Глава 7
Несмотря на отвратительный характер Александра Марвуда и многие другие недостатки постоялого двора, «Голова королевы» была для «Уэстфилдских комедиантов» как дом родной, и актеры с радостью вернулись сюда. Для первых репетиций, в которых участвовали совладельцы труппы, в трактире сняли небольшую комнату; теперь же, когда к репетициям присоединились остальные, требовалось больше места, и, закутавшись потеплее, люди отправились во внутренний двор. В первую очередь решили взяться за «Ведьму из Колчестера». Остальные пьесы, которые предстояло показать в Сильвемере, были в репертуаре труппы давно и не требовали многочисленных репетиций; комедия же Эгидиуса Пая, как и всякая новая пьеса, нуждалась в самом пристальном внимании. Эдмунд Худ две ночи провел за работой и теперь присоединился к остальным актерам в «Голове королевы», чтобы отрепетировать свою роль. Пока один переписчик спешно заканчивал работу над полным текстом пьесы, второй расписывал роли для каждого из актеров.
Николас Брейсвелл как суфлер единственный получил полный экземпляр всей пьесы и, просмотрев ее, был восхищен работой, проделанной Худом. Пьеса чудесным образом преобразилась. Лоуренс Фаэторн, опасаясь возражений Эгидиуса Пая, запретил адвокату приходить на репетиции, однако разрешил присутствовать на премьере в Сильвемере. «Ведьму из Колчестера» планировалось ставить последней, что давало возможность репетировать ее все время пребывания труппы в Сильвемере — а значит, и все шансы отыграть премьеру без сучка и задоринки. Сцена сменяла сцену, комедианты с удовольствием читали свои роли. Все шло гладко. «Уэстфилдские комедианты» пробудились от зимней спячки, а радость актеров была трогательной и неподдельной.
Посмотреть на репетицию и разделить общую радость пришли даже те, кто не ехал в Сильвемер. На репетиции был и Дэйви Страттон, которому досталась роль слуги. По ходу пьесы он появлялся только два раза и произносил одну-единственную реплику, однако мальчик подошел к заданию со всей серьезностью. Со смешанными чувствами парнишка смотрел, как другие ученики с поразительной убедительностью изображают женщин, и думал, когда же настанет его черед покрыть себя позором и надеть женское платье.
Несмотря на то что Дэйви был поглощен происходящим, он не забывал поглядывать на Джона Таллиса, который, оскорбленный и униженный, мрачно ходил вдоль забора, вынашивая планы мести.
Когда день уже близился к концу, к суфлеру подошел Фаэторн.
— Тебя надо поблагодарить, Ник. — Он хлопнул Брейсвелла по плечу.
— За что это?
— За то, что напомнил об этой чудесной пьесе.
— После того как над ней поработал Эдмунд, она стала еще чудеснее.
— Точно, — усмехнувшись, согласился Фаэторн. — Только он и о себе не забыл. Расписал роль адвоката Лонгшафта, которого играет сам, а роль другого адвоката, Шортшрифта, наоборот, урезал!
— Но ведь обе роли великолепны.
— Да во всей пьесе, Ник, ты не отыщешь ни одного скучного персонажа. И это несмотря на то, что она написана самим воплощением скуки и занудства, мастером придирок Паем.
— Не будь с ним слишком строг, — улыбнулся Николас. — У Пая много достоинств. И не надо меня благодарить, что я тебе напомнил о пьесе. Главное, что мы ее ставим, — для меня это такая же радость, как и для других. Я счастлив, что у нас снова есть работа, и я рад видеть веселые лица друзей. Погляди на Дэйви! Кажется, даже он развеселился.
— Да, — сдержанно проговорил Фаэторн. — Он уже освоил свою маленькую роль в этом спектакле. Остается только надеется, что он не станет устраивать у меня дома кавардак каждый день.
— Ах да, ты рассказывал. Должен заметить, что вина целиком и полностью лежит на Джоне Таллисе — он первым начал придираться к Дэйви.
— Ну, в этом я с тобой согласен, Таллис получил по заслугам. Но наш новый ученик тоже не ангел. Он насмехался над Мартином Ио, спрятал одежду Стефана Джадда, одного слугу обругал, другому отдавил ногу.
— Твоя жена его приструнила?
— Когда нашла, — вздохнул Фаэторн. — Чертенок устроил свой любимый фокус и пропал. Марджери битый час его искала.
