Этот вечер был обречен. Он завершился встречей с привидением и странным звоном колокола. Я выбралась из двухколесного экипажа, дрожа от холода, приподнимая свои юбки над булыжниками и стараясь держаться подальше от маленьких оборванцев, круживших вокруг нас и наступавших ногами в кучи свежих лошадиных экскрементов. Небо надо мной было чистым и темным, полным миллионов крошечных звезд. Передо мной приветливо горели яркие факелы, а сбоку каменные ступени вели по направлению к залу Гильдии. Его величественные верхние комнаты подпирались колоннами и арками, создававшими навес над огороженной бордюрами открытой каменной площадью внизу, на которой стояли классические статуи принца датского Георга и королевы Мари, его жены. На главной улице у всех входов стояли стражники. Разглядывая свиток в каменной руке принца, я предполагала, что там содержатся особые волшебные указания, как исполнить все наши мечты, поймав удачу… Меня переполняло волнение. Был канун Нового года, мой первый бал — и на нем я могла встретить Чарльза Эллисона.

Всего несколько дней назад мы приняли посетителя, мистера Льюиса, члена городского совета, который несколько лет назад консультировался с мамой относительно смерти своей жены. Но в настоящее время его заботы уже находились весьма далеко от прошлого и были нацелены на приобретение новых привязанностей, хотя все его попытки оказались тщетными. Мне нравился этот стареющий щеголеватый джентльмен с блестящими глазами, низким глубоким голосом и смехом, который доносился из-под его густых с проседью усов.

Когда он бывал у нас, я всегда знала об этом, поскольку после его ухода сильный сигаретный запах оставался в доме в течение долгих часов, но сегодня, помимо этого характерного, но не отталкивающего аромата, он также принес две блестящие белые карточки, украшенные золотой надписью, — приглашение для каждой из нас посетить бал в качестве гостей. Извиняясь за краткое уведомление, он объяснил, что событие уже почти отменили из уважения к длительному трауру королевы, но поскольку ее нет в Виндзоре, бал все-таки состоится.

Когда мы сели пить чай, мама выразила свое нежелание, опасаясь социального остракизма, связанного с прочно укоренившимся осуждением ее деятельности. Но вскоре он разубедил ее, с хриплым хихиканьем сообщив, что ходят слухи, будто сама королева советовалась с ней, сильно повысив ее репутацию.

«Разве можно по-прежнему смотреть на очаровательную госпожу Уиллоуби свысока, если спиритуализм удостоился внимания и доверия королевы?» — пошутил он. Но, конечно, он был необъективен.

Мама притворилась, что удивлена этим сплетням, со смехом отнекиваясь от весьма «смешного предположения» о королевской аудиенции. Но когда он ушел, она была обеспокоена, каким образом могли распространиться слухи, опасаясь, что проболтался извозчик, но в то же время, что бы кто ни говорил сейчас, никто не знал об окончательном неодобрении Виктории.

А поскольку королева благополучно пребывала в Осборне, почему бы нам было не посетить бал!

Как только мы переступили порог высоких двухстворчатых дверей и поднялись по величественной изогнутой лестнице, на неизвестную доселе в Виндзоре миссис Уиллоуби уставилось множество пар глаз. И хотя в некоторых сквозило набожное отвращение, большинство явно были восхищены. Одетая этим вечером в черное шелковое платье, мама прекрасно выглядела, на ее шее горело изумрудное ожерелье, оттенявшее ярко-зеленый цвет ее глаз.

Я чувствовала себя совсем незаметной в бледно-сером платье и простом ожерелье из черного янтаря, дополненными сумкой, которую мама подарила мне на Рождество.

