Дом ученых

По улицам ходила Домна Карповна, и за ней толпами бежали бродячие кошки. Домнушку в народе любили, купцы отдавали ей остатки со своих пиршественных столов, а она кормила всех кошек, какие только встречались ей на улице. Малых котят согревала за пазухой. Сам архиерей подарил ей шубу со своего плеча, и она ходила в этой шубе зимой и летом. Шуба служила постелью и домом ей и многочисленным бегавшим за нею кошкам.

Когда Шершпинский однажды приказал посадить Домнушку в тюремный замок, возле его стен собралось великое множество котят и кошек. Это повергло охрану в смятение. Тем более, что ночью была буря и молния ударила в крышу караульной. Обратите внимание: караульной! Почему не в арестантские палаты?

Шершпинский пришел, увидел обожженную крышу караульного помещения, увидел великое количество кошек у тюремных стен и сказал:

– Почему кошек не прогнали?

– Никак невозможно, ваше высокородие! – отвечал охранник Маметьев, – даже стреляли в них, их и черт не берет!

– Ладно, выпустите ее! Дуракам у нас закон не писан!

И Домнушка снова стала бродить по томским улицам.

Во многих домах ей были рады. Особенно тепло ее встречали в доме Асинкрита Горина.

Домнушка возвращалась в усадьбу от ворот церкви с полным мешком кусков хлеба, шанег и пирогов, и бежали за ней кошки. И всего-то надо было ей прикорнуть ненадолго в одной из сараюшек. В ненастную погоду кошки прижимались к ней со всех сторон, согревая ее.

А в усадьбе теперь жил не только граф Разумовский, но еще и просвещеннейший человек, Дмитрий Павлович Давыдов.

Вышло все случайно. Граф Разумовский всегда интересовался всякими чудесами, проявлениями в природе необычайного. И от соседей узнал, что живущий в гостинице редактор «Золотого руна» подыскивает себе квартиру, где бы мог заниматься научными опытами.

Разумовский тут же явился в гостиницу и стал уговаривать Дмитрия Павловича:

– Лучше вы себе ничего не найдете. Особняк наш неновый, деревянный, но обширный, со многими амбарами и постройками. Усадьба с большим садом, прудом и полянами.

Я с дворней и половины особняка не занимаю. Вторая половина – ваша. Хозяин дома Асинкрит Горин, совершеннейший бессребреник, меня держит бесплатно и с вас ничего не возьмет. Не только ничего не возьмем, еще и обедами кормить станем.

Скажу по чести, очень интересуюсь всякими научными вопросами, сам многое знаю, книги имею, но посоветоваться по научной части в этом городе почти что не с кем. Так что будем искренне рады. И вам будет с кем поговорить. И книги у меня есть научные.

Давыдову особняк понравился. Разумовский и Горин вызвались помогать ему в научных опытах, при этом граф показал книги, спасенные им от пожара. Их было немного, но они привлекли внимание Давыдова.

Здесь была книга «12 ключей брата Василия Валентина, монаха ордена святого Бенидикта, которыми двери к древнему камню любезных наших предшественников отверзаются. Издание русских масонов Н.И. Новикова и И.В. Лопухина». Были тут еще «Басни талмудовы, от самих жидовинов узнаны, открытые прежде в Кракове». Изданы «басни» были давненько: в 1758 году.

Давыдов с интересом перелистал томик, озаглавленный: «Книги Финелона, учителя детей короля Французского». Заинтересовали его: «Химический псалтырь» Авраама Теофраста Парацельса, «Размышления о величии Божием» Жан-Жака Руссо, «Почта духов, или Учения нравственныя и критическия. Переписка арабского философа Маликульмульна с водяными, воздушными и подземными духами», «Кабаллистика» Раймонда Луллия, «Прохладные часы, или Аптека, врачующая от уныния, составленная из медикаментов старины и новизны».

Была еще тут секретная книга Вильгельма Гучинсона «Дух масонства». На титуле стояла печать томской ложи «Великая Астрея». С изображением зажженного факела в треугольнике и змеи, кусающей себя за хвост. Можно было рассмотреть дату открытия ложи «августа 30 дня 1818 года».