— И где же он прятался?
— На крыше. Вылез через окно.
— В такую погоду? На соломенную крышу? — взволновался Николас. — Это же опасно! Он мог сорваться.
— И очень жаль, что не сорвался. Так хоть какой-то был бы урок.
— И с чего Дэйви так себя вести…
— Самому интересно. Я его предупредил, что, если он и дальше будет продолжать в том же духе, Марджери его хорошенько вздует. Но бесенка даже это не остановило. — Лоуренс устало вздохнул. — Не хочется мне это говорить, Ник, но, положа руку на сердце, признаюсь, что уже жалею, что его взял. Он скоро весь дом вверх дном перевернет.
Николас был удивлен до глубины души. Он украдкой взглянул на Дэйви: тот был увлечен беседой с Ричардом Ханидью. Сейчас Дэйви Страттон напоминал ангелочка, и казалось невероятным, что он способен на такие проделки.
— Давай я с ним поговорю, — предложил Николас.
— Да уж, пожалуйста, — ответил Фаэторн. — Он тебя очень уважает… Я начинаю понимать, отчего купец так спешил сбагрить нам сына. Если Дэйви вел себя дома так же, как у меня… Этот мальчонка — сущий дьявол. Мы с Марджери уже готовимся к очередной бессонной ночи.
— Неужели все так плохо?
— Да, Ник. Мартин, Стефан и Джон Таллис мечтают ему отомстить, а я даже представить боюсь, на что еще пойдет Дэйви.
— Может, ему на время от тебя съехать? — задумчиво молвил Николас.
— Это всем пошло бы на пользу.
— Как ты посмотришь на то, что он пару деньков поживет в Бэнксайде?
— Буду чувствовать себя виноватым. Несправедливо сваливать Дэйви на тебя с Анной.
— Уверен, с нами он будет вести себя хорошо, — сказал Николас убежденно. — Он шалит только потому, что рядом другие ученики. Сначала, конечно, я поговорю об этом с Анной — как-никак это ее дом, — но не думаю, что она станет возражать. Кроме того, — добавил Николас, — мне нравится Дэйви. Может, если мы станем проводить больше времени вместе, мне удастся понять, почему он себя так ведет.
Подошел Барнаби Джилл, недовольный изменениями, которые внесли в его реплики; кроме того, он просил добавить еще один танец в третьем действии. Вскоре к компании присоединился Эдмунд Худ, и Николас, пользуясь возможностью, подозвал к себе Дэйви.
— Пойдем, паренек, — бросил он ученику. — Я хочу тебе кое-что рассказать о гастролях. Когда мы выступаем в «Голове королевы», все просто: у нас здесь костюмы, декорации, одним словом — все. А когда мы отправляемся на гастроли, то должны взять только самое необходимое.
— Понимаю.
— Джордж! — позвал Николас.
— Иду! — донесся голос.
— Надо проверить реквизит.
— Сию минуту!
От группы актеров отделилась тщедушная фигурка Джорджа Дарта. На должности помощника заведующего по хозяйству Джордж проявлял недюжинное старание и талант, однако актер он был никудышный, поэтому, несмотря на защиту Николаса, часто оказывался в роли козла отпущения. Суфлер привел Дарта и Дэйви в комнату, где хранился реквизит.
— Помоги Джорджу! — велел Николас.
— Хорошо, мистер Брейсвелл.
— И будь аккуратнее. Смотри ничего не сломай.
— Нам потребуется маленький трон для «Ненасытного герцога», — сказал Дарт, — и еще один, побольше, для «Генриха Пятого».
— Одного трона будет вполне достаточно, — решил Николас. — Сэкономим место в телеге. Генриху Пятому как-нибудь придется обойтись без большого трона.
Джордж Дарт кивнул:
— Прямо сейчас достать?
— Нет, пойдем по списку. Ты готов, Дэйви?
— Да, — прошептал мальчик, с ужасом глядя на человеческий череп.
— Лук и колчан купидона, плащ с изображением солнца и луны. Складывай пока в проход, — ткнул пальцем Николас. — Положим в телегу и запрем в конюшне. Так будет безопаснее.
Дарт и Дэйви принялись за дело, а Николас сверялся со списком, над которым ему пришлось изрядно потрудиться, подбирая бутафорию, которую можно использовать в нескольких пьесах сразу.
