Глава 19
Бремя королей

Словно само море не хотело отпускать Джиад. Упрямо выгребая против тяжелой тугой воды, что раз за разом отшвыривала обратно, она думала, как нелепо будет утонуть почти рядом с берегом, когда свобода – вот она! Еще несколько гребков! Иреназе, конечно, и не подумал, что для человека прибой вовсе не то, что для морского народа, а Джиад изрезала в кровь руки и колени, пока последняя волна, то ли смиловавшись, то ли наигравшись, подхватила ее, задыхающуюся, как щепочку, проволокла по острым прибрежным камням и швырнула почти на берег, вдруг оказавшийся на самом деле рядом.

Сзади недовольно урчал прибой, подобно зверю, упустившему жертву, а Джиад, кашляя и плюясь горькой водой, вытянула истомленное тело на полосу песка, усыпанного обломками топляка и сухих водорослей, на четвереньках отползла подальше. Перевернулась на спину и несколько минут лежала, разметав руки и ноги, дыша резким запахом моря, что не желало отпускать ее даже здесь, догоняя солью и особым водорослевым духом в ветре, шумом волн, белыми полосами на высыхающей коже и песком в волосах.

Отлежавшись, она приподнялась, оглядела себя. Кое-как завязала на груди изодранную прибоем в лохмотья рубашку. Штаны, пояс, на поясе нож – подарок близнецов. Сапоги в море были ненужным грузом, Джиад их и не носила, разумеется. А сейчас пригодились бы. Зато на поясе золотые бляшки, от которых в любом городе будет больше хлопот, чем пользы. Очень уж легко любому ювелиру обвинить в воровстве странную бродяжку, за которую некому заступиться.

Джиад повела плечами, не без труда поднялась и огляделась вокруг. Выбросило ее на пустынный берег, но лигах в двух виднелась рощица, за которой могла оказаться дорога или деревня. Или Адорвейн – столица Аусдранга. Вот от последней мысли даже передернуло. Если король иреназе сказал правду и Торвальд продал ее хвостатым… Но он много чего говорил – и что из этого оказалось правдой?

Снова сев, она аккуратно срезала с пояса фигурные бляшки, подпорола изнутри широкий поясной шов на штанах из плотной ткани и спрятала в нем золото. Зашить шов было нечем, но до города сойдет и так. Еще немного подумав, Джиад решила, что в город ей прямо сейчас нельзя. Сейчас она больше всего похожа на жертву кораблекрушения, этого и надо держаться, когда встретит людей.

Поднявшись, Джиад пошла к рощице, борясь со странным желанием оглянуться. Рыжий, конечно, давно уплыл. Ну и глубинные боги с ним! Вот же мразь хвостатая… Обида не столько жгла, сколько тупо и болезненно ныла где-то в глубине души, но Джиад запретила себе переживать об этом. Из дерьма клинок не выкуешь, вот и Алестар тир-на-Акаланте, надежда местных иреназе, просто неблагодарная тварь, о которой и думать не стоит. Расплатился за спасение, швырнул свободу, как подачку… Ладно, хватит!

Когда море скрылось за пригорком и даже шум волн утих, стало легче. Джиад пересекла рощицу, дыша запахом зелени и мелких белых цветов, звездочками сияющих в траве под деревьями, вышла на опушку, где между высоких тонких стволов голубело в кружевной прорези листвы небо. И там действительно была деревня, куда она добрела, вдруг невероятно устав, едва плетясь по вытоптанной тропе босыми ногами, оставляющими кровавый след на траве. Добрела и опустилась на колоду для рубки дров у крайнего двора, пока вокруг заливалась, прыгая, мелкая рыжая собачонка, клекотали гуси и дебелая тетка встревоженно выглядывала из оконца приземистого домика.

Здесь, в прибрежной рыбацкой деревеньке, в ее историю о кораблекрушении поверили сразу. Все было ей на руку: и необычная для этих мест смуглая кожа, и незнакомый покрой штанов, и кожа на руках и ногах, побелевшая и сморщившаяся от морской воды. Странно, в глубине будто что-то ограждало ее от таких мелких неприятностей, а стоило проплыть десяток люардов до берега – и вот, на тебе. Та самая тетка, одинокая вдова, жалостливо качала головой, глядя, как жадно пришелица пьет пресную воду и, застенчиво и благодарно улыбаясь, бережно подносит ко рту теплую лепешку, только что из печи. Суровые бородатые мужики кивали, слушая рассказ о внезапно налетевшем шквале, то ли разбившем купеческое суденышко из Арубы, то ли утащившем его дальше, пока Джиад, смытая волной за борт, цеплялась за обломок того самого борта.

