Глава 21
У чужого огня

– И тут смотрю я на себя – и вдруг понимаю… Вот чего этот купец за мной две улицы бежал! Штаны-то с кошелем на поясе… не мои!

Верзила Хальгунд с подчеркнутым изумлением развел в воздухе руками и самодовольно ухмыльнулся.

Негромкий, но дружный смех четырех мужских глоток был ему ответом. Даже Джиад улыбнулась, представив изумление бедолаги-купца, расставшегося не только с надеждой на верность супруги, но еще и со штанами, которые унес на себе вор семейной чести.

– Ну ты даешь, Хальгунд, – просмеявшись, сказал Каррас. – В этом городишке хоть одна честная женщина после тебя осталась?

– Дык это… – Хальгунд почесал в затылке. – Разве что страшненькая какая. И то я постарался никого не обидеть.

Джиад молча приняла очередную бутыль вина, пущенную по кругу, приложилась к горлышку. Да, она снова была на работе, и потому приходилось держаться так, чтобы наемники, поначалу кидавшие насмешливые взгляды на «госпожу жрицу», видели в ней не женщину, а боевого товарища. Ничего, не привыкать. Ставить на место солдат, с которыми приходилось нести службу, она умела, да и Каррас, благослови его Малкавис, вел себя безупречно, ничем не выделяя Джиад среди прочих, но с самого начала взяв с ней спокойный уважительный тон. И постепенно все получилось. Ну, разве что временами ее считали даже слишком своей, не стесняясь обсуждать при ней любовные победы или вскочивший на заду чирей, но это было куда меньшим злом, чем опасность оказаться предметом чьего-то вожделения или спора между наемниками.

Да, это было приятно – снова стать частью единого целого. Коротать вечера за слабеньким местным вином под неистощимые байки Хальгунда, в свой черед чистить котелки и готовить нехитрую снедь под умильные возгласы наемников, что госпожа жрица делает это куда лучше их. И не хочет ли она и сегодня приготовить ужин, а за водой они сходят и дров нарубят таких, чтоб в очаге аж камни таяли. Нравилось купаться в озере шагах в ста от охотничьей сторожки, улыбаться в ответ на шутливые подначки и вопросы о службе в храме, а в свободные минуты, которых теперь было вволю, разминаться с мечами на утоптанной площадке за сторожкой, возвращая телу прежние силу и гибкость.

И все-таки она была на работе. Сама себе удивляясь, невольно напрягалась, когда кто-то из наемников невзначай оказывался за спиной Карраса или разгуливал по сторожке вооруженным. Это притом, что с оружием здесь и не расставались. И уж точно эти люди были с алахасцем куда дольше нее, пришлой чужачки. Хотя и это еще ничего не значит – вспомнить того же Самира. Но неужели правы старые жрецы, говорившие, что дело воина Малкависа – служить и защищать, а жрец или жрица, лишенные дела, непременно должны найти его снова?

Джиад пригубила еще глоток вина из дошедшей до нее в свою очередь бутыли, потом поднялась и ушла на лежанку из медвежьих шкур, растянувшись на ней и глядя в темный потолок, освещенный только огнем из очага, вокруг которого сидели остальные. Да, она на службе. И второй раз не повторит ошибки, которая обошлась слишком дорого.

