Глава 11
Скованные одной цепью
– Как ты посмел?
Алестар поежился: голос отца был обманчиво ровен, зато в глазах на осунувшемся и посеревшем лице бушевал лютый шторм. Показалось, что в кабинете стало темнее, а вода в саду за окном подернулась мутью. Но это, конечно, просто голова болела после долгого забытья под зельями. И не иначе как от той же головной боли в глазах все плыло, и мерещилось, что принцесса Ираэль смотрит с фрески с печальным укором.
– Я отлучился на четыре восхода. Оставил приказ не трогать эту девушку. Как ты смел не просто ослушаться, а сотворить с ней такое?
– Отец… – набрал воды Алестар и осекся: под ребра резко кольнуло, отдалось по всей груди, плеснуло в живот.
– Молчать! – рявкнул… уже не его отец, а король Акаланте – тяжелая тугая волна его гнева, ощутимая каждой чешуйкой, впервые в жизни накрыла не кого-то рядом, а самого Алестара. – Я видел ее. Она избита и замучена; целители говорят, что соитие оставило следы, которые будут заживать не одно десятидневье. Соитие! И это не говоря о лице и теле! Ты едва не убил ее лоуром!
– Я остановился! Отец, я сломал проклятый прут, чтобы…
– Не ударить еще, – тяжело закончил король. – О да, достойный поступок. Что ж, ей хватило и одного раза – шрам останется на всю жизнь. Мне стыдно, что ты мой сын.
– Я не хотел, – прошептал Алестар, уставившись в стену с фреской и пытаясь собрать путающиеся мысли. – Отец, я правда не понимаю, что на меня нашло. Она постоянно дерзила, издевалась… Но я не хотел такого…
– Дерзила? Ах, так она дерзила тебе! И ты решил, что вправе наказывать и усмирять? И кого же? Свою избранную! Или ты забыл, почему она оказалась здесь? Безмозглая медуза! Думаешь, ей было в радость покинуть свой мир из-за твоей прихоти?
– Ну, так не покидала бы, – беспомощно огрызнулся Алестар. – Кто ее…
Голова мотнулась вбок, в ушах зазвенело. Алестар оглушенно потряс головой, неверяще глядя на отца. Пощечина! Ему!
– Кто ее заставлял? – пророкотал отец. – Ты это хотел сказать? Ты! И я, да простит меня Море. У тебя даже не хватило ума сначала узнать, как она здесь оказалась, верно? Глубинные боги, кого я вырастил! Трусливое ничтожество, способное ударить беззащитного. Женщину! Способное издеваться изо дня в день, оскорблять и мучить ту, кого сам же к себе приковал.
Вторую пощечину Алестар успел увидеть – но не уклониться. Рот наполнился соленым, но не привычным вкусом воды, а густым, скользким.
– Не смей уклоняться! Научился бить – умей и принимать удары. Дай тебе боги хоть часть отваги и великодушия этой девушки.
– Отец…
– Не будь твоя мать моей истинной любовью, я бы усомнился, мой ли ты сын, – тяжело отрубил король, отплывая на пару взмахов хвоста дальше. – А ты… ты позоришь ее память. Насильник, мучитель… Таким ли я хотел видеть своего сына и наследника?
Прервавшись на мгновение, он судорожно вдохнул, не сводя взгляда с ловящего воду ртом Алестара, и продолжил:
– Она тебе дерзила? А что еще она могла делать? Это ты рос во дворце, оберегаемый, как величайшее сокровище. А она воин! Не усыпанная жемчугом и золотом каи-на, что рискует разве что хвост оцарапать ракушкой, когда валяется на песке с кем попало. Настоящий воин! Ты хоть знаешь, что перед тем, как прыгнуть за перстнем своего короля, она убила пятерых его врагов! Пятерых! В неравном бою! А после этого не задумалась броситься в море, исполняя волю господина. И как ее встретило море?
Щеки, словно обожженные полдневными лучами светила, загорелись еще сильнее, Алестар даже ладони к ним приложил, слушая и не в силах вымолвить ни слова.