— Мишени деревянные — четыре штуки, нагрудник — одна штука, рапиры — три штуки… Далее: львиная шкура — одна штука, медвежья шкура — одна штука, змея — одна штука.
— Настоящая? — забеспокоился Дэйви.
— Оживает только во время спектакля «Счастливый ворчун», — рассмеялся Николас.
— Не люблю я змей…
— Ты еще нашу не видел, — успокоил мальчика Дарт. — Она хоть и сделана из крашеных тряпок, а я все равно каждый раз пугаюсь.
— Далее, — скомандовал Николас, — нам потребуется два гроба, кабанья голова и котелок.
— Это для какой пьесы? — поинтересовался Дэйви.
— Для «Ведьмы из Колчестера».
— Смешнее ничего не видал, — захихикал Дарт. — Чуть животик не надорвал, когда сегодня репетировали.
Отыскался котелок под деревянным балдахином и грудой корон, разложенных по размеру. Размеры его поразили Дэйви:
— И что же в нем будет варить ведьма из Колчестера?
— Все, что только можно, — улыбнулся Николас. — Травы, цветы, вино, всякую дохлятину — и новеньких учеников, которые плохо себя ведут!
Шутка произвела неожиданный эффект. Покраснев как рак, Дэйви вскрикнул, в смятении попятился и, развернувшись, выбежал вон из комнаты. Николас был поражен не меньше Джорджа Дарта, который замер, раскрыв от удивления рот.
Реджинальд Орр был из тех людей, что, раз взявшись за дело, доводят его до конца и не рассыпают угрозы попусту. В пуританской общине, признанной главой которой он являлся, Реджинальд пользовался всеобщим уважением, хотя некоторые ее члены втайне боялись своего вожака, считая его слишком фанатичным и нетерпимым. Склонность Орра к насилию пугала. Казалось, ничто не может заставить Реджинальда свернуть с выбранного пути. Он был достаточно богат, чтобы не бояться штрафов, и крепко сложен, чтобы не страшиться колодок. Он жил на краю Стейплфорда в большом доме, где члены общины устраивали общие молитвы и собрания. В этот вечер к Реджинальду пришел только один человек, которого ждал самый сердечный прием.
— Входи, Исаак, входи, — промолвил Орр. — Что-нибудь вызнал в Лондоне?
— Есть кое-что.
— Тогда садись и выкладывай.
Исаак Апчард с облегчением плюхнулся на стоявший у огня стул с высокой спинкой. Гостю было около двадцати лет. Смуглого, очень некрасивого, его еще больше портила отвратительная привычка гримасничать и морщиться, словно от приступов острой боли.
— Твое задание пришлось мне по душе, — признался он. — Как и ты, я никогда не переступаю порог трактира, однако на этот раз мне пришлось просидеть в «Голове королевы» несколько часов. Что за отвратительное место, Реджинальд! Там полно бесстыдников и распутниц, все пьянствуют и предаются грехам, словно нехристи. Но мои страдания были вознаграждены. Актеры болтливы. Я подсел поближе и навострил уши.
— Надеюсь, ты сел достаточно далеко, чтобы уберечься от скверны.
— Ну конечно!
— Кроме того, — пояснил Орр, — они не должны были понять, что ты за ними шпионишь. Я не хочу, чтобы тебя узнали и потом вышли на меня.
— Я был очень осторожен, — успокоил друга Апчард и вдруг скривился, словно его пронзило острое копье: — А вот актеры распустили языки. Они орали так громко, что их было слышно во всем постоялом дворе. Я слышал глас Сатаны, когда ко мне обращались тамошние блудницы. Реджинальд, я в жизни не видел столь бесстыжих распутниц! Они мне шептали такое, что вряд ли бы выдержал человек благочестивый. Какие чудовищные искушения я отринул!
— Прости меня, друг мой, что обрек тебя на такие испытания. Поверь мне, я бы не сдюжил. Если бы я оказался в этом храме порока, я бы обрушил на грешников свой праведный гнев. К счастью, — Реджинальд сел напротив гостя, чье лицо исказила целая череда гримас, — ты смог совладать с собой и остаться незамеченным. Поведай же, Исаак, что тебе удалось разузнать.
— Все, о чем ты просил. «Уэстфилдские комедианты» выезжают из Лондона в понедельник утром. Двенадцать актеров и вдобавок четверо учеников. — Апчард осуждающе прищелкнул языком: — Несчастные отроки, ввергнутые в пучину порока!..
