Глава 3. РАЗВИТИЕ

Только что оплодотворенная яйцеклетка, частица диаметром одна двухсотая дюйма, это еще не человек. Это набор инструкций, отправленных в женскую утробу. Внутри сферического ядра находится около 250 тысяч пар генов, из которых 50 тысяч управляют организацией белков, а остальные регулируют темпы развития. После того как яйцеклетка проникает в пронизанную кровеносными сосудами стенку матки, она начинает делиться снова и снова. Массы дочерних клеток умножаются и образуют хребты, петли и слои. Затем, перемешавшись, будто в волшебном калейдоскопе, клетки собираются в зародыш — точную конфигурацию кровеносных сосудов, нервов и других сложных тканей. Каждое деление и миграция клеток управляется потоком химической информации, поступающей из генов во внешние белки, жиры и углеводы, которые формируют вещество клетки.

За девять месяцев формируется человеческое существо. В функциональном отношении это пищеварительный тракт, окруженный слоями мышц и кожи. Части этого организма постоянно обновляются с потоком крови по закрытым кровеносным сосудам. Поток этот подчиняется ритмичным сокращениям недавно сформировавшегося сердца. Ограниченные действия организма координируются сложным взаимодействием гормонов и нервов. Репродуктивные органы дремлют. Они ожидают точных гормональных сигналов, которые спустя много лет запустят вторую, финальную фазу их развития и позволят им выполнить основную биологическую роль организма. Венчает этот ансамбль мозг. Он весит один фунт, а по консистенции напоминает густой заварной крем. Его структура — самый сложный механизм, когда-либо создававшийся на Земле. В мозгу содержится точная конфигурация около 10 миллиардов нейронов или клеточных единиц, каждая из которых выполняет сотни или даже тысячи контактов с другими нейронами. Огромное количество нервных волокон идут от мозга через позвоночник, где они связываются с другими нервами, которые передают информацию и инструкции остальным органам тела. Центральная нервная система, объединяющая головной и спинной мозг, получает электрические сигналы не менее чем от миллиарда сенсорных элементов — от палочек сетчатки до реагирующих на давление клеток кожи.

Новорожденный младенец устроен с поразительной точностью. Движения его глаз управляются тысячами нервных клеток, которые веером расходятся от глазных мышц к точкам между глазом и мозгом, а также высшими интеграционными центрами, расположенными во фронтальном глазодвигательном поле и других центрах коры головного мозга. Младенец слушает: звуки каждой частоты активируют определенные кластеры рецепторов во внутреннем ухе, а рецепторы передают сигналы соответствующим массам нервных клеток на высших уровнях мозга. Сигналы обрабатываются — их можно сравнить с мелодией, сыгранной на клавиатуре рояля, которая поступает в мозг из внутреннего уха. Затем эта мелодия обрабатывается в новом диатоническом диапазоне в заднем мозге. Потом она поступает в нижний холмик четверохолмия среднего мозга и медиальное коленчатое тело переднего мозга. В конце концов сигналы оказываются в слуховой коре переднего мозга, где и происходит то, что мы называем «слушанием».

Этот великолепный робот выходит в мир, окруженный заботой родителей. Он быстро накапливает опыт, и опыт этот превращает его в независимо мыслящего и чувствующего человека. Затем добавляются необходимые компоненты социального поведения — язык, парная связь, ярость при уязвлении эго, любовь, трайбализм и остальные характеристики вида Homo sapiens. Но в какой степени устройство нейронов, неоспоримо закодированное в генах, предопределяют направление социального развития? Возможно ли, что нейронная диаграмма была сконструирована в процессе эволюции как универсальный прибор, который посредством обучения способен приспособиться любому способу социального существования?

