Иваны Ивановичи

Комиссия давно уже поняла, что ее окружают подставные лица. Лилия Александровна фон Мершрейдт посетила губернское правление. В комиссии ей сказали, что хотели бы встречаться со свидетелями где-нибудь вне правления.

Лилия подумала и предложила дом Асинкрита Горина. Это недалеко от правления, в то же время к дому легко подойти незамеченным. Дом этот окружен халупами, деревьями. К нему ведут многие кривые тупички.

И в одно пасмурное утро в дом Асинкрита Горина с Лилией Мершрейдт пришли два пожилых господина, одетых в хорошие шубы и шапки. У каждого из них была в руке трость, каждый курил дорогую сигару.

Господа эти велели называть себя Иванами Ивановичами, а как их настоящее имя – никого не должно интересовать.

В доме Асинкрита Горина господ этих ждали, чтобы дать показания, граф Разумовский, Верочка Оленева и Сесилия Ронне.

Сам Асинкрит и Дмитрий Павлович Давыдов были посвящены в дело и дали обет молчания. Иваны Ивановичи сначала расспрашивали Верочку. Потом, проводив ее из комнаты, позвали Разумовского и Лилию.

Верочку взялся развлекать Асинкрит Горин как хозяин дома. Он предложил ей чаю. Верочка робко взяла чашку. Вид Асинкрита ее поразил. Ужасная волосатость лица, грязный и рваный халат и валенки на одну ногу.

Девушка необычайно понравилась Асинкриту, но он чувствовал, что его боятся. Он никогда еще не ухаживал за девушками, ни одна из них не привлекала его внимания. И вот.

Горин быстро заговорил:

– Пожалуйста, не бойтесь меня, милая барышня! Меня зовут Асинкрит Горин, я – дворянин. Я давно не брился, увы. Я весь в мечтаниях. Книжки. Ах, когда я тоже учился в гимназии, мы много читали по программе, но это было не так интересно. Вы сахар берите! Да. Теперь у меня много интересных книг, остались еще от покойного батюшки. Сейчас принесу.

Асинкрит быстро зашаркал валенками в мезонин, принес оттуда груду пыльных книг и свалил все на стол, рядом с баранками. Пыль поднялась столбом, и Верочка чихнула.

Асинкрит кинулся затворять форточку:

– Ах, мы вас простудили!

– Это я от пыли! – сказала Верочка, – извините, пожалуйста.

Она дивилась неловкости Асинкрита, его волосатости и неухоженности.

– Вот, смотрите, – сказал Горин, – «Адская почта, или Курьер из ада с письмами». А это? «Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего супруга». Каково? А читали ли вы «Граф Вальмонт, или Заблуждение рассудка»?

– Нам не дозволяют такое читать, у нас нет в библиотеке.

– Я вам с удовольствием дам эти книги на прочтение! – воскликнул Горин, попав пальцем в варенье и облизав его.

Тут вышли господа из комиссии, стали надевать свои шубы и откланиваться.

Лилия фон Мершрейдт, Сесилия Ронне и Верочка попросили Давыдова проверить их здоровье своими аппаратами. Асинкрит сунулся, было в комнату Давыдова, но Лилия сказала:

– Мы к Дмитрию Павловичу обращаемся как к доктору, а вы будете лишним.

– Да-да! Я понимаю! – ретировался Асинкрит.

В лаборатории таинственно мерцали шары и дуги, качались маятники и курились свечи.

Давыдов проверял дам маятниками и магнитами. Наконец, он сказал:

– Я должен поздравить вас, сударыни, никаких особых отклонений в вашем здоровье я не нашел.

– Это приятно слышать, – заметила Лилия фон Мершрейдт, – после всего, что перенесла бедная Сесилия в застенках Шершпинского, она еще и здорова?

Сесилия воскликнула:

– Нас, французов, так просто не сломить! Там был надзирающий, такой большой мушик-баба. Он мене хотел бить. Я его кусал. Он мене велел приковать на цепь. Я его ругал по-франсез самыми гадкими ругательств. Он не понималь. Мене был смешно, я хохоталь, хотя сидел на цепь!

В сенцах гости нечаянно наткнулись на какой-то предмет, с которого соскользнуло покрывало. Верочка вскрикнула. Галантный граф Разумовский взял ее по руку:

– Не беспокойтесь, милая барышня. Ну, да, это чугунный саркофаг, видите фигурных ангелочков на крышке? Я приобрел эту вещь для себя, на всякий случай, ведь цены все растут. Вы знаете, в нем очень удобно солить капусту, сразу столько насолишь, что хватает и себе, и дворовым людям.