Хотя я была полна надежд и выглядела решительно, я нигде не заметила Чарльза. И, разглядывая военную и светскую городскую элиту, мне пришлось признать, что, вероятно, он и не мог быть здесь. Нас посадили за стол мистера Льюиса вместе с другими восемью гостями, и один из военных джентльменов сказал, что знал моего отца, заведя разговор о его хирургической практике. Мама кратко ответила, что грустит о том, что сегодня его нет с нами; на что одна из чванливых леди сделала вид, что душит зевоту, для вида приложив к своему дряблому напомаженному рту руку, и громко осведомилась о здоровье своего «близкого друга» мистера Тилсбери. Сначала мама только удивленно взглянула на нее, но, чтобы не дать себя сбить с толку этими подлыми намеками, быстро ответила, что он — вне всяких сомнений — прекрасно здравствует в Нью-Йорке. Но, увы, несмотря на все свои телепатические таланты, даже она не может связаться со своим коллегой, находящимся столь далеко за океаном.

Мистер Льюис попытался растопить холодную атмосферу, обратившись к маме по поводу предмета ее смущения, но это только все усугубило. И теперь большинство леди взирало на нее с негодованием или явно избегало ее взгляда и острого языка. Я совсем не возражала, радуясь тому, что не участвую в их скучной, бессмысленной беседе.

С одной стороны от меня сидел какой-то мужчина, похожий на сановника, высокий толстый зануда с кривыми зубами, неприятным запахом изо рта, красным рыхлым носом пьяницы и с наполовину седой бородой, на которую попали как и его суп, так и слюни, но, по крайней мере, она задерживала большинство хлебных крошек, прежде чем они успевали упасть и на меня. Грустно вздохнув, я начала подозревать, что балы в этом обществе отнюдь не так привлекательны, как я полагала раньше.

После легкой еды последовала бесконечная череда унылых речей и тостов. Распределение танцевальных карт вызвало небольшую волнительную дрожь, но, вне всякого сомнения, принесло куда больше разочарований. Польку мне предстояло танцевать с военным офицером, кадриль — с ужасным кривозубым человеком — я с трудом представляла, как смогу выдержать мерзкое дыхание на таком близком расстоянии. Но тот казался таким высоким, а его живот таким большим, что это вселило в меня уверенность, что я смогу сохранить дистанцию.

Ни о чем не подозревавший или просто безразличный к мнению своих друзей, мистер Льюис сиял от гордости, сопровождая маму, чтобы исполнить вместе с ней «Гранд марш». Теперь длинная вереница пар во главе с мэром и его женой собиралась войти в бальный зал. Неохотно поднимаясь со своего места за столом и весьма опасаясь продолжения вечера, я присоединилась к отставшим. Мы составляли намного менее достойную толпу, которая пробиралась вперед, чтобы увидеть зал, украшенный гирляндами еловых веток, лент и плюща. На дальнем конце на небольшом возвышении оркестр заиграл бойкое вступление. Виктория и Альберт, словно присутствуя лично, взирали с портрета, оглядывая всю сцену.

Исполняя эти неприятные обязанности, я время от времени ловила на себе мамин взгляд, то когда она сидела на диване, то когда проносилась мимо меня во время польки. Получив большое количество приглашений, я не имела никакой возможности покинуть танцпол и в конечном счете потеряла ее из виду. Музыка закружила меня, звуки усилились и циркулировали, вращаясь вокруг большой люстры, на которой звякали хрусталики, рискованно дрожавшие во время ритмичного постукивания ног танцоров. Неожиданно почувствовав себя уставшей, я решила выйти и выпить чего-нибудь, а также сполоснуть холодной водой лицо, так как мне казалось, что от этой жары я могу взорваться.

