совсем, и уже спокойным голосом добавил: — Простите, Анисим Ильич. Вы правы. Сегодня же проведите повторный допрос китайцев. Действительно, слишком много странного. Может, хоть они свет прольют на эту бузу.

Киселев по сходням покинул судно. Кнутов огляделся:

— Селезнёв!

Младший следователь, до сих пор топтавшийся на берегу, опрометью бросился на зов начальства.

— Осмотри внимательно трупы. Может, ещё что обнаружишь.

Сам старший следователь прошёл в капитанскую рубку. Иванов сидел на прикрученном к полу табурете и, тяжело вдыхая дым, курил трубку, прихлебывая чай из стакана.

— Никодим Лукич, — сыщик не обнаружил другого сиденья в строгой обстановке помещения. — Ваших матросов можно использовать как подмогу?

— Что нужно? — голос капитана звучал глухо, отстранённо.

— Перенести тела на берег, когда прибудет карета скорой помощи.

Капитан выдохнул новую порцию дыма.

— Поможем. — Никодим Лукич посмотрел на Кнутова. — Вы хоть и тихо разговаривали, я кое-что понял. Война получается?

— Пока сказать трудно. Но, думаю, следует быть готовыми ко всему.

— Анисим Ильич! — послышался снаружи голос Селезнёва. — Вы где?

— Что опять? — сыщик выглянул в иллюминатор.

— Можете пройти, посмотреть. — Вид младший следователь имел встревоженный и возбуждённый.

Кнутов извинился перед капитаном и пошёл к трупам.

— Вот, смотрите, — Селезнёв указал на белую, окровавленную блузку убитой девушки. — Чуть выше пулевого ранения.

Кнутов наклонился, присмотрелся. Потом принюхался.

— Мать честная! Порохом пахнет!

— И у господина комиссара то же самое. Только не сразу видно на мундире. — Селезнёв едва слышно прошептал: — Их убили не китайцы. Свои. Стреляли в упор, шагов с двух, не более.

В ноздрях Кнутова засвербило, и он, не сдержавшись, оглушительно чихнул.

— Будьте здоровы!

— Да иди ты со своим здоровьем! — Анисим Ильич чертыхнулся. — Стой здесь и никого к трупам не подпускай.

Кнутов вернулся на капитанский мостик. Иванов по-прежнему продолжал курить.

— Никодим Лукич. — Следователь прикрыл за собой дверь. — Не подскажете, из Хабаровска убитый Хрулёв возвращался с багажом?

— Виктор Николаевич? — переспросил капитан. — А как же. Отлично помню. Поднялся по сходням. Весёлый, китель на верхнюю пуговицу расстёгнут. Жара, чтоб её… В левой руке фуражка, а…в правой — саквояж. Мы предоставили ему первый класс, со всеми удобствами…

— Он так часто с вами плавал, что вы знали его вкусы?

— Да не сказал бы. Просто, в этот раз он с нами до Хабаровска шел. Помнится, сказал, что возвращаться будет с невестой, каюту просил получше приготовить. Ещё смеялся, мол, зафрахтую «Селенгу» на весь медовый месяц. Дом продам, а зафрахтую. Вот, зафрахтовал. — Никодим Лукич аккуратно выбил пепел из трубки о каблук сапога на лист бумаги, который тут же поднял с пола, смял и выбросил в металлический ящик под столом.

— Никодим Лукич, — Кнутов посмотрел в иллюминатор. — А когда начали стрелять, вы в окно не выглядывали, может, что видели? Там, — Кнутов махнул головой, — где убитые?

— На баке, что ли? Нет, не заметил. Хотя… — Иванов потёр лоб. — Был момент. Когда прозвучал первый выстрел, я подумал: кто-то из нашей публики балует. Бывает такое: то по птице пальнут, то в воду… А после, когда чаще стрелять начали, я и рулевой бросились на пол. Вон, — капитан указал на обшивку, в которой виднелись две вмятины, — над головой просвистели. Так вот, упасть-то мы упали, а дверь открытой осталась. В проеме я и видал, как полз преподаватель из гимназии Сухоруков, сосед господина комиссара по каюте.

— Он что, полз в вашу сторону?

— Как раз наоборот.

— И куда после делся?

— Понятия не имею. Скорее всего, спустился по трапу к себе в каюту.

— Да нет, я имею в виду, он сошёл с корабля?

— Конечно, вместе со всеми. А что? — наконец поинтересовался Никодим Лукич. — Так мы всё по инструкции. Слава богу, что китайцы только двоих успели убить, а то… — Иванов, встретив гневный взгляд сыщика стушевался. — Я в том смысле, что могли и больше… Сами понимаете, начнись паника, и… — капитан махнул рукой и отвернулся.