Это, следовательно, та система координат, по которой мы можем оценить реальные размеры эмпирической проблемы человеческого поведения: от 250 тысяч генов через 10 миллиардов нейронов к неизвестному количеству потенциально возможных разнообразных социальных систем. В предыдущей главе я сравнил человечество с социальными животными, чтобы показать, что современное человеческое поведение определяется наследственностью. В соответствии с эволюционной теорией поведенческое развитие направляется в сторону общих для всех млекопитающих свойств. Но каков предельный диапазон нашего потенциала? Насколько далеко люди могут выйти за рамки пути, свойственного млекопитающим? Ответ следует искать в изучении развития личности с опорой на генетический детерминизм.

И вот мы подошли к ключевой фразе: генетический детерминизм. От его истолкования зависит связь между биологией и социальными науками. Для тех, кто хотел бы отрицать достижения социобиологии, этот термин означает, что развитие идет, как у насекомых, по одному пути, от определенного набора генов к единственному предопределенному стандарту поведения. Жизнь москитов идеально вписывается в эту узкую концепцию. Когда из оболочки куколки появляется взрослое крылатое насекомое, ему отпущено лишь несколько дней, чтобы выполнить целый ряд сложных действий, ведущих к откладыванию оплодотворенных яиц в загрязненную органическими веществами воду. Активно работают оба пола. Невыносимый для человеческого уха звук, издаваемый крылышками самки, для самца подобен любовной песне. Не имея никакого предварительного опыта, он несется на этот зов. Самка москита, переносящего желтую лихорадку, издает звук частотой от 450 до 600 герц (взмахов в секунду). В лабораторных условиях энтомологи привлекали самцов москитов с помощью простого камертона, настроенного на данную частоту. Когда над камертоном помещали марлю, некоторые особо возбужденные москиты пытались спариваться с ней. Самки москитов не могут позволить себе быть столь импульсивными, но их жизнь подчиняется строгому распорядку, раз и навсегда определенному набором генов. Самка ищет человека или другое млекопитающее по излучаемому телом теплу — некоторые виды ориентируются на запах молочной кислоты, издаваемый кожей. Найдя добычу, она прокалывает кожу двумя микроскопическими острыми иглами. Острия проникают сквозь кожу в поисках кровеносного сосуда -- точно так же, как разведчики нефти бурят скважины. Иногда они попадают в сосуд, иногда нет. Самка, по крайней мере одного вида москитов, определяет кровь по вкусу вещества, называемого аденозиндифосфатом (АДФ). Это вещество содержится в красных кровяных тельцах. Единственное, что выделяет АДФ из сотен других составляющих крови, — то, что это вещество может служить мгновенно распознаваемым маркером. По другим столь же условным «знаковым стимулам» москиты направляются к прудам и другим небольшим водоемам, где можно спокойно и безопасно отложить яйца.

Москит — автомат. Он может позволить себе не быть ничем большим. В его крохотной голове всего сто тысяч нервных клеток, и каждая должна выполнить свою задачу. Единственный способ точно и успешно пройти жизненный цикл за несколько дней — руководствоваться инстинктом, четкой последовательностью действий, запрограммированной генами таким образом, чтобы быстро и безошибочно осуществиться в период времени от рождения до откладывания яиц.

Пути ментального развития человека иные — они сложны и разнообразны. Человеческие гены не определяют одну характеристику. Они предопределяют способность развития определенного набора характеристик. В некоторых видах поведения этот набор ограничен, и изменить результат можно только путем напряженных усилий — если вообще возможно. В других видах набор очень велик, и повлиять на результат довольно легко.

Примером ограниченного поведения является доминирование той или иной руки. Каждый человек биологически предрасположен быть правшой или левшой. В современных западных обществах родители относительно терпимо относятся к такой особенности своих детей, которые ведут себя так, как им диктуют гены, ее определяющие. Но в традиционных китайских обществах все еще существует сильнейшее социальное давление, требующее, чтобы все дети для еды и письма использовали правую руку. Ивлин Ли Тенг и ее помощники недавно изучали тайваньских детей. Они выяснили, что почти все дети пользуются правой рукой для еды и письма, но это не влияет на другие занятия, на которые учителя и родители внимания не обращали. Таким образом, в этой поведенческой характеристике гены берут свое, если иное не навязывается путем сознательного выбора.