Немного позднее, возвращаясь в прихожую и минуя лестничный пролет, я заметила полный стакан шампанского, забытый на столе. Я жадно выпила его и, почувствовав себя виноватой, посмотрела вниз, не заметил ли кто-нибудь моего поступка. Тогда я увидела маму, стоявшую около широких изогнутых перил и беседовавшую с кем-то невидимым, скрывшимся за большим столбом. Она, крайне озабоченная и напряженная, нервно теребила свою сумку и затем, как будто внезапно почувствовав мой пристальный взгляд, взглянула вверх, резко закрывая ее замок. Сказав несколько заключительных слов своему невидимому собеседнику, она оставила его и направилась прямо ко мне со словами:

— Алиса, вот ты где! Я только сейчас вспомнила, что могла уйти из дома, оставив камин в моей спальне без присмотра! Я растопила его как раз перед тем, как мы вышли, когда Нэнси отправилась спать, и теперь я боюсь, что не поставила щиток. Я не успокоюсь до конца вечера, пока не буду уверена, что дом в безопасности. Я думаю о шальных искрах, которые могут попасть на ковер или на постельное белье, и в наше отсутствие может сгореть весь дом.

Я попыталась успокоить ее:

— Мама, мы были тут так долго, что лишние полчаса ничего…

— Нет, я должна идти, экипаж уже вызвали… но ты можешь остаться. Ради меня, найди мистера Льюиса и извинись за мой внезапный отъезд… И пообещай ему, что я обязательно вернусь ко встрече Нового года.

Весьма пораженная ее готовностью оставить меня одну, я почувствовала себя внезапно обеспокоенной:

— Но ты должна мне позволить поехать вместе с тобой…

— Нет, — твердо возразила она, — я вернусь раньше, чем ты успеешь заметить, и почему ты должна портить вечер из-за моей глупой оплошности?

Я стояла в смятении, наблюдая, как мама поспешно забирает свою мантилью и, осторожно ступая по скользким булыжниками и держась за руку лакея, выходит на улицу. В замкнутом промежутке между медленно качающимися дверями, так что сцена представала нарочито суженной, было видно, как она садится в карету, а крупная серая лошадь выпускает из больших ноздрей в холодный воздух густые струи пара. Затем дверь захлопнулась, картина исчезла, и мама полностью пропала из поля моего зрения.

Городской глашатай пронесся мимо меня, великолепный в своей красно-золотой шляпе, его низкий громкий голос провозгласил:

— Осталось всего десять минут до полуночи. Леди и джентльмены, приготовьте ваши бокалы, пожалуйста…

Но у меня не нашлось ни бокала, чтобы чокнуться, ни партнера, чтобы участвовать в тосте. Я была озадачена странным поведением мамы и, забрав свой платок, проскользнула через тот самый выход, решив, что вечер уже закончился и что я подожду ее на улице.

Снаружи столпилось несколько других гостей. Некоторые прислонились к высоким колоннам, поддерживавшим танцпол над ними. Начав замерзать, я подумала, что мне лучше вернуться обратно и найти мистера Льюиса, как просила мама. Но внезапно я почувствовала деликатное прикосновение к своему плечу и, повернувшись, увидела наиболее желаемого друга.

— Чарльз, ты здесь! — удивленно воскликнула я, радуясь гораздо сильнее, чем это позволяли приличия. Я взглянула на него, и меня поразило, как он привлекателен.

Казалось, что я легко попалась в сети, расставленные им!

— Какой приятный сюрприз встретить вас сегодня вечером, мисс Уиллоуби, — слегка поклонился он, с веселой улыбкой целуя мне руку. — Я возвращался в замок, когда заметил, как ваша мама садится в экипаж, и теперь понимаю, что она оставила вас здесь… хотя, как можно было это сделать, для меня загадка. Вы позволите мне немного поговорить с вами?

Следующие несколько минут мы провели, кокетливо и игриво подшучивая друг над другом, и все мысли о маме теперь полностью испарились. Когда над нами раздались приглушенные звуки оркестра и начался новый вальс, Чарльз взял меня за руку прямо на улице на глазах у остальных, и мы начали танцевать. Все, что я видела в тот момент, это вспышки горящих факелов и длинные тени от высоких столбов, смешивавшиеся и сливавшиеся в черно-оранжевую массу.

Перед заключительными аккордами я встретилась с ним взглядом, и он спросил:

— Ты останешься здесь, со мной, чтобы услышать, как часы пробьют двенадцать?

