Договорив, вождь собрался выйти из комнаты через ту дверь, возле которой я стоял, но мне незачем было ждать чего-то еще; я уже услышал достаточно, чтобы моя душа наполнилась страхом, и, тихо отступив, я вернулся во двор той же дорогой, что и пришел. План действий созрел в одну секунду; я пересек площадь и выходившую на нее с той стороны улицу и вскоре оказался во дворе дома Тала Хаджуса.

Ослепительно освещенные помещения первого этажа подсказали мне, где искать, и я, подкравшись к окнам, заглянул внутрь. Стало ясно, что добраться до нужного места будет не так легко, как я надеялся, – в комнатах, смотревших во двор, толпились мужчины и женщины. Тогда я запрокинул голову и увидел, что на третьем этаже совсем нет света, значит можно было проникнуть в здание оттуда. Мне понадобилось одно мгновение, чтобы очутиться у верхних окон, и в скором времени я скрылся в спасительной тьме.

К счастью, выбранная мною комната пустовала, и я бесшумно вышел в коридор. Где-то впереди мерцал свет, – должно быть, там была дверь. Но это оказался проход в необъятное помещение, высотой от первого этажа до купола над моей головой. Внизу в круглом зале собралось множество народа, и с одной его стороны красовалось огромное возвышение, на котором сидело на корточках самое отвратительное существо из всех, что мне доводилось видеть. У него, как у всех зеленых марсиан, были холодные, жесткие, грубые черты, вдобавок искаженные звериными страстями, которым этот монстр предавался в течение многих лет. Никаких признаков достоинства или гордости не найти было в этой скотской фигуре; огромное тело чудовища расползлось по возвышению, подобно адскому осьминогу, и шесть его конечностей лишь подчеркивали это сходство самым ужасающим и неожиданным образом.

Но что действительно заставило меня похолодеть от ужаса, так это присутствие Деи Торис и Солы – они стояли перед правителем Тарка, а он злобно скалился, не сводя с пленниц больших выпуклых глаз и обшаривая взглядом прекрасную фигуру девушки. Дея Торис что-то говорила, но я не мог расслышать ее слов, как не мог разобрать и его ответов. Девушка выпрямилась, высоко вскинув голову, и даже из своего укрытия я сумел прочесть презрение и отвращение на ее лице; она надменно смотрела на Тала Хаджуса, не выказывая ни малейшего страха. Воистину она была гордой дочерью тысячи джеддаков каждой клеточкой своего изящного маленького тела; она выглядела такой крошечной, такой хрупкой рядом с огромными воинами, окружившими ее, но ее королевское величие превращало их в сущих карликов; принцесса была самой могучей фигурой из всех, и я искренне верил, что и они это ощущают.

Вскоре Тал Хаджус подал знак, чтобы все покинули зал и оставили пленниц наедине с ним. Подданные постепенно растворились в тени смежных с залом помещений, а Дея Торис и Сола продолжали стоять перед джеддаком Тарка.

Лишь один из вождей помедлил перед тем, как уйти; я видел, как он замер в тени мощной колонны, его пальцы нервно плясали на рукояти огромного меча, а жестокие глаза пылали непримиримой ненавистью к Талу Хаджусу. Это был Тарс Таркас, и по выражению его лица я мог читать его мысли, словно открытую книгу. Он думал о той женщине, которая сорок лет назад стояла перед этой тварью, и, если бы я мог в тот момент шепнуть некое словечко ему на ухо, с правлением Тала Хаджуса было бы покончено. Но наконец и Тарс вышел из зала, не зная, что оставляет собственную дочь на милость существа, которое ненавидел больше всего на свете.