Эволюцию способности можно более наглядно проиллюстрировать при помощи генетического состояния, называемого фенилкетонурией (ФКН), физиологическим побочным эффектом которого является слабоумие. ФКН вызывается присутствием в сотнях тысяч парных генов человеческих хромосом одной пары рецессивных генов. Люди, обладающие двойной дозой гена ФКН, не могут употреблять в пищу весьма распространенное вещество — аминокислоту фенилаланин. Когда химическое расщепление фенилаланина блокируется, в организме накапливаются аномальные промежуточные продукты. Моча на воздухе приобретает темный цвет и издает характерный неприятный запах. Этот генетический дефект встречается у одного ребенка на десять тысяч. Если не остановить отравление организма, то к четырем-шести месяцам ребенок становится неизлечимо умственно отсталым. К счастью, катастрофы можно избежать: ранняя диагностика и диета с низким содержанием фенилаланина творят чудеса. При ФКН взаимодействие между генами и окружающей средой проявляется в простейшей форме. Младенец, родившийся с двумя генами ФКН, обладает способностью к нормальному или аномальному ментальному развитию — с сильной склонностью к последнему. Только особое и необычное изменение среды — устранение из диеты продуктов, содержащих фенилаланин, — может повернуть этот процесс вспять. Таким образом, для того, чтобы с определенной уверенностью предсказать, будет ли у младенца нормальный интеллект или он вырастет умственно отсталым, необходимо знать и генетику, и условия окружающей среды.

Немногие виды поведения контролируются одним или двумя генами и могут быть изменены, как в случае умственной отсталости, вызванной ФКН. И даже в случае ФКН речь идет о серьезном повреждении, а не о тонком сдвиге реакций. Более типичная связь между генами и поведением прослеживается на примере самой распространенной формы психического заболевания — шизофрении. Шизофрения — это не просто прекращение нормального поведения или его искажение. Некоторые психиатры, в том числе Томас Шаш и Р. Д. Лаинг, считали шизофрению обычным ярлыком, навешиваемым обществом на тех, кто не похож на окружающих. Но было доказано, что они почти наверняка неправы. Да, действительно, внешне шизофрения проявляется через бесцельные и странные реакции. Человек испытывает различные галлюцинации, ему свойственны заблуждения, неадекватные эмоциональные реакции, навязчиво повторяющиеся бессмысленные движения. Он может даже впасть в кататонический транс — полную неподвижность, напоминающую смерть. Вариаций здесь бесконечное множество. Психиатры научились рассматривать каждого пациента как уникальный случай. Граница между нормальным и шизофреническим состоянием очень широка и почти неуловима. Люди с умеренной шизофренией спокойно живут среди нас, а абсолютно нормальных людей порой ошибочно называют шизофрениками. Тем не менее у шизофрении есть три безошибочно узнаваемых разновидности: мрачный параноик, которому всюду мерещатся шпионы и убийцы; дурачок, порой переходящий в гебефрению; и замерший в неподвижности кататоник. Хотя каждый из нас может стать шизофреником, нет сомнения, что у некоторых людей есть особые гены, которые делают их более предрасположенными к этому состоянию. Дети, которых в младенчестве забирали у родителей-шизофреников и помещали в нормальные приемные семьи, впоследствии демонстрировали симптомы шизофрении гораздо чаще, чем дети, имевшие здоровых родителей. Сеймур Кети совместно с американскими и датскими психологами изучил сотни подобных случаев. Полученные результаты убедительно доказали, что наследственность играет главную роль в развитии шизофрении.

Кроме того, были получены данные о том, что шизофрения широко распространена и в других типах человеческих обществ. Джейн Мерфи обнаружила, что симптомы, напоминающие синдром шизофрении, знакомы эскимосам, живущим на берегах Берингова моря, и племени йоруба из Нигерии. Людей с такими симптомами считают психически больными. Эскимосы называют их nuthkavihak, йоруба — were. Они составляют значительную часть клиентуры шаманов и целителей племени. Частота возникновения шизофрении в этих обществах была такой же, как и в западном мире, — от 0,4 до 0,7% взрослого населения.