Только сейчас, медленно отходя от боли, переполнявшей ее все это время, Джиад понимала, насколько была слепа. О, с ней Торвальд всегда был безупречно ласков и нежен. Да и с другими держался учтиво. Третий принц, младший, всегда в тени властного отца и двух старших братьев. Что случилось с ними, Джиад знала только понаслышке. Старшего, наследника, отец Торвальда казнил, обвинив в измене, второй, кажется, болел… Сопровождая посольство отца в Арубе, Торвальд уже был последним принцем, единственным. Тихим, всегда улыбчиво-спокойным, таким ясноглазым… И ее любовь, которой Джиад поначалу сама испугалась, он принял искренне и радостно… Только теперь в памяти всплывали едва заметные мелочи. Например, как однажды исказилось лицо Торвальда, когда на пиру пьяный граф Рустор обронил грязную шутку про разбавленную кровь третьего принца. Всего на миг это случилось, и король тут же сам одернул распустившего язык собутыльника, который немедленно извинился. Торвальд сдержанно кивнул, прощая, – и все забылось. А что через несколько недель граф на охоте свалился с лошади и сломал себе шею, так за это повесили немого конюха, плохо ее оседлавшего. Бывшего конюха Торвальда.

И если хорошо перебрать в памяти эти три года, что она провела при дворе, то как-то иначе проступают из сумерек памяти слова, взгляды, поступки – все то, что она так старательно не замечала…

– Что загрустили, госпожа? – негромко спросил Каррас, присаживаясь на лежанку в ногах, и Джиад вздрогнула, глянув на облитую золотыми отсветами темную фигуру. – Все живы-здоровы и даже при деньгах. Славный вечер…

– Да, – коротко согласилась она, отводя взгляд и опять старательно вглядываясь в низкий бревенчатый потолок. – Славный.

– Что-то не так?

Голос Карраса был спокойно-мягким и очень сочувственным, но Джиад лишь пожала плечами, понимая, что не признается в том, «что не так», даже с ножом у горла. Нет уж, хватит с нее, даже если бы… Нет, никаких «если»!

– Хорошо все, – отозвалась она так же скупо. – Устала немного.

– Опять сны?

Джиад кивнула. Сны, да. Это было правдой: море снилось ей каждую ночь, заставляя просыпаться с мокрым от слез лицом и в дикой тоске по прохладе и сумеречному свету подводного королевства. Почему-то во сне оказаться там, под толщей воды, казалось немыслимо желанным, необходимым… Но эти сны, выматывающие до того, что не удавалось заснуть, не прочитав про себя дюжину раз все сутры успокоения, мучили только ночью, днем же…

– Плохо.

Каррас подвинулся дальше, коснувшись бедром ее вытянутых ног, и по телу горячей сладкой волной прошло ощущение этого совершенно невинного прикосновения. Джиад даже сглотнула вязкую, со вкусом кисловатого вина слюну.

– Плохо, – повторил Каррас, вглядываясь ей в лицо блестящими даже в темноте глазами. – Не отпускает, значит?

Джиад помотала головой, с тоской думая, что нельзя же отодвинуться, вжавшись в и без того близкую стену: Лилайн не поймет, с чего это она шарахается. Или, не дай Малкавис, поймет – а это еще хуже. Вон как смотрит внимательно. Красивые глаза у алахасца: яркие, льдисто-голубые на смуглом тонком лице – залюбуешься.

– Не отпускает, – согласилась она устало, думая сейчас совсем не о море. – Ничего, переживу.

– Вы скажите, если я чем помочь могу, – негромко попросил Каррас, вставая. – Может, зелье какое надо найти или в храм что-то пожертвовать. Должно же быть средство.

– Скажу, – с трудом улыбнулась Джиад и тихо сказала уже повернувшемуся, чтобы уходить, наемнику: – Благодарю.

– Не за что, – хмыкнул тот. – О своих людях заботиться положено.

О своих, значит… Глядя вслед, Джиад наконец повернулась удобнее, потащила на себя мягкое одеяло, не столько укрываясь, сколько прикрываясь от досужих взглядов. Вот что было неудобно – это общая лежанка, так что спать приходилось в рубашке и штанах из тонкого полотна. Ширина лежанки позволяла устроиться троим, еще трое оставались на покрытом шкурами полу, меняясь каждую ночь, и последние несколько раз не иначе как темные боги толкали Карраса ложиться рядом между ней и Хальгундом. Вот же проклятое везенье: до полуночи лежать, не в силах уснуть, а потом все же смыкать глаза только для того, чтобы оказаться в тугих объятиях моря.