Эта мысль пришла в голову не только нам. Большинство гостей вышли на улицу. Все они, ожидая полуночи, смеясь и хихикая, проходили мимо нас нетвердым шагом. В какое-то мгновение Чарльз схватил меня за руку, увлекая вниз по каменным ступеням к дороге, и со смехом потащил меня по булыжникам.

С левой стороны от нас высилась приходская церковь — черный силуэт на фоне ночного неба. Казалось, ее изящная башня касается облаков, которые мягкими тонкими полосами плыли над ярким месяцем. Мы сбежали по льду, не обращая внимания на шепот вокруг нас, промчались по крутым скользким ступеням и направились прямо к паперти.

Однако потом мы повернули налево, на старые кладбищенские лужайки, и остановились под одним из голых заснеженных деревьев, смеясь и выдыхая клубы белого густого пара. Внизу на улице пела толпа, отсчитывая время в обратном порядке вместе с часами, пока наконец над толпой не раздались один за другим удары часов. Создавалось впечатление, что люди слились в единую массу. А когда пробило двенадцать, послышались громкие приветствия и великолепный звук сложных праздничных перезвонов.

Наступил новый 1863 год. Повсюду слышались крики и взрывы смеха, хризантемами всех цветов распускался фейерверк. В эпицентре этой какофонии звуков Чарльз посмотрел вниз и мягко взял меня за подбородок. Наклонившись вперед, он едва коснулся моих губ своими, а затем, когда я вздохнула, прижал к себе, прислонив к твердому стволу дерева и припав к моему открытому рту с настойчивой страстью. Как долго мы простояли в объятиях, я сказать не могу, мы утратили всякое чувство времени и мечтали только о том, чтобы этот поцелуй длился вечно.

Когда я открыла глаза и посмотрела на холодный небесный свод, он превратился в мягкий серый туман и был полон такого количества сиявших через пространство и время звезд, что я знала, что этот момент навсегда останется в моем сердце. И всякий раз, когда я буду видеть такое небо, я буду думать о Чарльзе Эллисоне, вспоминая те мгновения, когда полагала, что я все еще невинна.

Теперь толпы рассеялись, экипажи снова выстроились в линию, чтобы забрать утомленных гуляк домой. Все мои тревоги снова вернулись, и я неожиданно вспомнила:

— Мама! Она будет искать меня. Она будет беспокоиться. О Чарльз, я должна найти ее! Что она подумает?

Но он казался странно беззаботным и очень спокойным, когда мы медленно возвращались той же дорогой в зал Гильдии. Мы долго искали ее, но так и не нашли.

Я чуть не плакала, мои мысли спутались:

— Что, если ее похитили или ограбили или она оказалась в огне?

— Я уверен, что с ней все в порядке, но, если хочешь, я прямо сейчас вызову экипаж, чтобы отвезти тебя домой. Если случилась какая-то беда, мы скоро узнаем. Но на самом деле, — мягко и терпеливо продолжил он, — я уверен, что не было никакого пожара. Скорее всего, твоя мама вернулась, будучи расстроена и…

— Но она будет искать меня, — протестовала я, — она никогда не оставляла меня так долго! Такого раньше никогда не случалось… и что, если она увидит нас вместе?

— Ну это вряд ли. Она могла снова отправиться домой, подумав, что, возможно, ты уже вернулась, — уверял меня он, держа дверь и помогая мне сесть в экипаж.

Когда мы прибыли на Кларэмонт-роуд, дом был погружен во тьму. Чарльз расплатился и отправил экипаж обратно. Я очень тихо постучала и, не получив ответа, достала свой ключ.

— Ты хочешь, чтобы я вошел с тобой или подождал? — спросил он.

Хотя прекрасно знал, что такая вольность недопустима.

— Ну… мама вряд ли обрадуется, если застанет нас вместе в доме. Ну… — снова повторила я, краснея и желая, чтобы это было возможно, — теперь ты должен идти… и спасибо тебе…

Мои слова прозвучали неестественно и фальшиво, достаточно твердо, чтобы почувствовать себя смущенной и испуганной после интимных минут наедине с человеком, которого я едва знала.