— Как они поедут?
— По главной дороге. Потом свернут к Сильвемеру. Некоторые будут верхом, остальные, с костюмами и декорациями, — в большой телеге.
— Говоришь, в телеге? — Орр приподнял бровь. — Это может сыграть нам на руку.
— Но как?
— Потом объясню. Рассказывай дальше.
— А теперь, Реджинальд, самое страшное. Они собираются провести у Майкла Гринлифа десять дней.
— Десять?! — воскликнул Орр. — Это возмутительно! За десять дней они ввергнут в грех весь Эссекс. Я не позволю осквернить наше графство! — Его кулак взметнулся в гневе. — Они будут проклинать тот день, когда решили ступить на нашу землю!
— О да, Реджинальд, кто-то должен их остановить. Труппа должна показать здесь шесть спектаклей, об одном из них сэр Майкл попросил буквально в последнюю минуту. Одно название поразит тебя до глубины души — «Ведьма из Колчестера».
— О ужас! — возопил Орр. — Неужели они собираются здесь колдовать?
— Только об этом и помышляют. В пьесе есть и заклятия, и волшебные отвары, а закадычный дружок той ведьмы — черный боров… Даже язык не поворачивается говорить о таких мерзостях.
— И что, в пьесе есть черти?
— В одной сцене появляется сам Сатана.
— Не бывать этому! — воскликнул Орр, вскакивая с места. — Ни одна христианская душа на много миль окрест не будет в безопасности. Мы не позволим, чтобы ведьмы летали над домами и распускали свои чары. Не пустим Сатану в Сильвемер! Я от всей души благодарю тебя за службу, которую ты сослужил всем нам, Исаак. — Он положил руку на плечо молодому человеку. — Тебе пришлось многое пережить, но твои страдания не были напрасными. Яд и мерзость — вот что комедианты везут в своей телеге; что ж, у нас есть время подготовить им достойную встречу. Выступаем завтра на рассвете, — заключил он. — Осмотрим окрестности, чтобы достойно встретить этих чертей в людском обличье!
Было раннее воскресное утро. Анна Хендрик надевала нарядную шляпку перед зеркалом, а позади нее в ожидании замер Николас Брейсвелл.
— У меня просто слов нет, как я тебе признателен, — говорил он.
— Так и не ищи их, — улыбнулась она в ответ. — Я рада, что теперь с нами живет Дэйви. Наслушавшись твоих рассказов, я страсть как хотела познакомиться с этим мальчиком.
— Дэйви вел себя прекрасно.
— Это потому, что он боится тебя больше, чем Марджери Фаэторн.
— О, никто не сравнится с Марджери в гневе. Даже ее муж пускается наутек. Нет, Анна, мне кажется, дело в тебе. Ты обошлась с пареньком по-доброму, ласково.
— Не забывай, Ник, я ведь и сама набираю учеников и знаю, что с ними надо общаться на их языке. Если заставлять их делать что-то из-под палки, слабые убоятся, а сильные восстанут. — Она ласково взглянула на Николаса. — Как Дэйви спал?
— Великолепно. Когда я задремал, он уже тихо посапывал.
— И что, не пытался сбежать?
— Насколько мне известно, нет, — ответил суфлер. — И никаких пикировок с другими мальчиками. Думаю, отчасти поэтому он ведет себя так спокойно — здесь ему не нужно постоянно сражаться с Джоном Таллисом и его дружками. Извини, что я поселил его в свою комнату. — Николас виновато поцеловал Анну в щеку. — Сейчас мальчик важнее.
— Конечно. Я понимаю. Лучше ему не знать, насколько мы близки: ведь мы не состоим в браке.
— Ладно, позову мальца. Дэйви! — крикнул Николас. — Шевелись, а то опоздаем!
— Сейчас! — донесся издалека голос.
— Ну вот, — с облегчением вздохнула Анна. — Теперь мы знаем, что он еще дома и никуда не сбежал.
— Необязательно, — возразил Николас. — Он мог кричать с крыши.
Но тут послышался топот ног по лестнице, и в комнату влетел Дэйви Страттон. Былая настороженность мальчика исчезла без следа, теперь он выглядел веселым и счастливым. Анна, шагнув к Дэйви, поправила ему воротник и пригладила непокорные локоны, выбившиеся из-под шляпы.
— Позавтракаем, когда вернемся, — пообещала она.