Тал Хаджус поднялся, и я, боясь и отчасти догадываясь о его намерениях, поспешил к винтовой лестнице, что вела на нижние этажи. Никого не было поблизости, никто не мог меня остановить, и я незамеченным добрался до главного зала и спрятался за колонной, у которой задержался Тарс Таркас. Тал Хаджус заговорил:

– Принцесса Гелиума, я мог бы выбить из твоего народа огромный выкуп, если бы вернул тебя целой и невредимой, но для меня в тысячу раз предпочтительнее увидеть, как это прекрасное лицо исказится в мучительной агонии – а она будет долгой, уж я тебе обещаю; и десяти дней такого наслаждения было бы мало, чтобы выказать ту любовь, которую я испытываю к вашей расе. Ужасы твоей смерти будут веками преследовать красный народ в ночных кошмарах; твои соплеменники будут содрогаться по вечерам, когда отцы станут рассказывать им об ужасной мести зеленых людей, о мощи и могуществе, ненависти и жестокости Тала Хаджуса. Но перед пытками ты будешь один короткий час принадлежать мне, и весть об этом также долетит до Тардоса Морса, джеддака Гелиума, твоего деда, чтобы он рухнул плашмя на землю от сердечной боли. Завтра начнется пытка, а сегодня ты познаешь, как искусен Тал Хаджус!

Он соскочил с возвышения и грубо схватил Дею Торис за руку, но едва он успел коснуться ее, как я прыгнул между ними. Мой короткий меч, острый и сверкающий, был у меня в правой руке; я мог бы вонзить его в грудь монстра прежде, чем он осознал бы опасность. Я уже замахнулся перед ударом и вдруг вспомнил о Тарсе Таркасе. Несмотря на то что меня переполняли гнев и ненависть, я не смог лишить его наслаждения местью, ради которой он жил все эти долгие тяжкие годы. Потому я просто врезал правителю кулаком в челюсть, и тот без звука рухнул на пол как мертвый.

В том же гробовом молчании я взял Дею Торис за руку и, жестом велев Соле следовать за нами, быстро повел женщин из зала на верхний этаж. Никем не замеченные, мы оказались у окна во двор, и я, сняв с себя ремни, с их помощью спустил сначала Солу, а потом Дею Торис на землю. После этого я легко спрыгнул вниз, и мы, укрываясь в тени высоких зданий, миновали двор и вернулись на тот путь, которым я шел сюда с далекой окраины города.

В конце концов нам удалось добраться до того места, где я оставил фоатов. Оседлав их, мы двинулись между зданиями к видневшейся за ними дороге. Сола ехала на одном фоате, а Дея Торис на втором, позади меня. Вскоре мы покинули Тарк и поскакали к южным холмам.

Вместо того чтобы обогнуть город и направиться на северо-запад, к ближайшему каналу, мы повернули на северо-восток и помчались по поросшей мхом пустоши, за которой, в двух сотнях опасных и утомительных миль, лежала другая большая артерия, что вела к Гелиуму.

Мы не произнесли ни слова, пока город не остался далеко позади, но я слышал тихие всхлипывания Деи Торис, цеплявшейся за меня и прижимавшейся своей милой головкой к моему плечу.

Наконец она заговорила:

– Если мы достигнем цели, мой вождь, Гелиум будет перед тобой в неоплатном долгу, возместить который невозможно. А в случае провала долг ничуть не станет меньше, хотя Гелиум и не узнает об этом, потому что ты спас последнюю в нашем роду от судьбы куда худшей, чем просто смерть.

Я ничего не ответил, только протянул руку назад и сжал маленькие пальцы любимой, искавшей у меня поддержки, а потом мы в молчании понеслись по желтоватому мху, освещенному луной; каждый из нас погрузился в собственные мысли. Я, наверное, мог бы радоваться и наслаждаться, если бы не обстоятельства, ведь теплое тело Деи Торис прижималось ко мне, и при всех предстоящих опасностях мое сердце пело так же бодро, как будто мы уже достигли ворот Гелиума.

