ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
К вечеру того дня, когда Архип Хромков занял эстонские хутора, главные силы юксинских партизан достигли Пихтового лога. По оперативному замыслу Пихтовый лог должен был стать базой наступления. В густом, темном лесу предстояло расположить походный лазарет, склад с вооружением, продовольствием и фуражом, разместить до семи взводов резерва, запрятать на время сражения излишние повозки и лошадей.
Работа закипела горячо и живо. Главный интендант партизанской армии Мартын Горбачев, ни на минуту не слезавший с лошади, не успевал распоряжаться.
Через полчаса в лесу уже стояли палатки, укрытые сверху пихтовыми ветками, дымились костры.
Матвей Строгов вместе с начальником штаба объехал лагерь, посовещался с Мартыном, отдал кое-какие приказания и заторопился – его путь лежал дальше.
Штаб партизан решили разместить верстах в трех от Пихтового лога, на бывшей пасеке купца Голованова, пустовавшей уже несколько лет.
Пасека находилась на опушке лесного массива, тянувшегося широкой полосой через Пихтовый лог к наделам волченорских крестьян. В жировском направлении лесной массив сразу за пасекой редел, переходил в мелколесье и обрывался у самого села. Тут, на обширной поляне, по плану штаба, юксинские партизаны должны были помериться силами с белокулацким войском.
В сумерках, объезжая лесные завалы, непролазные заросли и незамерзающие родники, Матвей с начальником штаба и группой связных, находившихся под командой Мирона Вдовина, приехал на пасеку.
Разведчики и заставы охранения, высланные сюда раньше, расположились уже здесь. Выставив по всей опушке леса свои секреты, они заняли избушку, где когда-то жил пасечник, растопили печку, вскипятили чай. Застоявшийся воздух от тепла и табачного дыма улетучился, избушка встретила путников обжитым духом.
Мирон Вдовин принес ящик с походным имуществом штаба, фонарь, большой медный чайник, кружки из белой жести. Старостенко вытащил из кожаного портфеля, который всегда возил с собой, пачку бумаг, и при тусклом свете фонаря начал что-то писать, изредка отрываясь и о чем-то переговариваясь с Матвеем. Партизаны, набившиеся в избушку, заметили, что штаб армии приступил к работе, и стихли, а некоторые вышли на улицу.
Вскоре в избушке появился Антон Топилкин в длинной кавалерийской шинели и в папахе, заломленной набекрень. Матвей и Старостенко давно его ждали. Антон присел на лавку рядом с Матвеем, начал рассказывать о посещении «батарейцев», к которым он испытывал особенную привязанность.
Батарея партизанской армии была создана еще осенью. После захвата Волчьих Нор в одном из хлебных амбаров купца Голованова партизаны нашли три изъеденных ржавчиной орудийных ствола. Когда и кто их туда доставил – никто не помнил, но на хлебоскупочном пункте при взвешивании больших партий зерна их использовали вместо гирь. Может быть, стволы и дальше бы лежали в амбаре без пользы, если бы не наткнулся на них Антон Топилкин.
– Надо из них, служба, пушки соорудить, – сказал он Матвею.
Командующий, уже не раз подумывавший о том, что партизанской армии не мешало бы обзавестись пушками, обрадовался этой затее. Пригласили осмотреть стволы Старостенко. Тот осмотрел их и, подсчитав что-то на бумажке, сказал:
– Ничего, друзья, не получится. Если даже наварить на стволы затыльники и приделать капсюли, как вы предлагаете, стрелять из них все равно будет нельзя.
Мнение умного и опытного Старостенко для Матвея с Антоном во многом было непререкаемым, но в этом случае он их не убедил. Друзья переглянулись и без слов поняли друг друга: пусть-де ученый человек говорит все что хочет, возражать ему не станем, но задуманное дело доведем до конца.
На другой день стволы были перевезены в кузницу. Вскоре на полях за Волчьими Норами пушкам было произведено испытание. Антон и Матвей сами заряжали их и производили выстрелы.
Пушки не только не взорвались, но, заряженные крупной картечью, били довольно кучно и так оглушительно, что после выстрела с минуту звенело в ушах.
Лафеты для пушек вытесали из тяжелых лиственничных чурбаков. Пушки хорошо умещались на санях, и поэтому передвижение их не составляло больших трудностей.
По планировке сражения орудия предполагалось выставить в разных местах, под прикрытием леса.
Антон осмотрел позиции и пришел к другой мысли.
– Пушки надо поставить вместе, возле дороги. Если белые решатся на прорыв, они, конечно, двинут свои силы по тракту. По целине не пойдут. Там в сугробах завязнут и люди и лошади.
– Ну, а как быть, если белые решатся все-таки обойти нас стороной от дороги? – блеснув из-под очков белками глаз, спросил Старостенко.