Причем на обложке этой диковинной книжки были написаны гусиным пером стихи:

Граф Разумовский по поводу этой надписи сказал:

– Не ведаю, кто начертал это. Сам всю жизнь борюсь с неправдой, но всегда полагал, что в любой ереси может быть зерно истины, которое ученый человек должен извлечь на пользу православному миру. И на сем твердо стою. Только глупцы и ретрогады могут отвергать все безоглядно. Посему люблю читать разные книги для развития ума своего.

– Вы абсолютно правы, граф, – сказал Дывыдов. – Нельзя сужать горизонт. Мне нравится ваш подход, мы сработаемся.

Дывыдов, конечно, понял, что имеет дело с чудаками, ну, что из того? Чудаки украшают мир. Хозяин особняка Горин, обезьяноподобный и разгуливающий по усадьбе среди лета в валенках, причем оба валенка – на одну ногу, тоже весьма начитанный человек. И тоже тяготеет к книжкам обо всем непонятном, чудесном и странном. Оба эти человека не заняты службой или какими-то семейными обязанностями. Дмитрий Павлович понял, что они будут прекрасными помощниками в его деле.

В тот же день он привез из гостиницы на извозчичьей пролетке свой старенький чемодан. И самые удивительные дела начались с того дня в усадьбе Асинкрита Горина.

В одном из сараев начато было строительство гальванической воздухоплавательной машины. Граф при помощи ее надеялся со временем отбыть на свою родную Украину, Горин хотел с высоты птичьего полета обозреть весь Томск.

Для строительства нужны были редкие и дорогие материалы, денег ни у Давыдова, ни у графа Разумовского, ни, тем паче, у Горина не было. И редактор «Золотого руна» решил их зарабатывать лекарским искусством.

Диагноз он мог ставить даже заочно, при помощи портрета будущего пациента. Купцы решили пошутить над ученым-лекарем и от главы городской думы Тецкова принесли ему портрет покойного человека. При этом попросили поставить диагноз родственнику купца, который, мол, ныне находится в поездке в Иркутске.

– Я тут не шутки шутить с вами приехал, любезные вы мои! – строго сказал посланцам Тецкова Дмитрий Павлович. – Сей человек умер, и уже достаточно давно! И с вашей стороны это глумление над его памятью! А посему подите вон!

– Как вы догадались? – изумился граф Разумовский.

– Нет ничего проще, мой дорогой друг! – отвечал Давыдов, – у живых людей глаза на портретах отличаются особенным жизненным блеском, глаза на портретах усопших такого блеска не имеют. Потренируйтесь – и вы тоже научитесь различать портреты. Говорят, если сожжешь портрет недруга, он зачахнет.

История с портретом мигом облетела весь город, и пациенты стали осаждать усадьбу Асинкрита Горина. Граф Разумовский не всех пускал в дом. Принимал подарки, относил в кладовые и говорил:

– Доктору не разорваться. У него уже есть люди на приеме. Ты придешь через неделю, а ты – через две.

Граф был тонкий психолог и богатых золотопромышленников тоже не пускал без очереди. Пусть потерпят, потом с них можно будет вдвое больше содрать за лечение.

Давыдов испытывал больных качающимися маятниками. Один маятник был подвешен на проволоке и был обозначен знаком «плюс», другой, на изолирующей нитке, был обозначен знаком «минус».

Если оба маятника описывали возле испытуемой части тела одинаковые фигуры, то это обозначало, что болезни тут нет, если же показания разнились, то испытуемый орган либо участок тела считался больным.

Для лечения подбирались специальные материалы, излучавшие «жизненную силу». Давыдов брал речной песок, собирал по берегу Томи ракушки, толок разноцветные стекла, все это заливал секретным составом, потом выдерживал в склянках на солнце и при лунном свете.

Больным он делал компрессы, примочки. Кому-то втирал состав в кожу.

Он, между прочим, рассказывал Разумовскому и Горину, что давно ищет среди кедровых шишек одну-единственную. Она нарождается раз в двадцать лет, и каждый из ее орехов может вернуть безнадежному больному жизнь!