— Проводите меня в каюту Хрулёва. — Кнутов даже не подумал из-виняться за несдержанность.

Через десять минут Анисим Ильич молча возвращался по трапу на верхнюю палубу. За ним следовал не на шутку взволнованный капитан. Иванов в голос винил себя за допущенную оплошность, за то, что не выставил охрану возле каюты убитого. Кнутов никак не реагировал на оправдания капитана. Саквояжа пограничного комиссара, о котором Никодим Лукич упоминал в разговоре, в каюте не обнаружилось.

Олегу Владимировичу по его просьбе постелили на полу. Солома, которой был набит мешок вместо матраца, нещадно колола бока.

— Что, Владимирыч? — в голосе Картавкина звучала добрая ирония. — Ты уж прости, но лебяжьего пуха у нас не обретается.

— Не за что прощать, — пробормотал Олег Владимирович и едва не ойкнул от боли. — Но солома у вас просто злющая.

— Это она к городским злющая. А к своим очень даже ласковая. Владимирыч, хочешь я тебе совет дам?

— Ну?

— А ты думай о бабе. Ну, о девице какой. У тебя же такая имеется?… Вот ты об ней и думай. — За тонкой перегородкой что-то мягко стукнуло, ойкнуло, и уже более приглушённый голос атамана, продолжил поученье. — Я вот, к примеру, уже не думаю. Потому, как мне в ребро не солома тычет, а супружний локоть… Тая солома колет не так больно, как ентот самый локоть. А потому, сто раз подумай, прежде чем под венец идти. Я вот помню, как мы с Анькой моей целовались, обжимались… Страсть как сладко! И кто ж мог знать тогда, что её локоть через двадцать с лишним годков будет бить так неладно? Да ежели бы я знал…

Олег Владимирович закрыл глаза. Ему было приятно, что старик, как Белый про себя окрестил Семёна Петровича, пытался его как-то развеселить, утешить. «А ведь у атамана на душе кошки скребут», — неожиданно понял Олег Владимирович. Это как же нужно владеть собой, зная о том, что вскоре на твой дом нападут, подожгут, будут стрелять в женщин, детей, стариков, и уйти никак нельзя. Точнее, если уйти, тогда в границе России появится брешь, сквозь которую полезет нечисть. А, может, пока не поздно, отправить в город женщин и детей?»

Олег Владимирович поднялся и тихонько позвал Картавкина. Изложив в темноте ему свою идею, Белый сжался в ожидании ответа. Однако дождался не со стороны Семёна Петровича, а от его супруги.

— Нельзя нам оставлять мужиков! — Анна Григорьевна нашла в себе силы, чтобы не всхлипнуть, ни от страха, ни от обиды. — А кто им поесть приготовит? А раны перевяжет? Кто патроны поднесёт? Нет, нам с ними быть нужно. И вы, ваше благородие, лучше помалкивайте. Пусть в станице никто ничего не ведает. Всему свой час есть. — голос звучал из-за перегородки глухо, отдалённо, но спокойно, и даже нежно.

Семён Петрович крякнул, вышёл на кухню, откуда послышалось характерное бульканье из бутылки в стакан.

— А тебе, Сенька, — голос вновь обрёл знакомую Белому твёрдость, — хватит пить. Вставать рано. И вот что: завтра поставь брагу. Водка для раненых может понадобиться. И гостя не спаивай! Ему в дорогу с больной головой не след ехать.

Семён Петрович вторично крякнул, тихонько на цыпочках вернулся к Белому и вложил тому в руку стакан.

— Не баба, а жандарм в юбке, — чокаться не стали. Семён Петрович медленно выпил свое, занюхал рукавом рубахи и добавил. — Эх, выпороть бы её! Да некому! А мне некогда!

С этими словами старик пошёл спать на свою территорию. Олег Владимирович ещё некоторое время, лёжа в темноте, думал о дочери губернатора, но вскоре дрёма захватила сознание молодого человека, уводя в тяжёлый, без видений, сон.

Штабс-капитан Индуров неровной, шаткой походкой поднялся на крыльцо дома торговца Мичурина и крутнул ручку звонка. Пришлось ждать, пока дверь не распахнулась. На пороге стояла Агафья, служанка Полины Кирилловны.

— Ой, барин! А мы вас так поздно не ждали!

Штабс-капитан только сейчас сообразил, что и впрямь заявился не вовремя. Луна взошла на небе, и теперь там, в вышине, наблюдала за мирскими делами. Но оставить свои намерения офицер даже и не подумал.

— Не твоё дело, ждали не ждали…

Его попытку пройти внутрь служанка пресекла, гневно показав на лакированные сапоги офицера, заляпанные грязью. Пришлось ретироваться.

— Полина Кирилловна дома?

