— Скажите мне, Элен, мистер Тилсбери сегодня дома?

— Нет, мэм. Он сказал, что будет отсутствовать до завтра… но я думала, что вы уже знаете об этом, — служанка выглядела смущенной, явно не понимая правил такого странного необщительного брака. Передавая Адама мне в руки, сказала, что Нэнси также отсутствовала. Я улыбнулась, надеясь, что она ушла, чтобы встретиться с Чарльзом.

Я не одевалась весь тот день, проведя большую часть дня наверху в зеленой комнате. Моя спальня все еще была полна запахом Тилсбери, поэтому я сидела в своей прежней тюрьме, качая на руках ребенка, и, когда он уснул, я нашла свои старые карандаши и сделала маленький эскиз. Когда позднее он снова проснулся, я погладила его по волосам, целуя его личико, крошечные покрытые ямочками ручки и ножки, и желая, чтобы Адам улыбнулся мне, узнал мои глаза, мой нос, мои губы, понял, что я, а не Нэнси, являлась его матерью. Но он был слишком мал, чтобы улыбаться, слишком невинен, чтобы знать о гнезде гадюки, в котором он родился, мире, полном темных тайн, где нянечки могли оказаться его сестрами.

Мой разум, возможно, был одурманен и ослабел, но одна вещь казалась совершенно очевидной. Нэнси пока не нужно знать о своем отце. Если правда откроется, вероятно, она захочет остаться с ним, но ничто и никто не должны были теперь стоять на пути к моей свободе. Для подобных открытий осталось достаточно времени… как и для всех эмоциональных последствий, которые наверняка последуют за такими травмирующими новостями. Пока я собиралась придержать язык, удерживая ее на своей стороне. Я помнила, что она могла быть хитрой и эгоистичной, а также жестокой.

Она не возвращалась до вечера, но я не беспокоилась. Все еще медлительная и сонная из-за препарата Тилсбери, я терялась в вялой сумрачной атмосфере тоскливой зеленой комнаты. Через окно залетал прохладный бриз, доносивший сладкие звуки пения птиц, случайные приглушенные крики или цокот копыт. Когда я очнулась от дремоты, около моих ног небрежно лежала соломенная шляпка Нэнси. Она сидела на полу совсем близко, там, где умер черный дрозд, хотя теперь не осталось никаких следов. Около нее на коврике булькал и ворковал Адам, махая своими ручками с взволнованным восхищением, поскольку она опустила свое лицо над его, и длинные пряди красных волос щекотали его щеки.

— Я скучала без тебя сегодня, мой маленький человечек, — сказала она мягким, напевным голосом и затем, зная, что я наблюдаю, медленно взглянула и спросила значительно более холодно: — Вы тосковали без меня, мисс Алиса?

Потягиваясь и лениво зевая, я села на стул и ответила ей:

— Я начала задаваться вопросом, где ты была весь день.

— Хорошо, с чего же начать? Сначала я пошла в аптеку за сухим молоком для Адама, поскольку нам его потребуется много во время путешествия, затем купила немного тканей. Мистер Тилсбери не хочет видеть нас потрепанными, когда мы сойдем в Нью-Йорке с корабля! — она продолжала тянуть время и дразнить меня, как будто желая, чтобы я начала умолять. Потом она внезапно спросила: — Разве вы не хотите услышать о том, где еще я сегодня побывала?

— Да, Нэнси?.. — спросила я. Мой голос стал напряженным и нетерпеливым.

— Хорошо, мисс Алиса, — ехидно отозвалась она, — прежде всего днем я пошла в офис адвоката мистера Тил-сбери на Шит-стрит. Я полагаю, что вы знаете мистера Куина? Он справлялся о вас и очень волновался.

Вздрогнув при мысли об этой большой, лысой хищной птице, я подумала о том, знала ли Нэнси на самом деле больше, чем показывала, и напрямую спросила ее:

— С какой стати ты пошла туда?