– Известное дело, – хмыкнул один из них, постарше, – разве ж на юге умеют строить так, чтоб тут, у нас, плавать можно было? Здесь море хоть и теплое, а суровое. Ты, девка, богов благодари, что выплыла. Попалась бы кому из хвостатых – и все… Они хоть и притихли сейчас, а людей все одно не любят.

Джиад снова вполне натурально передернуло, она коротко кивнула, пряча лицо в большой глиняной кружке и думая, что никогда теперь не напьется вволю этой безумно вкусной воды.

– Хватит человека-то мучить, – с укором сказала вдова, кидая на широкую лавку одеяло из грубой шерстяной ткани. – На ней и так лица нет… Ложись, девочка, отдыхай. Утром подумаем, как тебе быть. Небось дома родители глаза повыплакали, как узнали. Домой тебе надо, вот что. Ну да ничего, у нас теперь порт открыт, найдешь корабль да уплывешь в свою Арубу. Либо весточку пошлешь хоть…

– Порт? – переспросила Джиад, еле добираясь до вожделенной лавки и с наслаждением закутываясь в теплую, слегка колючую ткань.

– Еще какой, – подтвердила вдова, властно выпроваживая любопытствующих. – Его величество Торвальд уж как-то с морскими договорился, не топят они теперь наши корабли и даже носа к берегам уже давненько не суют. И нам полегче жить стало, как рыбу от берегов не угоняют. Дай боги здоровья молодому королю, разумнику и благодетелю…

Дальше Джиад не слушала, позволив себе провалиться в сон.

В деревне она пробыла два дня, отъедаясь и, главное, отпиваясь пресной водой. Местные ребятишки, сначала гурьбой ходившие по пятам, вскоре отстали, убедившись, что заморская гостья ничем не отличается от деревенских девушек. А Джиад, поговорив с вдовой Маргретой, вечером второго дня отправилась к местному старейшине и выложила перед ним на стол три золотые бляшки – нечаянный подарок иреназе. Старейшина взвесил на руке золото, попробовал на зуб, выслушал и коротко кивнул.

На следующее утро Джиад покинула деревню, разжившись рубашкой сурового полотна, почти новой кожаной курткой и хорошо растоптанными сапогами младшего сына старосты – единственного парня, чья обувка пришлась ей впору. В карманах куртки весело позвякивало несколько серебряных и медных монеток, а волосы прятались под выцветшим пестрым платком, и кто угодно сказал бы, что вот молоденький матрос с южного корабля, оказавшийся вдали от порта по какому-то делу, возвращается на судно.

Но, заплатив положенную пошлину и пройдя через городские ворота Адорвейна, в сам порт Джиад не пошла. Издалека глянула на суматоху вокруг пары сияющих свежеструганым деревом купеческих барков, что стремительно обрастали парусами, на бегающих по стапелям матросов, на грузчиков, волокущих куда-то тюки и катящих бочонки. На душе было тоскливо. Никак не хотелось верить, но все увиденное тяжело и мерно заколачивало гвозди в гроб ее надежды на верность Торвальда. И что странного, если король целой страны поменял жизнь одного-единственного человека на благополучие этой страны, вверенной ему богами. Разве не так должны поступать истинные короли?

Повернувшись, Джиад пошла прочь от порта, думая, что простила бы Торвальда за предательство, но зачем так в последнюю ночь? Зачем было врать о награде за верность и делать вид, что любишь?

В порт она вернулась вечером, пройдя по оружейным лавкам и прикупив кое-какую мелочовку. Зашла в злополучные «Три золотые рыбки», не опасаясь, что хозяин узнает в чумазом матросике щеголеватую стражницу короля, спросила Карраса. Хозяин глядел строго, но не подозрительно, а за серебряный охотно рассказал, что Каррас бывает здесь нередко, но всегда неожиданно, как шторм в летний день, и если господину моряку нужен по делу, то он, хозяин, еще за серебрушку с удовольствием передаст весточку неуловимому алахасцу.