– Как ты мог? – уже тихо и невыразимо горько повторил отец, опуская плечи. – Я говорил с ней тогда, в первый день. Я просил извинения за то, что случилось у святой скалы. Извинения, ты слышишь, Алестар? Она отказалась от всего, что я предложил выкупом за обиду. Мне пришлось унизиться до угроз ее близким! И даже после этого она вела себя достойнее моего сына. Эта девушка тебе дерзила? За десятую часть того, что говорил и делал ты, следует убивать. И не смей оправдываться болью потери. Я только и слышу, что будь жива Кассия, все было бы иначе. Да, тебе больно! Но ты хотя бы знаешь, что Кассия до последнего мгновения жизни любила тебя и была верна. А Джиад… Ее король и возлюбленный, за которого она рисковала жизнью, продал ее, как связку рыбы! Продал и предал, понимаешь ты это? Отдал мне обманом, подлейшим лицемерием. Каково бы тебе было на ее месте?
– Отец… – с ужасом выдохнул Алестар, – но я… не знал…
– А ты дал себе труд узнать? Ты спросил ее о чем-то? Попросил прощения, быть может? Представь попробуй, что это твою Кассию взяли силой и обманом, разложили на песке в боли и бесчестии. Понравилось бы? А потом представь, что ее продали тому же самому насильнику. Ты бы хотел, чтоб она молчала и покорялась? Слова бы не промолвила, пока ее снова насилуют и оскорбляют?
– Хватит, – едва слышно сказал Алестар, уставившись в пол. – Хватит, прошу… Я… понимаю, правда. Но я в самом деле не хотел так… Я не знаю почему…
– Не знаешь? Ну, так я тебе скажу. Только сначала ответь: давно ты пьешь гарнату?
Алестар поднял голову – в голосе отца послышалась усталая брезгливость.
– Гарнату? – переспросил он, не веря ушам. – Но я никогда! Отец, я не безумец!
– Не безумец? Сомневаюсь. И уж точно лжец. Посмотри сюда.
Кивок на стол заставил Алестара подплыть ближе, взглянув на маленькую стеклянную шкатулку с плотно притертой крышкой, под которой виднелось несколько ярко-зеленых пилюль.
– И что? – недоуменно спросил он, поворачиваясь к отцу.
– Что? Это нашли в твоей постели. Глубинные боги, у тебя даже не хватает смелости признаться.
К брезгливости примешалось совершенно явное отвращение, и смотрел отец… Он никогда так не смотрел! В страшном сне бы Алестару не приснилось, что его отец… Стеклянная шкатулка переливалась резьбой на боковинах, прозрачная крышка, зеленые продолговатые комочки…
– Да я понятия не имею, откуда это! – отчаянно взвыл Алестар. – Отец, клянусь тебе! Памятью матери клянусь!
– Не смей. Поганить. Ее память, – тихо и ровно сказал король, в упор глядя на Алестара. – Не смей, слышишь? Ты не знаешь, почему вел себя так? В дурмане гарнаты еще и не такое можно сотворить. Я слишком долго был слеп, но теперь… Пока ты был в беспамятстве, целители исследовали твою кровь. Она пропитана гарнатой, и этого не бывает за один случайный раз. Весь дворец видел, как два дня назад охрана несла тебя в покои, одуревшего от этой дряни. Ты кричал и бился, а наутро снова…
Он отвернулся к окну, опустив голову и содрогающиеся плечи, закрыл лицо предплечьем, и Алестар, замерев в полной растерянности, услышал мучительные всхлипы.
– Отец, – прошептал он, надеясь на что-то, на какое-то чудо, которое случится и все расставит по должным местам. – Отец, я не пил гарнату. Клянусь… Я не знаю, как это могло быть. Целители ошибаются, или… Отец, я памятью Кассии клянусь…
– Молчи, – безжизненно донеслось от окна. – Неужели у тебя ничего святого не осталось? Я думал, уж ее-то память ты не осквернишь ложью. Я… сам виноват. Слишком сильно любил тебя, слишком многое позволял. Как теперь это исправить? Будь мне отпущено больше времени…
Он смолк. Откуда-то изнутри Алестара поднималась раскаленная горькая боль, от которой хотелось кричать и биться, взывая неизвестно к кому. Почему? Почему отец ему не верит?! Да, он был жесток с этой двуногой, как ее там… Но откуда гарната? Откуда эта дурь, к которой он ни за что бы по своей воле не притронулся? Это ведь даже не жвачка руш! За гарнату подвергают изгнанию!
