ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С горечью Феб увидал в осаде белых монарха,

Должен теперь потерять слона, обреченного гибнуть.

Одновременно двоих спасти он не в силах от смерти,

Большее зло тогда нести он вынужден был бы,

Главный теперь для него священный долг отвратить бы

Гибель скорей короля.

Марк Иероним Вид. Игра в шахматы. 1513

Олег Владимирович то и дело посматривал на спутника. Станислав Валерианович сидел молча, отрешенно прикрыв глаза и лишь изредка, да и то невпопад, отвечал на вопросы советника.

— Господин поручик! — не выдержал Белый. — Да что с вами? Ей-богу, не узнаю вас. То вы своим эмоциям должного применения найти не можете, то ведёте себя так, словно у вас только что скончалась любимая собака.

— Ну и сравнение… — нехотя отозвался поручик.

— У меня когда-то жил пёс. Из породы терьеров. Славная, скажу вам, тварь. Умница. Не в пример хозяину. Бывало, придёшь в стельку пьяный, так он тапочки несёт. А утром рассол. Огуречный.

— Странный пёс, — рассеянно проговорил Рыбкин. — Дрессированный, что ли?

— Ага, — поддакнул Белый. — Его мой батюшка сначала лет десять дрессировал. А после я… Если бы не спился, до сих пор мне тапочки таскал. А вот от запоя помер. Ванькой его звали.

— Вы что? — Рыбкин вскинул на Олега Владимировича взгляд, полный негодования. — Издеваетесь надо мной?

— И не думал, — улыбнулся Олег Владимирович. — Станислав Валерианович! Оглянитесь вокруг! Что творится-то… Солнце, зелень, простор! Жизнь! А вы? Посмотрите на себя со стороны. Довольно унылая картина откроется, поверьте.

— Человек не в состоянии смотреть на себя предложенным вами способом. Глупый совет, — поручик снова уставился в противоположную от собеседника сторону, что, впрочем, Белого нисколько не смутило.

— Что я слышу? — в голосе советника прыгали весёлые нотки. — Поэт, не понимающий образного языка!

— Образы при чём? — неожиданно резко отреагировал Рыбкин. — Простите, но у меня далеко не оптимистическое настроение и нет ни малейшего желания продолжать разговор.

— Но и молча ехать как-то не с руки, — откликнулся Белый. — Путь долог. Тоска. Станислав Валерианович, может, всё-таки побеседуем? Глядишь, какой просвет в нашей беспросветной жизни и выявим. — рука Белого опустилась на плечо поэта, — А может, у нас одна с вами печаль?

— Сомневаюсь, — Рыбкин откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

— Сомнение — вещь полезная. Напрасно молчите. Иногда бывает полезно раскрыться. Глядишь, и полегчает. А если, к примеру, у меня такое же недомогание имеется? И мне так же тоскливо? А?

Поручик приоткрыл глаза, взглянул на чиновника:

— Что ж. Давайте проверим. Скажите, Олег Владимирович, у вас предчувствия случаются?

— В каком смысле?

— В непосредственном, — тело Рыбкина качнулось. — Вы когда-нибудь предчувствовали будущее? Не у гадалки. Не на картах. А вот так, сами. Утром проснулись вроде бодро. А к обеду бац — все не то! Гложет что-то вроде червя изнутри. А что — разобрать не в состоянии. Просто чувствуете, что произойдёт нечто… непоправимое. Всеми порами ощущаете: произойдёт.

Белый пожал плечами:

— Признаться, не помню. Может, и было. Но — в дни ранней юности. В последнее время ясновидения за собой не замечал.

Поручик сердито отмахнулся:

— Ну вас… Мне не до шуток. Вторые сутки меня не покидает предчувствие, будто я должен умереть. Ерунда какая-то. — Рыбкин нервно провёл ладонью по волосам. — Смерти я не боюсь. В конце концов, для всех нас путь давным-давно расписан. Однако неприятно.

— И часто с вами такое? — на сей раз серьёзно и заинтересованно спросил чиновник.

Рыбкину все равно почудилась издевка:

— Не ёрничайте. Мир не так прост, каким нам представляется. В скором времени я умру. Одно только непонятно: почему именно сейчас? Когда, кажется, жизнь только начала меняться? Вступает в новый, может статься, лучший этап. Протяни руку, и вот оно — счастье! Но, — Белый услышал щелчок пальцев поручика, — как раз теряешь всё. Вы никогда над этим не задумывались?

— Признаться, некогда было. Всё, знаете ли, в заботах. Чего и Вам желаю, Станислав Валерианович. Не обижайтесь. Но когда руки свободны и уйма пустого времени, в голову и не такие тараканы полезут… Предчувствия, говорите? — Белый достал трубку и раскурил её. — Полгода назад у меня было не предчувствие, а полное убеждение, что через сутки моим телом будут кормить рыб в море. Я тогда даже и молиться не стал во спасение. Куда грешному… Для таких, как я, дорога от райских врат в другие расписана… Помнится, сунули меня в трюм старого баркаса, в коем перевозили рыбу. Если ад и существует, то, скорее всего, там такая же вонь. Я после и до сей поры спокойно мимо рыбных рядов проходить не могу. Как сейчас вижу ту картину: сижу на грязном полу. Ноги, руки связаны. Во рту грязная тряпка, чтобы молчал. А в голове такой кавардак, уму непостижимо. Всякие глупости трутся друг о дружку. И по службе. И по имению: кому-то теперь оно достанет-с я? И другая разная дрянь… Как солнце стало садиться, голова опустела словно котелок. Слышу, по верхней палубе забегали. «Ну, — думаю, — вот и настал мой черёд!» Стук наверху мог обозначать одно: команда собирается посмотреть на казнь русского офицера. Какое-никакое, а разнообразие. Попытался было я узлы развязать, да куда там. А внутри такая злость, что будь кто из моих врагов сейчас рядом сбил бы с ног и зубами глотку ему вырвал…

— И как выжили?

— А та суета на палубе возникла из-за появления нашего пограничного судна. Они меня и спасли. А вы говорите о предчувствиях. Ничего этого нет! — Белый затянулся душистым дымом и продолжил мысль: — Фантазии ума и расшатанной психики. Человек сначала доводит себя до физического и морального истощения, а после ему мнится всякая чушь.

— Мог бы с вами поспорить, да не имею желания, — Рыбкин, насколько смог, отстранился от собеседника.

Белый выбил трубку и спрятал её в карман.

— Как вы думаете, агент поведётся на наши манёвры?

— Неважно, — вяло отозвался поручик. — Дело сделано. Теперь одно из двух — поверит нам или нет.

— Я о другом: никто не заподозрил, что вы сегодня перевозили «пустышки»?

— Даже Сергей Иванович, и тот не определил, что перед ним замаскированная фальшивка.

— Ланкин не артиллерист.

— Но и не дурак, как вы могли убедиться. Наблюдательности ему не занимать.

— И слава богу! — грубовато подвёл итог Белый.

Разговаривать ему расхотелось. Эта обидчивость Рыбкина начинала угнетать. Поди какая цаца — слова ему не скажи!

Поручик тем временем обернулся назад. За их пролёткой следовали две подводы с дюжиной солдат. Те, радуясь выпавшей свободной минуте, вповалку лежали поверх сена и отдыхали, наслаждаясь дорогой и погодой. Рыбкин снова повернулся к собеседнику:

— Вы не находите странным, что китайцы обстреливают приблизительно одни и те же точки? — неожиданно произнёс Станислав Валерианович.

— Вы же сами говорили: они просто разворачивают орудия. Не меняя позиции, — Белый вприщур посмотрел на поручика.

— Как раз это и смущает, — Рыбкин говорил медленно, обдумывая каждое слово. — Я оглядел их артиллерию в бинокль. Стволы английского производства. Сравнительно лёгкие, на колёсном ходу. Переместить их вдоль берега такой массе народа — дело плевое. Однако китайцы ограничиваются тем, что только разворачивают. В результате, сектор обстрела ограничен, снаряды не могут даже достать до нашей крайней огневой точки. И потом: зачем обстреливать практически пустую набережную, Арку, казармы, если есть цели более существенные? Благовещенск они как свои пять пальцев знают… Допустим, они хотят захватить город и разграбить его, поэтому не трогают центр, где находятся лавки, банки, конторы. Но по воинским частям артобстрел почему не вели?

— Откуда мне знать? Или у меня семь пядей во лбу? — ответил Белый раздражаясь. — О своих подозрениях сообщили бы лучше его высокопревосходительству! Или Арефьеву.

— Сия мысль есть гипотеза. Предположение. А в военном деле всякие измышления могут стоить кому-то жизни.

Белый не стал продолжать разговор и передавать поручику беседу с полицмейстером. Орудия противника должны замолчать. При любом раскладе.

Советник расстегнул жилет и вдохнул воздух свободной грудью. Слово «расклад» навело его на новый ход мыслей: «Индуров. Чем, интересно, сейчас занят господин штабс-капитан? Размышляет, как поступит, когда вернётся в город? Вот и пусть пока сидит под наблюдением Селезнёва!».

Юрий Валентинович в сей час действительно находился в размышлениях. Но не о том, как вернуться в Благовещенск. Господина штабс-капитана беспокоило одно: как избавиться от стилета.

Предчувствия, будь они неладны. Правда, на штабс-капитана в отличие от поэта сии напасти нахлынули внезапно, будто волной окатило. И причиной неожиданного их появления стал Селезнёв. Младший следователь своей наблюдательностью, сам того не подозревая, заставил офицера разволноваться не на шутку. Юрий Валентинович, замечая взгляды младшего следователя, не единожды называл себя самыми нелестными словами. И причина тому имелась: стилет.

«Спрятать! — разрывала голову саднящая мысль — Немедленно! Пока никто не видит!» Юрий Валентинович тяжело втянул воздух, быстро огляделся по сторонам, дабы убедиться, что за ним и в самом деле никто не смотрит, после чего лёгкими, быстрыми шагами скрылся за сараем, от которого почти бегом устремился в лес.

Едва фигура штабс-капитана скрылась в кустах, как другая фигура — младшего следователя — тут же распрямилась, опустив бревно, и на мгновение замерла в сторожевой стойке. Опытный глаз Селезнёва давно отметил странные изменения в поведении командира. То он крыл на чём свет стоит вся и всех, размахивая руками, что для простого человека вполне понятно. То вдруг притих, принялся слегка придерживать правую руку, будто получил ранение в последнем бою.

Когда Индуров скрылся за сараем, Селезнев отдал приказ продолжать работы, а сам, проверив револьвер, тихонько устремился вслед за штабс-капитаном. Харитон Денисович рос в таежных местах, сызмальства с отцом ходил на охоту, умел передвигаться в лесу так, что ни одно живое существо, будь то зверь, а тем паче — человек, не могло его обнаружить и на близком расстоянии.

Спину Индурова, быстро удаляющуюся через молодую поросль вверх по реке, младший следователь разглядел сразу. «Ишь, — пробормотали едва слышно губы сыщика, — как мы торопимся! Неужто решились, ваше благородие, на ту сторону махнуть? Лодка там вас, что ли, ждёт? Ну-ка, ну-ка…»

Юрий Валентинович шёл тяжело, всей ногой ступая на усыпанную бурой хвоей землю. Несколько раз оглядывался, но ничего подозрительного не замечал. Пройдя с полверсты, он вышел к берегу Зеи. Причал теперь остался по правую руку, и с этого места его никто увидеть не мог. Он ещё раз оглянулся — убедился, что и за спиной ничего подозрительного не наблюдается, и принялся скидывать с себя мундир.

Селезнёв достал из кобуры револьвер и осторожно взвёл курок. «Как только Безголовый начнёт спускаться к лодке, — решил следователь, — пришью, и делов-то! После — лодочника. И плевать на то, что сказывали только следить за его благородием и лишь в крайнем случае арестовать. Скажу, что оказал сопротивление». Сыщик поднял оружие и прицелился. Цель виделась отлично. Спина офицера маячила шагах в десяти от спрятавшегося в кустарнике следователя. «Однако странно… — профессионализм заставлял Харитона Денисовича думать, как того требовала служба, — зачем он раздевается? Не проще ли скорей прыгнуть в лодку да тикать? Ан нет, в одних кальсонах остался. И бельишко аккуратненько сложил, будто возвернуться желает».

Селезнёв чуть приподнял голову, чтобы лучше рассмотреть предмет, извлечённый офицером из рукава кителя, и от удивления едва не присвистнул. Предметом оказался продолговатый футляр, судя по всему сделанный из дерева. Длиной чуть меньше локтя, толщиной в палец. Индуров несколько минут вертел эту штуковину в руках, после чего замотал её в тряпку, извлечённую вместе со шпагатом из кармана брюк, поднял с земли камень, привязал его к предмету и пошел к реке. Селезнёв перебежкой быстро сменил позицию, спрятавшись за густой малинник, и оттуда продолжал наблюдать за дальнейшим ходом событий.

Его благородие сначала прошёл вдоль берега вверх по течению Зеи. «Отмечает место», — догадался следователь. Действительно, как только Юрий Валентинович достиг высокой раскидистой ели, гордо возвышавшейся над обрывом, он вошёл в воду сначала по пояс, после по грудь. Когда вода добралась до горла, Индуров развернулся, с трудом преодолевая бурное течение реки, сделал несколько шагов в сторону так, чтобы ель была прямо напротив него, и опустил предмет в воду. Постояв ещё несколько минут, видимо, проверяя ногой, как тайник лёг на дно, и, убедившись, что тот освоился под водой основательно, Индуров медленно выбрался на берег, с трудом вылез по крутому склону наверх, оделся и, более не оборачиваясь, направился, как понял Харитон Денисович, в расположение поста.

Выждав немного, дабы проверить, не собирается ли его благородие вернуться, младший следователь быстро скинул с себя одежду, спрыгнул на прибрежный галечник, бегом покрыл расстояние до ели, вошёл в воду, и… там понял, что повторить движения штабс-капитана ему не удастся по причине малого роста. Селезнев был на голову ниже офицера, а потому, как только делал шаг поглубже, вода тут же накрывала его с макушкой, течение сбивало с ног и вело в сторону. Селезнёву пришлось вернуться на берег, пройти несколько шагов вверх по течению, потом снова войти в воду по горло, нырнуть и на ощупь искать предмет, оставленный начальством. С первой попытки ничего не получилось. Со второй и третьей — тоже. Лишь с пятой пробы рука коснулась тряпицы, и пальцы ухватили сверток.