Верочка забыла испуг и невольно рассмеялась.

Асинкрит Горин проводил гостей не только до дверей, но вышел и на двор, где трещал мороз.

– Вы простынете, любезный, в своем халате! – сказала Лилия, возвращайтесь-ка побыстрее в дом.

– Не уйду, пока не пообещаете еще навестить нас! – зупрямился совершенно закоченевший Асинкрит.

После этого визита Асинкрит Горин стал беспокойным и нервным. Это заметили вскоре и граф Разумовский, и Дмитрий Павлович Давыдов. Горин теперь только и говорил, что о необычайной красоте Верочки Оленевой.

– Отчего ты Асинкрит мечешься? – говорил граф Разумовский, – разве ты не помнишь строки Михаила Юрьевича Лермонтова «Была без радостей любовь, разлука будет без печали?»

– Вы старая перечница, что вы можете понимать в любви! – сердился Горин.

– Ага! – воскликнул граф, – проняло! А то все твердил: не женюсь, не женюсь! А ведь тебе обязательно нужны наследники.

– Сам знаю! – буркнул Горин.

Вскоре после этого он посетил Сисилию Ронне. Для этого визита он позаимствовал пальто и шапку у Давыдова, а у графа – его серебряные часы на цепочке.

– Прошу руки вашей приемной дочери! – заявил Асинкрит, оторопевшей женщине. – Вы не смотрите так, я вам всего не могу пока сказать, но уверяю вас, если мы поженимся с Верочкой, наши дети будут сказочно богаты. Они, может, будут богаче всех в Томске!

Сесилия Ронне расхохоталась:

– Ти волосатый обельзьян! Как смель ты просить рука Верочка?

Горин пошел в кабак и пропил там часы графа Разумовского. Возвратившись домой, он каялся и плакал.

Граф процитировал стихи:

С этих пор Горин не мог уже ни о чем думать и говорить, кроме как о женитьбе на Верочке Оленевой. Граф Разумовский урезонивал его:

– Посмотри на себя, ну какой же ты жених? Чем ты можешь прельстить юную особу? Ты ходишь в отрепье, ты зарос волосами по самые глаза.

– Я хочу жениться на Верочке! – ответствовал упрямый Асинкрит.

– Хорошо. Тогда тебе нужно открыть свой подвал, извлечь кое-что из сундука, пошить себе модные костюмы, нанять себе личного парикмахера, который бы брил тебя в день по два раза и опрыскивал бы самыми модными духами.

– Нет, я не могу нарушить отцово завещание.

– Тогда иди работать.

– Я не умею!

– О, люди! Жалкий род, достойный слез и смеха! [11]  – вскричал граф Разумовский, – как же ты можешь тогда мечтать о близости с прекраснейшим созданием? Что за женитьба? Молодую жену ведь надо содержать достойно! Предоставлять все удобства жизни! Особо это касаемо Верочки. Она столбовая дворянка. Она лишилась отца и нуждается в сильной опеке. А что можешь ты дать ей? Свои стоптанные валенки, которые в Сибири почему-то называют пимами?

– Я дам ей счастье! – ответил Горин.

Вскоре Горин получил плату за проживание с Давыдова и Разумовского. Вместо того, чтобы купить чаю, сахара и муки, как ему советовал хозяйственный граф Разумовский, он купил в магазине Верхрадского огромную корзину живых цветов.

С этой корзиной стоял он несколько часов возле гимназии, караулил Верочку Оленеву. В воздухе уже пахло весной. В снегу протаяли многочисленные глазки. Солнце пригревало.

И Верочка Оленева неожиданно появилась перед ним, она вышла из гимназии с подружками. Они весело щебетали, как ласточки, когда вдруг перед ними появилось волосатое чудище с воспаленными глазами, бухнулось на колени перед Верочкой:

– Верочка! Я не могу вас забыть! Вы снитесь мне! Просил вашей руки у матушки Сесилии… Вот цветы как знак моей…

Верочка в страхе отстранилась. Подружки закричали:

– Ах! Ах!

И Асинкрит остался один на углу с полной корзиной живых, нежных роз. Он вскрикнул и пнул эту корзину изо всех сил, и кинулся бежать.