— Просила её не тревожить.

— А ты потревожь! — в голосе штабс-капитана проступили властные нотки.

— Как же, вот сейчас бегу. Прямо с ног сбиваюсь!

Крепкая рука в кожаной перчатке перехватила тонкое девичье запястье. Агафья ойкнула.

— Поднимись наверх и передай Полине Кирилловне, что я здесь.

Перепуганная девчонка с силой захлопнула дверь. Индуров матернулся. Неплохое начало для выяснения отношений. Штабс-капитан поискал какую-нибудь лавочку, но у дома Кириллы Петровича Мичурина, кроме дорогих английских газонов, ни единого предмета, хоть отдалённо напоминающего скамейку, не наблюдалось. Дождь закончился часа три назад, и теперь от земли парило.

Створки дверей снова распахнулись. Штабс-капитан сжался: на порог явилась Полина Кирилловна. У Индурова дух захватило. На девушке было лёгкое шёлковое платье, плотно облегавшее стройный тонкий стан. Золотой кулон на тонкой цепочке то опускался, то поднимался в такт вдохам и выдохам красавицы. Офицер еле сдержал себя, чтобы не броситься к ее ногам.

— Юрий Валентинович, непристойно беспокоить людей в столь позднее время! — Полина Кирилловна отлично видя нетерпение молодого человека, решила позабавиться. — Извольте покинуть наш дом.

— Простите, Полина Кирилловна, но меня к вам вели не разум и логика, а только чувства. Они глубоки, поверьте! Я ещё никому не признавался в столь сильных…

— Вот и не следует, — девушка повернулась к двери. — Прощайте. Может быть, мы встретимся завтра.

— Нет. Мы поговорим сегодня. — Индуров рукой нажал на створку двери, не давая ей закрыться. — Сейчас. Я хочу знать, кто я для вас? Человек, которому вы хотите доверить самое ценное, то есть саму себя, или игрушка, с которой поиграете, а после выбросите?

— Вы не смеете так со мной разговаривать! — теперь в голосе девушки звучал подлинный гнев.

— Смею. Потому как люблю вас.

— Ха-ха-ха. — она со злостью, не смеясь, произнесла по складам. — Вы меня любите? Смешно, если учесть время и место для признания.

Индуров ожидал любой реакции, однако не такой. Девушка явно издевалась над его чувствами. Уголки рта штабс-капитана слегка опустились, что в окружении, хорошо знающем Юрия Валентиновича, считалось признаком ярости. Полина Кирилловна со столь любопытной чертой поведения ухажёра знакома не была. А потому она продолжила изливать своё недовольство:

— И вообще, господин офицер, с чего вы возомнили, будто я позволила считать себя вашей избранницей? Насколько помню, между нами ничего особенного не было. Посему, Юрий Валентинович, я попрошу оставить меня, и более в нашем доме не появляться!

Ночь не позволила Полине Кирилловне увидеть, как на лице штабс-капитана заиграли желваки. Девушка хотела закрыть дверь, но рука Индурова не позволила ей это сделать.

— Нет, Полина Кирилловна, вы так просто не уйдёте. — Юрий Валентинович приблизился вплотную к девушке, и та почувствовала резкий запах, исходящий от него. — По крайней мере, пока не выслушаете меня. Я же видел, как вы смотрели на того, приезжего, потом — ждали его возле казарм, а когда он уехал, последовали за ним.

— Вы что, следили за мной?

— Да, если вам так будет угодно. И готов следить за вами всю жизнь. Вы свели меня с ума. Я теперь сам себе не принадлежу. Всё во мне, каждая частичка принадлежит вам. Вам! — Индуров, падая на колени, схватил девушку за руку.

— Господи, — Полина Кирилловна пыталась вырваться, впрочем, безуспешно. — Отпустите меня. Вы просто выдумали всё, и теперь не можете обойтись без этих фантазий. Да поднимитесь же!

Но Юрий Валентинович и не думал выполнять просьбу Полины Кирилловны. Его колени плотно прилипли к мокрому камню лестницы и не хотели менять позицию.

— Не уйду, пока не добьюсь от вас признания. Вы меня не любите? Но почему? Ведь я такой же, как и этот ваш… Я лучше его! Я дворянин. У меня есть состояние. Имение. Если вы пожелаете, я оставлю службу. Мы уедем в Петербург. Вы станете первой красавицей в столице. А после, если пожелаете, Париж, Рим: всё будет у ваших ног. А что вам может дать этот? Ничего! Я ведь знаю подобных ему людишек, Мы все для него ничто! Грязь под ногами! Для таких, как он, главное — карьера. А какими путями… Если нужно, он по трупам пойдёт. А, не дай господи, вы рядом с ним окажетесь, так он и вас станет использовать в своих корыстных целях.