— Мистер Тилсбери сказал, что там хранятся бумаги, на которых нужна моя подпись, кое-что, связанное с Америкой. — Она изогнула бровь и пожала плечами: — Честно говоря, я никогда не была сильна в чтении и письме. Это всегда хорошо умел Чарльз. Но я могу написать свое имя так же, как любой человек, это я и сделала, внизу каждой страницы, точно, где меня попросили. И потом, когда я уехала, мистер Тилсбери остался там, на Шит-стрит, разбираясь с остальной частью своих юридических дел, хотя могу сказать вам, я была очень рада покинуть это душное место, где в каждом углу лежали высокие груды бумаг и сидели мрачные клерки с кислыми лицами, скрипевшие перьями. У меня возникло только одно желание — освежиться. Таким образом, я направилась к Дарвиллю и собиралась уже заказать большую чашку чая, когда, кого, вы думаете, я там встретила?

— О Нэнси, — засмеялась я с облегчением. — Это замечательно! Что он говорит? Когда мы можем уехать?

— Хотелось бы надеяться, это будет завтра днем. Его план состоит в том, чтобы спрятать нас у реки, где он пришвартует и спрячет маленькую лодку. Он думает, что, как только поднимется тревога, на всех дорогах нас будут искать… в конце концов, вы жена мистера Тилсбери; вы его собственность… как и Адам.

Чарльз думает, если мы выждем время на воде, он точно так же, как собака, потеряет нюх, никогда не догадавшись искать рядом, а тем временем уже на следующее утро мы доплывем до Лондона и затеряемся в городе, а затем направимся в Челтенхэм и… и к нашему дедушке. Чарльз отправит вперед известие и сообщит ему, когда ждать нас, хотя я все еще не могу поверить, что это правда!

Она дрожала и была явно возбуждена, и я упрекнула себя за то, что была настолько беспечна. Нэнси осиротела так рано и при таких ужасных обстоятельствах, что все происходившее теперь казалось ей возмещением. И это стало другим удобным оправданием того, чтобы не говорить ей правду. Один шаг во времени, и она будет сражена. Она провела все эти годы как служанка Тилсбери. Что она почувствовала бы, если бы узнала, что ее владелец, человек, которого она желала так долго, на самом деле ее давно потерянный отец? Нет, в любом случае Чарльз должен услышать новости первым; он найдет лучший способ рассказать все Нэнси и решит, должен ли он говорить ей вообще.

Тем временем мое сердце стучало в ожидании скорой свободы, и я подумала о том, почему мы не можем уехать сейчас. Тилсбери отсутствовал. У Нэнси должен был быть ключ от двери, и, взяв ее за руки, я сказала:

— О Нэнси, почему мы ждем? Что, если когда он возвратится, то начнет подозревать нас? Что, если он снова накачает меня наркотиками и помешает всем нашим планам? — я в панике встала. — Мне нужно одеться. Упакуй некоторые вещи для ребенка, прямо сейчас. Мы должны уехать немедленно, пока он отсутствует, пока есть возможность.

Но она была тверда и настаивала, чтобы я оставалась спокойной, так как это слишком опасно. Чарльз должен был сначала все четко организовать, чтобы этот план сработал. Это не займет много времени. Я не должна волноваться. Лучшее, что я могу сделать, это молиться о хорошей погоде, которая поможет осуществиться нашим надеждам.

— Делайте то, что я говорю, в ближайшие часы и дни, везде, где мы ни окажемся, независимо от того, что мы делаем. Я должна знать, что могу доверять вам, и, — она холодно посмотрела на меня, — вы по-прежнему верны моему брату.

— Как ты можешь сомневаться во мне? — спросила я, виновато крутя кольца, все еще надетые на мои потные отекшие пальцы.

Она посмотрела с негодованием и затем ответила:

— Я знаю, что мистер Тилсбери провел прошлую ночь в вашей комнате, а за завтраком этим утром он казался более чем довольным собой. Возможно, вы не отказываетесь от его внимания в той степени, в какой, вы хотели бы, чтобы мы думали.

Я почувствовала, что краснею, и запротестовала:

— Как ты можешь такое утверждать? Ты думаешь, что у меня есть какой-нибудь выбор? Да, он посетил мою комнату и ввел мне наркотики. И все. Клянусь, что это правда. Никогда не сомневайся относительно моих чувств к Чарльзу, в том, что он нужен мне… и… — о, как легко было лгать, отрицая одолевшую меня жажду прошлой ночью и смятение, — только с ним я…

— И вы тоже никогда не должны сомневаться относительно моей любви к нему, — ответила она задумчиво. — Я стараюсь помочь вам и ему. Никогда не забывай это, Алиса.