Джиад вздохнула, вспоминая, как все началось, будто сковыривая корочку с подсохшей царапины: и больно, и сладко почесать зудящее место.

В маленький отряд, устроившийся на окраине непролазного леса, ее притащил Каррас. Выхватил из-под самого носа стражников Торвальда, взявшихся всерьез прочесывать город, перебирая кварталы дом за домом. От Адорвейна до подножья горного хребта оказалось дня три-четыре верхами, и все это время наемник был молчаливо-вежлив, а Джиад маялась, чувствуя себя обузой. Но выбраться в одиночку, без денег и не зная местных дорог, она бы не смогла и была благодарна, что алахасец ни разу не подчеркнул это. С самого начала Каррас взял на себя все заботы – от покупки лошадей и припасов до здоровенного мехового плаща, раздобытого в первой же деревне и отданного Джиад с кратким пояснением: «Вместо одеяла. Ночи начинаются холодные». И как-то само собой вышло, что под этим плащом на привалах они ночевали вдвоем – так же молча.

Да, Каррас честно платил долг жизни, но Джиад все равно уехала бы дальше через высокогорный перевал, путь к которому как раз и пролегал лесом, где наемника ждали остальные. Через перевал и дальше: к границам Аусдранга, через Уракеш и Хульфру. В родную Арубу. И не думала, что задержится, но в первый же вечер, когда она грелась у печки, вымывшись в еще теплом лесном озере и уплетая горячую похлебку из дичи, Каррас сел рядом, протянул к огню руки и заговорил, размеренно отвешивая каждое слово. У наемника были нешуточные хлопоты. Оказывается, искать Джиад он сорвался с другого дела, уже обговоренного и оплаченного. Отряд алахасца наняли, чтобы очистить дорогу от разбойничьей шайки, устроившейся в удобном местечке на торговом пути через перевал.

У Карраса теперь было на двух человек меньше, причем на двух лучших стрелков, и он всерьез опасался, что взять шайку будет куда сложнее. Без потерь точно не обошлось бы, в этом Джиад убедилась потом, а тогда она просто кивнула в ответ на сдержанный вопрос, не согласится ли госпожа жрица помочь. Как можно было отказать?

Они взяли шайку Рогвала Росомахи через дюжину дней, выследив ублюдков прямо на очередном грабеже и положив половину издалека, а остальных, включая самого Рогвала, повязали их же веревками, бурыми от старой засохшей крови. Перепуганные купцы, понимая, что уцелели чудом, благодарили и кланялись, их потрепанная за короткий бой охрана опускала глаза: Рогвал сам раньше ходил с купеческими обозами, так что охранное дело знал отлично и избавлялся от бывших собратьев легко и жестоко. Разбойников забрали старейшины близлежащих деревень, мечтательно пообещав тем настолько поганую смерть, насколько смогут придумать, и Джиад, наслушавшись об изнасилованных невестах, вырезанных семьях и распятых на собственных воротах смельчаках, пытавшихся защитить односельчан от Рогвала, крестьян понимала.

Каррас же, пересчитав плату от старейшин и вознаграждение от купцов, разделил деньги на всех, и Джиад видела, что люди алахасца даже не подумали проверить его счет, доверяя предводителю полностью. Чего она не ожидала, так это своей доли, в которую Лилайн щедро добавил из личного кошеля, в ответ на ее возражения небрежно махнув рукой:

– Нам ли считаться, госпожа страж. Берите – в дороге пригодится.

А вот уехать не вышло. Тот обоз был последним, и пока они его дожидались, на перевал упал ранний снег, закрыв путь до весны. Купцы отправились назад, сетуя, что теперь из Аусдранга можно выбраться только морем, а Джиад оказалась заперта в предгорьях почти так же надежно, как до этого в столице.

