Ночь, старая чертовка, подползла и приникла к иллюминатору. Через открытую дверь железом и йодом дышал Тихий океан. В рубке распорядительного дежурного, за стеклом, выхваченный лампой из мрака, как редкое тропическое земноводное, мучился лейтенант. Два часа ночи. Лейтенанту катастрофически хотелось спать. Он терял сознание. Голова опускалась на стол, как ведро в колодец, рывками, все ниже и ниже; покидаемое мыслью тело билось в конвульсиях, стараясь устроиться поудобней. Голова добилась своего – биллиардно ударилась лбом о стол. Брызнули искры, лейтенант пришел в сознание и бешено оглянулся па дверь– Ему показалось, что в дверь кто-то лезет, черный, толстый. Футы, черт! Он остервенело помял лицо ладонями, но как только лицо осталось в покое, сознание закатилось, и голова рухнула снова.

Телефонный звонок расколол ночь.

– Да… – осипшим со сна голосом отозвался лейтенант.

– Что «да», чем вы там занимаетесь? – спросила трубка,

– Двадцать два, двадцать три, лейтенант Петренко, слушаю вас, – поправился дежурный. Сон отлетел, голова прояснела.

– Ну, то-то, – смилостивилась трубка, – где у вас командир дивизии?

– На месте… то есть дома.

– А начштаба, начпо… эти тоже по домам?

– Так точно!

– А где экипаж Петрова?

– В море.

– Когда приходят?

– Через месяц, наверное,

– Так, ладно, подождем, а экипаж Жукова, я слышал, прибыл с контрольного выхода?

– Так точно!

– Замечаний нет?

– Никак нет!

– Когда они за угол?

– Точно неизвестно, но где-то четвертого.

– Боеготовность кораблей? Лейтенант перечислил.

– А с кем я разговариваю? – наконец-то сообразил он.

– С резидентом японской разведки, – отчеканила трубка и заморзячила многоточием.

Все! Жизнь кончилась. Лопнула в барабанных перепонках. Вокруг плыла ослепительная тишина. Черные тиски сдавили бедную человеческую душу. Все! Продано! Он продал. Всех. Позор. Позор, вонючий, липкий, как лужа под себя.

Лейтенант рванул ворот, он тонул в испарине, китель противно лип к телу, руки дрожали, пальцы выплясывали. Лейтенант расстегнул кобуру, вытащил пистолет и, положив его на стол, ошалело уставился перед собой. Холодное дуло коснулось виска, подбородок затрясся. Сейчас, сейчас… В горле царапался колючий язык. Сейчас… Главное, с предохранителя… с предохранителя, главное… Он… сейчас… Он сделает… сможет…

Кто-то ворвался в рубку, схватил его за руку, за плечи и закричал. Он не слышал, не видел, не понимал. Наконец он узнал его. А-а, однокашник. Да, вместе учились.

Как сквозь пелену, до него донеслись крики:

– …Ты что? Это ж я был… это я был сверху… с верхней палубы… там есть телефон… ты что?

Лейтенант затрясся плечами, его колотило, било беззвучно.

Потом он плакал; мокрый, маленький, жалкий… Он все время тянул носом. Слезы оставляли грязные полосы… Таяла ночь.

Равнодушный рассвет гнал в открытую дверь сырость. Было серо и холодно, дышалось с трудом, и на дне каждого вдоха собиралась усталость.