Джиад кивнула, обещала подумать, выпила у стойки кружку неплохого пива, закусив жареными колбасками, как собиралась в тот злополучный вечер – словно и не было всех этих дней и ночей под водой, словно она только собирается зайти в комнату к человеку, которого назвал ей Торвальд. Расплатившись, вышла из «Рыбок». Ночь пахла морем, целым букетом ароматов таверны, кожей и специями, свежим деревом и смолой. Порт строился, корабли крылатыми птицами готовились выйти в море, и, значит, Аусдранг должен был вскоре расцвести. Выгодная сделка, что уж…

Дворец ночью был тише, чем помнилось Джиад. Зато караулов добавилось: бесшумно ступая по черепичной крыше в тени от башен и прячась за трубами, она видела в разных закоулках двора пять патрулей вместо двух-трех, что обходили его раньше. Значит, и внутри будет больше стражи. Похоже, Торвальд всерьез опасался за свою жизнь теперь, когда между ним и любой опасностью больше не было живого щита из Арубы. Что ж, за все надо платить.

Джиад легко спустилась по привязанной к трубе веревке, отметив, что при ней охранников было меньше, а порядка – больше. Крышу, например, постоянно осматривали, а над покоями принца даже смазывали земляным маслом – как раз на такой случай. Нужное окно открылось легко, стоило вставить между откидной створкой и рамой лезвие ножа и поднять щеколду. Джиад даже засомневалась, так просто все было этой ночью, но мгновенно исказившееся и тут же замершее нарочитым спокойствием лицо Торвальда успокоило – все-таки не ловушка.

– Доброго вечера, ваше величество, – поздоровалась она, скользнув к двери и двинув тяжелый засов в пазы.

– Джи! – ахнул Торвальд, подаваясь вперед, и вдруг улыбнулся с такой искренней радостью и восхищением, что снова окатило горячечной стыдливой надеждой и стыдом: вдруг все неправда и Торвальд ее не предавал. – Джи! Как ты? Откуда?

– Со дна моря, ваше величество, – сдержанно усмехнулась Джиад, возвращаясь к окну, но вставая немного в стороне от него. – Откуда же еще? Пришла попросить прощения, что нечаянно нарушила ваш договор с королем иреназе. Впрочем, вашей вины в этом нет, верно?

Да, она говорила наугад, словно в полной темноте шла по узкой жердочке над пропастью, но в глазах Торвальда мгновенно метнулась растерянность, тут же пропала, и не знай Джиад своего принца, а затем и короля до мельчайшего движения ресниц, ничего бы не успела заметить. Хотя не так уж хорошо знала, оказывается.

– Джи, о чем ты говоришь? – с обиженным недоумением спросил Торвальд, садясь на постель. – Какой договор? С кем? Куда ты пропадала?

– А Каррас вам не доложил? – с холодным злым весельем спросила Джиад, скрестив руки на груди и привалившись спиной к стене. – Или вы меня не к нему послали тем вечером? Торвальд, я не спрашиваю – почему. Я даже не спрашиваю – за что? И так все понятно. Я только хочу знать, зачем было так играть? Я и так отвезла бы тот пакет и сунулась к Каррасу, как муха в паутину. Зачем было напоследок…

Она все-таки сорвалась. Замолчала бессильно, стискивая пальцы и снова разжимая их, глядя в глаза цвета пасмурного неба, которыми бредила несколько лет, за один ласковый взгляд которых жизнь бы отдала радостно, с улыбкой. Внутри что-то рвалось, жгло и тянуло, Джиад с тоскливым недоумением подумала, что неужели можно врать так легко и спокойно пусть не любимой, но той, кто клялся тебе в верности.

– Зачем? – спросила она с тихой усталостью. – Я же любила тебя, Торвальд. Если бы ты приказал, я бы и второй раз в море отправилась, наверное. Сама, ради тебя.

– Джи…

Торвальд дернулся к ней, словно хотел вскочить, снова опустился на постель немного ближе к подушке, поерзал, не сводя блестящих глаз с лица Джиад, и повторил отчаянно:

– Джи, я не хотел! Клянусь тебе! Прости, Джи! Они сказали, что будет новая Великая Волна, что море сметет город! Я ничего не мог сделать! Пожалуйста, Джи! Я люблю тебя. Верь мне!

Он даже вскочил, но опять, не отрывая взгляда, рухнул на подушку.