Вернувшись в сторожку, отряд Карраса разделился. Трое разбрелись по деревням, где у них оказались зазнобы из местных, еще один ушел догонять купцов, нанявшись к ним в охрану проводником, а четверо и сам алахасец остались зимовать здесь, в предгорьях Старого Драконьего Хребта, отгораживающего Аусдранг от других стран. У себя на родине, в горах Алахасии, Каррас был охотником и теперь собирался за зиму набить роскошных аусдрангских мехов, чтобы весной отправиться с ними в Уракеш, для продажи втридорога.

– Зимуйте с нами, госпожа страж, – уронил он спокойно, как давно решенное, выйдя на берег лесного озера, в темную воду которого тоскливо вглядывалась Джиад. – Обратно в город вам нельзя, а до весны надо где-то переждать. Вот как снег сойдет, мы через перевал рванем – и вы тогда с нами. О дурном не думайте, здесь вас никто не обидит. Останетесь?

Джиад молча кивнула. Потом с трудом разомкнула губы, проговорив негромко:

– Спасибо, Каррас.

– На том свете золотыми яблочками посчитаемся, – ухмыльнулся наемник, распустив шнуровку и стягивая через голову любимую синюю рубашку, плотно облегающую широкие плечи. – Да, и зовите уж меня Лилайном, что ли. У нас тут по-простому.

Кинув рубаху на траву, алахасец быстро стянул кожаные штаны и, оставшись в полотняных подштанниках, с берега прыгнул в воду, взметнув облако хрустальных капель. Нырнул, темной тенью скользнув над почти невидимым дном, и выплыл шагах в десяти от берега, отфыркиваясь и мотая головой с короткими, липнущими к мокрому лицу черными прядями.

– А вода до сих пор теплая, – крикнул, убирая волосы со лба.

Джиад даже глаза прикрыла на мгновение – не помогло. Золотой вспышкой перед внутренним взором стояло гибкое и мускулистое, по-мужски красивое тело. Как-то раньше она не замечала, что широкий в плечах Каррас на удивление тонок в поясе, и мышцы у него правильные: плоские, сухие, при каждом движении перетекающие под кожей, как живая ртуть.

В груди – внезапно и предательски – кончился воздух. Джиад замерла, как на охоте перед вышедшим из чащи зверем, любуясь и страшась, что наемник, беззаботно плещущийся в темной воде, заметит этот взгляд. По-хорошему, надо было встать и уйти, только ноги не держали, а тело, впервые за долгое время вспомнившее, что принадлежит женщине, залила горячая сладкая истома.

Это было неправильно, глупо и даже опасно, Джиад понимала все рассудком, но взгляда не могла оторвать от текущих, будто высеченных резцом скульптора из золотистого мрамора очертаний плеч и груди. Вот Лилайн лег на спину, блаженно раскинув руки, и Джиад окончательно повело, даже в глазах потемнело, потому что теперь тонкий слой воды и намокшая ткань не скрывали вообще ничего… Встав, она ушла в лес и там, обняв тонкое дерево с серебристо-светлой корой, прижалась к стволу, так приятно шершавому и теплому, сначала лбом, а потом щекой, невольно представляя, как бы это могло быть, если бы…

К озеру она вернулась позже, сначала по-воровски проверив из-за деревьев, что Каррас ушел. Долго плавала, дожидаясь, пока отхлынет кровь от загоревшихся щек, молча ругала себя за глупую слабость – ничему-то жизнь не учит… Вернувшись в сторожку, села к очагу сушить отросшие волосы. Каррас подошел со спины, склонился над ее плечом, подав кружку горячего вина с пряностями, и когда их пальцы на миг нечаянно соприкоснулись, Джиад поняла, что до весны ей придется тяжко. Лилайн… Тягуче-сладкое имя, такое бы ночью выстанывать, нежась под горячей тяжестью мужского тела и лаская его в ответ… Ох, Лила-айн…

У очага опять по-жеребячьи ржали над очередным рассказом Хальгунда. Тот плел байку про гарем управителя Хульфры, в котором томилось, ожидая редких посягательств больного старика, полдюжины юных невольниц, и можно было не сомневаться, что к концу повествования все они окажутся счастливыми и ублаженными.