На берегу Харитон Денисович первым делом осмотрелся, не вернулся ли штабс-капитан, и тем же путём, что недавно проделал Индуров, поднялся наверх. Там Селезнев разорвал шпагат, развернул тряпку — в руках младшего следователя оказались два предмета: лёгкие деревянные ножны и стилет с трехгранным тонким лезвием.

Киселёв заправил за ворот кителя салфетку, взял столовые приборы и только приступил к разделке великолепного фаршированного осетра, как в двери постучали и слуга доложил:

— Господин Кнутов. С просьбой принять.

Владимир Сергеевич кивнул, чтобы поставили новые приборы, а сам продолжил управляться с осетром.

Анисим Ильич прошёл к столу, опустился на стул и устало произнёс:

— Нашли Катьку Иванову. Мертвую.

— Убита? — как-то обыденно поинтересовался губернский полицмейстер, прожевывая кусок рыбы.

— Так точно. Стилетом. Как Бубнов.

— Где нашли?

— Рыбаки в Зее выловили. Судя по внешнему виду, умертвили совсем недавно. Ночью или ранним утром.

Киселёв кивнул на прибор:

— Присоединяйтесь. С утра, поди, маковой росинки во рту не было?

— Так точно, — усмехнулся Кнутов.

— Попробуйте рыбу. Очень рекомендую, — вилка полицмейстера ловко отделила еще кусок и замерла. — Где выловили-то? В доках?

— Никак нет, Владимир Сергеевич, — с набитым ртом ответил Анисим Ильич. — Недалеко от дачи архиерея. Сетями.

— Вверх по Зее, — подвел Киселёв и положил вилку на стол. — Выходит, убитую снесло течением…

— Со стороны переправы, — подтвердил Кнутов. — По всему получается, девчонку убили на суше, а после сбросили в реку где-то между дачей архиерея и переправой.

— Либо на самой переправе, — закончил мысль следователя полицмейстер. — Что докладывает Селезнёв?

— С утра более никаких сообщений не поступало. Если бы Иванова была замечена, Харитон бы немедленно сообщил.

— Если он ещё жив. А если нет?

Кнутов перестал жевать. Воспалённые от бессонницы глаза уставились на Киселёва:

— Нам бы немедленно…

— В котором часу от него прибыл посыльный?

— В восемь. Начале девятого.

— Сколько до нас ходу?

Анисим Ильич пожал плечами:

— На лошади три четверти часа.

— То-то и оно. А сейчас сколько?

Кнутов перестал жевать:

— Неужели вы думаете…?

— Я выдвигаю версии! — резко оборвал подчинённого полицмейстер. — Приход Катерины Ивановой на пост Селезнёв пропустить никак не мог. Отсюда два вывода. Ваш следователь мог стать свидетелем встречи или убийства, после чего сам стал жертвой. Либо Селезнёв не видел девицу на посту.

— И не факт, что Катьку убил господин штабс-капитан.

— Очередное стечение обстоятельств? Что-то их слишком много стекается, — полицмейстер в раздражении бросил на стол салфетку. — Словом, на штабс-капитане скрещивается слишком много этих самых… обстоятельств. А потому, вот что, берите людей… — Кнутов замотал головой, но полицмейстер его оборвал. — Снимите с постов! С дежурства! С караульной службы! Разделите на две группы. Первая пусть едет на квартиру штабс-капитана и произведёт обыск. Искать всё, что может пролить хоть какой-то свет на убийство Бубнова. Либо Катерины Ивановой. Любой предмет. Любую мелочь. Вторую группу — срочно к переправе и произведите арест Индурова. Соответствующие бумаги я сейчас подпишу.

— А если он сбежал?

— Далее противоположного берега ему никуда не деться, разве — переметнуться к китайцам. Ну а там пусть уж наш столичный гость о нём позаботится. Для того у него и должность.

— С какой группой прикажете быть мне?

— Руководите обыском. Вы должны находиться у меня под рукой. А с капитаном ваши молодцы, думаю, и сами справятся.

Белый спрыгнул с повозки, и, размяв затёкшие ноги, приблизился к Картавкину.

— День добрый, Семён Петрович.

— Да какой же он добрый, — поморщился атаман Марковской станицы, пожимая руку Олегу Владимировичу и Рыбкину. — Нечем мне тебя обрадовать, Владимирович. Упустили мы нашего китайца! Так-то вот.

— Сбежал?! — Белый задохнулся от гнева.

— Обижаешь, — сконфуженно произнёс Семён Петрович, поглаживая широкой, мозолистой ладонью гладкую голову. — От нас ещё никто не убегал. Вот и он… не успел. Лежит… Витька из карабина достал. На лодке дёру дать хотел. Дурачок, думал, его руки быстрее гребут, чем пуля летит. Будешь хаять меня, аль как?

Белый снял сюртук, кинул его на завалинку, после и жилетку отправил туда же.

— Мы же договаривались, коли что, в погреб и под охрану. А ты позволил ему с сыном пакет передать.

Рука атамана беспрерывно гладила лысину.

— Вот так вышло. Доверился, значит, я ходе. И зря, выходит, на дохтура думал, — лысина на голове атамана блестела как никогда — за сегодняшний день он её тёр рукой уже, наверное, в сотый раз. — И на старуху… проруха, как говорится… Что далее-то будет? Доложишь по инстанции, аль как?

— «Аль как», — передразнил Белый. — Это мы, Семён Петрович, посмотрим… В зависимости от того, как ты нам со своими орлами поможешь.

— Вылазка на тот берег? — атаман напряглся.

— Лодки готовы?

— А как же! Витька как сказал мне, чего вы удумали, так мы бортики нарастили. На всякий случай. — Последнее слово Картавкин произнёс с ударением на последнем слоге, отчего сердце Белого защемило. Так иногда, играя словами, говорил папа, если хотел рассмешить, или когда они ходили по торговым рядам в Астрахани.

— Думаешь, защитят от пуль?

— Проверяли. С десяти шагов.

— Ну, раз ты так уверен…

Рыбкин прошёл к возу с солдатами и приказал спешиться. Семён Петрович с помощью указательного пальца пересчитал всех участников операции.

— А не маловато ли людей? — скептически произнёс он, кивая в сторону артиллеристов.

— Больше не надо. Их задача ликвидировать орудия. А твоим надо снять береговые посты и дать солдатикам поработать над пушками. Проще простого.

Рука атамана снова прошлась по лысине.

— И сколько назад вернётся из них?

— Не из них, а из нас, — Белый расстегнул сорочку, стянул её с себя, подошёл к деревянной бочке и принялся ополаскиваться. — Я, Семён Петрович, тоже иду.

— Вот оно и яечечко во Христов день… — протянул Картавкин, присаживаясь на стоящий невдалеке пень. — Ты что это удумал, Владимирович? И что тебе там делать? Ты есть кто?

— Я есть именно тот, кто там будет нужнее, — Олег Владимирович, с удовольствием отфыркиваясь, окунался в бочку. — И довольно читать нотации, Семён Петрович. От Киселёва их наслушался. По самую маковку.

— А генерал наш, губернатор, знает, чего ты удумал?

— Знает, Семён Петрович. Знает.

— Финтишь ты, — погрозил толстым указательным пальцем атаман. — Ваше благородие! По глазам вижу.

— Да брось ты!

— Брось… Там хрен его знает, что будет, а он… свою голову суёт! Нет, никуда ты не поплывёшь! — рука старика ударила по бревну. — Баста! Вот пусть твой поручик без тебя…

— Он со мной. — Белый, не одеваясь, вернулся к атаману и опустился на бревно рядышком с ним. — Нам бы солдат покормить, дед. После — проверить лодки. На всякий, как ты говоришь, случай.

Картавкин тихонько свистнул, после чего обернулся к хате:

— Анна! Гостей встречай!

На пороге сенцев появилась знакомая сухонькая фигурка Анны Григорьевны:

— Чего кричишь? Я и сама видала, как прибыли. Готово всё, — жена атамана прошла к Белому и подала ему руку. — Здравствуйте. Прошу в дом.

Белый взял тонкую морщинистую, песочного цвета ладонь женщины обеими руками и улыбнулся:

— Доброго вам дня, хозяюшка. И просьба особая: водки бойцам ни в коем случае не наливать. У них сегодня трудный день. Да и ночка предстоит не из легких.

— Могли б и не говорить, — Анна Григорьевна поджала губы, но Белый видел, что она довольна его словами. Жена атамана повернулась к бойцам, поклонилась, после чего пригласила: — Прошу в дом, гости дорогие, — худенькие ручки тут же упёрла в бока и крепким голосом добавила: — Идти чтобы мне по одной стёжке! И не дай боже на кипа-рактусы наступить!

Она первой вошла в дом. Солдаты, стушевавшись, стояли во дворе и оглядывались по сторонам. Рыбкин, расстегнув верхний крючок кителя и стянув фуражку, отдал приказ:

— Что стоим? Кого ждём? В одну шеренгу — и вперёд по одному! По тропинке! И не помните эти… самые… кипра… кирпа… Тьфу, — сплюнул поручик и снова надел головной убор. — Одним словом, сии растения, что произрастают только в Южной Америке. Всё понятно? Вперёд!

Солдаты несмело, один за одним вошли в избу атамана. Белый не выдержал и расхохотался. Семён Петрович, как ни в чём не бывало, лениво катал во рту травинку.

Рыбкин подошёл и поинтересовался:

— Простите, господин атаман. У вас супруга что, растения выписывает по почте?

— Ещё чего не хватало! Она за всю жизнь только одну вещь по почте и получила. — Картавкин выплюнул травинку и добавил: — Книжку. Про цветы, огурцы, помидоры… Там по-научному всё написано. Вот с тех пор мы и живём, как в ентой самой… в Южной Америке, — рука Семёна Петровича указала на низкорослое, невзрачное растение, с бледно-лиловыми лепестками. — Вон он, кипарактус. Чтоб его, в печку — греча!.. А за забором у меня мемозус произрастает. По виду ничего, но воняет… полынь полынью… Вот что, господа хорошие, — атаман поднялся, отряхнул о колено старую фуражку, натянул её на голову. — Пока солдатики пищу принимают, давайте-ка померекаем. Наш ходя не напрасно приплывал. Это факт. Витька-то, как только из города вернулся, мне доложил. Да слишком голосисто он это делал. Китаец под окнами сидел, всё и услышал. Хотел было дёру дать, да куда там. Витька потом за джонкой сплавал. Вытащил её на берег. Обыскали покойничка, но ничего не нашли. Даже рот проверили. Разве что, перед смертью проглотил?

— Думаю, ничего при нём и не было, — произнёс Белый, глядя на Рыбкина. — Станислав Валерианович! — Олег Владимирович потянулся за сорочкой и стал одеваться. — Только что вами услышанное — ещё одна причина моего появления в отряде.

— Я догадался, — усмехнулся офицер.

— Вот и замечательно, — как ни в чём не бывало продолжил Белый. — Китаец в виде ремней передал знак цирюльнику. Скорее всего, к началу действий. А может, чтобы тот затаился. Семён Петрович, ты ничего не заметил необычного в поведении китайцев при нападении? В боевых действиях неоднократно участвовал, можешь различить, когда враг опасен, а когда вроде как в кошки-мышки играет?

— Да. Баловство это было, а не наступление.

— Из чего такой вывод? — Белый говорил для Картавкина, а смотрел на Рыбкина: думай, мол, сопоставляй факты, сам недавно толковал о странности поведения артиллеристов. А вот тебе и еще…

— Да как из чего? Враг, он когда в атаку прёт, злой, будто сто чертей. Всё на своём пути сминает. А тут будто им сказали: мол, плывите, а там как получится. Доплывёте, хорошо. А вернётесь, и то неплохо. Мы ведь когда обстрел начали, они тут же развернули джонки, и наутёк. Гурьбой! Срамота одна!

Рыбкин наклонился, взял прутик и принялся рисовать. Потом распрямился и указал на волнистые линии:

— Это Амур, — прутик скользил по линиям. — Вот это Марковская. Нападение, как говорит Семён Петрович, было из рук вон неподготовленным — специально. Идём дальше. — Прутик пополз левее. — Здесь город. Обстрел города напоминает стыдобу, да и только, — прутик пополз ещё левее. — Единственный берег, который действительно пострадал, это Зазейский округ, где всего два наших хутора. Получается, девять тысяч «боксёров» по — настоящему вели военные действия только против двух хуторов? Господа! — Рыбкин вскинул голову. — А нас хотят отвлечь… От чего-то более существенного, о чём мы и понятия не имеем!

Семён Петрович наклонился над рисунком:

— Вроде, господа хорошие, вы всё правильно говорите. Да только в головоломке вашей имеется одна брешенка. Что китайцам нужно за Зеей-то? Золотишко имеется, да только далековато оно. Почитай, вёрст шестьсот отмахать нужно, чтоб добраться до приисков. К тому же наша земля. Не китайская. Чин чином. По договору. — Старик посмотрел на офицеров. — А более там ничего и нет. Леса да земли…

Офицеры промолчали. Картавкин ногой стёр рисунок.

— Ладно. После будем их загадки решать. Сейчас нужно поесть, да к отправке готовиться. Витька с вами поплывет. Пусть осечку свою отрабатывает. Он стрелок отменный. Ежели что, прикроет. А теперь в избу. Нечего моей атаманше нервы трепать. Итак, с утра будто не с той ноги встала. Зудит и зудит, комар да и только…

В квартире штабс-капитана Индурова царил порядок. Отменный. Первостатейный. То есть такой, когда придирчивый глаз домохозяйки не мог бы обнаружить ничего предосудительного, за что полагалось поднять цену за жильё. В двух комнатах, одной из которых была спальня, все вещи стояли на своих местах, и именно так, как любят домовладелицы: чтобы зашёл, и сразу всё на виду. Комод, стол, стулья, шкаф… Книжная полка. Впрочем, пустая. Вместо книг на ней нашли приют несколько карточных колод, две бутылки шампанского и перевязанная шпагатом пачка писем.

Анисим Ильич сразу же на полку обратил внимание.

— Самойлов, — позвал он надзирателя. — Давай-ка проведи осмотр по всей форме, а я займусь почтой господина капитана.