Полина Кирилловна с брезгливостью вырвалась из цепких рук штабс-капитана.

— Как вы смеете? О человеке, которого совсем не знаете? Это стыдно! Противно! Это мерзко!

— Смею, Полина Кирилловна. Поверьте мне, смею! Я таких, как он, видал… Не верьте ему! Никому не верьте! Я! Я— ваше будущее! Вы же за мной, как за стеной будете! Я же…каждую пылиночку сдувать стану. Следы целовать ваши — для меня одно наслаждение Для Вас всё, что пожелаете! И для папеньки вашего буду первой рукой и опорой!

Девушка резко оттолкнула Индурова и, распахнув сначала дверь, за которой мелькнула любопытная рожица служанки, не прощаясь, с силой захлопнула её перед страдающим молодым человеком. Юрий Валентинович некоторое время еще стоял на коленях, потом, с трудом поднявшись, мутным взором окинул дом купца. Мичурина и пробормотал:

— Ничего. Ничего. Ещё посмотрим, чья возьмёт. Мы ещё потягаемся! Со всеми вами… А вы, господин Белый, сильно пожалеете, что приехали в это захолустье.

Анисим Ильич сперва внимательно окинул комнату пристальным взглядом. Ничего особенного. Впрочем, чего ожидать от простого гостиничного номера, какие есть в любом городе любой российской губернии.

Мальчишка из прислуги, стоявший за спиной следователя, негромко кашлянул.

— Ты ещё здесь? — бросил, не оборачиваясь, Анисим Ильич.

— Так вы же сами велели ждать.

— Ступай вниз. Скажи Дмитричу, пусть приготовит мне что-нибудь перекусить. С утра не жравши.

Мальчишка замялся.

— Так, ваше благородие, сказать-то я ему скажу, а вот как быть с тем, что вы сейчас в номере нашего постояльца расположились? А коли нагрянут? И вы туточки?

— Не нагрянут, — успокоил мальца Кнутов. — Хозяин номера сегодня далеко. Только к завтрему вернётся.

— А ежели Кирилла Игнатьевич приедут?

— А с хозяином твоим я сам разберусь. Ежели что.

С уходом пацана сыщик приступил к детальному осмотру помещения. Пересмотрел содержимое саквояжа, комода, шкафа — ничего особенного, а тем более предосудительного, не обнаружил. Сорочки, брюки, нижнее бельё, письменные принадлежности, три книги, в тонком переплёте. Кнутов перелистал их. Какие-то стишки. Рассказы. Анисим Ильич поморщился: занятие для бездельников. Интересно, какой дурак придумал сие чтиво? Людям работать надобно, служить, так сказать, Отечеству, а не тратить время на ерунду. Свод законов — это понятно. Для людей.

Кнутов осмотрел костюмы в гардеробе, прощупал каждый карман, каждый шов. Ничего. Вернулся обратно в комнату. Снова глянул на разложенные по столу вещи. Книги, письменные принадлежности… Стоп! Предметы для письма имеются? Имеются. Должно где-то находиться и то, на чём их можно применить. Хотя Белый мог взять блокнот с собой. Но вот вопрос: почему не взял в тот раз, когда у них произошло более близкое знакомство? «Нет, — тихонько бормотал Анисим Ильич, — сила привычки есть сила! Если постоялец не брал тогда, значит, он сей предмет с собой никогда не носит. В комнате лежит тетрадка-то. Спрятана».

Следователь посмотрел на стены. В номере недавно произвели ремонт: потолок побелили, стены украсили вошедшими в моду дорогими обоями. Если что-то под ними и можно было утаить, то только отодрав угол. А всё, что попадало в поле зрения Анисима Ильича, имело вид целый, нетронутый. Кнутов отодвинул кровать. Та же картина.

Следователь упал на колени и принялся ползать. Если бы его в тот момент увидел кто-либо из знакомых, особенно из полицейского участка, то, наверняка, пришёл бы к однозначному выводу: Анисим Ильич сошёл с ума. Спятил! Кнутов просматривал каждую щёлочку в паркете. Внимательно вглядывался в тени, образовавшиеся от неравномерного слоя лака. Места нестыковки паркетин продувал, пытался с помощью ножа их поддеть.

За сим занятием его и застал мальчишка, принесший на подносе тарелку с жареной рыбой, тушёную капусту с грибами и шкалик водки. Увидев сыщика на четвереньках, пацан чуть не выронил поднос:

— Вам плохо, ваше благородие?

— Зараза. — выругался Кнутов и, поднявшись на ноги, пошёл к столу. — Что смотришь? Давай жратву, и ходу отсюда. Впрочем, постой. Ты вид ел, как ваш постоялец уезжал?

— Да, ваше благородие.