Отец так и качался в воде, отвернувшись от него, пряча лицо, и это было хуже любой боли, хуже смерти. Как доказать, что это неправда? Он думает, что Алестар пил эту дрянь, весь дворец думает, а значит, и город…
– Отец… – Алестар закашлялся, продолжил хрипло, с натугой выговаривая встающие комом в горле слова: – Прошу. Молю тебя… Поверь хоть на миг. Я не пил. Может, мне подлили…
И тут же смолк, понимая, как жалко и глупо это звучит. Подлили? Кто? Зачем? Да еще не раз?
– Отныне все изменится, – так же глухо и бесстрастно сказал отец. – Сейчас мы поплывем к этой девушке. Благодари Троих, что она жива, потому что это истинное чудо. Ты будешь рядом с ней, пока она не поправится. Будешь служить ей, заботиться и ухаживать, как положено между запечатленными. Если я услышу намек жалобы… Впрочем, она не пожалуется: слишком горда. Но если в тебе осталась хоть капля чести, ты сам постараешься искупить вину. В тебе осталась эта капля, Алестар?
– Она не примет, – тихо отозвался Алестар, до боли сжимая пальцы в кулаки. – Отец, даже если я сделаю это… Она не примет.
– Так постарайся, чтобы приняла. Другого выхода у тебя нет. Запечатление связало вас так тесно, что ее боль станет и твоей. Если она будет ненавидеть – ты отравишься ее ненавистью сильнее, чем гарнатой. Ты хоть это понимаешь?
Отец убрал предплечье, на которое опирался лбом, повернулся к Алестару. Сейчас он выглядел еще более больным и уставшим, чем пару часов назад, когда Алестар, очнувшись, увидел отца рядом со своим ложем. Усмирение вулкана отнимает много сил, но не настолько же. Отец словно состарился на пару десятилетий разом: в углах рта пролегли глубокие морщины, они же исчертили лоб, а веки покраснели и распухли. Не говоря ни слова на удивленные вопросы, он выплыл из комнаты, едва удостоверившись, что Алестар пришел в себя, и уже целители, отпаивая снадобьями, сухо и коротко рассказали, что избранная его высочества пыталась покончить с собой, а его высочеству досталось запечатлением.
Алестар вспомнил дикую боль пополам с тоской и тот обломок лоура. Глубинные боги, он же действительно сломал его в последних проблесках рассудка, потому что понял – забьет до смерти. Но он не хотел! Да, хотел покорить, заставить подчиняться, просто – хотел! Но ударить, как злобного салту? Но говорить все, от чего сейчас – только вспомнить – самому стыдно? Насиловать до увечий?
Алестара передернуло от омерзения. Нет, отец может сколько угодно думать, что… Они с двуногой не помирятся. Такое не прощают, да не больно и хочется. Лишь бы дотерпеть друг друга, пока лекари и жрецы придумают, как их разлучить.
– Я понимаю, – покорно согласился он в ответ на ожидающий взгляд. – Отец, прости.
– Не у меня проси прощения. Боги, весь город знает… Не про вчерашнее, к счастью. Но уж о том, что ты запечатлен с человеком и балуешься гарнатой, разве что крабы не судачат.
И это ему казалось, что самое худшее позади? Алестар вскинулся, открыл рот – и закрыл его, сглотнув горько-соленую слюну. Судачат – о нем! Смеются над глупцом, запечатлевшим двуногую. Считают любителем гарнаты! Да его же… Его на арену не допустят! Это оказалось последней песчинкой. Алестар всхлипнул, тщетно пытаясь сдержать обиду. Пусть бы отец изругал и наказал за двуногую – это заслуженно и справедливо, но гарната!
А отец уже выплывал из комнаты, даже не взглянув в сторону Алестара, и оставалось только следовать за ним, задавая себе тысячу вопросов, ответа на которые не было. Были только горький мучительный стыд и обида – еще горше.