Василий Григорьевич удовлетворённо потёр руки — дело-то знакомое, хоть и подзабытое, — и тут же принялся отдавать распоряжения двум помощникам:

— Ты в спальню. Тщательно прощупай матрац и подушку. Их благородия любят прятать вещички в мягкое. После осмотреть ножки кровати, тумбочку, простучать стены… Впрочем, как дойдёт до этого, позовёте меня. А мы, — надзиратель двумя пальцами вытер уголки рта, — начнём, пожалуй, с комода. Вынимаем ящики. Осматриваем содержимое. — Самойлов с трепетом принялся просматривать бельё штабс-капитана. — После следует прощупать и сами ящики. Вдруг в них тайничок устроен, — надзиратель говорил тихо, для себя. — И только потом исследуем всю конструкцию в целом. Как полагается.

Анисим Ильич разрезал кухонным ножом шпагат, разложил письма на столе, сортируя их по адресатам. Выяснилось, господину Индурову писало всего три человека.

Отец штабс-капитана. Письма приходили из Ниццы, и их оказалось всего пять. Во всех папенька Юрия Валентиновича жаловался на судьбу, на то, что его молодая жена ему изменяет и что денег на дальнейшее существование супругам явно не хватает. Далее шла убедительная просьба к сыну по поводу продажи дома в Орловской губернии. Чьего дома, от кого оставленного в наследство Юрию Валентиновичу, из писем было не понятно. Эту стопку Анисим Ильич сразу отложил в сторону. Ничего интересного для следствия в ней господин сыщик не обнаружил.

Второй адресат показался более интересным. Некто Ломакин Фёдор Николаевич в четырёх посланиях через короткие промежутки времени тоже хотел от Юрия Валентиновича денег. Но не в просительных тонах, а в угрожающей форме. Старший следователь, внимательно вчитываясь в ровные строки писем, пришёл к выводу, что господин Индуров задолжал некоему господину Ломакину приличную сумму. Правда, какую, из писем не понять. Кнутов достал из кармана блокнот и сделал пометку. Следовало узнать, кто этот Ломакин. И каким образом штабс-капитан задолжал, как тот выразился, «неприлично огромные» деньги.

Анисим Ильич потянулся к третьей стопке, как вдруг почувствовал, будто что-то он пропустил. Кнутов снова принялся перелистывать письма Ломакина, но так ничего и не смог обнаружить. Обыкновенные, склочные отношения двух знакомых, которые, судя по всему, поссорились из-за денег. Всё старо, как мир. И тем не менее ощущение чего-то пропущенного сохранилось. Да бог с ним, тряхнул начинающей седеть шевелюрой старший следователь. Возьму с собой. Пересмотрю на досуге.

Впрочем, Кнутов тут же забыл о второй стопке писем. Потому как третья оказалась настоящим кладом. То были документы, бланки, векселя. Среди них, видимо, случайно, затерлось одно совершенно бесценное послание от… Катьки Ивановой. Это Анисим Ильич понял, как только развернул писульку. А по-другому то, что виднелось на листе бумаги, назвать было нельзя. Корявый почерк, масса грамматических ошибок, и стиль такой, что литературному критику хоть в петлю лезь. Через минуту следователь уже мог точно сказать, что господина Индурова ждет много неприятностей в полицейском департаменте.

«Здравствуй, радость моя, — говорилось в послании. — Каждый день думаю о тебе. Точнее, о нас. О нашем будущем. Поскорее бы закончились твои обязательства перед купчихой». Анисим Ильич черкнул в записную книжку: «О какой купчихе идёт речь? Уж не о Полине ли Кирилловне Мичуриной? И что это за обязательства?».

«Мне противно думать о том, как ты с ней обчаешься. Хочу надеяться, что у вас более ничего не творится. Иначе глазки-то её вороватые я выцарапаю! Почему не пришёл вчера? Я ждала. Сегодня и завтра дома не буду. Толстуха пригрозила, ежели буду часто бегать к отцу, лишит довольствия». Кнутов приписал: «Толстуха — вдова Бубнова?»

«Так что придётся потерпеть. А ежели не можешь, то приходи к хозяевам, я тебе с чёрного хода отворю. Твоя Катенька».

Анисим Ильич свернул письмо, спрятал в карман и даже шмыгнул носом от удовольствия: вскоре привезут Индурова, вот его этим-то письмецом и прижмём…

— Самойлов, как там у вас дела? — следователь окинул комнату взглядом, едва спрятав письмо в карман.

Надзиратель уже осмотрел комод и трудился над книжной полкой. Проверял все доски на наличие пустот.

— Пока ничего, Анисим Ильич. Ищем.

— Ну, бог вам в помощь.

Другие документы из третьей стопки ничего особенного не открыли. Тогда старший следователь решил еще вернуться к письмам господина Ломакина. Однако перечитать и проанализировать текст посланий не получилось.

В дверь постучали, и в дом пред ясные очи Кнутова ворвался околоточный Гусев, в подотчётности которого находились квартал от Театральной до Чигиринской. Полицейский за собой буквально тащил сопротивляющегося отца Катьки Ивановой, старика пьянчужку, который нёс в левой руке свёрток и слабо отмахивался им от полицейского, сжимавшего его правую руку.

— Вот, Анисим Ильич.

— Что, вот? — Кнутов поднялся со стула, но приближаться не решился: от старика Иванова сильно несло перегаром.

— Жалуется, дочка пропала.

— Наконец-то, — промычал Кнутов и распахнул настежь окно. — Очухался. А то вчера двух слов связать не мог, — Анисим Ильич вдохнул свежего воздуха и сразу вспомнил про пышногрудую сударушку, соседку Ивановых. Сегодня под вечер нужно будет к ней заглянуть на огонёк. Обещал, как-никак.

— Не пропала, — следователь повысил голос, — померла твоя дочка, дед. Не жди её.

— Как померла? — Кузьма с недоумением посмотрел сначала на околоточного, потом на Кнутова. — Не может быть. Она же молоденькая! Как же так… Не может…

— Всё может, — резко оборвал пьяное бормотание Анисим Ильич. — Пить надо было меньше. Жила бы дочка. Вчера провалялся на полатях, а она в то время и сбежала.

Старик ещё некоторое время стоял. Потом ноги его подкосились, он всем телом рухнул на пол. Свёрток выпал из ослабевшей руки и, тяжело ударившись о половицы, отлетел в сторону.

— Приведи в чувство, — отдал распоряжение Гусеву Анисим Ильич. — А это что? — рука сыщика указала на лежащий возле ножки стола свёрток.

— Штиблеты, ваше благородие, — ответил околоточный, хлопая старика по щекам.

— Какие ещё штиблеты?

— Не могу знать! Только он их в участок принёс. Говорил, что в доме нашёл. А продать не решился. Больно богатая вещь, приметная.

Кнутов поднял свёрток, положил на стол, развернул. Действительно, в тряпке были летние мужские туфли модного апельсинового цвета. Анисим Ильич повертел их в руках. Набойки не сношены. Каблук целый. Носить еще и носить. А старик хоть и пьяница, а не дурак: за них, если бы решился загнать, сразу мог на нары загреметь.

Сзади раздалось лёгкое покашливание. Следователь обернулся.

— А… Самойлов. Нашли что?

— Нет, Анисим Ильич. Те ботиночки, что вы в руках держите, покойного учителя Сухорукова.

— Не может быть! — сердце Кнутова заколотилось словно молот.

— Точно, ваше благородие. Я господина учителя очень даже хорошо знал. Как-никак соседствовали, однако, на одной улице. И его я в энтой обуви частенько видел. Посмотрите. На заднике правой туфли царапина имеется. Учитель ещё сетовал по этому поводу, мол, специально ему её сделали. Шумный был, покойничек-то.

Кнутов осмотрел обувь и убедился в правдивости слов надзирателя. Анисим Ильич наклонился над стариком, тряхнул его за плечо:

— Откуда это у тебя? Говори!

— Не знаю… Не помню. Как же мне… без Катеньки-то, а?

— Давно они у тебя?

— Не… Кажись, с воскресенья. Что мне делать-то, что?

— В воскресенье у тебя кто был? — Кнутов тряс старика Иванова за грудки, но тот лишь отупело смотрел на следователя и пускал слюни.

Потом зрачки у Иванова закатились, и он захрипел бессвязно.

— У тебя учитель был? С кем? С офицером?

В ответ раздался только хрип. Кнутов брезгливо отбросил Иванова и отряхнул руки.

— Всё. Потерял сознание. Дьявол! — старший следователь в сердцах выругался, с силой ударил одной туфлёй по столу: — Гусев! Тащи в госпиталь. Скажи, я распорядился. Пусть приведут старика в чувство. Он мне ещё нужен будет.

Околоточный подхватил обмякшего Кузьму и вынес на улицу.

— А вы что? — накинулся Кнутов на Самойлова и подчинённых. — Ищем! Ищем!

Анисим Ильич бухнулся на стул, налил в стакан воды. Вот, кажется, и всё. Теперь осталось предъявить Индурову обвинение. И тем самым помочь Белому. А там, глядишь, можно говорить и о столице, ведь титулярный советник сам первым сделал намёк!

Двери в дом штабс-капитана снова распахнулись. Анисим Ильич хотел было наорать на Гусева, но в квартиру вторгся не околоточный, а помощник губернского полицмейстера Алексей Никодимович Лубнёв.

— Анисим Ильич! — визжал он по-бабьи высоким голосом. — Беда! В китайском переулке бойня! Меня к вам его превосходительство послали!

Кнутов, не отрывая глаз от Лубнева, взял в руку стакан с водой и с силой плеснул ему в лицо. Тот закашлялся и ошеломлённо уставился белёсыми глазами на Анисима Ильича. Самойлов, открыв рот, смотрел на происходящее. Такого поведения со стороны столь солидной особы, как старший следователь, ему видывать до сей поры не доводилось.

— А теперь, — Кнутов подошёл к помощнику губернского полицмейстера и лёгким движением руки стряхнул с его кителя капли. — Подробно! Спокойно! Кто кого бьёт? Снова драка?

— Нет! — нервно тряс головой Лубнёв. — Наши! Китайцев гонят к реке! Топить! — Голос помощника снова сорвался на визг. — Что теперь будет? Они же всех потопят! А околоточных нет. Говорят, прячутся, Анисим Ильич… А там детишки! А эти их палками! А те орут…

Кнутов скривился словно от зубной боли. Левой рукой ухватил зашедшегося в истерике Лубнёва словно нашкодившего кота, за шкирку, правую сжал в кулак и от души врезал полицейскому оплеуху. После чего оправил свой костюм и проговорил, конкретно ни к кому не обращаясь:

— Беда не одна приходит. Мать вашу…

Юрий Валентинович вернулся на пост вальяжной походкой уверенного в себе человека. Душа пела. Всё: главная улика надёжно спрятана. Теперь все концы в воду. Индуров усмехнулся: а поговорка-то в «яблочко».

Картина на посту за время его отсутствия не изменилась. Солдаты и полицейские укрепляли некое бестолковое сооружение, которое они называли «бастионом». Юрий Валентинович хотел уже было пройти в дом лодочника, как неожиданно почувствовал леденящий холод в груди. На первый взгляд, казалось, всё имело место, как и прежде: причал, солдаты, околоточные, брёвна, труп возле домика обходчика, накрытый простынёй… Но одной фигуры недоставало. Одной важной пешки. Холод опустился в низ живота: отсутствовал младший следователь.

Индуров нервно сжал правую руку в кулак и спрятал его в рукаве кителя, но вместо стилета, нащупал только плотный материал подбоя. Юрий Валентинович почувствовал растерянность. Он уже настолько привык ходить с холодным оружием, что теперь ему казалось, будто у него отняли некую необходимую для жизнедеятельности часть организма.

Да бог с ним, с ножом-то! После достанет его, когда всё успокоится. Но куда подевался Селезнёв? Где шляется эта любопытная скотина?.. Юрий Валентинович заставил себя собраться, принять непринужденный вид, после чего направился, как он мысленно выражался, к солдатне.

Не успел он сделать и двух шагов, как увидел выходящего из сарая, в котором были продукты, инструмент и временная гауптвахта, околоточного Свистунова, не далее как утром получившего нагоняй. Младший полицейский чин шёл не торопясь, что-то яростно пережёвывая на ходу. Последнее буквально взбесило Индурова. Юрий Валентинович быстро оправил на себе портупею и ринулся наперерез околоточному.

— С таким рвением вы выполняете мой приказ?

Тот ошарашенно уставился на неожиданно появившееся начальство.

— Так я, ваше благородие, того… В наряде… Как велели… То есть на кухню меня определили. Я, картошку, вот значит…

— Жрёшь! — закончил за околоточного фразу штабс-капитан.

— Никак нет, ваше благородие! Мы того… для пробы. А то повар-то наш, Федька, он ещё того…

Индуров снял фуражку, расстегнул верхний крючок кителя.

— Хватит болтать! — гневно отрезал штабс-капитан. — Ещё раз увижу праздношатающимся… — кулак офицера приблизился к лицу околоточного. — Смотри у меня! Кстати, а где твой защитник? Селезнёв ваш куда подевался?

— Так, ваше благородие, я думал, он вас охраняет, — Свистунов растерянно хлопал большими, густыми, прямо-таки девичьими ресницами. — Вы только в лес — он вслед за вами и того…

— Чего того? — непроизвольно переспросил Юрий Валентинович, и холод тяжёлой волной бухнул в ноги.

— Так, говорю, двинулся он за Вами. Нам велел доделать бастион, а сам…

— И что, до сих пор не возвращался?

— Никак нет. А… с вами он не был?

Индуров с трудом приподнял подбородок и окатил Свистунова тяжёлым взглядом.

— Ступай, — слова с трудом прорывались из глотки штабс-капитана, — на кухню.

Вот те на… Штабс-капитан снова с безразличием посмотрел на то, как солдаты подняли новое бревно и с трудом потащили его к строящемуся на платформе сооружению. «Идиоты, — зло пробормотал он. — Никто на вас, кретинов, нападать не собирается. Кому вы нужны с вашей переправой? Ну, младший следователь, ну, скотина! Ещё и настырный».

Не так, ой не так Юрий Валентинович рассчитывал уйти из города. Да делать нечего. Встретить следователя в лесу и убить не получится. Тот вооружён. Окажет сопротивление. Все сбегутся. Тогда точно не уйти. Да и кто его знает, может, у полицейского в лагере имеются свои люди, которые в данную минуту наблюдают за ним?