— В руках у него ничего не было?

— Нет.

— А как он был одет?

Мальчишка пожал плечами.

— Как обычно. В костюме. Штиблетах. Модных!

— Всё. Свободен.

Кнутов налил водки, выпил, но закусывать не стал. Решил сначала найти тайник.

Удалось ему это спустя полтора часа. Нож легко поддел паркетину и чуть приподнял её над полом. Анисим Ильич облизнул пересохшие губы, опустил дощечку на место, ещё наклонился и посмотрел поверх пола. Нитку он заметил сразу. Отметив её положение, Кнутов уже смело вскрыл тайник и извлёк оттуда револьвер с коробкой патронов, пачку денег и тот самый блокнот, который так жаждал найти.

Всё это Анисим Ильич положил на стол рядом с подносом, сел на стул, снова выпил, после чего плотно покушал. И лишь потом принялся за исследование найденного. Револьвер и патроны сразу отложил в сторону. В них ничего интересного. Пересчитал пачку денег. Десять тысяч. Руки следователя вспотели. Такую сумму Анисим Ильич держал всего два раза в жизни, а уж владеть ею у него и в мыслях никогда не было. Сыщик снова перелистал купюры. Всё были достоинством в сто рублей. Любопытно. Банк, что ли, ограбили, господин Белый?

Отложив деньги, следователь принялся за дневник. С первой же страницы для него начались ребусы. Во-первых, если какие-то пометки инспектор и делал, то замысловатыми знаками, в которых бы разобраться даже сам чёрт не смог. Во-вторых, если и имелись знакомые буквы, то они стояли особым рядом, соединённые стрелочками и значками. К примеру, напротив буквы «И» стояла буква «О», их обе соединяла обоюдоострая стрелка, над которой завис знак вопроса. И вот такая абракадабра — на пять страниц.

Кнутов вылил остатки водки в рюмку, опрокинул их в рот. Понятнее не стало. Но Анисим Ильич каким-то неизведанным, шестым чувством, начал понимать, что Белый приехал в город не для финансовой проверки. А если и с инспекцией, то совсем иного характера.

Следователь достал из кармана заранее приготовленные два листа бумаги, тщательно перенес на них всё с блокнота Белого. После спрятал все назад в тайник. В том порядке как лежало ранее. Прикрыл паркетом. Сверху закрепил нить.

Кнутов уже было собрался покинуть жилище Олега Владимировича, как вспомнил о двери, что Белому принесли в день приезда. Анисим Ильич подошёл к кровати, откинул постель и остолбенел. Всё полотно, до недавней поры крытое дорогим голландским лаком, теперь имело вид, мягко говоря, растерзанный. Дверь была испещрена дырами непонятного на первый взгляд происхождения. Создавалось впечатление, будто её грыз неведомый зверь, которому не хватило ума начать с торца, и он решил опробовать свои зубы на прямой, широкой поверхности.

Анна Алексеевна видела в окно, как напротив остановились дрожки полицейской управы. Владимир Сергеевич Киселёв, судя по всему, находился не в духе. Он, нервно теребя в руках перчатки, взбежал на крыльцо и скрылся в доме.

Девушка быстрым взором оглядела себя в зеркале, прошла к двери, тихонько её отворила и спустилась по лестнице вниз. Не дойдя последних ступенек, она услышала громкие голоса. Полицмейстер разговаривал с отцом в передней, что было весьма странно. Дочь губернатора замерла. Говорили в повышенном тоне. Киселёв рассказывал о каком-то умершем человеке. Нет, убитом. Тремя выстрелами. Сердце Анны Алексеевны сжалось от тревоги. Но за кого? Папенька дома. А больше не за кого. Ах, только вот грустный поклон недавнего гостя… манил, притягивал.

Голос отца расстроен…

— Говорите, сегодня город не посетил ни один китаец? Это плохо. Очень плохо.

— Так точно, ваше высокопревосходительство. Не хотелось бы опережать события, но, судя по всему, у нас в скором времени могут начаться военные действия.

— Вы не сгущаете краски? Владимир Сергеевич, обстрел «Селенги» ещё не может считаться предвестником начала войны. Обстрелять могли и контрабандисты. Или местная уголовщина.

— Хотелось бы так думать. Но то, что джонки не пришли сегодня к нашему берегу, есть, на мой взгляд, факт предупреждающий.

— А что говорят здешние китайцы?

— Молчат.

— И что же вы с ними думаете делать? Если начнутся военные действия, то они могут нам причинить массу неприятностей здесь, в тылу.

— Посадим под домашний арест. В бараках.

— Это ж сколько людей для караула надобно?

— Десятка полтора. Не меньше. Но это выход, по крайней мере.