– Хорош трепаться, Верзила, – громче всех смеялся Каррас. – Шестерых за одну ночь? Хоть всех богов зови в свидетели – не поверю… А что, охотнички, кто со мной на рыбалку?

– Ночью, что ли? – с сомнением спросил крепыш Турай, любитель положить себе лишнюю долю из котелка, а потом поваляться пузом кверху. – Кто ж ночью рыбачит?

– Так самая лучшая ловля как раз ночью, – отозвался алахасец с непререкаемой уверенностью. – Рыба сейчас перед зимой жир нагуливает, можно впрок наловить и закоптить. А ну, поднимайтесь, лежебоки! Турай, сумку собери, Хальгунд – лесы… А где наша мастер меча?

– Дрыхнет мастер, – сказал Хальгунд, и Джиад под одеялом тихо понадеялась, что от нее отстанут, но Каррас был неумолим.

– Подъем! – раздалось над самым ухом. – Вставайте, госпожа! Это на море женщина к беде, а нам вы счастье принесете.

Тащиться ночью к озеру не хотелось совсем, но с предводителем не спорят, даже в мелочах. Особенно в мелочах. Джиад неохотно скинула одеяло, натянула поверх замшевые штаны, куртку и подхватила мешок с привадой: кусками зачервивевшего мяса, которые Каррас, оказывается, загодя развесил на солнышке.

– Значит, так, – провозгласил алахасец, оглядев будущих рыбаков. – Чтоб у вас были не такие кислые рожи, ловить будем на спор. Кто больше рыбы к утру поймает, тому… Кинжал свой подарю!

– Каршамский? – оживился чернявый Ласим, давно поглядывавший на клинок драгоценной выделки с умильной нежностью.

– Каршамский, – подтвердил наемник с бархатной ленцой в голосе, от которой у Джиад опять пробежали мурашки по спине. – Встречаемся здесь на рассвете, считаем по весу. Друг другу рыбу не пугать, так что кто какое место выбрал, там до утра и сидит.

– А привада? – азартно вопросил Турай, и Джиад улыбнулась про себя: битые жизнью наемники повелись, как дети, разве что хвосты не топорщили, будто петухи в курятнике.

– Приваду делим на всех, – разрешил Каррас. – Ну, и свою, кто захочет, берите, само собой.

Пока Хальгунд выгребал из котелка остатки каши, заявив, что на кашу лучше всего идет мурья – рыбка мелкая, но уловистая, а Турай бегал вокруг хижины, разрывая палые листья в поисках дождевых червей, Джиад обулась и вышла наружу.

Ловить рыбу она умела, но не особо любила, а повадки здешней и вовсе не знала, так что отобрать у Карраса кинжал ей точно не грозило. Мелькнула мысль плюнуть на затею Лилайна и остаться в уютной сторожке.

Но лес был дивно тих и как-то уютно ласков: после недавнего дождя снова потеплело, с деревьев еще не облетели последние листья, трепеща на ветру и словно шепча что-то, а в небе стояла круглая желтая луна, с одного бока закрытая кружевным, словно вырезанным из тонкого шелка и приклеенным облачком. И подумалось, что раз уж судьба закинула ее в эту шумную и дурашливую, но дружную компанию, отчего бы и не погреться немного у чужого огня? Рыбалка так рыбалка.