Юрий Валентинович сглотнул горький ком, осмотрелся. Но ничего подозрительного не заметил. За сараем, вдруг вспомнилось, Свистунов привязал скакуна, на котором ездил в Благовещенск поутру. Вот и шанс.

Штабс-капитан закинул руки за спину и неторопливо направился к строению. «Сколько времени я могу выиграть?» — не давала Индуро-ву покоя мысль о бегстве. «Час, — прикинул Юрий Валентинович. — От силы два. В город вернусь первым. Забежать домой? Нет, не успею. Следует сразу спрятаться. Слава богу, есть где и у кого. А вещи… Да чёрт с ними, с вещами… Покинуть Благовещенск, судя по всему, придётся позже. Когда всё уляжется. Ничего, месяц-другой можно и в погребе потерпеть. За ради таких-то денег».

Конь оказался не расседланным. За это он бы со Свистунова три шкуры содрал. Теперь же остался доволен тем, что ещё не перевелись ленивые служаки. Штабс-капитан легко вскочил в седло, поводьями тронул жеребца, заставляя его с места выйти на тропинку. После чего ещё раз осмотрелся. Всё оставалось в спокойствии. За ним никто не наблюдал, и никакого движения ни один солдат, или полицейский не выказал. Офицер сделал вывод, что несколько переоценил умственные способности младшего следователя. Либо тот побоялся довериться своим же людям, кретин. В одиночку не выигрывают!

Индуров хлопнул ладонью лошадь по крупу и лёгким аллюром поспешил по лесной дороге в сторону губернского городка.

Анисим Ильич догнал разноголосо орущую толпу разъярённых горожан, бегущих за китайцами, уже на пересечении Артиллерийской и Суворовской улиц. До Набережной оставался всего один квартал.

Картина, представшая пред взором старшего следователя, была не для слабонервных. Спотыкаясь от толчков в спину и от ударов куда попало, китайцы бежали, не в силах сопротивляться. Некоторые держали на руках детей, прикрывая собой их маленькие тела. Ребятишки испуганно жались к матерям, старшие в голос ревели. Сзади напирала направляемая животным инстинктом мести, осатаневшая толпа из стариков и женщин, которых в отличие от китайцев было раза в три больше. Горожане вооружились кто палками, кто металлическими предметами. У некоторых Кнутов заметил в руках топоры и вилы.

Старший следователь в голос выругался и направил дрожки наперерез толпе. Он хотел своим тарантасом задержать массовое движение до прибытия полицейского отряда, за коим услал истеричного Лубнёва, и попытаться хоть как-то утихомирить людей, но сие не удалось. Несколько стариков с левого фланга перегородили ему дорогу.

— Не лезьте, ваше благородие! — рука древнего деда в косоворотке тяжело опустилась на крыло полицейской повозки. — Не мешайте. Пущай бабы разберутся.

— Неча было обстреливать кладбище, — раздалось с другого края, кричал хлипенький мужичонка в армяке. — Неча!

— Задаром столько люду положили, — теперь уже неслось со всех сторон.

— Какого люду! Что вы несёте? — Кнутов спрыгнул на землю. — Когда?

— Вчерась, ваше благородие. А вы и не знаете, — мужики окружили Анисима Ильича, не давая ему возможности пройти к китайцам. — Обстрел вчерась был? Был! Чуть не полгорода полегло! А эти у себя прятались! По ним-то никто не стрелял! Всё по нам! А вы их защищать…

— Они такие же горожане, как и вы, — сделал попытку привести в защиту китайцев хоть какой-то аргумент старший следователь.

— Были бы такие же, тоже бы попали под обстрел.

— Наших шмаляют, а эти сидят, ждут, когда хунхузы в город войдут.

— Готовятся!

— Ни хрена не дождутся! Пущай в Амуре купаются!

— А на том бережку посмотрят!

— Да вы спятили! — орал Кнутов и рванулся выхватить револьвер, но руки древнего старика оказались на редкость проворными и сильными. Анисим Ильич почувствовал, как локоть с силой прижали к телу, не давая извлечь оружие.

— Не балуйте, ваше благородие! Неровен час, и вы с ними будете рыб кормить. Сами видите, бабы не в себе. Лучше им поперек не вставать.

Кнутов рванулся, что есть силы, но чужие руки спеленали тело…

Полицейский отряд появился, да поздно. Как выяснилось, Лубнёв, вместо того, чтобы рысью лететь к Киселёву, свернул к себе домой, где и спрятался в погреб. Киселев узнал о происшествии, когда «омовение» уже шло полным ходом.

Бабы, не разбирая, где кто, загоняли китайцев ударами кулаков и палок в реку по пояс. Мол, постойте, подрожите. Вода поначалу казалась тёплой. Но капризный Амур тёпло нёс только по поверхности. Местные жители хорошо знали, что на дне холод быстро сковывал ноги. Хуже всего было тем, кто на руках держал детей. Тяжёлое течение тугой воды изо всех сил старалось сбить с ног, и тогда ребёнок оказывался в воде…

Некоторые китайцы соблазнились старыми, полусгнившими лодками, что держались на воде вблизи берега, ими пользовались местные рыбаки, чтобы не мёрзнуть в воде во время рыбалки. Теперь, чрезмерно заполнив старые посудины, испуганные китайцы изо всех сил гребли на них к другому берегу. Однако лодки не выдерживали, и скоро то с одной стороны Амура, то с другой стали слышны крики и мольбы о помощи. Люди, захлёбываясь, хватались за борта ещё державшихся лодчонок в надежде, что те не потонут, вынесут их к суше. Однако, лодки одна за другой шли ко дну. Люди тонули.

Анисима Ильича, прижимая телами со всех сторон, мужики вывели на недостроенную набережную.

— Глядите, ваше благородие, как надо с ними… А то, понимаешь, терпим, кровушкой умываемся.

Кнутов смотрел на реку. Не мог не смотреть. Там, в воде, стояло по меньшей мере человек сто. В основном женщины. Многие с детьми. «Постоят минут тридцать, — само собой родилось в голове сыщика, — даже если их спасут, дней через десять кладбища пополнятся новыми покойничками».

— Плывите! — неожиданно раздался с берега мужской крик, и в китайцев полетели камни. — На свою сторону! Неча тут делать!

Впрочем, отметил Анисим Ильич, мужики кидали камни как-то нехотя. Будто их силой заставляли. Камни не долетали даже до воды. Некоторые женщины тоже было принялись поднимать каменья, но бросать не решались. Перед ними по пояс и по грудь в воде стояли живые люди. С детками. Небожеское дело творилось вокруг! Одно — наказать, загнав в реку. Другое — потопить. Смерть на свою душу никому брать не хотелось. Некоторые, оглядываясь по сторонам, крестились. Другие, отшвырнув камни подальше от себя, как заразу, медленно отступали к пристани.

— Куда поползли, стервы? — неожиданно раздалось откуда-то с левого краю. Кнутов попытался вспомнить голос, он его неоднократно слышал, факт. — Берите каменюки, по мордасам им, по мордасам!

Крик подстегнул мужиков. Камни полетели вновь и более метко. От удара по голове стоявший по грудь в воде старик китаец потерял равновесие, и вскоре его тело понесло к середине реки. Вслед за ним под каменным обстрелом тонуть начали и другие. Некоторые вместе с ребятишками. И вой теперь стоял не над рекой, а над берегом. Выли русские бабы. Выли от боли за маленьких китайчат. За их матерей. За их бабью долю.

Мужики, сдерживающие Анисима Ильича, видя, к чему привел бунт, отпустили руки сыщика. К сему моменту Кнутов вспомнил, кому принадлежал голос, призвавший топить людей. Младшему приказчику купца Мичурина, Пантелею. «Мужичку с душком», как когда-то его рекомендовал Селезнёв.

Анисим Ильич, проигнорировав лестницу, стремительно спрыгнул на песок и, проталкиваясь сквозь толпу очумевших баб, бросился к мужикам. Выхватив наконец из кармана револьвер, полицейский взвёл курок и навскидку, не целясь, выпалил в приказчика. Зло, без предупреждения. В голову, почти в упор, так, что кровь брызнула в стоящих рядом бунтовщиков.

— Кто следующий?! — Кнутов блажил не своим голосом. — Бунтовать вздумали?! В военное время?! — револьвер прыгал в руке. — Всех на каторгу! Кто первый? Ты, Кандыкин? Или тебе мало своего срока? Может, тебя, Фома Ярыгин, посадить за подстрекательство? Лет на двадцать, в кандалы?

Камни с глухим бряканьем посыпались из рук. Кнутова знали многие. Доводилось иным вступать с ним и в контакт. Большинство сей толпы состояло из бывших ссыльных да поселенцев. И новый срок схватить никому не хотелось.

— Опусти ствол, Анисим Ильич, — Фома Ярыгин нарушил охватившую вдруг всех оторопь. — Бес попутал. Сами не знаем, как…

— А вот я знаю! — Кнутов и не думал опускать револьвер. — Кто надоумил вас? Он? — ствол револьвера указал на труп приказчика.

— Так точно, ваше благородие, — с трудом выдавил из себя Фома. Коли начал разговор, то и продолжать, как понял Ярыгин, придётся ему. — Отпусти, Анисим Ильич.

— Сколько заплатил? Фома, ты меня знаешь, не вздумай финтить. Сколь?

— По целковому на брата, — выдавил Ярыгин.

— Понятно. Когда?

— Сегодня утром.

— И успели столько баб собрать? Ой, врёшь, Фома.

— Ей-богу, не вру. Баб он сам привёл. Остальные прибились по ходу. Но ведь кладбище-то обстреляли! — с отчаянной надеждой выкрикнул мужик, как бы ища поддержки своим беспутным действиям.

— Обстреляли, — согласился полицейский. — Только убитых не полгорода, а два человека. А то, что вы сейчас натворили, иначе, как самосуд, не расценивается. Посему, братцы-акробатцы, Ярыгин, Канды-кин, ты, ты и ты — жду завтра у себя. Поутру. И, не дай боже, ежели кто из вас захворает. Выздоравливать в казематах будете. А теперь, пошли все… — Анисим Ильич грязно и злобно выматерился.

Берег вмиг опустел. Бабы кинулись врассыпную. Мужики едва за ними поспевали. Анисим Ильич опустил руку с револьвером и, с трудом преодолевая тошноту, повернулся в сторону реки.

Ближе к середине, по Амуру плыли трупы. Оставшиеся в живых, десятка три человек, поскуливая от страха и холода, медленно передвигая ногами, выбрались на берег, но подняться по лестнице на набережную никто из них не решался. Молодая китаянка кинулась было упасть Кнутову в ноги, но Анисим Ильич брезгливо оттолкнул ее. Не хватало ещё, чтобы с набережной увидели, как она ему сапоги лижет.

Следователь по лестнице преодолел три ступеньки, со злостью снял с головы котелок, с силой шлепнул им по ноге и выругался вновь — за приказчика придётся отвечать…

Селезнёв вернулся на пост спустя полчаса после того, как Индуров сбежал в город. Харитон Денисович кинулся искать штабс-капитана, не обнаружил нигде и поднял тревогу. В отряде имелись охотники. Вот их-то, когда выяснилось, что вместе с офицером пропала лошадь, и взял с собой младший следователь в погоню за сбежавшим командиром. В том, что Индуров сбежал, сомнений быть не могло. Бестолковый Свистунов полностью рассказал о своей беседе с капитаном, во всех подробностях.

Теперь Харитон Денисович, трясясь в телеге рядом с тремя солдатами, ругал себя на чём свет стоит. «Бестолочь, — бормотал младший следователь. — Проследить-то проследил. И доказательство имею. А толку? Если мы его благородие не найдём, то снимать мне штаны, да задницу — под розги. Впрочем, и того мало будет». Селезнёв обернулся.

— Как думаете, мужики, словим?

— А то как же, — проговорил самый по возрасту старший. — Следы явственно видны. Для меня найти человека в тайге, всё одно, как пройтись по Большой улице с барышней. Вот. Видите, Харитон Денисович? Следы от подков.

— Да ни хрена я не вижу, — досадовал Селезнёв. — Потому вас и взял. А если не в лес он?

— Тогда в городе спрячется, — логично заметил бывший охотник. — А там ваша вотчина. Что его благородие натворили-то?

— Смотри, не упусти! — вместо ответа со злостью вымолвил младший следователь.

Кабы он сам знал, что ещё натворил штабс-капитан. Селезнёву на данный момент известно было только одно: Индуров убил купца Бубнова. Доказательство лежало во внутреннем кармане кителя. И версия о близком знакомстве штабс-капитана с Катериной Ивановой — правильная. Теперь стоял вопрос: если его благородие вернется в город, где постарается спрятаться? У себя? Отпадает. У Катьки? Нет, вряд ли. Тогда где?

— Харитон Денисович, — охотник отвлёк следователя от горьких мыслей. — Как думаете, долго война продлится? Я вот думаю, что не очень.

— Это почему? — рассеянно спросил младший следователь.

— Глазами меня Боженька не обидел, — солдат наклонился к уху Селезнёва. — Сегодня, когда мы вашу бастиону громоздили, я за тем берегом присматривал — дак ни единого хунхуза не увидел. Ни души! Будто корова их языком слизала.

— Прячутся, — отмахнулся младший следователь, продолжая думать о своём.

— Нет, Харитон Денисович, — не согласился мужик. — Как бы не боялись, а двигаться-то все одно нужно. Воды принести. Жратву приготовить. А я ни единого огонька не заметил. — И охотник сделал вывод. — Ушли они. Видать, поняли, что мы их не пропустим, и ушли. А потому, войне скоро конец.

— То есть как ушли?

— Да вот так. На лодках. Лодок-то нет.

— Ерунда, — Селезнёв смотрел по сторонам. Взгляд блуждал по сухостою, по редким берёзкам, по траве. — Спрятали лодки.

— Может, и так… — как-то вяло согласился охотник. — Вы начальство, вам лучше знать. — а после предложил: — Может, вылазку на их берег сделать, а, Харитон Денисович?

— Лодки, даже самой завалящей, у нас нет. Да и пловцов, думаю, наберётся…раз, два и…

— А ежели по канату?

— А если они его уже обрубили? Чтобы мы плотом не могли воспользоваться? — в свою очередь, загадал загадку Селезнёв.

— И так может быть, — согласился охотник. Но вывод сделал неожиданный. — А тогда зачем же мы бастиону делаем? Ежели до нас добраться нельзя? — ополченец хитро прищурился, но Селезнёв так на него взглянул, что дальше продолжать дискуссию охотник опасался.