На углу Почтамтской, возле трактира на Трясихе, его сбили лошади. Он упал на снег лежал почти до самого вечера в сугробе. Никто не подошел, чтобы поднять его. Раз валяется возле трактира – значит, пьян. Известно, что пьяный проспится, а дурак – никогда.

Он мог бы замерзнуть ночью, но, на его счастье, мимо проходила женщина из дворни Разумовского. Она тоже подумала, что Асинкрит пьян, но, поскольку это был хозяин усадьбы, в которой она жила, Палашка (так звали женщину) наняла Ваньку, который и помог погрузить Асинкрита в кошеву.

Асинкрит был в беспамятстве. Давыдов и Разумовский внесли его в дом.

Дмитрий Павлович обследовал больного и пришел к выводу, что тот жестоко простудился. Они жарко натопили печь, натирали тело больного спиртом, прикладывали грелки, давали пить отвар из сушеной малины.

Асинкрит в бреду все повторял имя Верочки. Граф Разумовский это прокомментировал так:

– Худо, если дева засидится, но еще хуже, если такой вот блудный сын заблудится.

Горин пришел в себя лишь на третий день.

Он исхудал и почернел.

– Хочу Верочку! – опять начал канючить он.

Граф Разумовский стал вразумлять его и призвал в помощь себе поэзию:

– Помнишь ли ты, несчастный, стихи Аполлона Майкова? Я тебе почитаю, слушай:

– Ну, о чем говорят сии стихи? – вопросил граф Разумовский. – Сие означает, что не всякая Ева для всякого Адама создана. Так-то вот бывает, когда зарятся на красивых женщин! Короче сказать: руби дерево по себе! Иначе не будет толка!

– Буду рубить! – еле слышным шепотом отвечал упрямый Асинкрит.

Как только он смог вставать с лежанки и ковылять по дому, заявился он в алхимическую комнату Давыдова и потребовал:

– Сведите мне с лица волос, чтобы я был, как все люди!

– Но я таких опытов никогда не ставил, даже не представляю, как это сделать, это же особая статья! – попробовал его отговорить Дмитрий Павлович. Все было напрасно!

– В счет оплаты за проживание. Сведете мне волос – и живите здесь хоть сто лет бесплатно!

– Да вы упрямец! – усмехнулся Давыдов, – такое упорство похвально, если бы вы нашли ему иное применение!

– Поймите же, Дмитрий Павлович, это вопрос жизни и смерти!

Давыдов и сам был человеком эмоциональным, он тоже увлекался не раз какой-либо идеей, когда казалось, что, кроме этой цели, уже никакой другой в жизни и быть не может.

Поэтому Дмитрий Павлович пообещал безутешному влюбленному подумать о способе сведения волос.

Горин стал приходить к нему каждое утро и каждый вечер, спрашивая:

– Ну что?

И однажды Давыдов сказал:

– Я прочитал все, что по этому вопросу написано и в старых манускриптах, и в новых журналах. Сведений нашлось не так уж и много. За успех не могу поручиться, но попробовать можно.

Дмитрий Павлович Давыдов сварил густой настой из красного вина и толченых скорлупок кедровых и грецких орехов.

В назначенный день голову Асинкрита обмотали полотенцами, густо смазанными колдовским варевом. Не видно было ни щек, ни глаз.

Асинкрит полулежал в плетеном кресле-качалке, а Давыдов воздействовал на него излучением двух огромных магнитов.

Печь протопилась, но вьюшка была не закрыта, и в ней кто-то страшно подвывал.

В конце сеанса целитель хотел снять повязку, но Асинкрит замотал головой. Он прогнусавил сквозь тряпки, что будет спать с повязкой, чтобы целебная мазь лучше подействовала.

Утром Асинкрит снял повязку и, волнуясь и дрожа, подошел к зеркалу. Волосы были на лице, на своем месте, они только приобрели темно-коричневый цвет с синеватым оттенком. Теперь Асинкрит выглядел просто ужасно!

Асинкрит Горин дико взвыл и побежал к редактору «Золотого руна», дабы вылить желчь свою и тоску. Но Давыдова не оказалось дома.

Как раненый зверь, метался Асинкрит по всем закоулкам большого дома, выл и стонал.

Граф Разумовский как мог успокаивал его:

– Не сотвори себе кумира! Это не я говорю, это заповедь пророка Моисея. А ты сотворил и стенаешь теперь. И опять же, в Библии сказано: «Недостоин, развязать ремень у сапог его». Ты хочешь, чтобы Савла превратили в Павла! [12] Подумал бы ты и о том, что псу живому лучше, нежели мертвому льву. Это тоже Библия изрекает!