— Я стану высматривать твою маму на обратном пути в замок, но если ты все еще будешь волноваться, просто разбуди Нэнси и пошли ее за мной, хотя, я уверен, это не потребуется. Наверняка найдется какое-то объяснение, вот увидишь.

Он взял мою руку и снова поцеловал ее, очень ласково и серьезно, и уже не в первый раз я посмотрела на омелу, висевшую над нашим порогом. Мне хотелось почувствовать легкое прикосновение его губ к своим и близость его тела.

Но все, что я могла сделать, это стоять и наблюдать, как он уходит. Я махала ему вслед, переживая из-за утраты, когда Чарльз прошел через ворота и исчез.

Очень тихо открыв дверь на случай, если мама была где-то внутри, я бросила свою шаль в прихожей и сняла грязные мокрые ботинки. Ступая холодными босыми ногами, я кралась через дом, из комнаты в комнату, и видела, что все огни уже давно потушены и на их месте не осталось ничего, кроме тусклой дымящейся золы.

Везде была темно, если не считать света уличных ламп сквозь незашторенное окно прихожей.

Я находилась в замешательстве, прислушиваясь к дальним крикам и смеху, боясь даже подумать, что могу услышать вой. Но, повернувшись лицом к Высокому зеркалу, я улыбнулась своему отражению. Обнимая саму себя и громко смеясь, я вспоминала каждый момент, проведенный с Чарльзом во дворе церкви. Я заметила, как растрепались мои волосы, и, прикоснувшись к длинным прядям, спадавшим свободными локонами, провела пальцем по своей щеке и губам, которые все еще горели, хотя никто не смог бы сказать, что было тому причиной — поцелуй, шампанское или холод. Напевая от чувства, что я стою на пороге новой взрослой жизни, полная желания и смутных, невыразимых ощущений, я неожиданно услышала, как церковные часы ударили один раз, напоминая мне о длительном мамином отсутствии.

Я столько раз слышала этот перезвон, но сегодня, казалось, что-то было не так.

Я почувствовала необъяснимый страх. Дрожь, возбужденное покалывание прошло по кончикам моих пальцев, по рукам, потом переместилось к плечам и спине, затем к корням волос, и, кажется, пробралось даже под череп. Периодически у меня что-то стучало в голове, изгоняя любые мысли и помещая вместо них пугающее убеждение, что…

…здесь произошло что-то странное. Удары часов звучали снова и снова; длительная-низкая вибрация звука. Очарованная, я стояла в смятении, и затем, когда снова взглянула в зеркало, комната поплыла передо мной, наполнившись темными тенями, раздуваясь и изгибась, словно теперь я стояла над морем, над темной колышущейся водой.

Пока звучал стонущий грустный звон часов, Парвати, стоящая на столе, стала напоминать русалку, в короне которой горел обрамленный серебряным лунным лучом рубин. На тумбе передо мной появилось нечто новое — грязный зеленый медный таз, наполненный густой, черной и вязкой жидкостью. Наклонившись, я почувствовала запах теплой крови, резкий и жесткий. Меня бросило в жар от моего предположения. К моему ужасу, мои руки непроизвольно потянулись вперед, беря чашу и поднося ее к моим губам. Мне захотелось, чтобы мне стало плохо: ощутить приступ тошноты, подступившей к горлу, мерзкий привкус во рту, содрогание желудка.

Но жажда была такой нестерпимой и сильной… почти непреодолимой. Голова болела, в висках пульсировало словно от звона. От этой тупой нестерпимой боли я закрыла глаза. Снова открыв их, я начала задыхаться от волнения и опрокинула чашу, пролив кровь на платье, потому что кто-то абсолютно неподвижно стоял рядом с Парвати. Я сразу узнала его. Альберт выглядел точно так же, как тогда в прихожей.