Впереди показался небольшой конный отряд. Приглядевшись, Харитон Денисович узнал людей из своей управы.

— Куда путь держим? — младший следователь спрыгнул на землю и перегородил всадникам дорогу.

— К вам, — спешился околоточный Санатов, здороваясь с Селезнёвым. — За штабс-капитаном Индуровым. Велено арестовать и препроводить в Благовещенск.

Селезнёв поморщился:

— Опоздали. Сбежал он.

— Как сбежал?

— А вот так. На лошади. Преследуем… А вы что, не встретились?

— Откуда, — Санатов развёл руками. — Ежели бы что, мы сразу… А ты, Селезнёв, случаем, не ошибаешься? Может, он в другую сторону ходу дал?

— Да нет. У меня следопыт проверенный. Эй, — кликнул Харитон Денисович бывшего охотника. — А ну-ка, прочитай следы. Может, его благородие куда свернули?

— Да нет. Туточки ехали. Вон следы подков нашего Булата. Прямёхонько вдоль дороги. Это они, скорее всего, свернули в лес где-то чуток далее. Когда услышали топот жеребцов господ полицейских.

Санатов взлетел в седло и развернул жеребца.

Действительно, вскоре охотник обнаружил, где Индуров свернул в кусты, прятался, ожидая, когда отряд Санатова проедет мимо. Селезнёв с околоточным спешились и принялись внимательно осматривать место, как выразился охотник, «схованки».

— Отсюда дорога на Хабаровск, — прикинул младший следователь. — Лошадь у него свежая, так что вряд ли мы догоним.

— А вот тут вы ошибаетесь, Харитон Денисович. — откуда ни возьмись, из кустов объявился солдат-охотник. — Его благородие в город правят. След-то снова на дороге объявился.

Селезнёв с Санатовым переглянулись.

— С чего это он? — помощник Анисима Ильича шмыгнул носом. «Видимо, простуду хватанул, — промелькнуло в голове следователя, — когда в Зее купался». — Из огня да в полымя?

— Чего раздумывать? Догонять нужно! — Санатов кинулся к лошади.

Следы Булана довели полицейских до самого города. Первый пост на въезде в Благовещенск расположился подле дачи архиерея. Селезнёв спрыгнул с телеги и бегом бросился к страже.

— Господин офицер, штабс-капитан через ваш пост не проезжал?

— Документы! — вальяжно произнёс начальник караула. Просмотрев бумаги и вернув их владельцу, подпоручик спросил: — Господин Индуров?

— Совершенно верно. Так как, проезжал?

— Проезжали-с.

— Куда двинулся?

От поста вело два направления в виде развилки. В центр города и к казармам. Следователь не сомневался, что офицер выберет первый путь. На первое время мог спокойно затаиться у кого-нибудь в городе. Однако ответ подпоручика для Селезнёва стал полной неожиданностью:

— В казармы Их благородие погнали. Будто за ним черти вслед. А, может, вы те черти и есть?

Семён Петрович привёл Белого и Рыбкина на окраину станицы. В распадке недалеко от реки, в кустах, стояли лодки.

— Кто знает, может, у них там, — атаман кивнул в сторону китайского берега, — кто глазастый имеется? Потому и решили припрятать.

Олег Владимирович осмотрел каждое судно. Обыкновенные плоскодонки из дерева, просмоленные, с парой вёсел. Единственной отличительной чертой лодок были борта, нарощенные на локоть высотой. Олег Владимирович попробовал руками, хорошо ли надставлены, и остался удовлетворён:

— Молодец, Семён Петрович. Авось, спасёт.

— Плыть следует лёжа, — делал наставления Картавкин. — И вёслами поменьше работать. Течение сильное и так снесёт. Первыми пойдут бадьи с моими ребятками. За ними, на расстоянии, вы.

Рыбкин обошёл местность, внимательно её изучил и теперь носил камни, которые складывал в лодки. Семён Петрович с удивлением посмотрел на поручика, но Белый похлопал старика по плечу:

— Всё правильно. Замки успеем снять, или нет, а вот стволы забить точно сможем.

Семён Петрович с сомнением проводил сухую фигуру Станислава Валериановича.

— Зачем ты его взял? — проговорил атаман, когда Рыбкин удалился за очередной грудой каменного запаса. — Он же зелёный, как черемша.

— Это его план. К тому же более некого. Сам знаешь, всех в Приморье отправили.

Рыбкин, наносив камней, стянул с себя китель, разделся до кальсон и пошёл к реке искупаться. Картавкин, кряхтя наклонился, поднял упавшие галифе и положил их поверх борта лодки.

— Так вот, Владимирович, мысля какая мне пришла. Как бы кто из твоих не сопутствовал этому дельцу.

— Из каких «моих»?

— А это тебе виднее. Я — человек маленький.

— Нет уж, — Олег Владимирович тоже скинул мундир и присел на бревно. — Коли начал, продолжай.

Семён Петрович присоединился к чиновнику.

— Как так получилось, что из пограничного места всё войско в полном составе с глаз долой убрали? Аль, не знали, что за рекой творится? Знали. Что ихету… ехату… черта им!., силёнки копят? Знали. А вояк под гребенку во Владивосток отправили. А эти только и ждали. Кто мог отдать такой приказ?

— Эка ты завернул, Семён Петрович. Так можно и до крамолы дойти.

— А ежели так оно произошло, как я думаю, то крамола уже имеется.

Белый достал трубку, принялся набивать её табаком.

— По твоим суждениям получается, Алексей Дмитриевич и есть предатель?

— Типун тебе на язык, ваше благородие. Ты прежде чем ярлыки-то навешивать, думай. Губернатору самолично такое устроить никак не под силу. Сие удумать мог человек, стоящий повыше генерала. К примеру, губернатор Приморья. Или кто-то из его людишек.

— Аргументы?

— Напали в тот момент, когда город беззащитен, это тебе не той… аргумент?

— Нет, — советник с удовольствием закурил. — Сие твоя гипотеза. Ее следует проверять.

— Так ты и проверь!

— Да, Семён Петрович, давненько ты живёшь в уединении. Кто я такой, чтобы ставить под сомнение действия губернатора края? Это всё равно, что голову в петлю сунуть.

— А ежели все так?

— А ежели нет?

Картавкин, кряхтя, поднялся на ноги:

— И всё-таки…

— Лучше помолчи, — перебил атамана Белый и тоже встал, заложив руки за спину. — Для твоей же пользы.

— Можно и помолчать, — тяжело согласился атаман. — Только что же будет? Я промолчу. Ты промолчишь. Завтра, неровен час, китаец нападёт. А за ним и японец. А у нас все в молчанку играют. Только кровушку-то кто прольёт?

— Что ты меня, Семён Петрович, будто девку обхаживаешь? Думаешь, мне не приходила такая мысль? — Белый принялся отбрасывать носком туфли мелкие камешки. — Я об этом думал ещё там… И в Хабаровске, когда Хрулёв рассказал о своих подозрениях и что за ним следят. Да руки у меня коротковаты. В родстве с самим государем губернатор вашего края состоит! Так-то вот.

Картавкин несколько минут помолчал, после чего кивнул на туфли:

— Переобуться надо. В такой обувке много не навоюешь, — Семён Петрович хотел было уйти, но передумал, и, потерев по привычке лысину, произнёс. — Тогда на кой ты плывёшь, коли боишься, что твой карьер пропадёт? Сидел бы дома, в тепле да довольствии. А хунхуз, он как придёт, так и уйдёт. И без твоей помощи.

Белый зло ударил трубкой о каблук туфли:

— Не черта ты не понял, Семён Петрович!

— Уж куда нам, сивым да убогим, в тьмутаракани!

— Обиделся? Ну и зря. А плыву я за теми самыми фактами, которые, может статься, и подтвердят твои мысли. Вот когда это произойдёт, — трубка советника упёрлась в грудь атамана, — если, конечно, произойдёт, тогда и поговорим. И кулаки-то разожми, неровен час, судорогой сведёт! — Белый резким движением спрятал трубку в карман. — Факты мне нужны, Семён Петрович. Факты! Без фактов меня живо в отставку справят. И тогда о своих думах можешь забыть… Ты вот что. Казаков своих собери. О том, что будем делать на том берегу, они, думаю, догадываются. А вот как будем возвращаться, следует объяснить подробно, в деталях. Так что через час жду их здесь.

Киселёв стоял навытяжку перед генерал-губернатором, а тот выговаривал:

— Это что же у вас происходит? Элементарный порядок в городе установить не можете!

— Виноват, ваше высокопревосходительство! — Киселёв достал блокнот, раскрыл его на том месте, где лежала закладка. Руки полицмейстера заметно дрожали. — Катастрофически не хватает людей. Я предупреждал…

— Знаю. Их и далее будет не хватать. Особенно, когда всё закончится. Сколько случаев погромов было за последние сутки?

— Двенадцать.

— И плюс китайцы. Сколько человек утонуло в реке?

— Не могу знать, — выдохнул Владимир Сергеевич. — Что-то около пятидесяти. Старший следователь Кнутов… он лично присутствовал…

— Знаю, — бросил глава области. — Доложили, как он там присутствовал. Убил приказчика купца Мичурина. За что?

— За подстрекательство, ваше высокопревосходительство.

— За это у нас, слава богу, не казнят. — Киселев снова вытянулся. — А вот превышение служебных полномочий налицо. И это, насколько мне известно, не первый случай. Мальчишка, китайчонок, тоже его работа? Можете не отмалчиваться. — Баленский в изнеможении опустился на стул. — Какой конфуз! Столько лет налаживать добрососедские отношения, и в один час всё сломать!

— Ваше высокопревосходительство, — Владимир Сергеевич перевёл дыхание и продолжил: — Старший следователь — все по закону. Если бы он не применил оружие, мы бы имели ещё больше трупов. Нам нужно Бога благодарить…

— Нам Кириллу Игнатьевича благодарить следует, — резко перебил полицмейстера губернатор. — За то, что тот сумел войти в наше положение. И что на вашего Кнутова не будет заведено уголовное дело. По крайней мере со стороны Мичурина. — ладонь генерала принялась тихонько постукивать по столу. — Нам только не хватало ссориться с купечеством… Белому-то хоть не доложили? Мозгов, надеюсь, хватило?

Киселёв прокашлялся. Только ради паузы. А губернатор-то, выходит, не знает о решении советника!

— Никак нет, не доложили. Он, то есть господин Белый, отбыл в Марковскую. Вместе с отрядом артиллеристов. Для участия в диверсионной операции.

— Что?! — Баленский медленно оперся правой рукой о стол, а левую прижал к груди. — Повторите.

— Олег Владимирович вместе с поручиком Рыбкиным будут руководить вылазкой на противоположный берег Амура, — с трудом проговорил Киселёв.

— Да вы что, с ума сошли? — голос губернатора стал сиплым, с хрипотцой. — Столичного чиновника! За реку! В самое пекло!

— Он сам, ваше высоко…

— Ничего знать не желаю! Доставить! Сюда! Немедленно! И глаз с него не спускать!

Владимир Сергеевич почувствовал, как под мундиром сорочка прилипла к телу.

— Никак не возможно. Они уже в станице. Гонец всё равно не успеет. Через час отряд отплывает.

Алексей Дмитриевич расстегнул полы сюртука, прошёл к окну, распахнул рамы.

— А вы знали?

— Так, думал, вам доложили.

— Думали? Или рассчитывали, что не доложили? — губернатор резко развернулся в сторону полицмейстера. — В артиллерийском-то полку вы как раз перед его приездом побывали? Знаю. Всё знаю! На то и поставлен государем! Я, Владимир Сергеевич, терпеливо относился к Вашим, скажем так, финансовым шалостям. Но последнее из ряда вон! Деньги деньгами, а играть человеческими жизнями… Не ожидал!

Голова Киселёва дернулась, словно он получил пощёчину.

— Как вы смеете? — полицмейстер произносил слова медленно и очень тихо. — Кто дал вам право? Если бы не ваш чин, не ваш возраст и не моё отношение к вам, я бы бросил вам перчатку, милостивый государь!

— Бросайте! Что вы ждёте? А может, вас не только вышесказанное сдерживает?

Киселёв рванул крючок кителя, втянул в себя воздух, но промолчал.

— Эка… — Баленский прищурился, отчего лицо его стало похоже на старую, траченную временем новогоднюю маску. — Зацепило! И крепенько! Видать, живое задел. Это хорошо! — губернатор медленно подошёл к полицмейстеру. — Хорошо, что не стали себя прикрывать. Иначе я бы ещё бог знает, что подумал. — Алексей Дмитриевич выдержал паузу, после чего продолжил: — Вы уж простите за столь резкие высказывания. Но, если советник погибнет, сами понимаете, нам обоим головы не сносить. — Лицо губернатора вновь приняло прежний, несколько усталый вид. — Однако, с другой стороны, если судить по вашей бурной реакции, выходит, господин Белый в курсе вашей финансовой деятельности? — сделал вывод Алексей Дмитриевич.

— Так точно, — Киселёв отвечал чётко, без подвоха.

— И молчал. Знал и молчал… Так, говорите, инспектор сам решился на участие?

— Совершенно верно.

— Какой он инспектор? — губернатор устало потёр переносицу. — Мальчишка. С Жюль Верновскими замашками. Он вам хотя бы сообщил о своих дальнейших намерениях?

— Никак нет, — о соображениях Белого по поводу Зазейской волости Киселёв решил промолчать. — И ещё, ваше высокопревосходительство. Я известил господина титулярного советника о прибытии казаков.

— И правильно сделали. Когда, по вашему мнению, они прибудут?

— Завтра ближе к вечеру. Наступление, так думаю, следует начать на рассвете. Пока китаец со сна не очухается.

— Принимаю. Кстати, что с предателем? Были попытки уйти на ту сторону? Или хоть как-то передать информацию?

— Никак нет.

— Очень странно, — губернатор повёл плечами. — Белый рассчитывал на то, что они «купятся» на фиктивную передислокацию орудий… Артиллеристы полдня по всему городу пушки таскали. Предатель просто-таки должен был сообщить об изменении позиций.

— Но ничего подобного… Мои люди следили за рекой всю ночь.

— Раскусил наш манёвр?

— Исключено. Маскировка артиллеристами соблюдалась полная.

— Но ведь не помогло?