* * *
Тихо-тихо было вокруг. Тихо, темно и тепло. Тело обнимало что-то теплое, но не мягкое, как одеяло, а упругое, колышущееся. Давила на плечо и грудь повязка – это ощущение Джиад узнала сразу, не впервой. А узнав, вспомнила и все остальное: искаженное лицо принца иреназе, грязные слова, блик на остром обломке и быструю милосердную боль. Сейчас боль уже не была милосердной и обещающей забвение, она заполняла все внутри, разливая горячую тяжесть, будто под ребра засунули раскаленный камень. Это что же выходит, она жива? Почему? Удар был правильным, быстрым и сильным, он непременно должен был достать до сердца.
Сквозь забытье Джиад чувствовала, как чьи-то умелые руки меняют повязку, стараясь не сдвинуть тело, подносят ко рту узкий носик поильника, и в рот сама собой по глотку льется теплая солоноватая жидкость, похожая на бульон с какими-то травами. Закашлявшись, она с усилием сжала губы, отказываясь, и поильник убрали. Открывать глаза не хотелось, не хотелось вообще ничего, но она знала, что надо потерпеть. Рано или поздно ее оставят одну…
Утешив себя тем, что все равно выполнит задуманное, Джиад снова провалилась в горячие алые волны боли и жара, смутно надеясь, что больше не проснется. Не вышло. Сколько она проспала, непонятно, но при следующем пробуждении боль напоминала уже не раскаленный булыжник, а упорную крысу, угнездившуюся под ребрами и выгрызающую нору попросторнее. Грызла она медленно, по кусочку, и было вполне терпимо, только усталость от этой боли давила на все тело. А еще хотелось пить. Пить хотелось так, что когда из поильника полилась обычная пресная вода, Джиад не выдержала и жадно глотнула, все так же не открывая глаз. Вода словно впитывалась в нее изнутри, орошая иссохшие рот и горло, напоминая о плеске ручья и влажной темной глубине колодца… Пресная! И это оказалось невыразимо прекрасно, будто она все же оказалась наверху. Только вот вокруг по-прежнему колыхалась теплая и плотная масса моря.
– Джиад, – позвал ее кто-то. – Джиад из Арубы…
Пришлось открыть глаза, щурясь от режущей боли, потому что и дальше прикидываться спящей было глупо и трусливо.
Тот, кто поддерживал ей голову, пока Джиад пила, осторожно опустил ее на подушку и отплыл немного. Теперь Джиад могла его увидеть: иреназе с седыми волосами и морщинистым лицом держал какой-то сосуд, и вправду похожий на поильник, только к длинному носику крепилась не фляга, а кожаный мешочек. То ли слуга, то ли целитель. Нет, похоже, все-таки целитель, потому что, пропуская к постели Джиад еще двоих, он тихо сказал:
– У вас мало времени, тир-на. Не заставляйте больную говорить и двигаться. И постарайтесь не волновать.
– Я помню, – отозвался король иреназе, подплывая ближе и вглядываясь в лицо Джиад. – Мы не задержимся надолго.
Принц промолчал, держась рядом с отцом и немного правее, он вообще выглядел каким-то поникшим и словно выгоревшим на солнце: яркая рыжина волос потускнела, глаза не блестели, как раньше, и даже кожа перестала отливать перламутром. Смотрел он исподлобья и куда-то мимо, упорно избегая взгляда Джиад, и это было правильно. Хорошо бы и дальше молчал.
– Я… сожалею, – через несколько тягучих мгновений сказал король, опускаясь рядом с ложем.
Человек бы присел, а иреназе просто оперся о край ложа, расстелив хвост по полу и облокотившись на постель. Джиад посмотрела в уставшие карие глаза, так не сходные с яростной синевой зрачков Алестара, отрешенно заметила обвисшие темные мешки век и множество новых морщин. Наверное, надо было что-то говорить, но она никак не могла придумать – что.
– Джиад из Арубы, – продолжил король так же бесстрастно и устало, – я воистину сожалею о том, что произошло. Предлагать возмещение нет смысла – это я уже понял. Но что я могу сделать, чтобы наш договор остался в силе?
Джиад посмотрела мимо него на хмурого принца, опять перевела взгляд на повелителя иреназе.