У озера все разбрелись в разные стороны, ступая как можно тише, чтоб не спугнуть добычу. Джиад села в первое попавшееся место, показавшееся уютнее прочих: у старого раскидистого дерева над самой водой, где узловатые выступающие корни и обвалившаяся под ними земля образовали удобное сиденье. Зевнув, подумала, что надо было прихватить одеяло, разложить его здесь и спать до утра, потом устыдилась: кинжал кинжалом, а рыбу-то зимой будут есть все вместе.

Так что она честно размотала выданную лесу, наживила ее куском мяса, сполоснув руки, закинула подальше, вспомнив, что где-то здесь должен быть омут, а свободный конец намотала на палец и приготовилась ждать.

Хруст веток за спиной заставил насторожиться. Сняв с руки лесу, она положила ладонь на рукоять ножа, но человек шел, не скрываясь, а остановившись шага за три, и вовсе окликнул:

– Госпожа страж…

Джиад обернулась, узнав голос и невольно насторожившись еще сильнее.

– Поговорить надо, – обыденно, спокойным тоном сказал подошедший Каррас, садясь рядом. – Простите, что помешал.

– Да ничего, – пожала она плечами, подтягивая к себе колени: от воды повеяло холодом. – Надо – говорите.

Они немного посидели молча, потом Каррас так же негромко и очень мягко спросил:

– Госпожа Джиад, я вас обидел чем-то? Смотрю, вы от меня подальше держитесь, в глаза не глядите и слова лишнего не вымолвите. Если что – скажите уж прямо.

– Нет, ничем, – шевельнула Джиад непослушными губами, с тоской думая, что зря не ушла сразу, как поняла свою дурость.

– Понятно, – вздохнул Каррас, теребя траву поднятой с земли веткой. – Значит, обидел все же. С парнями-то вроде неладов не было, я бы заметил, а вот сам…

– Да не обидел!

Джиад рывком вскочила, будто напряжение всех последних дней и ночей пружиной развернулось внутри. На сердце было погано: она понятия не имела, как сказать то, что сказать все-таки придется. Наверное, придется. Но… не сейчас. Только не сейчас. «А чего тянуть? – спросило примолкшее за последние дни благоразумие. – Лучше-то не будет».

И все-таки она шагнула от берега раз, другой, пока сильная рука не удержала ее за плечо. Стиснув зубы от этого простого прикосновения, залившего все тело кипятком, Джиад отдернулась, развернулась – и прижалась спиной к оказавшемуся сзади дереву. Каррас стоял в шаге перед ней, не дальше, светлые глаза по-звериному блестели в лунном свете, и давно пора было заподозрить неладное, но… так не хотелось. Кажется, сейчас она отдала бы что угодно, лишь бы поверить, что Лилайн не таков, как другие. Хотела поверить – и не могла. Слишком много боли и стыда накопилось в ней за эти недели, слишком глубоко она заползла в темную нору страха и недоверия, чтобы спрятать окровавленный комок, оставшийся от ее гордости.

И потом… это же был Лилайн. Тот, кто спас ее от загонщиков Торвальда и иреназе, не соблазнившись ни наградой двух королей, ни предложенным перстнем. Тот, кто привез ее сюда, не оскорбив ни словом, ни прикосновением. Тот, кто предложил ей кров и защиту. Неужели только для того, чтобы теперь потребовать за это плату?

Алестар с трудом разлепил глаза, прислушиваясь к разговору рядом. Он уже привык, что его считают беспамятным и ничего не слышащим, поэтому сразу закрыл тяжелые веки, потому что держать их поднятыми стоило сил, которых осталось совсем мало.

– Мы нашли ее, ваше величество, – раздался голос, который Алестар почему-то тихо ненавидел. – Двуногая сопротивлялась изо всех сил, ее душа выстроила вокруг себя такие стены, что мы никак не могли пробиться сквозь них и подцепить ее суть на крючок.

– А сейчас? Что-то изменилось?