– Великая Волна? – переспросила, прислушавшись к еле слышному щелчку, Джиад. – Они так сказали? Кто – они?

– Каррас! – отчаянно выдохнул Торвальд. – Он их человек на суше. Я не верил, Джи, но потом пришла весть, что чудовищной волной смыло деревушку в десяти гардарах от столицы. Они обещали, что с городом будет то же самое. Джи, прости…

Он едва не плакал, и Джиад растянула губы в невеселой улыбке.

– И вы спасали свой народ, да? Согласились на пользу взамен страшной беды? Достойный выбор… Нелегко быть королем, понимаю. Только вот я совсем недавно была в рыбацкой деревушке, и уж про такое они бы мне рассказали. По побережью новости расходятся быстро, ни о какой волне там и слыхом не слыхивали. Напротив, люди благословляют ваше величество за мудрый договор с иреназе.

– Джи! Ты… не веришь?

– Я бы поверила, Торвальд, – вздохнула она, – если бы ты сейчас не нажал рычаг вызова стражи. Что-то новенькое, при мне такого не было. Боишься? Кого? Мой король…

– Не подходи, – ясно и четко сказал Торвальд, выхватывая из-под подушки маленький взведенный арбалет. – Не надо, Джи.

– Вот это уже честно, – кивнула Джиад. – Вот теперь я верю. Ваше величество будет прекрасным королем.

Она метнула короткий взгляд на дверь, едва не вылетевшую под тяжелым ударом, прикидывая, сколько та продержится. За дверью слышались зычные приказы и азартное хэканье, доски из мореного дуба едва не прогибались, будто по ним лупили тараном, но дверь еще стояла.

– Отзови их, – мягко сказала Джиад. – Торвальд, если бы я хотела тебя убить – уже убила бы. Отзови, я просто уйду и больше тебя не потревожу.

– Уйдешь? – насмешливо переспросил Торвальд, кривя губы в незнакомой, совсем чужой ухмылке. – Не думаю. Прости, Джи, я действительно не хотел. Но слишком многое стоит на карте. Договор с королем хвостатых – это так, лишь начало… Не дергайся. Иреназе хотят тебя обратно, и я им обещал.

– Знал, что я приду? – с удивляющим ее саму спокойствием поинтересовалась Джиад.

– Конечно, знал, – улыбнулся Торвальд, легко и уверенно держа ее на прицеле. – Джи, как ты могла не прийти? Раз уж море тебя не удержало. Ты не представляешь, как мне жаль!

– Мне тоже, – честно сказала Джиад, делая шаг вперед. – Как же ты будешь стрелять, если они хотят меня живой?

– Не подходи! – вскрикнул Торвальд.

Джиад, как во сне, увидела его побелевший палец на спусковом крючке, отчаянные глаза и раскрытый в крике рот, но было поздно. Торвальд промедлил всего миг, потом испуг взял свое. Болт рванулся с ложа, дверь вылетела в спальню, а Джиад уже была слева-впереди-справа!

– Не трогать! – крикнул Торвальд, сдернутый с постели, зажатый в ее объятиях, и закашлялся, косясь на прижатый к горлу нож. – Назад!

– Да, лучше назад, – спокойно подтвердила Джиад ввалившимся в комнату стражникам. – Не рискуйте, господа. Королевская жизнь бесценна.

– По кругу пущу, – прохрипел капитан стражи, с которым она несколько недель назад играла в кости после отбоя и пила некрепкое молодое вино под стук падающих на кон монет. – Шлюха южная…

– Шаг обратно, капитан, – попросила Джиад, чувствуя, как бьется под лезвием жилка на горле Торвальда. – Или я пущу ему кровь. Немного, но после его величество будет вами очень недоволен. Шаг обратно.

– Джи, ты все равно не уйдешь, – даже с ножом у горла Торвальд был очень убедителен. – Дворец оцеплен. Не глупи.

– Несколько минут назад вы мне клялись в любви, мой король, – усмехнулась Джиад, плавясь в огне ледяной веселой злости. – Уговаривали поверить. А сами звали стражу и держали под подушкой арбалет. Так нужна я вам живой или нет? Если да, то я все-таки попробую уйти. Только сначала возьму то, что причитается за службу. Это ведь я добыла его для вас – я и заберу. Считайте это вирой за мою честь и жизнь, что вы продали.

