Я — Зверев!
Те, что долго толкаются на флоте, знают всех. Как собаки с одного района — подбежал, понюхал за ножкой — свой!
Если вам не надо объяснять, почему на флоте нет больных, а есть только живые и мёртвые, значит, вы должны знать Мишу Зверева, старшего помощника начальника штаба дивизии атомоходов, капитана второго ранга.
Когда он получил своего «кап-два», он шлялся по пирсу пьяненький и орал в три часа ночи, весь в розовом закате, нижним слоям атмосферы:
— Звезда! Нашла! Своего! Героя!
У него была молодая жена. Придя с моря, он всегда ей звонил и оповещал: «Гони всех, я начал движение», — и жена встречала его в полном ажуре, как у нас говорят, по стойке «смирно», закусив подол. И он никогда не находил свои в беспорядке брошенные рога. Всегда всё было в полном порядке.
С ним всё время происходили какие-нибудь маленькие истории: то колами побьют на Рижском взморье, потому что рядом увели мотоцикл, а рожа у Миши не внушает доверия, то ещё что-нибудь.
Он обожал их рассказывать. При этом он улыбался, смотрел мечтательно вдаль и рассказывал не торопясь, с паузами для смеха, поджидая отстающих. Обычно это происходило после обеда, когда все уже наковырялись в тарелках. Рассказ начинался с этакого романтического взгляда поверх голов, кают-компания замирала, а Миша вздыхал и начинал с грустной улыбкой:
— Родился я в Нечерноземье… на одном полустанке… едри его мать… М-да-а… Так вот, в отпуске я задумал однажды сходить в баню…
Для того, чтобы сократить количество «едри его мать» до необходимого минимума, расскажем всю историю сами.
Перед баней он оброс недельной щетиной до самых глаз, надел ватничек на голое тело, треух, синие репсовые штаны, наши флотские дырявые сандалии на босую ногу, взял под мышку берёзовый веник и двинулся не спеша.
А вокруг лето; птички чирикают; воздух, цветы, настроение, сво-бо-да!
Давно замечено, что чем дальше от флота, тем лучше твоё настроение, и чем ближе к флоту, тем оно всё пакостней и пакостней, а непосредственно на флоте — оно и вовсе никуда не годится.
Далеко от флота ты хорошо дышишь, шутишь, смеёшься весёлый, говоришь и делаешь всякие глупости, как всё прочее гражданское население.
Для того, чтоб дойти до бани, нужно миновать полустанок. На нём как раз остановился какой-то воинский эшелон. У ближайшего вагона стоял часовой. Ну какой строевик, я вас спрашиваю, пройдёт спокойно мимо солдата и ничего не скажет? Это ж так же тяжело, как псу пройти мимо столба.
Миша не мог пройти, он почувствовал сопричастность, остановился и подошёл.
— Откуда едете?
Часовой покосился на него и хмуро буркнул;
— Откуда надо, оттуда и едем.
— А куда едете?
— Куда надо… туда и едем…
— А что везёте-то?
— А что надо… то и везём…
— Ну ладно, сынок, служи, охраняй. Родина тебе доверила, так что давай бди! А я пошёл.
— Куда ж ты пошёл, дядя, — скинул часовой с плеча карабин и передёрнул затвор, — стой, стрелять буду…
Капитан, начальник эшелона, с трудом оторвал голову от стола. Вид у него был синюшный (их бин больной).
Перед ним стоял Миша Зверев, и сквозь дремучую щетину на капитана смотрели весёлые глаза.
— Здрасте, хе-хе…
— Здрасте…
— Вот, взяли… хе-хе.. — некстати захекал Миша.
— Интересовался, — вылез вперёд часовой, — куда едем, что везём.
— Молодец, Петров! — прокашлял капитан. — Документы есть?
— Как-кие документы, отец родной? — сказал Миша. — Я же в баню шёл…
— Значит, так! Особый отдел мы с тобой не возим. Поэтому на станции сдадим.
— Товарищ капитан, я — капитан второго ранга Зверев, старший помощник начальника штаба, я документы могу принести, если надо!
— Не надо, — сказал капитан, застряв взглядом в Мишиной щетине. — Сидоров!
Появился Сидоров, который был на три головы больше того, что себе физически можно представить.
— Так, Сидоров, заверни товарища… м-м… старшего помощника начальника штаба… и в тот, дальний штабной вагон. Писать не выводить, пусть там делает. Ну, и так далее…
Сидоров завернул товарища (старшего помощника начальника штаба) под мышку и отнёс его в тот дальний вагон, бросил ворохом на пол и — со словами: «Ша, Маша» — закрыл дверь.
«В вагоне раньше ехали лошади», — успел подумать Миша. Дёрнуло. От толчка он резко пробежался на четвереньках, остановился, подобрал веник и рассмеялся.
— Надо же, — сказал он, — поехали… Вагон как вагон. Перестук колес располагал к осмыслению, и Миша расположился к осмыслению прямо на соломе.
Скоро остановились. Станция. Зверев вскочил и заволновался. Сейчас за ним придут. «Это что ж за станция? — всё беспокоился и беспокоился он. — Не видно. Чёрт знает что! Чего же они?». За ним не шли.
— Эй! — высунулся он в окошко, перепоясанное колючей проволокой. — Скажите там командиру эшелона! Я — Зверев! Я — старший помощник начальника штаба! — обращался он ко всем подряд, и все подряд пугались его неожиданной физиономии, а одна бабка так расчувствовалась, от внезапности, что сказала: «О-о, хосподи!» — ослабела и села во что-то, чвакнув.