Анна Алексеевна замерла. Некоторое время стояла оглушающая тишина. Видимо, папенька думал. Наконец родной голос произнёс:

— Вот что, Владимир Сергеевич. Срочно следует объявить офицерские сборы. Немедленно. Всех. В том числе и отставников. Если город оборонять, без их помощи нам не обойтись. Продумайте свою реляцию. Люди должны быть информированы, но не напуганы. Через два часа встречаемся в доме Офицерского собрания. Как видите, вы меня убедили в некоторой степени — лучше перестраховаться.

— Это ещё не всё, ваше сиятельство, — послышался голос Киселёва. — Хотя и не столь важно на данный момент…

— Что ещё?

— Совершено нападение на купца Мичурина. Полчаса тому назад.

— На Кириллу Игнатьевича? И что? Как он? Цел? Здоров?

— С ним всё в порядке. Пара синяков, одежда пострадала, деньги взяли, кольцо с бриллиантом сорвали с пальца да часы с цепочкой. Перстень с драконом стянуть не смогли. Прислуга помешала. И представляете, напали-то прямо перед домом.

— И кто ж наглецы сии — напасть на столь значимую фигуру в городе?

— В том-то и дело — неизвестно.

— Ранее такого не случалось!

— То-то и оно. Столько событий, и в один день! У меня такое впечатление, что всё сегодня имеет одну и ту же причину.

— Эка вы… Бунт?

— Я бы так вопрос не ставил. — Киселёв нервничал. Мысль, с которой он приехал к губернатору, не давала ему покоя — сомневался, выкладывать её пред властью или погодить. Но время теперь было против него. А потому решился. — Думаю, это не бунт, а тщательно спланированная акция. По изъятию денег.

Анна Алексеевна ясно представила, как папенька сунул обе руки глубоко в карманы халата, — он всегда так делал, если сильно переживал. Ей самой сейчас хотелось спрятать вмиг вспотевшие ладони. После того, что она услышала.

Киселёв говорил медленно, продумывая каждую фразу:

— Такого у нас ещё не было. Городок маленький. На Большую землю можно добраться разве «колесухой», что идёт мимо трёх казачьих поселений, да еще пароходом. Но оба пути нами контролируются, и местные жители прекрасно об этом проинформированы. Что и является одним из основных факторов спокойствия Благовещенска. Как вы сами понимаете, никакой преступник не может исчезнуть из города незаметно. И вот, повторюсь, в течение двух суток — не одно, не два, а целых пять крупных преступлений! Я всё тщательно взвесил, а потому беру на себя смелость предположить: все они были совершены людьми, недавно прибывшими в наш край.

— То есть…

— Ваше высокопревосходительство. Моё подозрение падает на титулярного советника Белого.

— Вы в своём уме?! — Голос Баленского едва не сорвался на крик. — Вы понимаете, кого смеете обвинять? Проверяющего из столицы! Высшие инстанции! И в чём? В уголовщине! Вы думаете, кто-то захочет свою карьеру променять на побрякушки, пусть даже и такие дорогие, как у Мичурина?! Да вы спятили, батенька!

— Я не сказал, что господин Белый лично занимался данной деятельностью. Тем более что последние преступления он никак не мог совершить, потому, как он в Марковской теперь…

— Вот, видите. — Алексей Дмитриевич радостно всплеснул руками. По крайней мере так себе представила его дочь. — У него имеется… как это на вашем профессиональном языке?

— Алиби.

— Точно! Алиби. И документ, подтверждающий полномочия. Из Петербурга.

— Однако, — не сдавался Киселёв. — я повторюсь, он мог сам лично не принимать участия в акциях. Но руководителем, организатором — вполне.

— Я про Фому, а вы мне про Ерёму! Владимир Сергеевич, миленький, бросьте, выкиньте эту блажь из головы! Документы есть? Есть!

Подтверждают личность Белого? Подтверждают! Всё! Ещё не хватало, чтобы по вашей милости у нас появились проблемы! Ищите в другом месте. Других людей. Я же не отрицаю вашей гипотезы. Ищите среди прибывших тем же пароходом. На телеге, на тарантасе приехавших. Бог в помощь! Что с моей стороны, готов помочь. Но прошу, дайте спокойно завершить инспекцию, и пусть господин Белый едет себе в столицу!

Анна Алексеевна кинулась наверх, в свою комнату. Сердце гулко стучало. Конечно, папенька во многом прав. Но девушке отчего-то хотелось верить господину Киселёву. Вот как? Олег Белый — разбойник! Как интересно! Она, раскинув словно крылья руки, упала на кровать. А что, если и впрямь — разбойник? Современный Робин Гуд? Забирает у богатых, раздаёт беднякам? Недаром купчишка Мичурин ограблен. И правильно! Нечего ставить себя выше других. И дочку свою, чернавку, тому же учит. А если не Робин Гуд? Дубровский? Конечно, Дубровский! С такими глазами он может быть только героем пушкинской строки! Как романтично!

