– Где этот чёртов старпом?

Давно у нас никто не появлялся. Просто тащить с корабля больше нечего. Мы со старпомом сидим на пирсе и греемся. Солнце, тепло. Только спиной к ящику привалился, и сразу размокаешь. Интересно, кто это там старпомом интересуется? Открываем глаза шелками и видим: прямо перед верхним вахтенным, лицом в переговорное устройство «каштан», а к нам жопой, стоит какой-то хмырь. Андрей Антоныч свои глаза пока ещё не открывал, так что есть ещё время изучить обстановку. Только проворачивание закончили и теперь с толком используем время перекура. Антоныч все ещё млеет на солнце, а этот детеныш козы опять лезет к «каштану»:

– Старпому срочно выйти наверх!

Ну, народ! Сейчас он тебе выйдет. Верхним вахтенным стоит Хабибулин. Этот уже делает мне глазами всякие знаки. Но ему все равно достанется – почему пускает кого попало к «каштану»? Андрей Антоныч очнулся.

– А?.. от… твою мать…

И потянулся.

– Где же ваш старпом?

Хабибулин глазами так моргает, будто бабочку в пищевод продавливает. Из-за него я пропустил тот момент, когда Андрей Антоныч вырос у хмыря за спиной.

– Ну?

Тот обернулся и уткнулся ему в живот, потом медленно поднял глаза, в которых сам собой нарастал дикий ужас, и остановился на лице старпома. По лицу Андрей Антоныча можно до обеда бродить.

– Ты кто? – спросил его старпом.

– Я?

– Ну, не я же!

У того орла затмение.

– Так и будем слюну глотать?

– А вы старпом?

– А что, не видно? Документы где?

– Какие документы?

– Зелёные! Ваши документы извольте представить!

– Вот!

Старпом читает. Прочитал.

– Ну? И чего с утра орем в «каштан»? Что? Некуда больше орать?

– Так… предписание… Я прибыл за осциллографом…

– За каким осциллографом?

– То есть?

– У нас пока ещё сохраняется целых два осциллографа времен первых ядерных взрывов в Семипалатинске. За каким из них вы соблаговолили прибыть? И в какое подразделение? БЧ-5? РТС? БЧ-4? И какой номер у прибора?

– Мне сказали, что старпом все знает.

– Кто «сказали»? Где «сказали»?

– В штабе! У начальника штаба! Есть бумага? Вот!

Старпом посмотрел в его бумагу и вызвал подвахтенного с автоматом.

– Этого арестовать и на КДП распять.

– Как?

– Молча! Руки вверх!

– Как это?

– Так! Что это за бумага? Кто её писал? Начальник штаба? Наш или чей? Что у него с русским языком? Ещё раз: пропуск, допуск, паспорт, телеграмму ЗАС?

– Какккк… (ык)… ую телеграмму?

– Золотую! Засекреченную! ЗАС! Как это смотрится: человек без ничего, с какой-то бумажкой из штабного гальюна, является на борт и просит, чтоб вы думали? Осциллограф?! А ускоритель элементарных частиц вам в газетку не завернуть? А? Вы тут бдительность, что ли, нашу собрались проверять, оскудев на разум? Так передайте тем, кто вас послал, что мы тут бдим! По самое ё-моё! Днями! И ночами! Стоим! Окостенев в желаниях! Чую, пахнет особым отделом! И их дебиловатыми проверками посторонней готовности к подвигу!

– Дежурный! (А это уже мне.)

– Есть!

– Связаться со штабом дивизии! Все выяснить и доложить!

Через пять минут все выяснили: этого типа, уродливого на вид, действительно прислали за осциллографом.

– Эх, кладь на покладь! – плюнул старпом, закрывая глаза и затихая на солнышке. – Поебень какая-то, не могу! Саня! Дай ему осциллограф!