Предварение. Человек в синей шинели

— Гляди-ка, Люка, какой франт…

— Пьяный, что ли? — Люка прищурился.

В неясных отсветах портовых огней, проникавших в переулки квартала Ла Кабюсель, разглядеть силуэт человека было непросто. Шинель или темное пальто, фуражка вроде бы военно-морского образца, однако без кокарды. Трость в руке — металлический наконечник постукивает по булыжникам мостовой. Мерцает тускло-оранжевым огонек сигареты.

…Господин в фуражке неторопливо шел по улице Мадрагвилль, тянущейся вдоль Новой гавани мимо пакгаузов, нефтяных танков и железнодорожных путей сортировочной станции. Этот район и в довоенное-то время не считался респектабельным — неистребимые запахи нефти, угольной пыли и креозота, да и публика весьма сомнительная, — а теперь соваться в Ла Кабюсель вовсе не рекомендовалось. Особенно после заката. Уличного освещения нет, — экономия! — полиция режется в карты в участке в трех кварталах выше, даже грязненькие припортовые бордели и те закрыты: дефицит клиентов.

С колокольни церкви Сен-Луи донесся перезвон — четверть третьего ночи.

— Пощупаем? — вполголоса сказал Люка. Покосился на компаньона — Жак не возражал. В конце концов, незнакомца с тросточкой сюда никто не звал. Лишится часов и нескольких франков — так впредь умнее будет.

— Не подаст ли сударь отставным матросам на выпивку? — Люка оторвался от стены дома с облезлой вывеской «Литораль. Бар и комнаты» и решительно загородил дорогу. Жак оставался чуть позади и справа, страховал. — В горле пересохло — страсть.

Сударь остановился. Без малейших эмоций оглядел обоих клошаров. Парочка живописная, что и говорить. Брезентовые куртки, картузы самого пролетарского вида, рожи мало что много дней небритые, так еще и благообразностью не отличающиеся. Премерзкие рожи, прямо скажем, даже в темноте хорошо заметно. Перегаром разит.

Бросив сигарету, господин преспокойно сунул руку во внутренний карман шинели, — именно шинели, темно-синей, сейчас кажущейся черной, без единого знака различия. Извлек банкноту. Молча отдал.

Так.

Люка глазам своим не поверил — пять тысяч франков довоенного образца с богиней Никой, «Francs Victoire». Редкость по нынешним временам несказанная: в 1940 году после отступления из Дюнкерка значительную часть ассигнаций Банка Франции вывезли из страны, так что новому правительству в Виши пришлось начать печатать свои деньги, обесценивающиеся с каждым прошедшим месяцем…

Странный незнакомец продолжал сохранять абсолютную невозмутимость — другой на его месте давно начал бы взывать о помощи или умолять о пощаде, с угодливой торопливостью расставаясь со всеми имеющимися в наличии ценностями и при этом уверяя, что ни бумажник, ни перстень, ни карманный брегет ему вовсе не нужны. Особенно учитывая нож, которым лениво поигрывал на заднем плане Жак — лезвие взблескивало тонкой серой полоской.

Люка терпеть не мог таких пошлостей, то ли дело этот — стоит, ни слова не сказал, смотрит безмятежно. Заслуживает уважения.

Господин едва слышно (и будто бы разочарованно?) вздохнул, повесил трость на локтевой сгиб, полез за портсигаром. Чиркнул спичкой — золотистый язычок пламени выхватил из темноты грубоватое красное лицо с широкими скулами, темные брови над глубокими глазницами, выбивающиеся из-под морской фуражки седые волосы.

Глаза синие, цвета моря.

— Мсье… — Люка отшатнулся. Мозаика сложилась мгновенно. — Мой адмирал!.. Я… Мы…

Вытянулся. Непроизвольно бросил руку к засаленному картузу:

— Старший матрос Люка Блан, линкор «Бретань»! В отставке с тысяча девятьсот тридцать пятого года, мой адмирал!

— Надеюсь, этого хватит? — ровным голосом сказал седой, указав взглядом на злосчастную купюру, сжатую в левой ладони бывшего старшего матроса.

— Мой адмирал… — Люка отступил на шаг назад. Голос тоже узнал. Неуверенно протянул ассигнацию. — Извинения! Примите!

— Оставьте, — поморщился человек, которого упорно называли «адмиралом». — Какие мелочи, право. Можете идти.

— Слушаюсь! То есть… Вас проводить, мой адмирал?

— Нет, благодарю. Ступайте.

— Тут небезопасно, мой адмирал!..

— Знаю. Идите же.

Тросточка застучала по камням. Коренастая фигура в длинной флотской шинели затерялась в полумраке — его превосходительство неспешно отправился дальше, свернув с улицы Мадрагвилль на Рю д’Александри.