Шизофрения развивается более сложно, чем ФКН и другие наследственные формы умственной отсталости. Неизвестно, связано ли это с одним или с множеством генов. В физиологии шизофреников происходят характерные изменения, и медики могут вскоре открыть их связь с психическими отклонениями. Например, Филипп Зиман и Тайрон Ли обнаружили, что ключевые участки мозга некоторых шизофреников содержат вдвое больше рецепторов допамина, чем у нормальных людей. Допамин — это вещество, которое передает сигналы между нервными клетками. Возможно, что эта аномалия делает мозг особо чувствительным к собственным сигналам, что и приводит к галлюцинациям. Однако и в прежних психологических теориях есть элемент истины: среда играет важную роль в развитии синдрома. Существует такое понятие, как «шизогенная» семейная среда, в которой ребенок, имеющий склонность к шизофрении, с более высокой вероятностью становится психически больным. В такой среде нет доверия, коммуникация разрушена, родители открыто конфликтуют друг с другом и требуют от детей невозможного. Некоторые психиатры даже видят извращенную рациональность в разуме шизофреников: человек пытается убежать от невыносимой социальной среды и создает собственный внутренний мир. Но факт остается фактом: некоторые гены вызывают особую предрасположенность к шизофрении. У людей, имеющих такие гены, патология может развиться в процессе взросления, даже если они живут в нормальных, благополучных семьях.

Таким образом, даже в относительно простых категориях поведения мы наследуем способность к определенным чертам и склонность к усвоению той или иной из имеющихся. Такие разные ученые, как Конрад Лоренц, Роберт А. Хинде и Б. Ф. Скиннер, часто подчеркивали, что четкой границы между унаследованными и приобретенными свойствами не существует. Совершенно очевидно, что нам нужны новые системы описания, которые заменили бы архаичное разделение между природой и воспитанием. Одна из самых многообещающих систем, основанных на образах, была предложена великим генетиком Конрадом Г. Уоддингтоном, умершим в 1975 году. Уоддингтон считал, что развитие подобно местности, которая постепенно снижается от гор к побережью. Развитие признака — цвета глаз, доминирования руки, шизофрении и др. — напоминает мяч, который катится по этому склону. Каждый признак развивается на определенном участке местности, каждый проходит свои хребты и долины. Если говорить о цвете глаз, то при наличии определенного набора генов голубого или иного пигмента радужной оболочки этот признак движется по конкретному, глубокому каналу. Мяч неуклонно катится к одной точке: как только яйцеклетка оплодотворяется сперматозоидом, возможным остается только один цвет глаз. Местность развития москита тоже можно представить себе в виде параллельных, глубоких и ровных долин: одна ведет к сексуальной привлекательности звука трепещущих крыльев, другая — к автоматическому сосанию крови, а остальные — к оставшемуся десятку реакций. Долины формируют ряд четко определенных биохимических шагов, которые от ДНК оплодотворенной яйцеклетки ведут к нейромышечным действиям, управляемым мозгом москита.

Топография развития человеческого поведения значительно шире и сложнее, но она остается топографией. В некоторых случаях долины делятся — порой и не один раз. Человек может стать правшой или левшой. Если он родился с генами или испытывал иные ранние физиологические влияния, которые сделали его левшой, то можно считать, что ответвление канала развития углубилось. Если отсутствует социальное давление, то мяч в большинстве случаев покатится вниз, в канал доминирования левой руки. Но если родители учат ребенка пользоваться правой рукой, мяч может скатиться и в более мелкий канал доминирования правой руки. Ландшафт шизофрении — это обширная сеть каналов, в которой трудно определить единственный путь, поэтому траекторию мяча можно предсказать лишь статистически.

Ландшафт — это всего лишь метафора, неспособная точно описать самые сложные явления. Но в ней содержится важная истина, связанная с социальным поведением человека. Если мы хотим понять причинную обусловленность, каждую разновидность поведения необходимо рассматривать и прослеживать отдельно, как процесс развития, ведущий от генов к конечному результату.