Ему ответил Матвей:
– Будем держать наготове лошадей. Передвинуть пушки не бог весть как трудно. – Помолчав, Матвей улыбнулся. – Проделаем, Илья Александрович, – как это ты говоришь по-ученому-то?
– Тактический маневр?
– Вот-вот, – закивал головой Матвей и крикнул: – Вдовин!
Низкорослый Мирон, растолкав партизан, гревшихся в избушке у печки, подошел к столу.
– Давай связного на батарею.
Мирон назначил человека, не сходя с места.
Матвей рассказал связному суть дела, переспросил, проверяя, как он усвоил приказание, и отпустил его.
На стол передали с печки вскипевший чайник. Матвей налил кружку, но выпить не успел – в штаб явился посыльный от Архипа Хромкова с донесением о захвате после боя эстонских хуторов. Матвей усадил партизана на старую, уже полуистлевшую колоду-дуплянку и принялся расспрашивать, велики ли потери в отряде, сколько захвачено оружия, подобраны ли убитые.
А через час штаб наполнился связными со всех сторон: от разведчиков, от дружин нападения, от батарейцев. Прислал связного и Мартын Горбачев. Но о движении конного отряда Тимофея Залетного, который выполнял сложный тактический маневр и должен был обрушиться на белых с тыла, никаких сведений не поступало.
Матвей хмурился, с надеждой присматривался к каждому входившему в избушку. Он так был озабочен молчанием Залетного, что забыл и о чае, хотя жажда давно томила его.
2
Ночь выдалась с причудами, как в сказке. С вечера она окутала лес и поля так плотно, что даже снег стал темного цвета. Временами откуда-то сверху коршуном налетал ветер, яростно трепал макушки деревьев и, словно сраженный пулей охотника, постепенно затихал.
В полночь взошел месяц. Едва он появился, небо засияло звездами, снег заискрился, на поляны легли тени от кустов и деревьев. Млечный Путь перекинулся мостом через весь небосвод. Окреп и морозец. Лес подернулся инеем, засеребрился, освещенный лунным светом. Над полыньей возле избушки поднялось плотное облако пара, такое белое, что издали оно казалось сугробом снега.
Покончив со штабными делами, Матвей вышел на воздух и удивился. Пока сидел под крышей и строил расчеты, что ночь будет темным-темна, произошло непредвиденное.
– Некстати вызвездило, – недовольно проговорил он.
– Ого, на мороз повернуло. Гулко! – озабоченно сказал Старостенко.
– Стожары-то где! Ночи уже много! – поднял голову Антон.
Говорили разное, но все трое думали об одном: Залетный молчит по-прежнему.
Сели на лошадей, подведенных ординарцами, не спеша поехали по опушке леса, от взлобка к взлобку. Секреты вырастали как из-под земли, останавливали штаб, с нетерпением спрашивали:
– Скоро?
К дружинам нападения подъехали вплотную. Партизаны лежали на тулупах и собачьих дохах. Костров разводить не полагалось. Нетерпение и тут охватило всех.
– Скоро?
Иван Каляев, командир дружины нападения, настойчиво говорил:
– Товарищ командующий, Матвей Захарыч, давай начинать скорее. Силой людей держу.
Матвей и сам понимал, что уходят невозвратные часы, но от Залетного по-прежнему не было никаких известий.
В секретах, на передовых заставах опять спрашивали:
– Скоро ли? За чем дело стало?
– Счастливой минуты ждем, – отшучивался Старостенко.
Повернули обратно. Матвей ехал молча. Невольно вспомнилось пережитое. Поднятые однажды на Светлом озере по тревоге, мужики прощались с жизнью и плакали. Теперь они рвались в бой и ничто не пугало их.
Вдруг за лесом раздалось несколько выстрелов. Потом послышался одинокий крик человека. Через минуту выстрелы захлопали снова. Кто-то выпалил несколько раз подряд неподалеку от того места, где ехал Матвей со штабом.
Матвей ударил лошадь плетью, висевшей на руке, поскакал на передовую заставу, подминая кустарник и обламывая сучья.
– Кто стрелял? – сдавленным голосом крикнул он, завидев впереди сгрудившихся партизан.
Из группы отделился командир заставы, ломовицкий батрак Никита Михеев.
– Я стрелял, товарищ командующий.
Бросив поводья, Матвей спрыгнул с седла, приблизился к партизанам.
– Я вам что приказывал?! – закричал он, будучи не в силах сдерживать гнев.
– За человеком, вишь, товарищ командующий, беляки гнались. К нам бежал. Душа-то и не стерпела. Винюсь… – простодушно сказал Никита, стараясь стоять перед командующим навытяжку. – А человек-от вон он, в снегу лежит. Подстрелили, видать, окаянные.