— …Вот я тебя, скотина! — Люка замахнулся на приятеля, но не ударил, только покачал кулачищем в воздухе. — Позор какой! Ты бы и у маршала Франции своей поганой железкой под носом вертел?

— А я знал?! — возмутился Жак. — Сам же сказал — пощупаем, пощупаем. Дощупались! Вот дерьмо!

Люка промолчал. Растерянно пожал плечами. Встретить в припортовых кварталах Марселя самого морского министра адмирала Франсуа Дарлана, любимца и кумира французского флота, он никак не ожидал. Галлюцинация?

Нет. Пять тысяч франков вполне осязаемы.

Стыдобища. Бесчестье для военного моряка!

— Ну и ну, — Люка сплюнул. — Что сделано, то сделано — не вернешь. Пошли к «Синему омару», там до утра открыто. Хоть выпьем за здоровье… Сам знаешь кого.

— Чего это ему взбрело разгуливать среди ночи черт знает где? — протянул Жак. — Странно. Ладно, пошли.

Капитан первого ранга Жозеф дю Пен де Сен-Сир откровенно волновался. Подступало утро, небо над Прованскими Альпами посветлело, ветер с моря разогнал облака — погода налаживается, C.440 Goeland полностью заправлен и готов к вылету, три истребителя сопровождения ожидают команды на взлет.

Его превосходительство изволит отсутствовать — минувшим вечером Дарлан взял машину и отправился в город, как обычно отказавшись от сопровождения охраны. С недавнего времени за адмиралом наблюдалась столь опасная экстравагантность — в Виши он тоже предпочитал гулять ночами без телохранителей, будто нарочно рисковал…

C.440 вылетел вчерашним вечером из Виши по направлению к Марселю. Предполагалось переночевать на военном аэродроме Мариньян, а с рассветом отправиться дальше — в Алжир, где умирал от полиомиелита сын адмирала Ален. Телеграмма о том, что положение безнадежно, пришла в шесть пополудни, болезнь осложнилась сердечной недостаточностью.

Премьер Пьер Лаваль предоставил морскому министру свой самолет, и Дарлан вместе с начальником штаба контрадмиралом Бюффе и несколькими офицерами Военного бюро отправился в путь. Исходно останавливаться в Марселе причин не было, но метеорологическая служба дала неблагоприятный прогноз — облачный фронт от Мальорки до Корсики, штормовое предупреждение, лучше переждать на земле.

— Это невыносимо! — простонал де Сен-Сир, приложившись лбом к грязноватому стеклу. За окном серел рассвет. — Если через полчаса он не появится, будем объявлять тревогу…

Господин капитан относился к тому типу людей, коих в декадентской литературе начала века традиционно называли «нервными» — «нервные пальцы», «нервный взгляд», «нервные манеры». У Анри де Ренье или Мориса Метерлинка такие герои всегда были положительными и запредельно романтичными, но совершенно безмозглыми — в отличие от худощавого, вечно бледного и донельзя аристократичного де Сен-Сира, куда лучше смотревшегося бы при дворе поздних Людовиков, чем в штабе адмирала Дарлана.

Жозеф де Сен-Сир был не то чтобы гениален, но очень умен. А прежде всего обладал фантастической интуицией и не считал нужным скрывать свое мнение в присутствии шефа — по крайней мере, он был первым (и единственным), кто озвучил невозможную, на грани ереси и пораженчества мысль, что весенняя кампания 1940 года окажется абсолютно, катастрофически провальной. Тогда, утром 12 мая, после сообщения о взятии немцами форта Эбен-Эмаэль, Дарлан лишь беззлобно отругал своего любимца наедине, но уже две недели спустя осознал, насколько оказался прав капитан…

Де Сен-Сир точно знал, в чем причина странных ночных прогулок адмирала — Дарлан искал смерти. Единственный выход, которого он желал. Слишком силен оказался моральный надлом после поражения, слишком непопулярным среди французов становилось l’État franḉais, а вместе с «Французский государством» — и сам адмирал. Он с горечью упоминал о своей мечте, которую вынашивал так долго и которая теперь вряд ли осуществится — закончить свои дни сенатором от департамента Лот-э-Гаронн.

Тупик.

На капитана, так и не прилегшего отдохнуть, этим утром «нашло» — вроде бы ничего необычного, в половине пятого доставили шифровку из Виши, секретариат премьера. Депеша самая срочная, лично в руки, степень секретности максимальная. Первый раз, что ли? Осложнения в Алжире, очередные эскапады купленного с потрохами англичанами де Голля? Боши опять что-нибудь выдумали?

Какая, в сущности, разница?