Некоторые формы поведения лучше поддаются подобному анализу. Например, выражения лица, отражающие основные эмоции страха, гнева, удивления, счастья и отвращения, неизменны у всех людей. Психолог Пол Экман взял фотографии американцев, выражающих эти эмоции. Он фотографировал и членов первобытных племен, которые рассказывали истории, связанные с теми же чувствами. Когда эти фотографии показывали перекрестно представителям обеих культур, и современные американцы, и первобытные люди узнавали переданные эмоции с точностью более 80%. Путешествуя по отдаленным уголкам земного шара, Иренеус Айбль-Айбесфельдт снимал, как люди общаются с помощью жестов и мимики. Чтобы люди не задумывались, он снимал их через призму, установленную на объективе. Это приспособление позволяло ему располагаться незаметно для объекта съемки. Айбль-Айбесфельдт зафиксировал множество сигналов, которые оказались одинаковыми для представителей письменных и дописьменных культур. Довольно удивительным универсальным сигналом оказалось мгновенное, почти бессознательное поднимание бровей во время дружеского приветствия. Еще один пример универсального сигнала, который стали пристально изучать этологи, это улыбка, которую можно считать инстинктивной в зоологическом смысле слова. Улыбка появляется на лице младенца между двумя и четырьмя месяцами и сразу же вызывает прилив родительской любви и внимания. В зоологических терминах улыбку можно назвать социальным высвободителем, врожденным и почти неизменным сигналом, который способствует базовым социальным отношениям. Антрополог Мелвин Дж. Коннер недавно завершил исследование улыбки и других форм младенческого поведения у бушменов Калахари. Начиная свои ежедневные наблюдения, он был «готов ко всему», потому что дети бушменов воспитывались в совершенно отличных от западной культуры условиях. Матери рожали их в одиночестве, без анестезии, а в течение следующих нескольких месяцев младенцы почти постоянно находились в вертикальном положении в физическом контакте с матерями. Первые три-четыре года их кормили по несколько раз в час и более жестко учили сидеть, стоять и ходить, чем европейских и американских детей. Однако их улыбка была точно такой же, появлялась в том же возрасте, что и у американских детей, и выполняла те же самые функции. Еще более убедительным доказательством является то, что улыбка возникает у слепых и даже у слепоглухих детей, которые не испытывают никакого психологического влияния, способствующего ее появлению.

Простейшие и самые автоматические формы подобного поведения могут быть генетически встроены в клетки человеческого мозга и лицевые нервы, благодаря чему привычка к сокращению лицевых мышц развивается сразу после рождения в результате череды физиологических событий, требующих минимального обучения. Полагаю, ученые очень скоро откроют существование генетических мутаций, влияющих на форму и интенсивность нервно-мышечных действий. Если такое удивительно простое явление существует, то это открытие позволит нам понять генетику человеческого общения.

Картина ландшафта развития должна измениться по мере того, как на склонах начнут появляться знания, приобретенные с помощью обучения и культуры. В отношении языка, манеры одеваться и других подверженных влиянию культуры категорий поведения, ландшафт превращается в обширную дельту с низкими холмами и просторными излучинами. Давайте для примера рассмотрим развитие языка по мере взросления. Это свидетельство того, что человеческий разум имеет врожденную структуру, которая позволяет связывать слова определенным образом — а не иным. Ноам Хомски и другие психолингвисты считают, что «глубинная грамматика» позволяет овладеть языком гораздо быстрее, чем это было бы возможно путем обычного обучения. Только одной математической симуляцией можно продемонстрировать, что в детстве просто недостаточно времени для того, чтобы заучить английские предложения наизусть. Маленькие дети, в отличие от детенышей других приматов, в том числе и шимпанзе, обладают мощным стремлением к овладению речью: они лепечут, изобретают слова, экспериментируют со смыслами и усваивают грамматические правила быстро и в предсказуемой последовательности. Они создают конструкции, которые предвосхищают взрослые формы, но все же значительно отличаются от них. Специалист по детскому развитию Роджер Браун очень точно назвал эти достижения «первым языком». Сравнение успехов однояйцовых и разнояйцовых близнецов показывают, что различия во времени этих достижений в определенной степени зависят от наследственности. Верхние участки склонов развития языка превращаются в относительно простые и глубокие каналы. Но каналы на широких нижних участках, где возникают сложности «второго», взрослого языка, становятся мелкими и сильно разветвленными. Внешние проявления языка совпадают с культурной эволюцией; они в значительной степени и есть культурная эволюция. Слабейшего давления со стороны образования и моды достаточно, чтобы изменить лексикон, ударения и темп речи.