… Только Индуров оставил её в покое, как возле порога снова послышался шум. Она было решила, что вернулся штабс-капитан, но крик отца заставил её броситься к окну.

На Кириллу Игнатьевича напали двое. Полина Кирилловна хотела крикнуть, но голос сорвался на хрип, горло сдавило удушьем. Рука, вцепившаяся в подоконник, дрогнула, задела горшок с цветком, и тот, с хлопком, разлетелся близ ног грабителей. Они со всех ног кинулись прочь. Дальше Полина Кирилловна ничего не помнила — она очнулась в кровати от резкого запаха нашатыря. Отец стоял рядом, держал руку дочери в своей и нежно её поглаживал. Вид у него был испуганный.

— Папа… Как же так, папа?

— Уезжать тебе нужно из города… — Кирилла Игнатьевич расстегнул верхнюю пуговицу шёлковой сорочки. — Чует моё сердце, неладно у нас.

Полина Кирилловна резко поднялась с постели.

— Вы меня хотите отправить? И когда?

— Завтра, — Кирилла Игнатьевич направился к выходу. — Поедешь к тётке Серафиме. Там поживешь покуда…

Тётка Серафима, младшая сестра покойной матери, проживала в Тульской губернии. Раньше Полина Кирилловна поехала бы с превеликим удовольствием. Как же, недалеко от столицы. Можно было б тётку уговорить посетить Петербург. Теперь же покидать Благовещенск никак не входило в планы девушки.

Полина Кирилловна решительно мотнула головой:

— Я не поеду!

— Точка! — жёстко толкнул дверь отец и пошел из спальни дочери.

Но та задержала его:

— Вы не можете так со мной! Папа, я всегда вас слушалась. Но сейчас — нет, я не могу.

Кирилла Игнатьевич с удивлением посмотрел на дочь.

— Полина, мне тоже не хочется, чтобы ты уезжала, но… Мы живём в этом городе с его основания. Здесь всякое бывало. И за золото убивали. И грабили. И, чего скрывать, насильничали. Но никогда, заметь дочка, никогда не нападали на человека близ его дома! А теперь что? Я в родных стенах боюсь оставаться. Бубнова Кузьму прямо в спальне зарезали. Купцу Митяеву окна выбили! Сегодня меня чуть не на родном крыльце раздели! А завтра? Город наш наполовину из ссыльных, а для тех на бунт подняться, всё одно что…

Купец выругался. Полина Кирилловна со страхом смотрела на отца. Таким она его ещё никогда не видала. Нервный, несдержанный, взъерошенный. Тот, поняв, что сказал лишнее, резко развернулся и ушёл. Полина Кирилловна пыталась собраться с мыслями. Уехать? Если бы с Олегом Владимировичем, да хоть сейчас… Нет. Она никуда не поедет. По крайней мере, до тех пор, пока не увидит господина Белого.

В гостиной послышался треск загорающихся дров. «Папа разжёг камин», — поняла девушка. Она пошла к отцу. Тот смотрел на огонь, крупно глотая из толстостенного бокала коньяк. Девушка присела рядом. Молчание нарушил отец:

— Приказывать не стану, ты у меня уже взрослая. Но, будь жива мать, она бы поддержала меня. — Кирилла Игнатьевич оторвал взгляд от огня и повернулся в сторону дочери. — Замуж бы тебе… За полковника. Да в столицу. Нарожала бы мне внуков…

— Так, — девушка тут же отреагировала шуткой, — все полковники женаты. За мной только поручики, корнеты да капитаны ухлёстывают.

— Так ведь и они когда-нибудь полковниками станут.

— Когда станут, тогда и поговорим.

Головка девушки склонилась на плечо отца. Тот хотел её нежно погладить, но подобные нежности были не в чести у купца Мичурина.

— Любопытно, — тихонько бормотал Анисим Ильич, внимательно осматривая доску. — Край, как любопытно.

А посмотреть было на что. Вся дверь представляла собой небывалую картину: на полотне, судя по всему, гвоздём был нанесён контур человеческого тела в полный рост. В овале лица постоялец изобразил нос, глаза и рот. Нарисованное тело было исколото не полностью, а в строго определённых местах. Так, в области лба Анисим Ильич рассмотрел более сильные углубления, напоминающие удар штыка трёхлинейной винтовки.

«Чем это он, интересно знать?» — Кнутов пальцем провёл по вмятине. Лак в месте удара треснул и морщинками разошелся вокруг.