– Здесь вы найдете эту шишку! – обрадовался Разумовский, Томск у нас ближе к осени бывает весь засыпан кедровыми скорлупками. Грызут орехи и стар, и млад. Может, кому-то и попалась волшебная шишка?

– Может, и попалась, но если из этой шишки съесть больше одного ореха – умрешь.

– И как же ее узнать?

– Надо ее натереть специальным составом, она побелеет. Такая шишка отличается и размером. Это особенно крупная шишка, и орехи в ней крупные. И у меня есть нужный состав, но шишку жизни я пока не нашел.

От больных отбоя не было. И Давыдов просил Разумовского принимать только самых больных, тех, кого в других местах вылечить не смогли. Нужно же было иметь время и для науки.

Лучшим отдыхом от трудов праведных граф Разумовский считал прогулки вдоль Томи, с удочками. На закате обычно клевали в заводях такие окуни, что нитка еле выдерживала их. Давыдов тоже пристрастился к этой забаве.

Подышать воздухом, очищенным водой, полюбоваться кудрявыми островами, и белыми песчаными отмелями. Да еще принести на кукане жирных окуней, тут же отварить их с лучком и приправить перцем. Блаженство!

Однажды такой вечерний поход привел их к неожиданной находке. На песке возле реки лежал совершенно нагой человек со связанными за спиной руками, весь мокрый и без признаков жизни.

Дмитрий Павлович тотчас достал из кармашка небольшое зеркальце и прислонил к губам этого мужчины.

– Жив! – воскликнул Давыдов, – носовым платком зажал язык страдальца, другой рукой нажал на его грудь. У незнакомца хлынула вода изо рта, он закашлялся и вздохнул, Дывыдов постучал его по спине.

– Что же теперь делать? – обратился Дывыдов к Разумовскому, – за городом нет извозчиков, не на себе же нам его тащить, да еще голого?

– Довезем до города на лодке, – отвечал Разумовский.

– Где же мы ее возьмем?

– Какой-нибудь рыбак сейчас обязательно будет возвращаться с низовий реки в город, надо только подождать.

– И надо нам его одеть.

– Но во что? – изумился Давыдов.

– Одеть его на первый случай мы сможем, я дам ему свои штаны, а сам буду в кальсонах. Вы же дадите ему свою верхнюю рубаху, а сами будете – в нижней. Таким образом мы все трое будем одеты.

– Да, но как же вы будете в кальсонах, в городе?

– Ничего! У меня все равно слава городского чудака, это мне ничуть не мешает жить, а возможно, что даже и помогает. С чудаков меньше спроса.

– Похоже, что вы правы, – согласился Дмитрий Павлович.

Через какое-то время показалась из-за поворота лодка, которая тяжело шла против течения, в ней умело гребли двое. Третий сидел на корме и правил коротким веслом.

– Эй! Сюда! – замахал шляпой Разумовский, – он был уже в одних кальсонах и походил на гусара в белых рейтузах.

– Их трое. Возьмут ли они еще троих? – усомнился Давыдов.

– Как не взять? – отвечал Разумовский, – я – граф, вы – знаменитый ученый и лекарь, как же они посмеют не взять?

Незнакомцу развязали руки. Обрядили его в рубаху и штаны. Выглядел он уже лучше, хотя и дрожал всем телом и не мог говорить.

Рыбаками оказались художник Олимпий Павлов, поэт Сергиев, и этнограф князь Костров. В лодке на дне серебрилась стерлядь, был и король обских рыб, осетр, его спина была благородно зубчатой и напоминала пилу.

– Эй, сюда! – помахал Давыдов, и лодка пошла к берегу.

– Господа! Мы спасли утопающего, он не может идти, а нам надо доставить его в город! – заявил Разумовский.

– Что ж, размещайтесь! – ответил Костров, который исполнял роль кормчего. – Будет тесновато. Придется плыть возле самого берега, и очень медленно, чтобы не зачерпнуть бортом. Иначе вместо одного утопающего будет сразу шестеро. Да сидите в лодке спокойно, не хватайтесь за борта. А отчего вы, граф, в одних кальсонах?