– Нет… – простонал Торвальд, не смея сопротивляться, когда Джиад свободной рукой сорвала с его пальца королевский рубин Аусдрангов. – Джи…

– Капитан! – окликнула Джиад стражника. – Хотите совет? Служите его величеству усердно, но не забывайте, что ваша голова тоже имеет свою цену. И не дай вам боги, чтоб на весах его величества польза для королевства перевесила вашу верность. Ловите!

Она изо всех сил толкнула Торвальда вперед, к стражникам, невольно опустившим пики, а сама оттолкнулась от пола, спиной назад крутнувшись в окно. Сверху кричали что-то, ночную тишину и темноту разрывали вспышки факелов, лязганье стали, вопли и собачий лай. Томительно долгое мгновение полета – и Джиад замерла, балансируя на перилах крошечного балкончика этажом ниже. Внизу, еще через два этажа, растягивалась тройная цепь стражи, блестя обнаженными клинками, и Джиад вздохнула. Ну разве так ловят лазутчика или убийцу, которого нужно взять живым? А, нет, вон и сети появились…

– Не стрелять! – истошно заорал кто-то из темноты. – Живой! Только живой! Сети растягивайте! Никуда не денется, тварь!

– И правда, – хмыкнула Джиад, доставая из внутреннего кармана куртки тонкую веревку с «кошкой» на конце. – Куда ж я денусь?

Мелькнув острым бликом в факельном свете, заливающем двор, «кошка» долетела до перил балкончика напротив и зацепилась за них. Джиад надела королевский перстень на палец, прямо поверх кожаной перчатки, намотала свободный конец веревки на руку и шагнула с балкона за миг до того, как сверху, из спальни Торвальда, под капитанский рев посыпались стражники.

А потом были удар воздуха в лицо, и мгновенный сладкий страх, и упоительный восторг, когда снизу послышались вопли разочарования. Вскарабкавшись на спасительный балкончик, Джиад пробежала по нему за угол здания и перепрыгнула на крышу голубятни. Оттуда – на карниз дворцовой библиотеки. По лепным горгульям, у которых были такие удобные рога, взлетела на библиотечную крышу, с нее – на крышу поварни…

И вот тут цепочка оборвалась. Упав на еще теплую от дневного солнца черепицу, Джиад прижалась к ней, медленно поползла назад, радуясь, что не успела выскочить из-за широкой фигурной трубы, куда выходили дымоходы сразу нескольких печей. Там, за дальней кузницей, у вожделенной калитки блестели начищенные протазаны, владельцы которых не кинулись ловить беглянку, а спокойно перекрыли один из выходов – и угадали.

– Кто ж про эту калиточку вспомнил-то? – прошептала Джиад, прячась в тени под навесом трубы. – Ах, жалко…

Можно было, конечно, рискнуть и пойти на прорыв. И даже нужно было, но там, внизу, были стражники, которые просто исполняли свой долг. Она ставила их в караулы и проверяла ночью, шутила с ними в казарме, рассказывала про далекую Арубу и показывала простенькие приемы работы с мечом, доступные для нежрецов. Они ни в чем перед ней не провинились, и их было слишком много, чтобы пройти без короткого, но жестокого боя.

Джиад закусила губу, отчаянно соображая. Еще немного подавшись назад, ужом проползла между двумя гребнями пристроек, и тут удача окончательно изменила.

– Вон! На крыше! Лови! – заорали снизу.

Соскользнув по скату вниз, Джиад огляделась. Конюшенный дворик. Ну что ж, здесь она, значит, и примет бой. Теперь-то уж придется. Не возвращаться же в море. А если возьмут? У них сети…

– Госпожа мастер меча! Госпожа мастер!

Тонкий мальчишеский голос срывался от отчаянья. Джиад оглянулась. Из проема конюшенной двери выглядывала рыжая вихрастая головенка.

– Сюда, госпожа мастер! – позвал мальчишка, боясь и повысить голос и не быть услышанным.

Джиад колебалась мгновение. Потом рванула к конюшне.