Следующим утром я встала очень рано, отдохнувшая и с ясной головой. Нэнси присоединилась ко мне в столовой за завтраком, в то время как Адам спал между нами в корзине. Было прекрасное утро, обещавшее отличный новый день. Когда Уильям поднял высокие окна, зеленые листья сада задрожали, наполнив комнату сладким запахом жасмина и роз.

— Какой великолепный день для пикника! — улыбнулась Нэнси. — Что вы думаете Уильям? Не будет ли это удовольствием для всех нас, да какой может быть вред, если Адама вынесут на улицу? Мы все должны уехать через несколько дней, и я не боюсь, что пойдут сплетни, будто это мой ребенок. Меня не волнует, что думают вокруг. В конце концов, я никогда сюда не вернусь!

Его ответ был официальным:

— Можно в саду. Я не уверен, что мудро пойти куда-нибудь еще, в сложившейся ситуации…

— Но только вчера миссис Тилсбери говорила мне, что не любит выходить туда. Это место напоминает ей о последнем дне ее матери… простите меня за упоминание об этом, мэм… — И она повернулась в мою сторону, притворная симпатия на ее лице казалась почти настоящей. Но в ее блестящих карих глазах не было никакой теплоты, когда она добавила: — Я думаю, что следует выйти и немного подышать свежим воздухом. Это придаст хоть немного румянца вашим щекам, поскольку вы так похудели и бледны в эти дни. Вы должны набраться сил перед поездкой, не тратить впустую этот замечательный день, сидя в закрытом помещении.

Уильям едва заметно покраснел, он выглядел необычно скованным, без сомнения, вспоминая о том, как всего за несколько недель до того, он помог донести меня из ванной фактически голую. С тех пор он ни разу не посмотрел мне в глаза. Да и как он мог, не обнаружив свой стыд и свою вину за то, что тайно сговорился об этом фальшивом браке, хотя именно он разливал шампанское на свадебном завтраке моей матери.

— Лично я, — продолжила Нэнси, чтобы не отвлекаться от планов, — не могу себе представить, что плохого в том, чтобы посидеть около вершины Лонг-уока, устроить там пикник, разглядывая прекрасных леди и господ, прогуливающихся мимо, поскольку я действительно очень люблю смотреть на леди! Вы имели обыкновение брать нас, когда мы были моложе, не так ли, Уильям. Я, вы и Чарли, помните? — Она надавила на него еще сильнее: — Разве вы не думаете, что мы могли сделать это еще раз по старой памяти?

Он покраснел теперь более заметно, и я увидела, что этот ледяной человек в конце концов мог растаять, явно реагируя на кокетство симпатичной служанки.

— Хорошо, я не… — но он не закончил фразу, прерванный намного более глубоким, четким голосом, который отозвался эхом из прихожей. Неожиданно появившийся дома, Тилсбери поставил большие кожаные сумки на черно-белые плитки и громко объявил:

— Мне кажется это прекрасной идеей! В конце концов, все дела теперь завершены. Мы отправляемся послезавтра, почему бы не отпраздновать наш отъезд из Англии, начало нашей новой жизни! — войдя в комнату, он широко улыбнулся: — Иди, Уильям, подготовь все для пикника. Мы выйдем в три. Я только жду телеграмму из Нью-Йорка, чтобы удостовериться в деталях. Что-нибудь еще или я могу оставить вас здесь? Да, — воскликнул он, снимая жакет и беря большую чашку кофе, — маленькая вечеринка на королевских лужайках будет прекрасна, — добавил он, глядя прямо на меня. — Мы все поднимем тост за замок и королеву, живущую в нем, поскольку она была более чем добра к нам!

Мы оба знали, что он имеет в виду бриллиант, и я вспомнила о той ночи, когда он нарядился Херне и выл, как демон, стоя на стенах. Казалось, это было целую вечность назад и походило на сон.