– Брюки потерял, когда утопающего спасал! – ответил Разумовский.

– О! Это героика! Олимпий обязательно напишет о вас в газету. А кто таков утопающий?

– Сами еще не знаем! – отвечал Разумовский. – Главное, его доставить ко мне домой и полечить как следует. А в газеты писать не надо! Может, это повредит утопающему. Полиция у нас не преминет какое-нибудь дельце состряпать. Они из всего стряпают дела и греют на этом руки. Я этих прохвостов знаю! Так что мы лучше обойдемся без газетной славы.

В городе Разумовский и Давыдов вытащили из лодки незнакомца, попрощались со знатными рыболовами, наняли извозчика и покатили домой.

Здесь первым делом напоили своего невольного гостя горячим чаем с сахаром.

– Вы можете говорить? – спросил Давыдов. – Кто вы такой? Кто связал вам руки?

– Я могу говорить, – еле слышно ответил незнакомец, но я ничего вам не скажу, ибо не знаю, кто вы такие.

– Мы честные люди, которые тебя спасли, а ты должен нам назвать имена тех негодяев, что чуть тебя со света не сжили! – распаляясь, вскричал Разумовский.

– За спасение благодарю, но никому из жителей Томска я не верю.

– А, значит, ты нездешний! Был бы ты здешний, то знал бы, что нет более благородных людей в городе, чем мы. Я граф Разумовский. А это потомок славного гусара и поэта Дениса Давыдова, который бил почем зря французов и писал прекрасные стихи. А Дмитрий Дывыдов не только пишет стихи, но и величайший из химиков, механиков и врачей! И он тебя спас. И он вернет тебе бодрость и здоровье. Теперь ты знаешь, кто мы такие, так представься же и сам, будь любезен.

Незнакомец сказал:

– Да я слышал про Дмитрия Давыдова, рад с ним познакомиться. Вашего сиятельства я не знаю, но раз вы друг Давыдова, то, верно уж, честный человек. Хорошо. Я вам откроюсь, но, ради всего святого, никто, ничего не должен знать!

– Да не скажем мы никому! Мы люди чести! – опять начал сердиться граф Разумовский.

– Я чиновник для особых поручений омского генерал-губернатора Трущев. Я прибыл с расследованием.

Схватили меня на базаре. Обвинили меня в краже часов у одного из бакенщиков. По странности, чужие часы оказались в моем кармане, черт бы все побрал! При этом у меня из кармана изъяли письмо, писанное против местного губернатора, об изнасиловании гимназистки. Вот как я оказался у проклятых бакенщиков.

А бакенщики затащили меня на остров, долго мучили, да потом связали руки и бросили в воду на самой середине Томи.

Я хороший пловец, нырнул, чтобы они думали – утонул, и отстали. После я плыл на спине, но со связанными руками это непросто. Да и вода-то уже холодная в реке. Я наглотался воды, хорошо, что берег был уже недалеко, как на него выбрался, не помню.

– О! Это штучки местного полицмейстера Шершпинского! – воскликнул граф Разумовский. – Он сжег мой дворец, я теперь вынужден ютиться в чужой усадьбе. У вас изъяли письмо, а опекуншу девочки, Сесильку Ронне, шляпницу здешнюю, упрятали в тюрьму.

Против сего губернатора и полицмейстера очень многие в городе настроены. Есть гласный Федор Акулов, он готов подписать любую бумагу против этих злодеев. И есть здесь юрист, профессор, журналист Берви-Флеровский. Мы планируем собраться в укромном месте, составить бумаги для высоких инстанций, сделать план борьбы против этих Шурбанипалов! Вы тоже поедете на это совещание как представитель генерал-губернатора.

– Нет! Господа! – горячо воскликнул господин Трущов, – увольте! С меня хватит! Спасибо вам за помощь, ради бога, никому не говорите о встрече со мной. Я займу денег у кузины и немедленно уеду из Томска. Пусть мой губернатор поищет другого следователя. А с меня довольно и того, что я испытал.