– Сюда, госпожа мастер! – радостно повторил рыжий конюшонок, показывая на груду сена в углу. – Вы прячьтесь, а я сверху лягу. Там внизу ящик деревянный, заползайте под него. Если сено и ткнут вилами, то нипочем не пробьют! Хороший ящик…

Джиад уговаривать не пришлось. Слежавшееся сено она просто подняла одним пластом, нырнув сначала под колючую душистую массу, а потом и под тяжелый ящик, больше напоминавший перевернутый сундук. Сверху зашуршало – конюшонок подгребал сено, прикрывая.

Мальчишка едва успел запрыгнуть поверх копешки, как в конюшню ввалились с факелами.

– Нету ее тут! – громогласно заявил кто-то, пробежав конюшню из конца в конец и добросовестно заглянув в денники, хотя какая лошадь пустила бы к себе чужака, не выдав его беспокойством, Джиад не представляла.

– Слышь, малой, ты никого не видел?

– А? – сонно заворочался конюшонок. – Чаво, лошадей надо?

– Да не лошадей, – рыкнули сверху. – Был тут кто али нет?

– А то как же… был… – зевнул конюшонок. – Его светлость лейтенант свово жеребца забрали. С вечера ишо…

– Дурак! Сейчас был? Баба в мужской… Э… ну, человек такой… с темной мордой!

– С мордой? Темной? – с такой искренней тупостью переспросил конюшонок, что Джиад, несмотря на колотящееся сердце, не могла не восхититься. – Эт кузнец, что ли? У него морда темная-я-я… Не, не был. Он пьет со вчерашнего утра, еще из кузницы не выходил.

– Да что ты от него хочешь, дурачок же! – послышался другой голос. – Куда тут спрячешься? Разве что в сено…

Сердце Джиад стукнуло громче, еще раз, и еще.

«Лишь бы мальчишке не досталось», – с усталой обреченностью подумала она.

– Вы мне сено не трожьте, – послышалось бурчанье конюшонка. – Как складывать – никого нету, а как раскидывать… Ну и что, если я на нем сплю? Мне господин главный конюх велел. Подумаешь, ночь перебуду, что с ним станет, с сеном-то? Вы факелы-то уберите! Нельзя тут с факелами, кони бесятся. И сено же…

– Пошли отсюда, – прогудел первый голос. – Нет там никого, видишь – дурачок с вечера спит. А раскидаем – конюх и правда разорется. Будем после смены вилами махать…

Кто-то все же ткнул в сено, но лениво, больше для очистки совести, не задев даже ящик.

– Ходют тут, – пробормотал конюшонок, снова укладываясь. – С факелами…

Суматоха длилась еще с час, не меньше. Под ящиком тепло и уютно пахло душистым сеном, временами где-то попискивали мыши, фыркал какой-то беспокойный конь, а она все лежала, ожидая конца поисков и беспокоясь, что рассвет наступит раньше. Конюшонок куда-то ушел, но это как раз не беспокоило. Захоти мальчишка ее выдать – не стал бы столько ждать.

– Госпожа мастер меча, – послышался тихий голос, и сено поползло с ящика. – Вылазьте. Идти вам надо, светает уже.

– Спасибо, – негромко проговорила Джиад, вылезая из-под ящика и совершенно не представляя, что делать дальше. – Если бы не ты…

– Рано еще благодарите, – по-взрослому серьезно сказал конюшонок, задирая вихрастую голову, чтобы посмотреть ей в лицо. – Выбраться сначала надо. Вы вот что, госпожа мастер, через ту калитку не ходите, там караул так и стоит. Вы через шкуродерню идите, где туши обдирают да режут. Там такой запах – стража не больно-то близко подходит. А калитка есть, я уже проверил: чистая калиточка. Капитан ее в прошлом месяце заколотить велел, да мясникам надо же поближе шкуры к телегам вытаскивать – они и открыли потихоньку.

– Вот спасибо… – выдохнула Джиад. – Я твоя должница, слышишь?

– Не, мастер, – шмыгнул носом конюшонок. – Это как раз наоборот получается. Помните, вы кривому Сколасу не велели меня за ухи драть? И монетки давали, и вообще… Я добро помню, меня мамка с папкой так учили, пока живы были. Ну, идемте, провожу, чтоб не заплутали.