Подъехали отставшие от Матвея Старостенко, Антон и ординарцы. Матвей приказал доставить перебежчика в лес.
Никита Михеев и с ним еще три партизана поползли к человеку, черневшему на снежной поляне, освещенной мягким голубоватым светом месяца. Однако предосторожности оказались излишними. Посты белых молчали. На ногах человека оказались лыжи. Партизаны положили его на них и без особых усилий подтащили к лесу. Матвей склонился над ним, присматриваясь. Оскалясь, на него смотрел остекленевшими глазами обросший бородой человек, похожий на Дениску Юткина.
У Матвея похолодело в груди. Стараясь удостовериться в своей догадке, он опустился на колено возле трупа, просунув руку под закинутую назад голову, приподнял его. Одна лыжа выскользнула из-под трупа, и Матвей поспешнее, чем требовалось, опустил его на снег.
– Товарищи, это Денис Юткин, он от Залетного шел, – поднимаясь на ноги, сказал Матвей.
Все, как по команде, склонились над Дениской.
– Лыжи у него мои, – сказал Матвей.
Теперь все разогнулись и посмотрели на Матвея.
– А не ошибка? – спросил Старостенко.
Матвей вытащил из-под Дениски вторую лыжу и сказал:
– Какая же ошибка? Вот и ремни мои. А вот заплатка на обшивке. Дед Фишка перед походом чинил.
Все это было неоспоримо, но Антон и Старостенко молчали, по-видимому все еще сомневаясь в словах Матвея.
– Унесите его в избушку, – приказал Матвей и, обретая вновь утраченную в ожиданиях уверенность, крикнул:
– Ординарцы! Передайте сигнал к бою!
Ни Антон, ни Старостенко не ожидали, что командующий, минуту тому назад расстроенный, озабоченный и какой-то растерянный, повернет так круто.
Верховые, как ошалелые, поскакали в разные стороны. Лес ожил, наполнился свистом, говором, треском.
Тускнел свет месяца, гасла голубизна снега, темнело небо, звезды мерцали уже из глубины мягко-бархатной наволочи. Сумрак сгущался, чтобы через час бесследно исчезнуть.
3
Дружины нападения были на середине поляны, когда из-за углов строений дробно застучали пулеметы.
Внезапность нападения, на которую серьезно рассчитывал штаб партизан, из-за выстрелов Никиты Михеева была наполовину утрачена. Буровцы, и без того державшиеся начеку, мгновенно пришли в движение. Теперь от партизан требовалось еще больше смелости и отваги.
Матвей понял все это с первой минуты боя. Он вылетел на своей быстрой серой лошадке из лесу и, приподнявшись на стременах, закричал:
– Ребята! Не робей!.. Во дворы пробивайся!..
Первые цепи партизан были уже далеко и не слышали голоса командующего, но оказавшиеся рядом с ним еще стремительнее побежали вперед.
Жирово лежало окутанное предутренним липким сумраком. Мигавшие в избах огоньки потухли, едва лишь раздались первые выстрелы.
Пулеметы белых татакали взахлеб то поочередно, то все сразу. Пока обстановка для белых оставалась неясной, они заботились только об одном: закрыть доступ в Жирово по проулкам.
Вдогонку дружинам нападения Матвей направил три взвода стрелков, вооруженных самым различным оружием – от винтовки до дробовых и капсюльных ружей.
– В овинах и банях, ребята, оседайте, – наказал им Матвей.
Но стрелки не достигли цели. Белые заметили их, и пулеметы пустили длинные очереди, рассеивая веер пуль широко по фронту. Стрелки залегли, пряча головы в сугробах снега.
Матвей кинулся на левый фланг, куда по времени уже должен был прибыть отряд Архипа Хромкова. В березнике, возле самой поскотины, он наткнулся на партизан, преспокойно сидевших кучками, как на привале.
– Какого черта на месте стоите? Занимайте крайнюю улицу! – закричал Матвей, увидев Архипа.
Матвей резко повернул коня и крикнул строго:
– А ну, мужики, подымись!
Одни узнали командующего по голосу, другие увидели его в лицо, – предутренний сумрак стал совсем уже редким. Партизаны поднялись, опережая друг друга.
– Мужики! Живо стройся. За мной! – крикнул Матвей и ударил свою лошадь плетью.
Партизаны схватились за оружие.
Матвей подскакал к следующей стоянке партизан и остановился. Вновь послышались его горячие, призывные слова. Они поднимали с земли уставших людей.
Ни страха, ни тревоги не было в эти минуты в душе Матвея. Выл лишь трепет. Каждая жилка в теле, каждая частичка его души были охвачены страстью борьбы и словно пели, ведя его самого и увлекая других.
Лошадь будто чувствовала состояние своего седока. Она приплясывала, крутилась колесом, нетерпеливо дергая повод.