Но что в реальности представляют собой метафорические гребни и каналы? В некоторых случаях гормоны, влияющие на поведение, или другие биохимические вещества, вырабатываемые генами в процессе создания нервных клеток, прокладывают каналы. Простые соединения могут изменить способность нервной системы действовать так, а не иначе. Столь же большое значение могут иметь более отдаленные «правила обучения», шаги и процедуры, основанные на деятельности определенных наборов нервных клеток, с помощью которой осуществляются разные формы обучения.

Обучение принято воспринимать как универсальное явление, которое мало зависит от вида организма. Многие выдающиеся психологи, особенно Б. Ф. Скиннер и другие бихевиористы, упрямо полагали, что большинство видов поведения формируется в помощью нескольких элементарных форм обучения. Помещая животных в упрощенную лабораторную среду, где любая стимуляция строго контролируется, можно открыть общие законы, управляющие обучением. В 1938 году Скиннер писал: «Общая топография оперантного поведения не имеет значения, потому что большая часть, если не все специфические операнты являются условными. Я полагаю, что динамические свойства оперантного поведения можно изучить через единичный рефлекс». В своей влиятельной книге «По ту сторону свободы и достоинства» Скиннер утверждал, что, будучи хорошо изученными и понятыми, эти законы могут использоваться для обучения людей более счастливой и духовно богатой жизни. Культура эта может быть поначалу изобретена самыми мудрыми членами общества, а затем ее безболезненно усвоят дети.

Это очень мощные идеи, имеющие соблазнительные прецеденты в естественных науках, и они привели к серьезным сдвигам в изучении поведения животных и человека. Центральная идея философии бихевиоризма о том, что поведение и разум имеют сугубо материалистическую основу, поддающуюся экспериментальному анализу, фундаментально справедлива. Тем не менее основополагающие предположения о простоте и эквипотенциальности обучения оказались ложными. Их заменила концепция существования множества особенных типов обучения, которые не вписываются в единый общий закон, за исключением, может быть, закона эволюции путем естественного отбора. Потенциал обучения каждого вида полностью запрограммирован структурой его мозга, последовательностью выработки гормонов и, в конце концов, его генами. Каждый вид животных «готов» усваивать определенные стимулы, не может усвоить стимулы другого рода и абсолютно нейтрален по отношению к третьим. Например, взрослые чайки быстро учатся отличать своих только что выведенных птенцов, но не могут узнать собственные яйца, хотя те вполне визуально различимы. Новорожденный котенок слеп, с трудом ползает на животе и практически беспомощен. Однако в тех категориях, которые важны для его выживания, он проявляет поразительную способность к обучению. Ориентируясь только по обонянию, котенок за день учится преодолевать короткие расстояния до того места, где можно найти мать — и молоко. По обонянию или осязанию котята запоминают «схему» материнского живота и находят путь к любимому соску. В лабораторных экспериментах котята быстро учились отличать один искусственный сосок от другого по мелким особенностям фактуры.