– Да, – торжествующе подтвердил верховный жрец Троих. – Защита ослабла, в ней появилась брешь. Она пустила кого-то в свою душу, а мы можем проскользнуть следом. Брешь совсем слабая, но если она расширится, стена окончательно рухнет. Несколько дней, ваше величество. Еще несколько дней, и та, что вам нужна, приползет сама, умоляя взять ее обратно в море.

– Если это опасно… – начал отец, и Алестар рванулся из сонной дремы, лишь теперь осознав, кто должен приползти.

– Опасно? – в голосе жреца слышалось равнодушие, за которое Алестар немедленно захотел его убить. – О нет, не слишком. Болезненно, конечно, иначе просто не выйдет. Никто не в силах сопротивляться зову моря достаточно долго, чтобы ему всерьез повредило. С чего бы этой двуногой быть первой?

– Пусть так, – тяжело уронил отец, и Алестар почувствовал на лбу его руку. – Делайте все возможное, я надеюсь на вас. Руаль, а что слышно о том наемнике, что привез девушку в прошлый раз?

– Ничего, мой король, – отозвался советник, и Алестар смутно удивился, что теперь даже Королевские Советы проводятся у его постели. – Мы посылаем знаки каждый вечер, но он не откликается. Возможно, уехал далеко или погиб. Люди так ненадежны.

«Неправда, – сказал бы Алестар, если бы его губы и язык не превратились в комок запеченной внутренним жаром плоти. – Не все. Есть одна, она точно надежна, как ни один иреназе, потому что не умеет лгать и предавать. Зачем вы зовете ее? Почему не можете просто оставить в покое? Если она пустила кого-то в свою душу, это значит…»

О, как много это значило, и хорошего, и плохого, но Алестар не додумал тяжелые горькие мысли, потому что все снова закачалось и уплыло в забытье, а когда он очнулся в следующий раз, рядом была только Санлия, тихо перебирающая его волосы.

– Сан, – прошептал Алестар, растягивая губы в старательной улыбке. – Как хорошо… Я скучал.

– Мой принц! – встрепенулась Санлия, вглядываясь в его лицо с жалостью, которая раньше непременно взбесила бы Алестара до последней чешуйки, но теперь ему было почти все равно. – Вы чего-нибудь хотите? Дать вам тинкалы? Или целителя позвать?

– Не надо… ничего. Посиди со мной, Сан, – попросил Алестар, чувствуя, как боль и жар отступают, не до конца, но достаточно, чтобы голова не раскалывалась от самых простых мыслей. – Знаешь, я говорил с отцом. Когда все закончится… ты будешь свободна и богата.

– Это неважно, мой принц, – улыбнулась Санлия так же старательно, как до этого сам Алестар. – Вы скоро будете здоровы и сами обо мне позаботитесь. Все неважно, кроме вас.

Алестар молча закрыл глаза, устав даже от этих нескольких слов. Санлия сидела рядом, и казалось, что ее пальцы, гладящие волосы Алестара, плетут над ним сеть спокойствия и нежного, милосердного забвения. Это было совсем не то, что нужно, но лучше, чем ничего, и он снова уплыл в сон. В этом сне Джиад опять сидела у костра, только костер прятался в каменном гнезде у деревянной стены, а в руках у Джиад была большая птица, и блестящие темные перья летели вниз, на пол, от быстрых движений ловких пальцев.

А потом Алестар увидел черноволосого смуглого человека в странной короткой тунике темно-синего цвета, заправленной в человеческую одежду для ног – штаны вроде… Подойдя к Джиад, черноволосый, то ли пронзительным взглядом, то ли горбинкой носа сам напоминающий хищную птицу, протянул руки к огню, потом обернулся и что-то сказал. Джиад подняла к нему лицо, улыбнулась, отвечая. Алестар первый раз видел у нее такую улыбку – легкую и светлую, как серебристая рябь на волнах в ясный день. И если бы мог, заплакал бы, наплевав на гордость, потому что ради такой улыбки стоило жить – только не ему.