– Прежде чем ты снова отважишься на подобное, выслушай, – тихо сказал король. – Я знаю, ты не из тех, кто меняет решения. Особенно – такие решения. Но Алестар был не в себе. Это не пустое оправдание, а печальная истина. Когда вы встречались, он дурманил себя зельем, вызывающим ярость и обостряющим чувства. Это… – он осекся, но, глубоко вздохнув, продолжил: – Мерзко и недостойно моего сына и наследника. Это недостойно любого разумного существа, но так было. Под этим дурманом он чувствовал твою злость еще отчетливее и усиливал ее сам… Мне трудно объяснить, но запечатление… Оно связывает обоих, понимаешь? И отражает одному то, что ощущает другой. Ваша взаимная ненависть…
– Резо-на-анс. Мы зеркала, – с трудом прошевелила губами Джиад.
– Да, – кивнул король, – ты понимаешь верно. Вы отразили друг друга, и это отражение усиливалось с каждым разом, как волна прибоя, попавшая между двух скал. Это не оправдывает Алестара, и это, конечно, не в осуждение тебе, Джиад. Я понимаю, что ты не могла иначе.
– Почему… я…
Говорить было больно, но не так больно, как она ожидала, только на вдохе резало под ребрами так, что слезы наворачивались, но их, хвала богам, в воде не видно.
– Ты жива, – понял с полуслова король, – потому что вы связаны. Острие дошло до сердца, но у вас теперь одна жизнь на двоих, и Алестар своим сердцем удержал вас обоих, пока подоспели целители. На счастье, я вскоре вернулся и смог помочь им. Королевской крови присуща божественная сила, она позволяет многое из того, что недоступно другим иреназе. Я залечил рану в сердце, а мастерство целителей сделало остальное, и теперь нужен лишь покой и лекарства. Ты жива, и я безмерно рад этому.
«А я не очень, – все так же отстраненно и равнодушно подумала Джиад. – Но это дело поправимое. Только вот что делать с рыжим, который теперь якорь?» Вслух она сказала:
– Все… по-прежнему?
– Нет, иначе, – ответил король, оглядываясь назад. – Алестар!
Рыжий одним взмахом хвоста подплыл к самому ложу, завис возле него, сцепив пальцы перед собой, нехотя взглянул на Джиад. Что-то новое металось у него в глазах: то ли неуверенность, то ли бессильная злость, то ли… Но думать о настроениях рыжего оказалось так же лень, как и обо всем остальном. Похоже, в питье было не только лекарство: Джиад уже давно не чувствовала себя так спокойно и равнодушно.
– Алестар останется с тобой, как и целители. Только они сменяют друг друга, а моему сыну запрещено отлучаться из этой комнаты без моего дозволения. Он будет ухаживать за тобой и делать работу слуг. Целители говорят… – король снова запнулся, опустив глаза, – что истинная близость между вами будет возможна еще очень не скоро. Дней двадцать – самое меньшее…
«Опасаться нечего», – говорил виноватый взгляд короля, но Джиад поморщилась.
– Это вы… не его… наказали, – прошептала она, и седовласый целитель подплыл к ложу, взяв ее запястье и склонив голову.
– Время, ваше величество, – сказал он тихо. – Больной пора спать.
– Да, сейчас, – кивнул король и неожиданно взял другую руку Джиад.
Заглянул в глаза, склонившись ниже, попросил:
– Обещай, что не попробуешь повторить сделанного.
Можно было солгать. Даже нужно было, тогда ей бы дали больше свободы, но лгать… Да и король не глупец – все равно велит присматривать.
– Джиад, – повторил повелитель иреназе. – Я прошу. Я прошу твоего терпения. Алестар больше не позволит себе ни словом, ни прикосновением обидеть тебя, но ему нужна эта близость. Раз соитие невозможно, вам следует находиться рядом как можно больше. Спать на одном ложе, разговаривать – все равно о чем, касаться друг друга… Я понимаю, что тебе больно и горько видеть его, но потерпи, прошу. Он сможет уходить, но ненадолго, а его сила позволит тебе быстрее поправиться. Джиад… Алестар попросит прощения.