Наш предыдущий план столь печально и внезапно рухнул, что теперь мы оказались без еды и питья, а оружие было только у меня. И потому мы подгоняли наших животных, что могло сказаться на них прежде, чем закончится первый этап нашего путешествия.

Скачка продолжалась всю ночь и весь день, всего несколько раз мы ненадолго останавливались для отдыха. На вторую ночь и мы, и наши фоаты были уже совершенно измучены и потому упали на мох, проспали пять или шесть часов и лишь перед рассветом двинулись в путь. Следующий день прошел в дороге, однако при всей спешке к вечеру мы не увидели вдали деревьев, которые росли у большого канала, проходящего через весь Барсум. Перед нами блеснула ужасная истина: мы заблудились.

Стало очевидным, что мы дали круг, но в какую сторону отклонились, сказать было трудно, нам не удалось сориентироваться ни по солнцу днем, ни по лунам или звездам ночью. В любом случае никаких водных путей мы не обнаружили и уже готовы были рухнуть навзничь от голода, жажды и усталости. Далеко впереди и чуть правее маячили очертания невысоких гор. И мы решили дойти до них – в надежде, что с какой-нибудь вершины сможем увидеть исчезнувший канал. Ночь наступила прежде, чем наш маленький отряд достиг цели, и мы, почти теряя сознание от слабости, упали на землю и заснули.

Рано утром меня разбудило прикосновение – чье-то огромное тело прижалось ко мне, и я, резко открыв глаза, увидел милого старину Вулу, приткнувшегося к своему хозяину, – верный пес последовал за нами по бездорожью пустыни, чтобы разделить нашу судьбу, какой бы она ни была. Обхватив его за шею, я прижался щекой к его голове, ничуть не стыдясь своей сентиментальности и слез, выступивших при мысли о его любви ко мне. Вскоре проснулись и Дея Торис с Солой, и мы решили, что сразу же двинемся к холмам.

Проехав едва ли милю, я заметил, что мой фоат начал спотыкаться и пошатываться самым жалостным образом, хотя мы и не гнали животных с полудня предыдущего дня. Внезапно он резко наклонился вбок и упал. Дея Торис и я опустились на мох рядом с ним, едва не плача; бедное создание было в ужасном состоянии и не могло подняться, хотя и избавилось от нашего веса. Сола объяснила мне, что ночная прохлада и отдых несомненно поставят его на ноги, и потому я решил не убивать фоата. Сначала я хотел это сделать, поскольку счел слишком жестоким оставлять его здесь одного умирать от голода и жажды. Освободив скакуна от упряжи и бросив ее рядом с ним, мы предоставили бедолагу его судьбе и двинулись дальше. Мы с Солой пошли пешком, посадив Дею Торис на спину фоата, хотя она того и не желала. Таким образом, удалось приблизиться к холмам еще на милю, но тут Дея Торис с высоты своего наблюдательного пункта заметила, что большой отряд верховых спускается с перевала между вершинами в нескольких милях от нас. Мы с Солой посмотрели туда и действительно увидели несколько сотен воинов. Они направлялись на юго-запад и вполне могли миновать нас.

Это, без сомнения, была погоня, и мы вздохнули с огромным облегчением оттого, что таркиане устремились в противоположную от нас сторону. Быстро сняв Дею Торис со спины фоата, я приказал животному лечь, и мы сами тоже бросились на землю, боясь привлечь к себе внимание преследователей.

Вскоре почти все они спустились к подножию гор и пропали из виду. Но если бы таркиане задержались наверху подольше, то наверняка обнаружили бы нас. И тут, к нашему ужасу, замыкающий остановился на перевале, приложив к глазам маленький, но мощный полевой бинокль и осматривая старое морское дно во всех направлениях. Этот марсианин явно был вождем, потому что в подобных рейдах предводители всегда ехали в самом конце колонны. Когда таркианин повернулся к нам, наши сердца на миг перестали биться, и я почувствовал, как все мое тело покрылось холодным потом.