Ученые получили и еще более впечатляющие результаты. Каждый год синие овсянки мигрируют с востока Северной Америки на зимовку в Южную Америку. Как многие другие перелетные птицы, они летят по ночам. Когда молодые овсянки покидают гнездо, они учатся распознавать Полярную звезду и приполярные созвездия. Делают они это быстро и автоматически. Других созвездий они не запоминают. Когда домашние цыплята получают легкий удар током во время питья воды и это ощущение подкрепляется одновременной вспышкой света, они начинают пугаться визуального стимула, но слуховой — звук щелчка — не вызывает той же реакции. Когда удар тока испытывает не клюв, а ноги, цыплята реагируют на звуковой сигнал, но не на визуальный. Такая симметрия на первый взгляд может показаться странной, но она играет важнейшую роль в выживании животного с небольшим мозгом. Поведение цыплят можно свести к следующей простой формуле: то, что ты видишь, опасно для головы, то, что слышишь, — для ног.

Следовательно, некоторые наиболее жесткие формы животного инстинкта могут основываться на специфических формах подготовленного обучения. Но является ли процесс обучения человека подготовленным? Разумеется, не настолько автоматически, как у птиц и слепых котят. Мы привыкли думать, что при наличии силы воли и достаточного времени способны научиться всему. Однако ограничения все же существуют. Мы должны признать, что есть четкие ограничения количества и сложности изучаемого материала, доступного даже гениям и профессиональным мнемоникам. Определенные ментальные навыки даются людям проще, чем другие. Очень важно, что дети овладевают навыками и эмоциями по графику, который трудно изменить. Выдающийся швейцарский психолог Жан Пиаже всю жизнь составлял схему удивительных этапов, которые дети проходят в своем интеллектуальном развитии. Разум следует параллельными, тесно связанными курсами, расширяя диапазон осознанных движений, концепций смысла и причинности, пространства, времени, подражания и игры. Сама концепция реальности шаг за шагом меняется, когда младенец, живущий рефлексами, превращается в эгоцентричного, а затем общительного ребенка. От незатейливых усилий по перемещению предметов ребенок переходит к осмыслению самих движений. Сначала предметы воспринимаются как уникальные сущности, а затем как члены группы, которых можно классифицировать с помощью визуальных символов и названий. Пиаже, который изначально был биологом, рассматривал интеллектуальное развитие как взаимодействие унаследованной генетической программы с окружающей средой. Неудивительно, что он назвал эту концепцию «генетической эпистемологией», поскольку это изучение наследственной природы понимания.

В своих важнейших трудах «Привязанность» и «Разделение» Джон Боулби описывает сравнимые шаги формирования эмоциональных связей, посредством которых ребенок за несколько месяцев создает вокруг родителей сложный социальный мир. Лоуренс Колберг выявил довольно жесткий порядок этапов развития моральных норм, изученных Пиаже. Психолингвисты доказали, что маленькие дети овладевают языком по расписанию слишком точному и слишком короткому, чтобы его можно было объяснить простым запоминанием. Учитывая все вышесказанное, может сложиться впечатление, что социальный мир слишком ело-жен, чтобы описать его случайными процессами обучения в течение жизни.

Таким образом, можно сказать, что человеческий разум — это не табула раса, не чистый лист, на котором опыт рисует причудливые рисунки из линий и точек. Скорее следует назвать его самостоятельным инструментом принятия решений, сканером окружающей среды, который отдает предпочтение одним вариантам перед другими и заставляет тело действовать по гибкому графику, который автоматически и постепенно реализуется от младенчества до старости. Накопление сделанных ранее выборов, память о них, размышление о предстоящих, переживание эмоций, с которыми они связаны, — все это и есть разум. Особенности принятия решений отличают одного человека от другого. Но правила, которым они следуют, достаточно строги, чтобы решения, принятые разными людьми, в значительной степени перекрывались. Конвергенция достаточно сильна, чтобы мы могли говорить об общности человеческой природы

Можно приблизительно оценить относительную жесткость овладения различными категориями поведения. Генетические исследования, основанные на сравнении однояйцовых и разнояйцовых близнецов, показывают, что первичные ментальные способности и перцепционные и моторные навыки преимущественно являются наследственными, тогда как черты характера испытывают наименьшее влияние. Если этот важный результат будет подтвержден дополнительными исследованиями, можно будет сделать вывод, что способности, необходимые для решения относительно неизменных проблем физической окружающей среды, развиваются по четко определенным каналам, тогда как те качества характера, которые помогают справляться со стремительно меняющимися условиями социальной среды, более эластичны.