– Не надо, – сквозь зубы проговорила Джиад, пытаясь не шевелиться и не стонать: крыса наконец догрызлась куда-то, где было очень больно, почти невыносимо. – Только не… это… Не… верю…
Она судорожно вздохнула, и целитель, все это время державший ее запястье, коротко сказал что-то. Джиад не расслышала: в ушах бесился прибой, хлеставший через острые пики скал, и она была волной, разбивающейся на этих пиках. Король и рыжий куда-то подевались, целитель почти силой вливал в Джиад горькую воду, от которой боль отступала, сменяясь тупым забытьем, и хотелось просто лежать и качаться на смирившемся прибое. Мелькали чайки в ясной лазури, солнце грело нежно и ласково… Потом среди чаек сверху показалось знакомое лицо, и Джиад долго вспоминала, кто смотрит на нее обеспокоенными карими глазами. Вспомнив, сказала упрямо:
– Я… ничего… не обещаю…
Двуногая, распростертая на ложе, выглядела жутко. Губы распухли, налились сизым и грязно-лиловым, под глазами залегли темно-серые тени. Через плечо и грудь шла тугая повязка, из-под которой виднелись бурые листья каких-то водорослей. Еще одна полоса плотной белой ткани стягивала ребра, спускаясь ниже на живот, и на ней слева выделялось ярко-красное пятно размером с ноготь большого пальца. Там, значит, была рана…
Это же как надо ненавидеть себя, чтобы суметь ударить в сердце? Или не себя? Алестар поежился, вспоминая отчаяние, захлестнувшее его самого за мгновение перед тем ударом. И это была лишь тень, отражение? Двуногая дышала тяжело и неглубоко, но ровно. Целитель Невис, пользующий всю королевскую семью, склонился над ней с поильником, всунув длинный тонкий носик в рот, сжал мешок внизу, и двуногая принялась сосать, не открывая глаз. Алестар судорожно вдохнул, преодолевая боль в подреберье и борясь с желанием положить ладонь на собственный бок – просто проверить…
– Ваше величество, – все так же негромко и бесстрастно сказал Невис. – Я понимаю, что запечатление требует близости, но если больная будет тревожиться рядом с принцем, на пользу это не пойдет. Лечить того, кто не хочет исцеляться, – трудно вдвойне. Лечить того, кто хочет умереть, – пустая трата времени.
– Невис… Что я могу? Вы все видели сами.
В голосе отца были такие чудовищные усталость и боль, что Алестара, как ни сильна была обида, затопило раскаяние. Отец три дня усмирял вулкан, вкладывая всего себя в управление Сердцем моря, а после этого еще лечил двуногую, отдавая последние силы. И теперь… он же извинялся за него, Алестара, которого считает любителем дурмана и последним негодяем. Просил прощения у двуногой, как у равной! А сыну не поверил!
Это было больно и обидно, так обидно, что горло перехватывало, а в жабрах что-то жгло и зудело. Алестар помотал головой, уже не понимая: его это чувства или двуногой. Вот она, лежит совсем близко, и ей больно тоже, но эта боль совсем другая, если прислушаться, можно отличить чужое от своего. В ней нет обиды, только тихая отчаянная безнадежность и упорство… А еще ей хочется пить, но жажда тоже странная, иная…
– Ничего я ей не сделаю, – с трудом разжав стиснутые зубы, глухо проговорил Алестар, отводя взгляд от лица в кровоподтеках. – Не сделаю, не скажу… Довольны? Лучше напоите ее чем-нибудь.
– Вы чувствуете, ваше высочество? – вскинулся Невис, прищурив глаза и вглядываясь в Алестара. – Что, жажду?
– Да, – угрюмо ответил Алестар. – Она хочет пить. И что, мне так и плавать здесь днем и ночью, как салту в клетке?
– Именно, – тяжело уронил отец. – Можешь выходить на пару часов днем – помогать мне с делами. Под охраной и только до кабинета и обратно. Не пожелаешь – будь здесь. Что-то понадобится – посылай слуг, но все, что они тебе принесут, будет проверено.
– Вот, значит, как, – горько усмехнулся Алестар, опускаясь на край ложа подальше от двуногой. – Ты мне настолько не веришь? Даже выслушать не хочешь? Я не пил гарнату, сколько раз повторять? А-а-а-а-а, ладно…
Он потер лицо ладонями, снова потряс головой. За спиной Невис возился с двуногой. Как же ее зовут-то? Что-то такое странное…
– Алестар…
Король помолчал, глядя мимо, потом все же перевел взгляд на него, повторил:
– Алестар, я хотел бы тебе верить. Но разве могу? Докажи, что ты достоин моего доверия.
– Я хочу поговорить с господином Ираталем, – снова опустив лицо в ладони, глухо сказал Алестар. – Это позволено?