— Не помогло, — согласился полицмейстер. — Вот потому, ваше высокопревосходительство, мы и должны начать наступление безотлагательно. Непонимание действий противника может означать одно: враг что-то задумал. И нам следует незамедлительно сорвать его планы.

Губернатор снова посмотрел в окно, повернулся в сторону Киселёва:

— Продолжим разговор, когда казаки будут на подступах к городу. А теперь вернёмся к началу беседы. Обстановка в городе накалена, далее действовать будем в соответствии с законами военного времени. Кнутову объявить благодарность. За находчивость и за то, что сумел погасить волнение… Далее. Опубликуйте моё распоряжение! — генерал-губернатор подошёл к столу и взял в руки исписанный лист с двуглавым орлом сверху, — Прочтите.

— «До сведения моего дошло, — принялся изучать текст губернский полицмейстер, — что некоторые жители Благовещенска, а также лица из крестьянского и казачьего населения вверенной мне области, допускают различного рода насильственные действия против живущих на нашей территории мирных маньчжур и китайцев. Нападение на безоружного и беззащитного врага не в характере русского человека, а потому указанные прискорбные случаи насилия могу лишь объяснить вспыхнувшей озлобленностью против возмутительного вероломства китайцев, начавших против нас военные действия, без всякого с нашей стороны повода…» Кстати, — Киселёв приостановил чтениея. — Я придерживаюсь точки зрения старшего следователя Кнутова. Имел место факт подстрекательства.

— А в других поселениях?

— Думаю, и там также.

— Что ж. Доказывайте. Ищите виновника. Судите. Но до решения суда я, как русский человек и как глава области, буду придерживаться своего мнения. Впрочем, дочитайте до конца.

Киселёв перевернул лист:

— «А посему, ПРИКАЗЫВАЮ: объявить всему населению вверенной мне области, что виновные в убийствах, грабежах и других насильственных действиях против мирных беззащитных китайцев будут предаваться суду и подвергаться наказанию по всей строгости военного времени».

— С последним, надеюсь, согласны?

— Да, ваше высокопревосходительство.

— Слава богу, хоть в чём-то мы с вами нашли компромисс. Приказ распространить как среди мирного населения, так и среди военных. Немедля!

— Слушаюсь!

— С сего часа вашим подчинённым разрешаю применять все дозволенные и необходимые меры наказания в случае, если они столкнутся с фактом, подобным давешнему.

Анисим Ильич поставил стул рядом с лавкой, на которой сидел старик китаец, достал портсигар, вынул из него папироску.

— Что, Иван, домолчался? Говорил я тебе по-хорошему: расскажи, кто у вас был? Так нет…

Старик, спрятав руки в колени, раскачивался из сторон в сторону, и, не моргая, глядел в пол.

— Молчишь. И друг твой молчит. Все молчат. Что ж, придётся тогда говорить мне. Первое, и для тебя главное: возвращаться тебе, Ваня, некуда. Нет более ваших. Дома есть, рухлядь кое-какая осталась. А Китайки — нету. Потому как почти весь народ ваш потоп. В Амуре.

Голова китайца склонилась ещё ниже. Плечи мелко дрожали, будто к ним кто-то присоединил адскую машинку. Анисим Ильич однажды такую видел и теперь мысленно крутил ручку, которая подавала к плечам старика невидимый ток. Кнутов смертельно устал. Говорить с китайцем не хотелось. Но последний допрос следовало провести. Дабы поставить на данной истории точку.

— Второе. Если бы ты не загадки нам загадывал, а сразу сказал, на что вас японец агитировал, может, и твои люди бы не пострадали.

Старик молчал. Кнутов терпеливо выкурил одну папироску. Затем вторую. Когда дымок от третьей устремился к потолку, китаец еле слышно произнёс:

— Чужая китайца хотела на тот берег Зеи.

— То есть? — Анисим Ильич заинтересованно наклонился к старику.

— На тот берег Зеи.

— Это я уже слышал. Точнее?

— Не знаю. Она не говорила.

— Кто должен был его туда доставить?

Старик с силой сжал руки.

— Ты? — догадался следователь.

Китаец утвердительно кивнул головой.

— Моя лодка.

— И где ты ему оставил лодку?

— Где камень. Большой камень.

Камень? Анисим Ильич напряг память. Точно. Невдалеке от места, где произошло побоище, есть камень. И, кажется, там имелась джонка. Точно, на цепи. С навесом, приспособленная к длительному плаванию.

Он тогда ещё мимоходом удивился: все лодки отвязаны, или на верёвках. А эта — на цепи. Правда, и джонка отличная. Новенькая. Целая.

— Ключ у кого? — спросил Анисим Ильич. Он вспомнил: несмотря на панику, джонкой никто не воспользовался.

— Моя ключ.

Старик вновь опустил голову. Старший следователь было решил, что он снова замолчал, но тут же понял: указывает на свою грудь. «Носит ключ на шее», — догадался Анисим Ильич.

— Ключ один?

— Да.

— И только у тебя… Так, — пробормотал Кнутов, резко поднялся на ноги, вернулся к столу и с силой затушил в пепельнице очередной окурок.

Теперь понятно. Хотели под шумок воспользоваться лодкой. Да прогадали. Старик-то у нас. И вся затея у японца сорвалась. Но какого чёрта наши мужики в этом деле имели? Хотя тут ответ понятен: им заплатили, и понеслась душа в рай. И деньги получили, и кулаки почесали. Вот только зачем япошке плыть за Зею? Куда проще до противоположного берега Амура добраться. К своим.

— Что ещё японец говорил?

— Моя не знает. Не помнит.

— Ну да. Твоя и раньше ничего не знала и не помнила. А япошка тот, — Кнутов наклонился над стариком и почти прокричал тому в ухо, — наших мужиков науськал, чтобы ваших потащили топить! А твоя сидит тут и снова ничего не знает!

По впалым щекам старика слёзы проложили тонкие бороздки.

— Ладно. Что он вам обещал? Не задарма же ты должен был везти его?

— Там, — старик показал рукой в сторону Амура. — Семья. Много семья. Кушать надо. Нет ничего кушать, обещала деньга.

— И много обещал?

— Вот, — китаец десять раз вскинул раскрытые ладони обеих рук.

— Сто? Сто рублей? И вы…за сто рублей?! — эмоциональный шок потряс следователя. Деньги, конечно, большие, но чтобы поставить под угрозу жизнь целого квартала!

— Много деньга, — закачал головой китаец. — Можно купить рыба, риса…

— Боже ты мой! Лишиться всего, за ради ста рублей! — Кнутов тяжело упал на стул и кивнул на дверь. — Уходи. И дружка своего забери.

Старик нерешительно поднялся, огляделся:

— Я посла?

— Топай, я сказал. Конвойный!

Как только дежурный открыл дверь, Кнутов приказал выставить обоих китайцев за двери, и никого к нему в течение часа не пускать. После Анисим Ильич развернул обернутый газетой бутерброд, присел на край стола и принялся жевать хлеб с колбасой.

Денёк выдался на редкость насыщенный. Катькин отец, Кузьма Иванов, в госпитале после ста граммов водки более-менее внятно рассказал, что произошло у него дома.

В субботу, в котором часу, старик, естественно, не помнил, в дверь хаты постучали. Двое. Оба — их благородия. Один рыжий. Волосы у него, как у барана, в колечко вились. Это хозяин запомнил. Был ли кто из них офицер? Нет. Но у второго имелись усы. А первый, что как баран, всё время всхлипывал. То ли насморк у него, то ли помер кто. Спросили про Катьку. Но дочери дома не оказалось. Вот тот, что усатый, и сказал, мол, подождут. А отчего не подождать, ежели денег дали и приказали бутылку принести. Остались в комнате Катерины. А он на своей половине. Как ушли, не помнит. Но под утро, как хмель попустил, а душа стала требовать новой стопочки, он, то есть Кузьма, обнаружил штиблеты под печкой, там, где хранил заначку. Кузьма божился, что «Их благородий» признает, ежели ему тех покажут. И показали. Одного: отвезли Кузьму в морг. Учителя старик узнал.

Теперь Кнутову оставалось дождаться приезда полицейского отряда с Индуровым. После чего провести очную ставку, и… Столица! Сколько он о ней мечтал!..

Анисим Ильич потёр пальцами виски: что-то, батенька, мозги у вас совсем перестали работать. А сие что означает? Нужно им дать отдых? Вопрос: какой? Кнутов глянул в небольшое, висящее на стене зеркало и подмигнул ему. Её зовут Анастасия! Пускай все катится к чертям! Но сегодня, сейчас, он имеет полное право расслабиться в приятном обществе. Разкудрить твою…

Старший следователь закрыл дверь кабинета, вышел на улицу и уже хотел было свистнуть стоящим невдалеке дрожкам, как вдруг заметил старика, сидящего в стороне от крыльца на корточках. Анисим Ильич шагнул с крыльца, подошёл к живому клубку, легонько толкнул его:

— Эй! Почему не идёшь домой?

Старик медленно поднялся, следователь отметил, что тот почти карликового роста. «Ему бы в "Шапито" выступать», — усмехнулся Анисим Ильич и вновь нахмурился:

— Ну?

— Моя ходить нету. Моя дом нету. Моя помирать.

— Прямо здесь?

Старик промолчал.

— Вот что, Иван, иди-ка ты помирать куда-нибудь в другое место.

— Нет другая место.

— Так что, тебя опять в камеру спровадить?

Старик снова промолчал. Кнутов взбежал на крыльцо:

— Дежурный! Забери назад китайца.

Конвойный выглянул за дверь, окинул взглядом старика и робко произнёс:

— Нельзя, ваш благородь!

— То есть как нельзя?

— Мы его выпустили. По вашему приказу. Вы расписались, ведь так?

— Ну и посадите его снова.

— Анисим Ильич, вы же знаете. Бумагу надо. А так, никак.

— Да… чтоб… — Кнутов хотел было выругаться, но вовремя спохватился.

Ситуация складывалась дурацкая. Он же лично сказал старику, что тому некуда идти, и после отпустил! Молодец, Кнутов, нечего сказать!

Следователь снова вернулся к китайцу:

— Ты чем по жизни занимаешься, Иван?

— В лавке моя. Купи-продай… Помидора, огурца…

— «Помидора, огурца»… — передразнил старика Анисим Ильич. — Водку пьёшь?

Иван Вейди замешкался:

— Моя мало-мало пить.

— Тогда поехали. Сегодня будем пить много-много, — Кнутов вложил два пальца в рот и лихо свистнул, давая знак извозчику, чтобы подъехал. — А Анастасия, прости господи, позабыл узнать отчество, подождёт. Заодно, Ваня, может, ещё чего вспомнишь про своего чужого китайца? А?

Харитон Денисович хотел проскочить мимо дежурного, но тот окликнул его:

— Куда?

Дежурный полицейский обедал, и от дурманящего запаха чесночной колбасы у младшего следователя закружилась голова. С утра маковой росинки во рту не было. Пока то да сё — не замечал. А вот нос унюхал, и желудок пошёл писать петицию.

— Анисим Ильич на месте?

— Минут десять назад уехали. Ивана с собой прихватили.

— Какого?

— Старика, что сидел у нас.

— И куда они?

— А мне почём знать? Мне не докладывают, — и скрылся в своей конуре, доедать колбасу.

«Вот ведь!» — возмутился Селезнёв, но тут же успокоился. А может, и к лучшему? Ночь скоро. Доложить, что упустили штабс-капитана всегда успеется, а вот поесть — это как сказать. Зная характер Анисима Ильича, можно заранее предсказать, что пошлёт он своего подчинённого явно не в ресторацию.

Харитон Денисович выскочил на крыльцо в надежде, что вскоре будет дома, но задуманному сбыться оказалось не суждено. На ступеньках младший следователь чуть не сбил с ног губернского полицмейстера.

— Куда, дура?! — голос Киселёва прогремел столь неожиданно, что у Селезнёва подкосились ноги. — Совсем дороги не видишь? — Владимир Сергеевич приподнял голову и оторопел: — Селезнёв? С Индуро-вым прибыл?

— Никак нет, ваше превосходительство. Мы, это… за ним… А он… А мы… Не успели! — Харитон Денисович и сам не заметил, как начал заикаться.

— Что значит «не успели»?! — Киселёв поднялся ещё на одну ступеньку, и теперь его усы грозно топорщились перед носом младшего следователя.

— Виноват, ваше превосхо…

— Где люди, которых я к вам послал? — перебил подчинённого полицмейстер.

— Ищут. Штабс-капитана Индурова. Здесь. В городе.

— Так, — протянул Киселёв. — А ну-ка, Селезнёв, марш ко мне в кабинет, изложи, кто, что и как.

Через полчаса Владимир Сергеевич, выслушав версию младшего следователя, задумчиво вертел в руках стилет, а Селезнёв, опустошённый и вялый, сидел напротив, думая только об одном: как бы поскорее уйти.

— Говоришь, Индуров потерялся в казармах?

— Так точно, ваше…

— Понятно. На вашем посту Катерина Иванова не появлялась?

— Прислуга Бубновой? — Селезнёв с удивлением посмотрел на полковника. — Никак нет. Ежели бы я её увидел… Простите, а поинтересоваться..?

— Труп Ивановой выловили в Зее, — жёстко бросил на недоговорённый вопрос Владимир Сергеевич. — Убита. Судя по всему, тем самым оружием, что и Бубнов. По крайней мере, — Киселёв снова осмотрел стилет, — это очень похоже.

— Не может быть, — пробормотал Селезнёв. — Штабс-капитан постоянно был под нашим надзором. Я его даже сопроводил… Хотя, нет, — младший следователь задумался. — Утром отлучались они. Вроде как по нужде. В лес.

— И долго отсутствовал?

— Что-то около двадцати минут. Но мы в тот момент не обратили внимания. Убитым Манякиным занимались. А штабс-капитан как раз ушёл. Потом вернулся. Это я уж…

— Когда, во сколько?

— На рассвете. Что-то около пяти.

— А труп выловили в восемь утра… Плохо. Очень плохо, что упустили капитана…

— Виноват!

— Вот дурень, — Киселёв налил в стакан воды и залпом выпил. — В казармах всё облазили?

— Так точно!

— А, может, он в другое место наладился? А?

— Никак нет, ваше превосходительство. Видели его в казармах. И караульный сообщил, что они проехали через ворота. А после, как сквозь землю… Конь там, а он… Я-то сюда поехал, доложиться, а остальные до сих пор ищут.