Однако Жозеф де Сен-Сир будто обжегся, приняв пакет из рук офицера связи. Можно сколько угодно говорить о том, что интуиция как вид познания весьма сомнительна, но…

— Кажется, это он, — капитан первого ранга вздрогнул, услышав голос контр-адмирала Бюффе. Он тоже подошел к окну. В утренних сумерках было видно, как через пост на въезде в аэродром проследовал черный Peugeot 401. — Наконец-то.

Дарлан вошел стремительно, зло. Словно был чем-то крепко разочарован. В ответ на приветствия только поморщился. Осведомился, готов ли самолет.

— Ваше превосходительство, — де Сен-Сир шагнул вперед. — Экстренное, из столицы.

— Столица? — в синих глазах Франсуа Дарлана мелькнул яростный огонек. — Выбирайте выражения, мсье капитан! Давайте! Моего шифровальщика сюда.

Сен-Сир понял, что сморозил лишнее — сравнить Париж и Виши? Это чересчур.

Десять минут спустя господин адмирал поднялся из-за стола, смерил тяжелым взглядом капитана первого ранга. Покосился на застывшего у окна Бюффе.

— Вылетаем. Погода, насколько я понимаю, позволяет. Ах да, Алжир отменяется. Обратно, в Виши.

— Но, господин адмирал, — Жозеф де Сен-Сир вытянулся. — Ваш сын, Ален?

— Франция, — жестко и громко сказал Дарлан. — Прежде всего Франция. Ален мне простит. Но сначала сделаем вот что…

С аэродрома Мариньян были отправлены шифровки в Тулон — командующему базой Жану де Лаборду и морскому префекту Андре Марки.

Боевая готовность. В случае возможного нападения любой ценой защищать телефонный и радиоцентры, форты и прежде всего форт Ламальг, где дислоцируется командование. Особое внимание на главный арсенал и береговые укрепления. При любой попытке атаки использовать все наличные силы для защиты базы в Тулоне.

Подпись — Франсуа Дарлан. Вице-президент Французского государства, адмирал флота.

Отдельная сентенция в тексте не допускала двойных толкований. «Это мой личный приказ. Консультации и запросы в канцелярию премьера и главы государства до моего отдельного распоряжения категорически запрещаю. Исполнять в точности».

Caudron C.440 Goeland поднялся в воздух с западной полосы Мариньяна, вслед за ним взлетели истребители. Транспорт совершил разворот к северу, пробил редкую облачность и поднялся до четырех тысяч метров.

Капитан де Сен-Сир, сидевший в кресле напротив адмиральского, помалкивал — субординация. Что, однако, не мешало пристально наблюдать за его превосходительством. Интересно, очень интересно…

Дарлан оставался бесстрастен, напоминая приходского священника, только что выслушавшего исповеди деревенских прихожан, раскаявшихся в своих немудрящих грехах. Уставился в прямоугольный иллюминатор, созерцая проплывавшие под брюхом самолета Прованские Альпы. В левой руке сжимал нераскуренную трубочку — свою любимую, старинную и почерневшую, еще времен Великой войны, когда в чине лейтенанта командовал артиллерийской батареей.

Обычно адмирал предпочитает сигареты, трубочку достает только в случаях особенных.

— А что, Жозеф, — Дарлан почувствовал пристальный взгляд капитана. Обратился неформально. — Мы ведь еще сразимся? Вернем честь знамени Франции?

— С кем, ваше превосходительство?

— Ну а вы как думаете? Есть с кем.

— Сейчас? — задохнулся де Сен-Сир, моментально всё поняв. — Как?

— Узнаете, — кивнул Дарлан. Чиркнул спичкой, затеплив трубку. — Думаю, уже сегодня вечером. Мир изменился, господин капитан первого ранга. Если, конечно, меня не обманули и это не ловушка, призванная спешно вернуть нас всех в Виши…

— Что могло измениться за двенадцать часов? Пожелай Лаваль вас арестовать…

— Какая чепуха! — поморщился адмирал. — Почитайте-ка, что скажете?

Дарлан покопался во внутреннем кармане шинели, вытащил смятое послание — под ровными строчками запутанных цифр и литер фиолетовыми чернилами шифровальщика был выведен исходный текст панической депеши премьера.

— Днем 3 ноября, значит… — преувеличенно спокойно сказал капитан де Сен-Сир, пытаясь унять внезапно появившуюся дрожь в руках. Неприлично, другие офицеры могут заметить! — Подтверждено?

— Не знаю. Не знаю, дружище. Но если правда — это шанс. Огромный.

— Для кого? — еще более осторожно шепнул Сен-Сир.

Его голос заглушил гул моторов самолета, но Дарлан прочитал по губам. Ответил так же тихо:

— Для Франции, сударь. Для Франции.