– Можешь за ним послать. Алестар…
– Я все понял, ваше величество, – ровно, как только мог, отозвался Алестар, не поднимая головы. – Не беспокойтесь, я буду вести себя согласно вашей воле. Если это все, не смею больше отвлекать вас от государственных дел.
– Алестар…
– Вам лучше уйти, мой повелитель, – прозвучал от изголовья голос Невиса. – Простите, но обоим моим пациентам не помешает успокоиться и поспать.
Не сказав ни слова, отец повернулся – до Алестара дошла волна от его хвоста – и выплыл из комнаты. Вторая едва заметная волна от двери, легкое колыханье от Невиса за спиной…
Алестар помолчал, собираясь с мыслями, стараясь дышать ровно и глубоко, чтобы успокоиться. Не время показывать характер, все и так убеждены, что он совершенно не владеет собой. Глубинные боги, неужели и правда все эти дни он был под гарнатой? Кто? Кто мог подливать ему эту мерзость в тинкалу? Больше вроде не во что было. Или это зелья, которыми его поили в беспамятстве, пока не появилась двуногая? Но тогда…
– Невис, – позвал он, поворачиваясь, – когда я был в лихорадке полдесятидневья назад, кто за мной ухаживал?
– Я, ваше высочество, – ответил целитель, аккуратно скручивая снятую с двуногой повязку и пряча ее в кожаный мешочек. – Иногда мои ученики, когда я был занят или отдыхал. Время от времени к вам заглядывал кто-то из наложниц или слуг.
Алестар нахмурился. Сам целитель, ученики, слуги, наложницы… Да там полдворца перебывало, похоже, как и в его комнате потом.
– А в то, чем меня лечили, можно добавить гарнату?
Перед ответом целитель помедлил, глядя на приподнявшегося на локте Алестара, медленно покачал головой:
– Боюсь, что нет. Это было бы очень опасно для вас, мой принц.
– Конечно, опасно, – зло отозвался Алестар. – Невис, вы мне тоже не верите?
– Я не имею права верить или не верить, ваше высочество, – отозвался Невис, возвращаясь к скатыванию второй повязки. – Я целитель и должен доверять только увиденному. Вчера я сам проверил вашу кровь, и в ней столько следов гарнаты, что любому понимающему ясно: вы принимали ее не меньше десятидневья, если не дольше. И принимали сильные дозы, опасные для душевного и телесного здоровья.
– А с чем – это вы можете определить? Невис, ради глубинных богов, я даже не знаю, какова она на вкус!
– Горчит, – скупо отозвался целитель, поправляя голову двуногой на подушке. – Но не слишком. Если предположить, что вы говорите правду, в зельях вкус гарнаты вы бы не почуяли. Еще ее мешают с вином, тинкалой или просто водой, но тут уже заметно, конечно.
– Невис, – безнадежно повторил Алестар, – вы же знаете меня с рождения. Я не сокровище, но ведь и не настолько глуп. Гарната сводит с ума, уж это мне известно. Да меня бы на арену не допустили, попадись я с ней хоть раз!
– Это… звучит разумно, ваше высочество, – нехотя отозвался Невис. – Но после гибели каи-на Кассии, да примет ее Море, вы были не в себе довольно долго.
– Не настолько же! Невис, прошу, поговорите с отцом! Пусть он хотя бы выслушает!
– Не кричите, мой принц, – со вздохом попросил Невис. – Хорошо, я поговорю с повелителем, только не тревожьте свою избранную. Поверьте, хоть ваш отец и сотворил почти невозможное, девушка все еще на краю Бездны. Случись это на суше, ей пришлось бы провести у целителей гораздо больше времени.
– Не пришлось бы…
Алестар сел на ложе, уставившись на двуногую, которая, оказывается, не спала. Это что же, она все слышала?
– Там… не лечат… такое, – еле слышно сказала двуногая, глядя в потолок.
– Вам вредно говорить, госпожа избранная, – мягко сказал Невис, озабоченно вглядываясь в лицо двуногой. – Прошу, лежите тихо и не беспокойте рану.
– Мне… вредно… жить, – шевельнулись распухшие губы. – Но… приходится… Господин… Невис… вы готовите… зелья… сами?