— Может, мне купить свежую землянику на рынке? — предложила Нэнси. — Чтобы приготовить настоящий английский чай.

Она была сама невинность и хитрость, и я предположила, что она использует это поручение, чтобы передать сведения о нашем местоположении Чарльзу, хотя начала волноваться на случай, если она думает, что мы сможем сами добежать от Лонг-уок до реки, но тогда у нас будет мало шансов. Тилсбери и Уильям бегали явно быстрее, к тому же мы были обременены юбками и ребенком. Но Нэнси являлась кем угодно, но только не дурой. Я должна была доверять ей и надеяться на лучшее.

— Земляника — это замечательно! — ответил Тилсбери, никогда ни на мгновение не сомневаясь в верности своей маленькой рыжеволосой служанки — своей дочери Нэнси.

Так же верно, как и то, что ночь следует за днем, так же и пути наших судеб начинаются с того момента, когда мы рождаемся. И моя судьба собиралась совершить поворот, хотя кто знал, в каком направлении? Вода звала… но была ли это река или океан?

Я сидела на накрахмаленной белой ткани, каждый нерв в моем теле был напряжен от тревоги. Я вздрагивала от зова случайного чувства, именуемого надеждой, неслышного любому уху, кроме моего собственного.

Уильям собрал корзину, поместив в нее больше пищи, чем мы когда-либо смогли бы съесть. Элен тряслась над салфетками и тарелками и наливала замороженный лимонад из большой раскупоренной бутылки, нервно захихикав, когда часть его пролилась на ткань. Тилсбери лежал на боку и медленно глотал из горлышка воду, вытянув длинные ноги и подняв руку, чтобы защитить свои сощуренные глаза от жестокого яркого солнечного света. Как и я, он наблюдал за Нэнси, прогуливавшейся на расстоянии по гравию с Адамом на руках; широкая тень от ее соломенной шляпы защищала его лицо.

Между деревьями бегали три или четыре ребенка, смеявшиеся и кричавшие, игнорировавшие просьбы своих родителей поскорее спешить домой. Хромающая старая леди бросала мячик для своей собаки, суетившейся без толку и напрасно тявкавшей на свою госпожу, чтобы та участвовала в игре. Позади нас стоял черный открытый экипаж, запряженный большой коричневой лошадью. Кучер, горбатый старик с длинной седой бородой в черном котелке, переправлял туристов от ворот замка вниз, туда, где Лонгуок тянулся за дорогу приблизительно на половину мили. И оттуда они пристально глядели назад, рассматривая замок во всем его великолепии.

— Какая тоскливая профессия, — я наблюдала, как он проехал, — постоянно ездить, и всегда с незнакомцами. Одно и то же каждый день. Это, должно быть, невероятно скучно.

— Это зависит от того, как ты относишься к этому, — ответил Тилсбери. — Он мог бы ответить, что это дает преимущество полной свободы, никаких забот, красивый вид. Каждый день одно и то же, предсказуемый результат и так же, как кто-то стремится взять банк в карточной игре, простая поездка домой; и никаких забот. Есть очень много преимуществ в тихой, предсказуемой жизни… хотя, конечно, это бы нам не подошло.

Элен согласилась со мной, говоря, что это скучно, но Нэнси, которая присоединилась к нам, чтобы взять немного пирога, презрительно рассмеялась, утверждая, что все что угодно предпочтительнее, чем работать посудомойкой, поскольку ничего нет хуже, чем чистить ночные горшки, и сказала, будто даже уборка лошадиных экскрементов предпочтительнее этого.

Бедная Элен была задета этими жестокими бессмысленными словами.

По мере того как шло время, я начинала все больше опасаться за то, о чем Тилсбери думал или о чем подозревал. Он говорил очень мало, просто глядел вдаль, сжав губы, он сосал травинку. Мы с Элен ели вишни и бросали косточки в траву, смеясь и угадывая, чья упадет дальше. Она спросила, вырастет ли там вишневое дерево. Я пошутила над ней, сказав, что оно могло бы вырасти, зная очень хорошо, что ничто дикое или незапланированное никогда не взойдет на этой утоптанной ровной земле.