— Чертовщина, — Владимир Сергеевич скинул китель, повесил его на спинку стула. Часы, стоявшие в углу, пробили полночь. — Вот что, Селезнёв. Индурова следует найти, кровь из носу. Это твоя первоочередная задача. Что достал стилет, молодец. Но, ежели не возьмешь капитана, прощай твой карьер. Понял?

— Так точно.

— Ступай. Завтра жду тебя с докладом.

Ночь стояла тихая, тёплая.

— Однако пора, — Картавкин в темноте виделся большой бесформенной горой. — А то слишком от моих отстанете, — рука атамана нашла ладонь Белого. — Ты, Владимирыч, будь осторожен!

— Что это ты, Семён Петрович, словно старушка-мать заговорил?

— Я Витьке таких слов не скажу. А тебе говорю. Потому, как, кроме тебя, некому это дело закончить.

— Не дрейфь, атаман. Будет и на нашей улице праздник!

Олег Владимирович запрыгнул в лодку, примостился рядом с поручиком. Сын атамана оттолкнул посудину на глубину, тоже прыгнул в неё и, присев на корме, принялся, рулить спущенным на воду веслом. Течение тут же подхватило их и понесло к китайскому берегу. Виктор напрягся, с трудом отвёл судёнышко на середину Амура.

— Сколько у нас времени? — прошептал Станислав Валерианович.

— Часа два, — так же шепотом ответил Белый. — Расслабьтесь. Можете вздремнуть.

— Смеётесь? — Рыбкин сунул под голову лежавший на дне мокрый тюк. — Самое время…

— А отчего бы и нет? Не на звёзды же смотреть?

Поручик некоторое время молчал. Вокруг стояла тишина, нарушаемая изредка лёгкими всплесками вёсел соседних лодок. Как только по воле чьей-то неловкой руки весло делало мягкий шлепок по воде, Виктор Картавкин тихо, сквозь зубы, матюгался. Говорили едва слышно, постоянно поворачиваясь друг к другу.

— О чём задумались, Станислав Валерианович, что днем вас мучило?

— Меня не мучило. Просто необъяснимо: откуда берутся такие предчувствия…

— Да плюньте вы на них! Отвлекитесь. Хотите, я вам ещё прочитаю из Верховского?

— Так вы же более ничего не помните, — в шёпоте поручика слышалось возмущение.

— Соврал, — искренне сознался титулярный советник. — Иногда, знаете ли, приходится…

— Зачем?

— Поймите. У каждого имеется своя слабая струна. И на неё, то есть на эту струну, можно легко надавить… Чем некоторые недостойные люди и пользуются. Я понятно выразился?

— Не совсем. Не понимаю, как можно использовать поэзию в корыстных целях? Ну, понятно, влечение к женщинам. Спиртное. Что там ещё?… Но стихи? Извините, сие либо преувеличение, либо подозрительность. По-моему, у вас профессиональное заболевание. Как, скажем, у писаря глазная болезнь.

— А вот тут вы не правы. К примеру, вы — мой противник. Начинаете собирать обо мне информацию. Но я не женат, а потому поймать меня на связях с женщинами — пустое. Я не злоупотребляю спиртным, то есть в интимной обстановке меня не споишь и не разговоришь. У меня нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестёр, — нет ни одного человека, через которого вы бы смогли на меня повлиять. И вот тогда вы начинаете выяснять, какие пристрастия иного рода кроме вышеперечисленных имеются. А далее, отталкиваясь от них, вы сможете направлять мою личность.

— То есть если бы я знал о вашем пристрастии к поэзии, то смог бы на вас воздействовать?

— Всенепременно. Я в себе знаю несколько моментов, на которых мог бы сломаться благодаря поэзии. Но я не автор. А только почитатель. И потому меня просветить рентгеном через поэзию довольно затруднительно. А вот вас, любезный Станислав Валерианович, через призму ваших стихов даже просвечивать не нужно. Вы и так, словно на ладони. И вас можно ломать, сгибать… Хотя вас проще убить, чем сломать. Впрочем, давайте оставим сию тему до возвращения.

— Вы хотели прочитать стихи, — напомнил поручик.

— Одно стихотворение, — уточнил Олег Владимирович. — Не знаю, отчего оно мне вспомнилось. И тем более, почему вдруг захотелось его прочесть.

Белый перевернулся на спину, насколько позволяли борта лодки, и, глядя на звёзды, тихо прочитал:

Когда черемуха повеет
Стыдливой негою весны,
Когда восток уж розовеет,
Но вьются трепетные сны, —
О как я рвусь в поля родные —
Забыться в радостной тиши,
Как тяжки стены городские
Для молодеющей души!
Но тяжелей, чем жаждать встречи
И без надежды изнывать, —
Прощальный звук последней речи
Душой взволнованной впивать;
Но мне грустнее любоваться
Багрянцем осени златой,
Ее цветами упиваться —
Чтоб с ними тотчас расставаться
Для жизни чуждой и пустой.

— Странно, — едва слышно произнёс поручик. — Почему вы прочитали именно эти строки? У вас что, тоже предчувствия?

— Бросьте. Просто вспомнилось. Не надо искать во всём подтекст. Виктор Картавкин, глядя на офицеров, недовольно качал головой: нашли время для балачки!

— Олег Владимирович, — в голосе Рыбкина послышались знакомые твёрдые нотки. — Вам не кажется странным, что сколько мы плывём, а на китайском берегу нет ни одного признака жизни?

— Мне сие показалось странным, ещё мы даже не отплыли. По логике, напротив станицы ходи должны были выставить посты. Вечером-то приготовить пищу следовало. А где костры? Я не заметил, сколько не присматривался.

— Китайцы сняли своих людей с данного направления? — предположил поручик.

— Судя по всему, да. — Белый снова повернулся к поручику, отчего их головы едва не соприкасались. — Признаюсь, у меня такое ощущение, будто отгадка где-то рядом. Протяни руку — и возьми. Да то ли руки коротковаты, то ли умишком Боженька обидел…

— Сочувствия от меня ждёте?

— Так давайте помолчим. Для пользы дела. А то Виктор Семёнович, я чувствую, и так нас уже не раз помянул злым тихим словом.

Полина Кирилловна зажгла свечу, поставила на стул возле кровати и, не раздеваясь, свернувшись в клубок, прилегла. Тело тут же ощутило твёрдость деревянной поверхности.

Вчера удивлению кучера Остапа не было предела: чтобы барышня, да отказалась спать в мягкости? Кучер прикреплял дверное полотно поверх панцирной сетки и тяжело вздыхал, что же это в свете делается-то? Совсем молодёжь сбрендила.

А ей было мягко. От мысли, что она хоть таким образом приблизилась к своему кумиру, Олегу Владимировичу. Слёзы сами собой, без воли и желания покидали прелестные глазки красавицы. «Господи! Где они теперь?» — да, именно так она и подумала. «Они». Сразу о поручике Рыбкине и о Белом. Станислав Валерианович обещал проследить за Олегом. Поручик — человек слова. Он его сдержит. По-другому не может быть. Почему — не может? Всё может статься! И пуля… И река… А вдруг Олег не умеет плавать? Нет, нет, он же из Петербурга. А там море. Жить на море, и не научиться плавать?… А если он недавно переехал в столицу? Ведь она с ним об этом не говорила!.. А о чём она с ним говорила? Да ни о чём! О каких-то мелочах! А нужно было сказать самое главное! Почему мы боимся сказать дорогому человеку самое важное, то, от чего может решиться дальнейшая судьба? Ну да! Будто девушка не должна делать шаг первой. Кто установил? Ну, не сделала шаг первой, и чего добилась? Самоуважения? И всё?.. Господи, ну, пусть эта ночь как можно быстрее закончится! Сил нет ждать! Или нет!

Пусть ночь длится, тянется, как можно дольше! Темнота им поможет! Именно в темноте их спасение!

Полина Кирилловна вскочила и бросилась к окну. Слава богу, луну закрыло облако. Темень стоит, хоть глаз выколи. Им это на руку.

Девушка кинулась к образам. Упала на колени.

— Пресвятая Богородица, спаси и помилуй любимого моего! Сохрани его! Убереги! — слова рождались сами собою. Взахлёб. Со слезами и мольбой. — Дай ему силы вернуться! Дай ему воздуха, если будет тонуть. Отведи пулю от него или нож. Дай силы доплыть до берега родного! Пусть он будет не со мной! Пусть он после живёт с другой! Но пусть будет жив! Лишь бы я знала, что он живой! Матушка, защитница, Пресвятая Богородица…

Владимир Сергеевич, спотыкаясь на перекопанной вдоль и поперёк Набережной, шёл к артиллерийской позиции, возле которой в темноте с трудом угадывалось несколько смутных фигур.

— Стой! Кто идёт? — раздался справа негромкий голос.

— Губернский полицмейстер Киселёв, — также тихо отозвался Владимир Сергеевич. — Его высокопревосходительство здесь?

— Так точно!

— Один?

— Никак нет. Господин комендант и господин капитан с ними. Проводить?

— Сам дойду. Неси службу, солдат.

Киселёв прошёл почти на ощупь еще шагов десять. Ветер тряхнул облака, и луна успела выглянуть на несколько мгновений. Этого полицмейстеру было достаточно, чтобы рассмотреть впереди Баленского и Ланкина, стоявших на бруствере окопа. Владимир Сергеевич присоединился к ним.

— Не спится? — поинтересовался генерал-губернатор. Впрочем, никаких эмоций в голосе Алексея Дмитриевича Киселёв не услышал.

— Уснёшь тут, — Владимир Сергеевич провёл руками по лицу. — Прибыл младший следователь Селезнёв. С переправы. Ваше высокопревосходительство, упустили они штабс-капитана Индурова.

— Сбежал?

— Так точно!

— В каком направлении? К китайцам?

— В том-то и дело, что нет. Где-то в городе прячется, в казармах.

— Любопытно. И как же… его упустили?

— Индуров пытался спрятать орудие преступления, которым был убит купец Бубнов. Селезнёв проследил, оружие выявил. Теперь у нас неоспоримый факт: Индуров и есть тот самый убийца. Правда, пока младший следователь нож из воды извлекал, да пока вернулся на пост, того и след простыл.

— А оружие, значит, найдено?

— Так точно, ваше высокопревосходительство.

— Ну, хоть что-то. Господин капитан, — Алексей Дмитриевич подозвал к себе Ланкина. — Вы готовы?

— Так точно. Расчёты расставлены по местам. Снаряды здесь.

— Слава богу, — полицмейстер перекрестился мелким крестом. — Наконец-то решительные шаги. Неужто есть приказ из столицы?

— Пока нет. Ждём! Кстати, — Баленский обратился к Ланкину. — Сергей Иванович, вы знакомы с расположением вашей части?

— В каком смысле, ваше высокопревосходительство? — не понял капитан.

— Да вот, Владимир Сергеевич утверждает, будто ваш сослуживец, некто…

— Индуров, — подсказал Киселёв.

— Да, штабс-капитан Индуров будто бы пропал в казармах. Словно сквозь землю провалился. У вас там что, потайные помещения имеются?

— Никак нет. Однако Юрий Валентинович мог заблудиться в пещерах.

— В каких таких пещерах? — усмехнулся полицмейстер. — Что-то я о них слышал. Но, простите, господа, за двенадцать лет службы никто мне их так показать и не смог. Глупости всё это!

— Простите, господин полковник, — мягко отреагировал Ланкин. — Я и сам не верил в наличие таковых. Но Индуров как-то невзначай, помнится, в мае месяце проговорился, что на территории полка находится некий подземный ход. Точнее, лаз. То ли некогда его Зея вымыла то ли это старое русло речки, с незапамятных времён…

— Где же? В каком месте? — ухватился за слова капитана полицмейстер.

— Понятия не имею, ваше вревосходительство. Сказано было вскользь, случайно. Да и не заинтересовало меня, не к чему мне…

А Юрий Валентинович тут же перевёл всё на смех. Хотя, вполне возможно, и солгал. Он же у нас мастер фантазировать!

— Нужно с утра ещё раз осмотреть казармы, — Алексей Дмитриевич тронул в темноте локоть полицмейстера. — Давайте-ка отойдём в сторонку.

Владимир Сергеевич спустился с бруствера и помог губернатору последовать за ним.

— Что слышно о казаках из Читинской дивизии? — вопрос губернатор задал, едва они удалились от огневой точки.

— К вечеру завтра прибудут. Не заходя в город, в сопках дислоцируются. Только если мы затянем с наступлением, — прощай внезапность. На следующий день весь город будет знать о прибытии дивизии.

— Согласен. В котором часу следует начинать наступление на Сахалин?

— Где-то в это время, — полицмейстер развёл руками. — Признаться, Алексей Дмитриевич, я далёк от военного дела. Прибудут казаки, сами решат. Главное, не оттягивать. Чтобы китайцам помощь не подоспела. Нанести решающий удар и отбить охоту на дальнейшие поползновения. Вы дополнительную депешу в столицу посылали?

— И не одну! — последнее телеграфное уведомление в Петербург генерал-губернатор передал, когда получил достоверные известия о приходе поддержки. На телеграфе постоянно дежурил адъютант Ба-ленского с приказом немедленно доставить ответ. — Тянут в столице. Опасаются. Никто не хочет взять на себя ответственность.

«В том числе и вы», — чуть не буркнул Владимир Сергеевич, но вовремя прикусил язык.

— А если ответ не поступит?

— Не знаю, — в голосе губернатора было раздражение. — Будем действовать по ситуации. Но, надеюсь, будет. Должны же там, — Алексей Дмитриевич указал пальцем в небо, — понимать, что нарушены устои государства. Это же какой подрыв нашего авторитета, если мы не нанесём ответный удар?

— А если… — продолжал настаивать на своём Киселёв.

— Что вы от меня хотите услышать? Предлагаете ухудшить и без того сложные дипломатические отношения с Пекином? Нет уж, батенька мой, будем действовать строго по указаниям! — Баленский нервно оправил китель и повернулся в сторону противоположного берега Амура.

Полицмейстер молча стоял рядом. Не решаясь ни уйти, ни заговорить.

— Думаете, мне легко ждать? — нарушил тягостное молчание губернатор. — Сам понимаю. Не ответим — долго от плевка умываться потом.

За рекой снова блеснуло, и через несколько секунд до берега донёсся звук выстрела.

— Началось! — возбуждённо выкрикнул Алексей Дмитриевич и стремительно взбежал на бруствер.