Джиад молча кивнула. Во дворе все еще было темно, только у входа в конюшенное подворье горел оставленный кем-то в кольце на столбе факел, но конюшонок спокойно и смело прошел вперед, вытащил факел и сунул в стоящую здесь же бочку с водой, пояснив негромко и безразлично любому, кто мог бы услышать:

– Не положено факел, сено тута…

В наступившей темноте Джиад безмолвной тенью проскользнула за маленьким проводником к шкуродерне, едва поспевая в извилистых закоулках и думая, сколько же лет мальчишке. Восемь? Девять? И сирота… Непременно надо будет вернуться и поблагодарить, когда все закончится. Может, даже забрать с собой в Арубу, если паренек согласится. Для учебы в храме он уже староват, но найти хороший дом с полезным ремеслом рыжику можно.

– Вот, мастер, – тихо сказал рыжик, подведя ее к неприметной калитке, забитой доской. – Вот этот гвоздь отогните и доску сверните набок. И пусть вас боги хранят.

– И тебя тоже, друг мой, – поклонилась Джиад, смертельно стыдясь, что не может вспомнить даже имени мальчишки, которого всегда звала просто Рыжиком.

– Да я это… – шмыгнул носом мальчишка и вдруг кинулся к ней, уже выходящей в калитку. – Вот, возьмите! Вам в бегах нужнее, а у меня все равно заберут, коли увидят.

Он сунул в руку Джиад что-то тяжелое, круглое и стиснул ее пальцы в кулак мокрой теплой ладошкой.

– Берите! – повторил умоляюще. – Я не украл, богами клянусь. Это мне граф Горлас как-то кинул спьяну. Да идите же!

Джиад, коротко и крепко обняв мальчишку за плечи, чмокнула его в пахнущую сеном макушку, шагнула вперед и прикрыла за собой калитку. К стыду за то, что ни разу не спросила, как парнишку зовут, прибавилось сожаление, что даже отдариться нечем. Не оставлять же близнецовский нож – точно отнимут…

– Спасибо, друг, – повторила она, сжимая в ладони полновесную золотую крону – настоящее сокровище для нищего сироты – и еще раз кланяясь в сторону закрывшейся калитки самым почтительным поклоном – как наставнику или великому благодетелю. – Я бы сказала, что у тебя истинно королевское сердце, но для знакомых мне королей и принцев сравнение с тобой – слишком большая честь.

– Почему ты ничего не сказал мне, отец? Почему позволил думать, что все обойдется?

Алестар смотрел в потолок, медленно качаясь на теплой струе воды: сегодня его с утра знобило, и Невис, пряча взгляд, посоветовал как можно дольше лежать в теплой ванне. Толку от этого было никакого – и все это понимали, – но хотя бы знобкая дрожь прекратилась, лишь временами напоминая о себе.

– Потому что хотел тебя уберечь, – бесцветным, смертельно уставшим голосом ответил отец. – Спасти от этого знания и выбора. Алестар, но как ты мог?

– Как я мог – что? Отпустить обреченную тобой? А как я мог иначе?

В голове снова плеснула алой вспышкой боль, Алестар поморщился, уже привычно пережидая и зная, что вот сейчас она утихнет, потом вернется, нарастая все сильнее и сильнее, разливаясь по всему телу до кончика хвоста, пока терпеть станет совсем невыносимо. И вот тогда можно просить у Невиса зелье, но никак не раньше, иначе действие обезболивающего закончится быстрее, чем судорога отпустит.

– Как я мог иначе? – повторил он, стараясь выдыхать как можно незаметнее и зная, что отец все равно видит его мучение. – Она же не виновата! Как бы я потом жил, купив избавление такой ценой?

– А теперь? – еще тише спросил отец, качаясь рядом. – Что теперь, сынок? Что будет с тобой?

– Что угодно, – собрал Алестар остатки упрямства, чтобы ответить. – Пусть будет то, что я заслужил.

– Хорошо, – вздохнул отец, протягивая руку и ласково гладя кончик его косы, уже зная, что к голове прикасаться нельзя. – С тобой – пусть. Ты вправе выбирать свою судьбу, как и все мы – королевская кровь Акаланте. Но что будет с городом? Алестар, ты поступил благородно и красиво, но не мудро. Что теперь будет с городом, ты подумал? Я стар и болен, мое время на исходе. Еще немного – и Акаланте останется без владыки. Только королевская кровь может править городом, только нам подчиняется Сердце моря. Или думаешь, мне не жаль эту девушку? Сердце разрывалось – так я сожалел о том, что делаю.

Перед тем, как ответить, Алестар несколько раз глубоко вдохнул, и показалось, что боль немного отступила.