Напротив сердца, почек, печени отверстия были разные. Сначала Анисим Ильич выделил дыры от ударов специальным ножом. Потом, присмотревшись, понял, что постоялец использовал в своих упражнениях и вилки. Взятые, скорее всего, в ресторации. Несколько вмятин имелось и от столового ножа. Получили колющие «ранения» различными предметами и руки, и ноги, и та часть тела, которой дорожит любой мужчина.

Анисим Ильич присел на изучаемый объект. Достал из кармана конфету, развернул, съел, а фантик спрятал в карман. По привычке: Кнутов терпеть не мог в доме сор. Пережёвывая вязкую патоку, Анисим Ильич снова посмотрел на дверь. «А неплохо этот сукин сын владеет инструментом. Гляди-ка, вилка вошла миллиметров на пять. Это с какой же силой нужно кидать? Шагов с пяти, не меньше. Ладно, нож, вилка — понятно. Но вот чем он в лоб метал? Или у него специальная штука пробивать черепа имеется?»

От размышлений Кнутова отвлёк стук в дверь. Рыжая голова мальчишки выглянула в проём.

— Ваше Благородие. Тут к вам…

Сыщик шагнул в прихожую.

— Кто?

— Это я, Анисим Ильич! Селезнёв.

Пройдя в комнату, младший следователь удивленно смотрел на погром, учинённый старшим чиновником.

— Анисим Ильич, а это чего…

— То, что нужно! — отрезал Кнутов. — Доктор в морге был? Что говорит?

— То, что мы думали. Обоих — и девицу, и комиссара — убили из револьвера.

— Сухорукова нашёл?

— Никак нет-с. Дома нет, жена нервничает. Ревёт… А чего вы у приезжего нашли?

— Чего-чего! Расчевокался! — сорвался Анисим Ильич. — Иди и ищи!

— Чего? — не понял Селезнёв.

— Не чего, а кого! Сухорукова!

Селезнёв сглотнул обиду и собрался покинуть номер, как вдруг остановился, глядя на испорченную дверь.

— Странно, Анисим Ильич, — произнёс он, кивая на дыру в лобной части рисунка. — Откуда у него штык?

— Что? — не понял Кнутов, занятый своими мыслями.

— Штык, говорю, откуда у постояльца? — повторил Селезнёв.

— С чего ты взял, что это штык?

— Так, Анисим Ильич, сами посмотрите. — Младший следователь наклонился над лежащей на кровати дверью, ощупывая указательным пальцем странное отверстие. — Такая дырка в дереве при ударе остаётся только от штыка. Вот смотрите, три грани. Только, как он в номере размахивался, штык-то длинный? А может, какой-нибудь японский? Или турецкий?

Кнутов ответить не успел. Дверь снова приоткрылась и знакомая физиономия просунулась в образовавшуюся щель.

— Можно посуду убирать? Там на кухне уже спрашивали.

— Забирай, — отмахнулся Анисим Ильич, и, ухватившись за новую мысль, спросил у прислуги: — А скажи, постоялец утром в дрожки садился в пиджаке или без оного?

— Как же без пиджака? — удивился мальчишка. — Они люди благородные. Только не надевали. В руке держали. Вот как наш половой делает, — выпалил пацанёнок и показал согнутый локоть.

«Стало быть, штыка у господина Белого нет», — сделал вывод Кнутов.

— Вот что, Харитон, ты как хошь, но сейчас бери ноги в руки, весь город облазь, но чтобы к утру, до возвращения, — Кнутов кивнул головой в сторону кровати, — постояльца, Сухоруков был у меня.

Селезнёв тяжко вздохнул. Таскаться ночью по всему Благовещенску в поисках учителя ему не хотелось.

— А может, Анисим Ильич, хотя бы до первой зорьки подождём? Где ж я его в такой-то темени искать стану?

Но раздражённому донельзя Кнутову ответить не дал мальчишка, опять влетевший в номер без стука, резко распахнув дверь:

— Ваше благородие, велено передать, чтобы все господа военные ехали срочно в Офицерский дом!

Анисим Ильич удивлённо переглянулся с помощником.

— Кем велено?

— Не знаю, — губы подростка мелко подрагивали: а вдруг этот господин ему в ухо заедет, как иногда Фрол, хозяйский конюх. — Мне вам сказать велели, вот я и говорю.

— Дурак! — отрезал Анисим Ильич и кивнул в сторону раскиданного по полу постельного белья. — И приберись в комнате. Дармоед.

— Мне-то что делать, Анисим Ильич? — встрепенулся Селезнёв.

— Едешь со мной, — приказал, как отрезал Кнутов. — Потом будет видно, что да как. — И добавил: — Неспроста, чую, нас собирают. Ох, неспроста, Селезнёв.

Назад: ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Дальше: ГЛАВА ШЕСТАЯ