Какими словами можно описать желание срать?

Только словами «жить» и "дышать".

Видите ли, мне не посчастливилось служить в бригаде ракетных катеров одиннадцать лет начиная с 1979 года.

А некоторым посчастливилось.

На катере проекта 205 гальюнов нет.

И вот встает такой катер под номером «Р-57» погожим летним днем на стенд размагничивания в бухте Улисс, что на Дальнем нашем Востоке.

Старшина команды ракетчиков мичман Корсунь – полный, благовидный мужчина цветущих лет – находился в самом шикарном расположении духа. Он мурлыкал про себя песни советских авторов, он улыбался, он жмурился от солнца.

Но все это до тех пор, пока не почувствовалось, что надо бы сходить в гальюн.

Выбравшись на верхнюю палубу, мичман Корсунь понял, что все не так просто: справа по борту стоит на якоре корабль размагничивания СБР со своей полугражданской командой и поварихой, с левого – пляж на Змеинке с женщинами и детьми.

И вот тут он и стал подбирать слова для описания возникшего желания. Но недолго.

Желание срать подобно ростку тополя, пробивающего асфальт, – оно способно только усилиться, заменив человеку речь.

Напрасно мичман ходил кругами в надежде унять – в глазах непрерывно темнело – ыыы!..

Напрасно постанывал – только подстегнуло и раззадорило – ыын!..

Можно, конечно, было опуститься за борт – он даже посмотрел туда с надеждой, но вода еще ледяная – ы-ым!..

Мичман Корсунь теперь уже не хотел ничего: он не хотел ни денег, ни пляжа, ни женщин. Он не хотел быть первым в очереди на квартиру, он не хотел на сход с корабля. Он хотел только срать.

СРАТЬ!!!

А давление все растет и растет, и мичман, покрытый испариной размером с утреннюю индонезийскую росу, уже начинает поглядывать в низ собственного все увеличивающегося в продольных параметрах живота, ожидая непременный цветок на выходе.

И тут взгляд его натыкается на носовую пушку АК-230, вернее, на тот чехол, которым она всегда накрыта.

Катерники соображают очень быстро. Чехол сдернут с пушки в одно мгновенье.

Не знаю, что напоминал собой мичман Корсунь, обернувшийся в это страшилище, обливаясь потом от жары, – оживший шалаш Ильича, наверное, – когда маленькими, но быстрыми шажками переместился к борту, где, уцепившись сквозь чехол за леера, сдернул с себя одним махом штаны с трусами и испытал – я! я! я! – неописуемое облегчение, можно сказать, даже счастье – фух, хе-хе!

После чего ему немедленно вновь захотелось и денег, и женщин, и очереди на квартиру, и сход на берег.