– Сожалел? Тогда зачем делал? Она могла просто остаться моей запечатленной. Тоже не лучший выход, но не смерть же. Я бы вымолил прощение – со временем…

Алестар прикрыл глаза, перед которыми вспыхивали колючие разноцветные звезды, но те продолжали гореть и под веками, больно обжигая.

– Я бы постарался сделать ее счастливой, – выдохнул он. – Или потом нашлось бы средство отпустить. Зачем было – так…

– Потом? Нет иного средства, сынок. И нет времени. Совсем нет.

Пальцы отца, мерно гладящие ему косу – единственная доступная теперь ласка, – дрогнули.

– Я учил тебя владеть Сердцем моря, но главного сказать не успел. Мое время уходит не потому, что я слишком слаб, хотя и это важно. Сердце требует от правителя жизненной силы, горячей крови и сильной любви. Страсть – вот что зажигает в Сердце ответ и позволяет править им. А наше Сердце гаснет, мне все тяжелее управлять погодой и гасить гнев вулканов. Вот почему я разрешил тебе брак с Кассией. Вы так любили друг друга, что я решил: гаснущее Сердце непременно засияет ярче прежнего, отозвавшись вам. Увы, боги были против. Но если бы ты запечатлел кариандскую принцессу, возможно, страсть…

Голос отца прервался, и Алестар повернулся к нему, превозмогая плещущую от макушки до кончика хвоста боль.

– Страсть? Какая страсть, отец! Я ее в жизни не видел… Что, важно лишь запечатление? Отец, тогда это хуже дурмана! А если она дура или мерзавка? Если я ей буду противен или она тоже любит кого-то другого? Отец, нельзя вязать нас, как породистых салту, только ради крови!

Он невольно сорвался на всхлип, дернулся вперед, уткнувшись лицом в отцовские руки, и почувствовал, какие они горячие.

– Я не могу так, – прошептал почти в бреду, чувствуя, как накатывает вместо озноба палящий жар, словно светило вдруг оказалось близко, слишком близко, а море отступило и некуда укрыться от смертельного зноя. – Не могу, не хочу… Ты любил маму! Ты сам говорил, что любил и был любим раньше запечатления! А я… Я просто беда и для семьи, и для Акаланте. Я беда для всех, кто рядом. Сначала Кассия, теперь Джиад. Если бы не я… Теперь из-за меня весь город погибнет? Отец, я не знаю, как все исправить. Я не могу, слышишь?

– Алестар! – слышал он далеко-далеко встревоженный голос отца. – Алестар, успокойся, что ты! Мы обязательно все исправим! Придумаем что-нибудь, слышишь? Алестар, мальчик мой…

– Знаешь, – прошептал Алестар, не слыша себя и надеясь, что отец тоже не слышит: – Я думал, что она враг, потому что двуногая. Только это все равно. Будь она кем угодно – все равно. У нее сердце, которое не купить за все наше золото. Я же любил Кассию! И сейчас люблю! Только почему тогда так больно? Что я должен был сделать, отец? Мне сказали, что она умрет. Или она, или я. Прости, я должен был подумать о городе, знаю. Это бремя королей, вечное бремя – сначала думать о городе, всегда только о городе… А я не смог. Я не справился, отец. Она вытащила меня из Бездны. Она прикрыла меня собой от сирен. И за это – убить? Отец, если предавать – долг королей, за что нас любить? За что нам верить?

Он шептал и шептал, все глубже погружаясь в забытье, и это было истинным блаженством, потому что здесь, за гранью настоящего, солнце ласково улыбалось озаренному золотым светом морю и шумели деревья на ветру, бросая тень на песок, где раскинулось, нежась под ветром и солнцем, смуглое тело. А потом Джиад, его Джиад, села на песке, лениво и бездумно улыбаясь ветру, морю, солнцу и горящему костру, кому и чему угодно, только не Алестару, но пусть, пусть бы так было всегда, лишь бы она – была…

– Алестар, – донеслось печально из волн, из шума ветра и шелеста листвы, – Аль, мальчик мой, что же ты натворил… Твой огонь мог бы зажечь Сердце моря на долгие годы, спасая Акаланте, а вместо этого он сжигает тебя самого. Как же я не рассмотрел вовремя, сын мой… И как теперь мне исправить хоть что-то?