Чайник
При уходе и переводе с флота принято воровать что-нибудь на память: какой-нибудь кусочек сувенирного краеугольного кирпича могучего исполина, именуемого — «флот», кусочек чудовища…
Командир Криволапов — а такие ещё встречаются среди командиров — готовился к переводу со своего ракетного подводного крейсера, то есть: лихорадочно воровал.
Он уже украл себе домой: холодильник «Морозко» с отвалившейся дверцей, лучшее украшение радиосвалки проигрыватель «Аккорд», бухточку провода и простынь дерматинового покрытия, которым в доме всегда найдётся что покрыть.
Он утащил с корабля, потея от восторга, банки с воблой, компоты, сухофрукты, доски, шкафчики, нержавеющие трубы и наших дырявых тапочек двадцать пар.
Детские бульканья с пузырями вызывало в нём желание подчиненных помочь ему в этом ночном грабеже.
— Стой! — говорил он командиру боевой части, встречая его недалеко от лодки на снегу.
— Что-то я хотел тебе поручить, что-то хотел… какое-то задание… — мучился он.
— У меня уже есть задание, — старался командир БЧ, — списываю прибор…
— При чём здесь прибор? — досадливо махал рукой командир, как Диоген, которому мешали изобретать формулу счастья.
— Да, — вспоминал он наконец, — отправляйся сейчас на корабль и оторви мне там две железные полоски. Вот такие!
— Угольники? — участвовал командир БЧ в командирских исканиях.
— И угольники тоже, а это — вот такие! — и в воздухе рисовался чертеж очередной жертвы клептомании.
Прости, природа: когда ты создавала некоторых капитанов первого ранга, командиров лодок, ты вложила в них столько почек, что, распустись они все, — и можно было бы легко заблудиться в листве командирской души.
Пока мы отвлеклись, он увидел чайник. Тот стоял на палубе дебаркадера, перед дверью: крупный, никелированный, великолепный экземпляр. Гордость племени чайников: носик, крышка, зеркальные бока, гнездо под розетку — три литра внутрь, и можно ставить хоть на олимпийский огонь.
— Так! — сказал командир Криволапов, чувствуя желание немедленно обнять зазевавшийся чайник.
— Эй, кто там?! — крикнул он, обернувшись.
На этот зов откуда-то вылез матрос.
— Так, — сказал командир Криволапов, — возьмёшь его — и ко мне в каюту!
Матрос подхватил беспризорника, а командир помчался дальше, навстречу восходящим лучам восходящей военной славы.
— Стой! — раздалось из потустороннего мира. — Куда!
Грязно-серая дверь дебаркадера открылась, и оттуда вылез грязно-серый работяга. Мать природа одела его в ватник, сапоги и кроличью шапку и, прежде чем пихнуть его в спину, подарила ему вечную щетину, мешки под глаза и жажду.
— Куда, говорю! — схватил он проходящий мимо чайник.
— Товарищ командир! — заверещал матрос. — Я, как вы сказали, так и сделал! Товарищ командир!
Командир Криволапов медленно повернулся спиной к серебристым лучам восходящей военной славы; на лбу его обозначились ребра жесткости, и лицо начало отчаянно принимать командирское решение.
— Ах, енто ты, значить? — прогундосил работяга…
Опустим занавес над этой душераздирающей картиной; занавес тёмный, с кистями, как цыганская шаль. Пусть наступит ночь и всё затопит. Не будем рассказывать, как работяга, держа одной рукой чайник, а другой — командира за пуговицу, докладывал ему, в идиоматических выражениях, одну библейскую притчу.
Работяга был огромный-огромный, а командир такой маленький, мокренький, в шапке с ручкой…
За что, природа?