Миша хохотал над ней, как безумный, пока вагон не дёрнуло. О нём явно забыли. Станции мелькали, и на каждой он орал, подкарауливая у окошка прохожих: «Я — Зверев! Скажите! Я — Зверев!…».
Через трое суток в Ярославле о нём вспомнили («У нас там был этот… как его… начальник штаба») и сдали в КГБ.
За трое суток он превратился в дикое, волосатое, взъерошенное существо, с выпученными глазами и острым кадыком. Пахло от него так, что вокруг носились взволнованные мухи.
— Ну? — спросили его в КГБ.
— Я — Зверев! — заявил он с видом среднего каторжанина. — Я — старший помощник начальника штаба! — добавил он не без гордости и подмигнул. Мигать не хотелось, просто так получилось. Рожа — самая галерная.
— Документы есть?
— Как-ки-е до-ку-мен-ты? — в который раз задохнулся Миша. — Я в баню шёл! Вот! — и в доказательство он сунул им под нос веник, которым иногда подметал в вагоне.
— А чем вы ещё можете доказать?
— Что?
— Ну то, что вы — Зверев.
Миша осмотрел себя и ничего не нашёл. И тут он вспомнил. Вспомнил! Что в Ярославле у него есть дядя! Ы-ы! Родной! Двадцать лет не виделись!
— Дядя у меня есть! — вскричал он. — Ы-ы! Родной! Двадцать лет не виделись! Родной дядя! Едри-его-мать!
К дяде поехали уже к ночи.
— Вы такой-то?
— Я… такой-то…
— Одевайтесь!
И дядя вспомнил то героическое время, когда по ночам выясняли, кто ты такой.
Родного дядю привезли вместе с сандалиями. Когда он вошёл в помещение, к нему из угла, растопырив цепкие руки, метнулось странное существо.
— Дядя! Родной! — верещало оно противно, дышало гнилым пищеводом и наждачило щёку.
— Какой я тебе дядя?!… Преступник!… — освобождался дядя, шлёпая существо по рукам.
Дядю успокоили, и под настольной лампой он признал племянника и прослезился.
— Служба у нас такая, — извинились перед ним, — вы знаете, чёрт его знает, а вдруг…
— Да! Да!… — повторял радостный дядя. — Чёрт его знает! — и пожимал руки КГБ, племяннику и самому себе. Радующегося непрерывно, его увезли домой.
— А вы, товарищ Зверев, если хотите, можете прямо сейчас идти на вокзал. Здесь недалеко. А мы позвоним.
На вокзал он попал в четыре утра. Серо, сыро, и окошко закрыто. Миша постучал, тётка открыла.
— Я — Зверев! — сунул он свою рожу. — Мне билет нужен. Вам звонили.
— Давайте деньги.
— Какие деньги? Я же без денег! Ты что, кукла, — он заскреб щетиной по прилавку, — совсем, что ли, людей не понимаешь?
«Кукла» закрыла форточку.
Нервы, расшатанные вагоном, КГБ и дядей, не выдержали.
— Я — Зверев! — замолотил он в окошко. — Я — от КГБ! Вам звонили! Я — от КГБ! От! Ка! Ге! Бе! — скандировал он.
Тётка взялась за телефон:
— Здесь хулиганят!
Миша молотил и молотил.
— Я — Зверев! Открой! Эй!
За его спиной уже минут пять стоял милиционер. Он дождался, когда Миша устал, и вежливо постучал его по плечу. Миша обернулся.
— Вы — Зверев?
— Да-а… — Миша до того растерялся оттого, что его хоть кто-то сразу признал, что расплакался и дал себя связать. В машине он припадал к милицейскому плечу и, слюнявя его, твердил, что он — Зверев, что он — в баню, что он — в КГБ…
— Знаем, знаем, — говорили ему мудрые милиционеры.
— А я ещё старший начальник помощника штаба! — останавливался среди соплей Миша и, отстранившись и вперившись, напряжённо искал возражений.
— Видим, видим, — отвечали ему милиционеры. Мудрые милиционеры сдали его немудрым, а те заперли его до понедельника. Миша замолотил опять.
— Я — Зверев! Сообщите в КГБ! Я — Зверев!…
— А почему не в ООН? Пересу де Куэльяру, ему тоже будет интересно, — говорили немудрые и пожимали плечами. — Ну, так нельзя! Не дают работать. Накостылять ему, что ли? Чуточку… — и накостыляли…
В конце концов в понедельник все разобрались во всём! (Едри его мать!) КГБ с милицией проводили его на вокзал, вручили ему билет, посадили в поезд, и он начал обратный путь на свой полустанок…
Когда он слез с поезда, от него шарахнулись даже гуси. Миша пробирался домой огородами. Подойдя ближе, он услышал музыку. В его доме творилось веселье. Миша присел в кустах. Жизнь научила его осторожности.
Вскоре на крыльцо вывалился друг детства Вася. Вывалился, встал с кряком и отправился в кусты, гундося и расстегиваясь по дороге. У кустов он остановился, закачался, схватил себя посередине, и из него тут же забил длинненький фонтанчик.
Когда фонтанчик своё почти отметал, навстречу ему из кустов вдруг поднялось странное создание.
— Чего это здесь?… А? Вася? — спросило создание голосом Мишки.
— Вот надо же было так упиться! — сказал Вася. — Привидится же такое… — и, сунув недоделанный фонтанчик в штаны, повернул к дому.
— Стой! — одним махом настиг его Миша, и Вася засучил ножками, утаскиваемый.
Оказалось, что Мишу всем полустанком дней десять искали баграми на озере, а потом решили — хорош! — и справили поминки.