Воин вдруг замер. Наши напряженные до предела нервы готовы были лопнуть, и я сомневаюсь, что кто-то из нас дышал в те секунды, когда он рассматривал нас. А потом вождь опустил бинокль, и мы видели, как он что-то крикнул подчиненным, которые уже скрылись из глаз. Но предводитель не стал дожидаться, пока отряд присоединится к нему, а сразу бешено погнал своего фоата в нашу сторону.

У нас оставался лишь один слабый шанс, и мы должны были немедля воспользоваться им. Вскинув к плечу мою странную марсианскую винтовку, я прицелился и коснулся кнопки, которая служила спусковым крючком; последовала резкая вспышка, взрыв, когда снаряд достиг своей цели, и пораженный вождь покатился назад со спины скакуна.

Вскочив на ноги, я заставил фоата подняться, велел Соле садиться на него вместе с Деей Торис и изо всех сил гнать его к холмам, пока сюда не примчались зеленые воины. Я знал, что женщины смогут найти временное укрытие в ущельях и оврагах. В конце концов, лучше умереть там от голода и жажды, чем попасть в руки таркиан. Сунув беглянкам два моих револьвера для защиты, я подхватил Дею Торис и усадил ее в седло позади Солы.

– До свидания, моя принцесса, – прошептал я. – Мы можем еще встретиться в Гелиуме. Я выбирался из передряг и похуже этой. – И я попытался улыбнуться, чтобы скрыть свою ложь.

– Как! – воскликнула она. – Ты разве не едешь с нами?

– Как я могу, Дея Торис? Кто-то ведь должен задержать на время этих ребят, а мне легче будет ускользнуть от них в одиночку, чем вместе с вами.

Она тут же спрыгнула с фоата и, обняв меня за шею своими милыми ручками, обернулась к Соле и произнесла с тихим достоинством:

– Беги, Сола! Дея Торис останется, чтобы умереть с мужчиной, которого она любит.

Эти слова врезались в мое сердце. Ах, я бы с радостью тысячу раз отдал жизнь только за то, чтобы услышать их снова! Увы, мне нельзя было и лишней секунды побыть в сладостных объятиях любимой, впервые прижавшись губами к ее губам… Я снова поднял Дею на спину фоата, приказав Соле удерживать принцессу силой, а потом хлопнул животное по боку и увидел, как они уносятся прочь, причем Дея Торис изо всех сил пыталась вырваться из рук Солы.

Обернувшись, я посмотрел на зеленых воинов, которые скакали по склонам в поисках своего вождя. Скоро они заметили его, а потом и меня, но в тот самый момент я открыл стрельбу, растянувшись на животе во мху. У меня было около сотни снарядов в магазине винтовки и еще сотня – в патронташе на спине, и я поливал марсиан огнем до тех пор, пока не убедился, что преследователи, явившиеся с перевала, либо убиты, либо попрятались.

Но это была лишь краткая отсрочка. Вскоре весь отряд, около тысячи человек, появился впереди; зеленые воины яростно мчались в мою сторону. Я стрелял, пока не кончились снаряды. Враги почти добрались до меня, и в эту минуту я оглянулся. Дея Торис и Сола исчезли среди расселин. Тогда я поднялся на ноги, отбросил бесполезную винтовку и пошел прочь от холмов.

Если марсианам и доводилось когда-либо видеть искусство прыжков, так это в тот день, много лет назад; и хотя зрелище отвлекло изумленных воинов от преследования Деи Торис, но не охладило их желания поймать меня.

Они бешено гнались за мной, и вдруг моя нога застряла среди выступающих из земли кусков кварца, и я растянулся на мху. Глядя, как приближаются враги, я выхватил свой короткий меч в попытке как можно дольше защищать свою свободу, однако вскоре все было кончено. Я просто задохнулся под навалившейся на меня массой тел; у меня закружилась голова, в глазах потемнело – и я провалился в небытие.