– Разумеется, сам, – медленно сказал целитель. – А что?
– И приносите… сами?
– Да. Госпожа избранная, я не знаю, что вас тревожит, но вы под надежным присмотром, как и его высочество.
– Тень… – прошептала двуногая. – Сказка… про тень колдуна. Вы… не знаете…
– Вообще-то знаю, – тихо отозвался Невис, потирая виски пальцами. – Мне рассказывали сказки верхнего мира в детстве. Вы про ту, где убили тень?
– А мне не рассказывали, – вмешался Алестар, все сильнее злясь. – При чем тут сказки, Невис? Что она несет?
– О, это очень старая сказка, ваше высочество, – ответил как-то сразу подобравшийся Невис. – О злом колдуне, чья душа была спрятана в его тени. И убить его можно было, только поразив его тень…
– И что?
– Сле-ди-те… – прошептала двуногая, и Алестара окатило волной чужой боли, сразу, впрочем, отхлынувшей, – за… зельями. Цепь… Слишком… легко… теперь…
– Я понял, госпожа избранная, – очень ровно и спокойно сказал Невис. – Не беспокойтесь, я поговорю с его величеством сегодня же.
– О чем, Невис? – взвыл Алестар, отталкиваясь хвостом от ложа. – Можете вы мне объяснить, о чем толкуете? Тени, зелья, зеркала, сказки!
– Не кричите, ваше высочество, – ласково, как ребенку, сказал ему Невис. – Ваша избранная имела в виду, что теперь вы связаны еще теснее, чем раньше. Скованы запечатлением сильнее, чем цепью. И если кто-то пожелает причинить вред вам, это легко сделать через вашу избранную. Я правильно понял, моя госпожа? – обернулся он к двуногой.
Та опустила ресницы вместо кивка, тут же подняла их снова, в упор глядя на Алестара, тоже воззрившегося на нее в ответ.
– Все лекарства для вас и его высочества ни на мгновение не будут оставаться без присмотра, – прошелестел голос Невиса. – Я попрошу господина Ираталя проверять каждое блюдо и тинкалу, а у двери постоянно будет стража.
Двуногая закрыла глаза, видимо, удовлетворившись сказанным, и Алестар увидел, что пятно на повязке стало больше. Кольнула мысль: что, если она все же умрет? Вот просто – умрет… Алестар тогда умрет тоже? Но это же бред… Зачем кому-то подливать ему гарнату, сводя с ума? Зачем вообще кому-то желать ему смерти?
– Невис, – спросил он тихо, следя за ловкими движениями рук целителя, поправляющего повязку на плече двуногой. – Разве кто-то мог меня травить? А как же закон крови Акаланте? Я же… королевского рода. Никто не может причинить мне вред. Или… может? Есть исключения из закона?
– Исключения? – Невис поднял на него утомленный взгляд, глубоко и тяжело вздохнул. – Я не знаю, считать ли это исключением. Обойти закон крови возможно только ценой своей жизни. Если найдется кто-то, ненавидящий вас настолько сильно, чтобы сотворить зло, кровь его будет отравлена и обернется против него самого. Но это ведь может случиться не сразу.
– Как не сразу? – переспросил Алестар. – Я всегда думал…
– Все думают о немедленной каре, – пожал плечами Невис, – и это мудро. Но целители знают, что смерть можно оттянуть. Не спастись совсем, а лишь отсрочить. Но можно. Ваша избранная права, мой принц. Если кто-то хотел не просто убить вас, а причинить как можно больше страданий, гарната – неплохой выбор. Убей вы эту девушку, и все целители Акаланте не смогли бы вас спасти от мучительной смерти.
«Связаны, – понял Алестар с бессильной злостью глядя на мерно вздымающуюся грудь двуногой. – Действительно скованы одной цепью. И никуда теперь не деться? Нет же! Не может этого быть! Это неправильно! Несправедливо…»
– Думаю, мой принц, – добавил после долгого молчания Невис, – это вполне могло получиться. Только тот, кто подливал вам гарнату, не учел, что у цепи два конца. Вы спасли свою избранную, дав ей время и силы для исцеления. Но еще раньше она спасла вас, оттянув на себя часть вашей боли и ярости. И если бы не она, кто знает, не обратили бы вы тот лоур против себя?