– Мало бы, что она там изрекает! Это Дмитрий Павлович неправильно составил рецепт!

– На Священное писание пенять негоже, это всегда себе дороже.

Асинкрит замотал головой, выбежал на крыльцо, там стал ждать Давыдова.

Через какое-то время встревоженный граф Разумовский вышел за ним:

– Ты, Асинкрит, не дитя малое после простуды великой, ты вновь остужаешься. Весенняя погода обманчива.

Давыдов пришел поздно, он был не в духе, на все претензии Асинкрита, ответил кратко:

– Дорогой мой, я же не обещал вам обязательный успех.

Волосатый дворянин поднялся к себе наверх, и долго было слышно, как в мезонине скрипели половицы.

Утром весь дом потряс отчаянный вопль. Казалось, убивают кого-то. Проснулся Разумовский, проснулся и Давыдов, прибежали люди из дворни Разумовского. Кое-как разобрались, что крики доносятся из мезонина. Собрались туда идти, как вдруг по лесенке скатился человек. Его никто не знал, но он был в халате Асинкрита.

– Ах, ты разбойник! Говори, что же ты сделал с несчастным дворянином и хозяином сего дома, Гориным? Говори, не то распотрошу тебя, как курицу!

– Я ничего с ним не сделал! Это не я сделал, это вот он, Дмитрий Павлович, сделал! – заговорил вдруг незнакомец голосом Асинкрита.

– Что такое? Ты еще и голоса подделываешь? – громогласно заорал граф Разумовский! Да я тебя – на виселицу!

– Да это же я, Асинкрит! – заныл незнакомец плачущим голосом. – Он меня уничтожил! У меня все волосы выпали! Все! Понимаете? И на лице и на голове! Я же был кудрявым, а теперь – что?

Давыдов уже понял, что незнакомец – это и есть сам Асинкрит. Это было ужасно. Лишившись растительности на лице и на голове, он совершенно преобразился. Лицо его оказалось заостренным, как у лисички, голова была вытянута тыковкой. Без волос на лице он смотрелся как паяц с лубочной картинки.

– М-да-а! – протянул граф Разумовский, – воистину – шел в комнату, попал в другую!

– Все пропало, все! – стонал Асинкрит Горин, – как я теперь Верочке на глаза покажусь?

– Но она ведь вас и в прежнем вашем облике не жаловала! – заметил Давыдов, – и кто знает, может, ваш новый облик ей придется по душе?

– Да, по душе! Мне теперь самому на себя смотреть противно.

– Не надо отчаиваться, – урезонил его Дмитрий Павлович, – возможно волосы еще отрастут. Я подумаю, как помочь этому.

Но в принципе, что такое есть красота? Вот вам нравится Верочка. А что именно в ней нравится? Милый носик? Но кто сказал, что отросток с двумя отверстиями для выделения слизи – это и есть красота? Волосы? Но ведь это просто шерсть, из которой можно скатать, если хотите, валенки! Так и все остальное в ней. Красоту в данном случае создает ваша мошонка и все, что с ней связано. Спросите любого скопца насчет Верочки, никто из них ею не восхитится. Они отрезали и выбросили свое восхищение.

– Вы… вы… вульгарный материалист! – вскричал Асинкрит.

– Ну, какой же я материалист, если интересуюсь теологией, и даже сочиняю стихи! Вам надо успокоиться, в конце концов, все образуется.

Горин ходил по дому, как неприкаянный, вздымал глаза к потолку, вздыхал.

Граф Разумовский, видя его смятение, рассуждал как бы сам с собой:

– Люди не хотят быть совершенными. Цепляются за власть, за золото до конца дней своих. С собой ничего не унести. Лучше бы дружили с музами, с облаком в небе, с цветком в поле.

Государь, Александр Павлович, хотя и в зрелых летах, но осознал, что власть и деньги не дают радости. Вспомнил, что ради власти поднял руку на отца своего. Ужаснулся и ушел от власти и золота. В этом городе жил он, свободный от всего. Слушал птиц и говор реки. И приблизился к совершенству. Я был на месте его упокоения. Четыре кедра навевают умиротворение.

Господи! Сделай так, чтобы многие люди ужаснулись делам своим – и станет больше совершенства на Земле.