Эволюционная гипотеза предполагает и другие весьма значимые корреляции. Например, чем менее рационален, но более значим процесс принятия решений, тем больше эмоций он вызывает. Биолог может переопределить отношения следующим образом: значительная часть ментального развития состоит из этапов, которые для обеспечения выживания и репродукции следует пройти быстро и автоматически. Поскольку мозг лишь в определенной степени находится под управлением рациональных расчетов, он должен учитывать нюансы удовольствия и боли, передаваемые лимбической системой и другими низшими центрами мозга.

Среди бессознательных, управляемых эмоциями правил усвоения мы можем выявить поведение, которое находится под самым непосредственным влиянием генетической эволюции. Возьмем, к примеру, фобии. Как многие примеры животного усвоения, они чаще всего возникают в детстве. Фобии глубоко иррациональны, эмоционально окрашены и с трудом поддаются устранению. Очень важно то, что чаще всего они связаны со змеями, пауками, крысами, высотой, замкнутыми пространствами и другими потенциальными для наших древних предков опасностями. Очень редко фобии бывают вызваны современными артефактами — ножами, пистолетами и электророзетками. В ранней истории человека фобии могли быть крайностями, обеспечивающими выживание: лучше отползти от скалы, трясясь от страха, чем бездумно бродить по самому краю.

Табу инцеста — пример другой крупной категории первичного обучения. Как указывали антропологи Лайонел Тайгер и Робин Фокс, табу следует рассматривать как особый случай более общего правила предотвращения интимных связей. Когда между двумя людьми образуется один тип прочной связи, им эмоционально тяжело объединиться в некоторых других отношениях. Учителя и ученики с трудом становятся коллегами, даже когда ученики превосходят своих наставников. Матери и дочери редко меняют характер своих изначальных отношений. Табу инцеста практически универсально в человеческой культуре, потому что отцы и дочери, матери и сыновья, братья и сестры считают свои первичные узы почти исключительными. Короче говоря, люди просто не тянутся к запретным связям.

И наоборот, люди готовы учиться самым генетически благоприятным отношениям. Процесс сексуальной парной связи различен для разных культур, но повсеместно он окрашен эмоциональным чувством. В культурах, имеющих романтические традиции, привязанность может быть мгновенной и глубокой. Она может порождать любовь вне секса, которая, будучи однажды пережитой, навсегда меняет разум подростка. В описании этой части человеческой этологии особенно преуспели писатели и поэты, доказательством чему могут служить прекрасные слова Джеймса Джойса:

Логично было бы искать примеры подготовленного обучения в поворотные точки жизненного цикла, с которыми связаны наши самые глубокие чувства. Люди, к примеру, склонны придавать особое значение порогам, через которые они ритуальным образом переступают, переходя от одного существования к другому. В культурах сложились ритуалы перехода — инициация, брак, конфирмация и инаугурация. Эти ритуалы окрашены скрытыми первичными биологическими мотивами. Во все периоды жизни люди испытывают столь же сильное желание делить, классифицировать других людей по двум искусственно сформированные категориям. Похоже, мы чувствуем себя комфортно, только когда можем разделить остальное человечество на членов и не-членов, родственников и чужаков, друзей и врагов. Эрик Эриксон писал о повсеместной склонности людей к псевдокатегоризации, к сведению чуждых обществ к статусу низшего вида, состоящего из не-людей, которых можно унижать без угрызений совести. Даже спокойные бушмены Калахари называют именно себя !kung — «единственные люди». Эта и другие человеческие предрасположенности имеют смысл только в том случае, когда их рассматривают в свете генетических преимуществ. Как красивые весенние песни самцов птиц, призванные защитить территорию и подчеркивать агрессию, они обладают определенной эстетикой, подлинный неумолимый смысл которой поначалу ускользает от нашего сознания.