Уильям быстро сходил домой, чтобы принести нам несколько пляжных зонтиков. В тот день беспощадно палило солнце, нагревая мое черное хлопковое платье. Из-под моих волос на глаза сочился пот. Тилсбери наполнил наши стаканы вином, и Элен, непривыкшая к таким удовольствиям и измученная от жажды при сильной жаре, проглотила содержимое слишком быстро и громко завизжала, отгоняя осу от пробки. Я поставила свой стакан рядом на траву, потягивая вместо этого сладкий лимонад, зная, что мой разум должен оставаться ясным.

Внезапно мимо пробежала собака, свернув подстилку полностью в бок, стащив пишу и разбросав тарелки, бутылки и стаканы в разные стороны. Я засмеялась, видя, как ее хвост быстро виляет от волнения, но, когда Тилсбери отшвырнул ее ногой, собака начала кусаться и рычать. Элен отпрыгнула и в испуге отбежала, пока владелец собаки хромал по направлению к нам, ругая домашнее животное пронзительными скрипучими проклятиями. Тилсбери же пытался спасти пикник, схватив собаку, быстро заглатывавшую целые куски ветчины, за загривок.

Поднявшись на ноги, чтобы отойти от всего этого хаоса, я услышала, как Нэнси обратилась ко мне, говоря, чтобы я подошла ближе и взяла Адама вместо того, чтобы пытаться помочь. Но когда я приблизилась к ней, она пристально посмотрела мне в глаза и отвела взгляд, смотря назад на дорогу, где на широкой дорожке разворачивался по направлению к воротам экипаж. Несмотря на то что внутри не было пассажиров, он собирался проехать мимо нас еще раз. Оборачиваясь к месту пикника, Нэнси резко прошептала:

— Как только он подъедет, прыгай внутрь.

У меня не оставалось времени подумать или ответить ей, поскольку экипаж был почти около нас, и, как будто в трансе, я видела только яркие вспышки солнечного света, ослепляющие белые огни на металлических спицах колес, приближавшихся все ближе. Плотно прижав ребенка к груди, я наблюдала, как Нэнси подпрыгнула, усаживаясь на одно из потертых кожаных сидений, ее руки простирались ко мне, поскольку она тянулась к ребенку. Наконец я собралась духом и подала его ей и затем побежала рядом, хватаясь за ручку болтавшейся двери, отталкиваясь, чтобы запрыгнуть, задыхаясь и захлебываясь, изо всех сил цепляясь, поскольку извозчик теперь взялся за свои длинные кожаные узды и щелкнул кнутом, переводя лошадь на легкий галоп, а затем на полный, поскольку мы разгонялись по открытой дороге. Нас сильно трясло, незапертая дверь стучала и лязгала, издавая глухие звуки. Одной рукой Нэнси держала ребенка, выгибая тело, чтобы защитить его, а ладонь другой была стиснута в кулак и напряжена и держалась за высокую спинку кучерского сиденья. Ее черная соломенная шляпа, хотя все еще была завязана под подбородком, откинулась назад, позади нее развевались атласные ленты. Во время этой суматохи я подумала о том, как ее еще не задушило.

Мою шляпу сдуло ветром, и она застряла где-то между деревьями. Я чувствовала, как воздух проникает в мой рот, нос, глаза и теребит длинные растрепанные пряди волос. Хватаясь за жизнь в трясущейся повозке, я сумела наконец развернуться и оглянуться назад, увидя Элен, теперь маленькую, как фарфоровую девицу из кукольного домика, стоявшую совершенно неподвижно и прижимавшую руки ко рту, с красными, горящими от удивления щеками. Но не Тилсбери — он бежал позади нас, вниз по длинному наклону, темные волосы задувало назад, хотя мы уже были слишком далеко, чтобы разглядеть выражение его лица. И я была рада этому. В то время как в моих ушах завывал ветер, копыта лошади шумно стучали, а испуганный ребенок кричал и плакал, я не могла расслышать ни одно из его далеких яростных проклятий. Позади него возвышался замок — театральный фон этой драмы; его башни и высокие зубчатые стены, все мерцающие и плавно колеблющиеся в дневном тумане. Затем мы свернули на Лонг-уок, и потом все внезапно исчезло из виду.