Он смотрел на меня тем же пристальным жалобным взглядом. Затем он поднял руку, хотя очевидно, что это потребовало значительных усилий, словно воздух вокруг был физически тяжелым. Наконец ему это удалось, и он указал пальцем на рубин, на котором все еще светился луч лунного света. В моей голове усилились вибрации, так как видение приближалось и удалялось… снова приближалось и удалялось, пока наконец все вокруг опять не стало прежним… только вялое эхо звука, едва различимо висело в воздухе. В комнате позади меня, которую я видела перед собой в зеркале, кроме меня не было ни единой души, но, когда я взглянула вниз, я издала неожиданный неясный возглас сожаления, потому что чаша с кровью также исчезла. Мое платье было сухим, без каких-либо темных, багровых пятен и…

…послышался другой звук — обыденный, привычный. Я услышала, как вставляют и поворачивают ключ, а затем шум открывающейся двери и мамин голос, зовущий меня из прихожей. Я бросилась ей навстречу, радостная, что она вернулась домой, что вышла из своего ужасного транса. И, бросаясь в ее объятия, я воскликнула:

— Мама! Где ты была все это время? Я так беспокоилась…

— О, Алиса, ты все еще не спишь! Извини, что напугала тебя.

Она произнесла эти слова невнятно, а затем, словно пьяная, облокотилась на стену:

— Скажи, что ты не очень сердишься. Я боюсь, что задремала, когда возвратилась домой, чтобы проверить огонь. К счастью, я попросила извозчика подождать, в конце концов он поднялся и постучал, чтобы посмотреть, где я, и отвез меня обратно на бал, где я повсюду тебя искала. Мистер Льюис не имел ни малейшего представления, где ты можешь быть, но потом я столкнулась с Чарльзом Эллисоном. Он рассказал мне, как встретил тебя и взял на себя обязанность доставить тебя домой… что, я должна сказать, ему совсем не пристало было делать. Но тем не менее ты здесь, в безопасности, и, ты знаешь, после всей этой суеты и беспокойства, — она засмеялась нарочито громко, — камин был в порядке, за ним все это время следили! — Зевнув, она продолжила: — О моя дорогая, ты должна идти спать. Ты выглядишь уставшей — и я, знаю, тоже.

— С Новым годом, мама, — сказала я, видя, как она отворачивается и начинает подниматься по лестнице, не удосужившись даже просто поцеловать меня на ночь, и почти побежала за ней, чтобы рассказать ей о призраке Альберта и спросить, что мог означать тот указующий перст. Но я побоялась, что она не станет слушать меня. А если честно, еще больше я опасалась того, что мама подумает, будто это видение — доказательство тому, что я готова пойти по ее стопам. Поэтому я промолчала.

На следующий день я проснулась рано.

Снаружи было все еще темно. У меня немного болела голова, но больше не осталось никаких признаков ночного происшествия, помимо опасения, что могло означать видение крови и странное возвращение призрака. Но, хотя страх был сильный, его заглушало сильное нервное возбуждение, когда я думала о Чарльзе Эллисоне, его прикосновениях и поцелуе.

Мама все еще находилась в постели. Проходя мимо ее двери, я услышала громкий храп. Я спустилась в прихожую. Рядом с моими туфлями на коврике лежало письмо, и оно было адресовано мне! Я никогда не получала никаких писем, но сегодня, в первый день 1863 года, одно письмо ждало меня. Я подняла его и распечатала, сразу догадавшись, что оно от Чарльза, и хотя, возможно, я ничего не знала о том, как вести себя с мужчиной, я очень хорошо понимала, что молодая незамужняя леди не должна получать писем от джентльменов. И в этой ситуации, когда и мама, и Нэнси могли обнаружить его раньше, конечно, он не имел права так рисковать, хотя я очень надеялась, взбегая наверх, чтобы прочитать письмо в одиночестве, что слова Чарльза будут столь откровенными, насколько это возможно. Но то, что я обнаружила, сильно меня разочаровало.