Лес тянулся почти до самых жировских огородов.
Матвей вывел партизан из березника и отпустил поводья. Лошадь понеслась по ровной поляне легко, свободно, оставляя позади себя партизан. Вдруг ноги ее подломились, и она упала, подминая под себя Матвея.
Пули засвистели над его головой.
– Отец, поберегся бы! – закричал Артем, подхватывая отца под руки и помогая ему встать.
– Какого коня загубил! – произнес Матвей, глядя на лошадь, содрогавшуюся в предсмертных судорогах. На ее полузакрытых, мученически тоскливых глазах выступили крупные слезы, вмиг застывшие на морозе.
Пули опять засвистели вокруг, взметая снежный дымок. Матвей сгорбился, побежал, размахивая руками, то и дело проваливаясь в снег.
– Вперед, мужики, вперед! До заборов близко! – прокричал он, заметив, что первая цепь партизан остановилась и, несколько секунд постояв на одном месте, попятилась.
До заборов на самом деле было еще далеко, но голос командующего прибавил партизанам уверенности. Они побежали стремительно, с каждой минутой ускоряя бег. Многие из них падали, но тут же вставали и бежали дальше. На поляне там и тут чернели распластанные на снегу человеческие фигуры. Эти уже не могли встать. Но сейчас, в пылу боя, их не замечали.
Впереди всех бежал Калистрат Зотов. И откуда взялось в нем столько резвости! Матвей видел, как он молодецки перемахнул через изгородь. До двора, из которого не переставая строчил пулемет белых, оставалось несколько шагов. Калистрат поднял над головой гранату, видимо намереваясь метнуть ее в пулеметчиков, но сделать этого не успел. Сраженный пулями, он упал навзничь и остался лежать неподвижно, – граната взорвалась возле него.
«Прощай, друг!» – только и успел сказать про себя Матвей. Рядом резко вскрикнул Артем. Матвей обернулся: сын сидел на снегу, корчась от боли. Подбежал отрядный санитар с сумкой, набитой холщовыми бинтами. Взглянув в побелевшее, перекошенное болью лицо сына, Матвей подумал с тоской: «Неужели смертельно?..»
Эта мысль взъярила его. Сунув в кобуру тяжелый маузер, он отстегнул с ремня гранату-«лимонку» и побежал широкими прыжками к пулемету белых.
Но пулемет уже молчал. Партизаны перебили солдат и собрались около трупа Калистрата Зотова.
Матвей кинулся к пулемету. Несколько партизан – за ним.
– Из пулемета умеете стрелять? – задыхаясь, спросил их Матвей.
Мужики переглянулись.
– Не можем, товарищ командующий, ежихинские мы, – проговорил один из партизан.
– Не беда! Выкатывайте пулемет на улицу. Сейчас вам пулеметчика пришлю.
Мужики бережно, словно боясь, что пулемет может рассыпаться, подняли его и понесли на руках. Кстати подвернулся один из ординарцев командующего, бывший фронтовик Сенька Лобастов.
– Командуй, Семен, расчетом, – сказал ему Матвей. Сенька подал командующему поводья и побежал догонять мужиков.
Матвей только успел вскочить в седло – подъехал Архип Хромков.
– Как там? – спросил Матвей.
Архип понял, что тревожит командующего.
– Артема – в правую ногу, а Калистрата – наповал.
– Сколько еще убитых? – спросил Матвей.
– Семерых подобрали, да двое раненых при смерти.
– Дорого обошлось нам, – тяжело вздохнув, проговорил Матвей. – А Калистрат-то каков? Как он шел – ты бы посмотрел!
– Герой! А вспомни-ка, вечно чего-то боялся… – сказал Архип, поглядывая в ту сторону, где лежал на снегу Калистрат.
Матвею сразу вспомнились страдальческие глаза Калистрата, его морщинистое, испитое лицо и робкий, как бы предупреждающий всегда голос: «А не подождать ли, Захарыч?»…
– Трусости в нем не замечал, а осторожности было у него через край, – проговорил Матвей твердо, как давно решенное и взвешенное.
И Матвею и Архипу еще и еще раз хотелось помянуть добрым словом погибшего друга. Но бой разгорался.
Пулеметная стрельба на другом краю Жирова после небольшого затишья началась вновь, и с еще большим ожесточением.
Матвей сказал:
– Белые атаковать вздумают – держитесь, Архип, зубами. Если нам прорваться там не удастся, брошу силы сюда. Теперь мы одной ногой в Жирове.
Он поправил на голове закуржавевшую папаху, смахнул с усов и бороды настывшие сосульки и пустил лошадь с места в карьер. По непрерывному треску пулеметных очередей и взрывам гранат он определил, что на линии главного удара завязался упорный бой.