Лодка легко ткнулась в галечник. Сын атамана тихонько перемахнул в воду. За ним, так же стараясь не шуметь, покинули лодку Белый и Рыбкин. Олег Владимирович вгляделся в берег. Невдалеке, чуть выше по течению, уткнулись носами лодки казаков, прибывших ранее. Они с трудом угадывались на сером фоне ночи.

Картавкин выбрался на берег, присел, выставив вперёд короткоствольный карабин. Белый присоединился к нему.

— Всё в порядке, — прошептал казак. — Охрана снята.

За спиной послышался новый шорох. Причалила ещё одна лодка с солдатами. Поручик, стоя по колено в воде, дождался, пока плоскодонка выйдет носом на гальку, и тихо приказал артиллеристам, вооружившись заранее заготовленными камнями и песком, выбираться на берег.

— Куда идти? — Олег Владимирович видел перед собой только тёмную, густую пустоту.

Пока плыли по реке, отражение звёзд и иногда выныривающей луны давало хоть какой-то свет. Теперь же перед зарослями на берегу Амура снова всем миром владела сплошная темнота.

— Обождите, — Картавкин тронул руку Белого. — Сейчас хлопцы вернутся. Проведут.

— А если их обнаружили? — губы едва шептали слова, чтобы их мог услышать только стоящий рядом человек.

— Нет. Дали бы знать. Где-то здеся. Проверяют тылы…

— У нас мало времени.

— Две минуты ничего не решат, ваше благородие. Ежели, не дай бог, кого промахнем, нам не сдобровать. Да скажите своим бойцам, пусть присядут и молчат. А то растопались словно жеребцы перед случкой.

Белый осторожно развернулся и двинулся в сторону поручика.

Сын атамана, присев на корточки и выставив карабин, чутко вслушивался. Тишина. Прям как в деревне, перед рассветом. Вот справа, на слух шагах в двадцати, послышался тяжёлый, короткий вздох. Сняли ещё одного часового, догадался сын атамана. Снова тишина. Казак чуть повернул голову. Хрустнула ветка. Кто-то неосторожно наступил.

Глаза постепенно начали охватывать обстановку. Вот на сером фоне проявилось пятно. Послышались звуки, когда нога попадает в песок: шуршащие, шероховатые. Пятно становилось больше и больше. Кар-тавкин медленно поднял ствол оружия в направлении приближающейся фигуры.

— Готово, — пятно подошло ближе и легонько отвело ствол в сторону. — Можно.

Вскоре отряд разбился на несколько групп. Первые три пушки обезвредили без шума. Сначала в стволы высыпали песок. Потом сделали заглушки из камней. Одновременно осторожно поснимали замки и отнесли их в лодки. Работали молча. На ощупь. Как было заранее договорено и распределено. Но на четвёртой произошло то, чего все боялись, но надеялись — авось обойдётся.

Едва один из артиллеристов начал заталкивать в ствол орудия камень, как неожиданно в темноте раздался вопль, затем крики, прогремел выстрел, и солдат повалился на спину.

— Трупы обнаружили! — догадался Рыбкин и, уже не таясь, принялся самостоятельно вбивать в ствол булыжник.

Выстрелы, а именно их и услышали губернатор с полицмейстером, звучали как гром. Куда летели пули, было непонятно. Единственное, пока спасала отряд темнота. Однако до рассвета оставалось всего ничего. «И вот тогда, — мелькнула в голове Белого шальная, как пуля, мысль, — если не успеем, все окажемся у противника на виду. И расстреляют нас в упор, словно мишени в тире».

С лодок ответили из карабинов. Впрочем, стреляли осторожно, кабы не попасть в темноте в своих. Потому огонь со стороны реки был менее активен, нежели со стороны леса.

— Твою душу… — Олег Владимирович бросился на землю, схватил в горсть гальку, вперемежку непонятно с чем, резко поднялся и принялся всё это забрасывать в ствол орудия. — Это ж надо… Попасть в дуэль!

В это время к поручику, спотыкаясь, подбежал один из солдат:

— Ваш благородь, готово. Там наши у ещё двух стволов.

— Отлично. В лодки, и ходу отсюда! — быстро приказал Рыбкин, а сам бросился в сторону орудий, возле которых возилась группа артиллеристов и казаков вместе с советником.

Пули защёлкали по гальке прямо возле ног офицера. «Пристрелялись, — понял поручик. — Глаз намылили, — и, резко обернувшись, выстрелил в ответ из револьвера. — По силуэтам бьют. На фоне реки нас-то хорошо видно».

Через пяток шагов поручик добежал до оставшейся пушки. Рука наткнулась на ещё тёплое, мокрое от крови, тело на лафете орудия. Дрянь дело! Начинаем терять людей.

— Олег Владимирович, не ранены? — крикнул Рыбкин, стреляя в сторону леса.

— Господь миловал, — крякнул Белый и силой вбил осколок камня в ствол орудия. — Рыбкин, отходите к лодкам! — Белый кричал уже во весь голос. — У нас последняя пушка. Уходите!

— Сейчас, — пробормотал поручик и, выставив руку, прицелился. — Поиграем маленько в кошки-мышки и поплывём.

— Что вы там? Уходите!

Белый безуспешно возился с последним стволом. В ногах у него лежало два тела. Казак, убитый шальной пулей. И раненый артиллерист. Олег Владимирович ползал меж ними, пытаясь наскрести хоть горсть гальки, но руки постоянно натыкались на крупный камень.

Рыбкин присел, навскидку выстрелил еще, крикнул:

— Я прикрываю! Уходите! Я за вами!

— Ещё немного…

— Бросьте! Уходите немедленно! — поручик послал новую пулю в заросли.

Олег Владимирович подхватил тяжёлое тело ещё живого солдата и поволок его к воде. Рыбкин взвёл барабан, вспоминая, сколько патронов он уже израсходовал: «Пять? Шесть? Чёрт, сколько раз себе говорил: нужно считать!». Где-то с боков сердито огрызались карабины. «С лодок, — догадался поручик. — Дьявол, все ушли или нет? А если кто есть раненый? Да попробуй в темноте-то разбери! А советник? Добрался или нет?»

— Олег Владимирович, — во всю мощь крикнул поручик. — Вы где?

— В лодке! Поручик! Быстрее! — сквозь выстрелы с левой стороны послышался голос Белого. — Светает! В лодку, поручик! Быстрее!

— Сейчас! Один момент! — Рыбкин кинулся в воду, но тут же обернулся в сторону леса, снова вскинул револьвер и зло выкрикнул: — Сопли, говорите? Сопли? Вот вам сопли!

Два выстрела почти слились в один.

— Что за чушь вы там несёте? — Белый втянул тело солдата в лодку, и обернулся, когда первая пуля ударила поручика в грудь.

Станислав Валерианович почувствовал горячий шлепок, удивлённо глотнул воздух и хотел было ещё раз поднять револьвер, как свинцовая оса ужалила в шею ошеломлённого поручика. Третья врезалась в плечо, откинув его тело в воду.

— Его благородие ранены! — заорал кто-то в лодке.

Советник кинулся в речной поток. Поручик почти полностью погрузился в воду. Олег Владимирович поднырнул, вытолкнул поэта на поверхность и, выставив Рыбкина над водой, потянул за собой, на середину реки. Там, держа туловище офицера так, чтобы тот не захлебнулся, советник, с трудом загребая правой рукой, доплыл до ближней из лодок и подтянул Станислава Валериановича к борту.

— Давайте, ваше благородь, — донесся сверху голос Картавкина. — Отпускайте. Я щас его…

Белый вцепился в борт и терпеливо ждал, пока поручика осторожно затянут в лодку. Время, казалось, встало. Плоскодонку сильно качало, отчего голова Олега Владимировича то высоко поднималась над поверхностью воды, то глубоко уходила в неё. Наконец, чьи-то сильные руки ухватили Белого за сорочку и потянули вверх. Олег Владимирович перевалился через борт, отдышался, после чего наклонился над Станиславом Валериановичем.

— Ничего, поручик. Скоро будем в городе. Придёшь в себя, — Белый склонился над телом поэта, срывая крючки и распахивая китель. — Сейчас я тебя перевяжу. И в госпиталь. А после к Анне Алексеевне. Мы ещё и дуэль… По всем правилам. Как полагается. Хочешь, будешь оружие выбирать, а? Ты молодец, поручик. Так славно всё придумал. Как мы их, а? Сейчас, потерпи…

Белый стянул с себя сорочку и принялся рвать её на лоскуты.

— Ваше благородие, — раздался с кормы оклик Картавкина. — Бросьте. Померли они.

— Ты что мелешь? Сучий пёс! Кто умер? — Олег Владимирович едва не срывался на крик.

— Они, ваше благородие. Не тормошите их. Покойно им…

— Ты что мелешь? Что ты мелешь, скотина?! Что ты?

Белый снова принялся перебинтовывать безжизненное тело поручика. Мокрая ткань скользила меж пальцев и никак не хотела ложиться плотным кольцом. Белый резко рванул китель поручика, распахнул грудь и прижал к ней голову, еще надеясь услышать толчки сердца. Однако оно молчало.

Советник стёр с лица влагу, повалился на бок, ухватившись за борт лодки, присел и протянул руку:

— Карабин.

— Что, ваше благородие? — не понял Виктор

— Карабин! — не сказал, выкрикнул Белый.

Едва оружие оказалось в руках, он передёрнул затвор и вскинул винтовку к плечу. Пули из короткоствольного английского ружья полетели в сторону китайского берега.

Алексей Дмитриевич, заложив руки за спину, смотрел на китайский берег, откуда, разрывая ночь надвое, слышались винтовочные выстрелы. Владимир Сергеевич приставил к глазам оптический прибор, взятый у капитана Ланкина, но ничего, кроме коротких вспышек от выстрелов, рассмотреть не смог.

— Судя по всему, — медленно проговорил губернатор, — часть задуманного им удалась. Слышите? — Алексей Дмитриевич повернулся в сторону капитана. — Сначала были одиночные выстрелы. А теперь вон какая трескотня.

С противоположного берега доносились частые, похожие на игрушечные, щелчки выстрелов.

— Сколько человек принимают участие в операции? — поинтересовался полицмейстер у Ланкина.

— Наших двенадцать. И казаков, думаю, человек десять. Не более.

— А стреляют там, будто к ним высадилась целая дивизия.

— Прицелиться не могут, — аргументировал артиллерист. — Темно. Вот со страху и палят, куда бог пошлёт.

— Если бы только со страху. Может, ваше высокопревосходительство, применить орудия сейчас? Наших поддержать, — Киселёв снова вскинул бинокль, но так ничего и не увидел.

— Рано, — отрезал губернатор и тут же смягчил тон. — Можем в своих угодить. К тому же я не слышу орудийных выстрелов. Неужели получилось?

Капитан вытянул руку в направлении реки:

— Видите, огоньки от выстрелов сместились.

— И что сие означает? — Владимир Сергеевич, признаться, ничего не заметил.

— Наши в лодках! Возвращаются!

Снова смолкло. Все, затаив дыхание, наблюдали за тем, что происходило на реке. Впрочем, там для постороннего взгляда, ничего не происходило. Частые, словно кто зажигал и тут же гасил спичку, вспышки, щелчки словно далекие удары пастушьего бича. И не более того.

— Скоро рассвет, — неожиданно произнёс Ланкин. — Если не успеют отгрести, окажутся под прицельным огнём.

В этот момент произошло то, что спасло многим солдатам и казакам в лодках жизнь. Одну из пушек «боксеры» решили пустить в действие. Губернатор и его окружение сначала увидели яркую вспышку, на миг осветившую часть противоположного берега. Вслед за ней раздался мощный, усиленный эхом, хлопок. Повисла тьма.

— Подорвали сами себя, — констатировал капитан. — Господа, мы можем сворачивать наши орудия. Диверсия удалась!

Полицмейстер с недоумением посмотрел на губернатора. И всё?

— Господин капитан, — Алексей Дмитриевич удовлетворённо потирал руки. — Сколько понадобится китайцам времени, чтобы вернуть орудия в боевую готовность?

— Трудно сказать, ваше высокопревосходительство. Если, как мы планировали, Рыбкин успел снять со всех орудий замки, то артиллерия замолкла навеки. А так… Думаю, сутки, как минимум. Опять же, если у них имеются специалисты, которые следят за обслуживанием орудий. Извлечь из стволов посторонние предметы, прочистить… На это нужно время. Да к тому же «боксёры» наверняка только что испытали эмоциональный шок. Вряд ли кто захочет ещё раз попробовать.

— Сутки? Сутки… — губернатор задумчиво спустился с бруствера к полицмейстеру. — Слышали, Владимир Сергеевич, сутки!

— Так точно, ваше высокопревосходительство.

— Вот и ладненько, — губернатор потёр руки. — Владимир Сергеевич, поезжайте к докам встретить «Селенгу» и «Михаила». И с Белым, и с этим поручиком Рыбкиным немедленно ко мне!

Анна Алексеевна долго смотрела в окно, как за рекой мелькали вспышки. После раздался сильный хлопок, ещё очень большая вспышка, и всё стихло.

За ужином батюшка был странно возбуждён. Несколько раз подходил к телефонному аппарату. С кем-то разговаривал, упоминал фамилии Белого и Рыбкина. Говорил о какой-то их командировке. Интересно, в какую это командировку отправил он двух соперников?

Мысли девушки поменяли направление. Как Рыбкин и Белый вместе смогут ужиться? Она видела, как смотрел на советника поручик, когда с ним разговаривал под её окнами. Глаза сверкали, точно молнии. Солома загорится. И вдруг их что-то объединило? Любопытно даже…

Анна Алексеевна устроилась в плетёном кресле-качалке с ногами, поджав их под себя, и, закутавшись в плед, принялась раскачиваться.

Белый. Белый. Что же ты постоянно торчишь в мыслях? Анна Алексеевна закрыла глаза. А он очень мил, этот господин Белый. Что-то внутри горит, приятно жжёт, когда советник предстаёт пред глазами. И ещё он смешной. Постоянно тупится. Опускает взор в её присутствии. А может, разыграть перед ним сценку? Чтобы он поревновал? Отчего бы и нет? А то ходит, будто павлин, прямой и важный. Пожалуй, подумать стоит.

Дверь внизу хлопнула. Папенька вернулся, его голос. Надо спать.

Назад: ГЛАВА ВТОРАЯ

Дальше: ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