— Да, госпожа Хендрик.
— Тебе нравятся церкви, Дэйви?
— Некоторые — да.
— А дома ты регулярно ходишь в церковь?
— Приходится, — ответил он грустно. — Отец никогда не пропускает воскресную службу. Некоторые его компаньоны тоже ходят в церковь Святого Христофора.
— И как тебе викарий? — поинтересовался Николас.
— Преподобный Димент — очень набожный человек.
— Когда мы с ним встретились в Сильвемере, мне показалось, что он был чем-то обеспокоен.
— Кое-кто из паствы доставляет ему много хлопот.
— И кто же эти «кое-кто»? Не Реджинальд Орр, часом?
— Думаю, и он тоже.
— А ты, Дэйви, знаком с Орром?
— Я — нет. А вот отец — да. Это из-за него Орра арестовали.
— Вот как?
— Отец на него пожаловался, сказал, что он возмутитель спокойствия.
— Идемте же, нам пора, — заторопилась Анна, услышав колокольный звон. — А то опоздаем.
Они вышли из дома и заспешили вверх по улице. Уже взошло солнце, но все еще было довольно холодно. Николас искренне надеялся, что они не наткнутся на очередных жертв зимней стужи. Стали попадаться и другие прихожане, направлявшиеся в церковь. Наконец троица влилась в растущий поток людей. Анна радовалась погожему утру — она щебетала с Дэйви, стараясь, чтобы мальчику и на мгновение не показалось, что о нем позабыли. Николас никак не мог взять в толк, отчего Дэйви так плохо вел себя у Фаэторна, и в конечном итоге решил, что причина в близком соседстве с другими учениками. Да, Дэйви принялся обижать трех мальчиков, однако, возможно, это была своего рода защита, ведь они насмехались над ним с самого его приезда.
— Ты рад, что теперь в труппе? — спрашивала Анна.
— Да, — уверенно кивнул Дэйви. — Мне нравится репетировать.
— А каким ты хочешь стать актером, когда вырастешь?
— Я хочу быть как мистер Фаэторн. Или как мистер Джилл. Он такой смешной, — улыбнулся Дэйви. — А еще он здорово танцует.
— Ты прав, у Барнаби Джилла можно многому научиться, даже просто наблюдая за ним, — согласился Николас. — Да и у остальных тоже. Вот Оуэн Илайес — славный актер, и Эдмунд Худ, особенно когда у него роль подходящая.
— А Джордж Дарт?
— Джордж очень старается.
— А почему все над ним смеются?
— Потому что, Дэйви, его не ценят. Джордж Дарт так предан «Уэстфилдским комедиантам», что не задумываясь отдаст за нас жизнь. Ты познакомься с ним поближе, — посоветовал Николас. — В определенном смысле Джордж тоже может многому тебя научить.
Впереди показалась церковь. Люди стекались к ней со всех сторон, и у паперти всем приходилось замедлять шаг. Троица влилась в движущуюся очередь. Дэйви оказался впереди, и Николас, пользуясь возможностью, наклонился к Анне и шепнул:
— Ты его укротила и приручила.
— Не думаю, что он нуждался в укрощении. Неужели мальчик и впрямь так плохо себя вел у Фаэторнов?
— О да.
— Надеюсь, сегодняшняя ночь в Шордиче прошла мирно.
— Надеюсь, — усмехнулся Николас. — Думаю, сейчас они стоят на коленях в церкви и благодарят Всевышнего за то, что он ниспослал им Анну Хендрик. — Он ласково улыбнулся. — И я собираюсь присоединиться к их молитве.
Лоуренс Фаэторн не был слишком религиозным человеком. Хотя время от времени его охватывало христианское рвение, с тем же успехом порой он принимался грешить безо всякого сожаления, начисто забыв о Господних заповедях. За этим следовали угрызения совести, впрочем недолгие.
В то воскресенье Лоуренса как раз охватил религиозный пыл. «Голова королевы» находилась в черте города, и поэтому «Уэстфилдские комедианты» не имели права выступать по воскресеньям. Другие театры, располагавшиеся в Шордиче, а значит, вне пределов юрисдикции города, регулярно давали воскресные представления. Махнув на соперников рукой, Фаэторн предпочитал в этот день отдыхать.
В компании жены, детей и домочадцев, общим числом десяти человек, Лоуренс направился в церковь. Впереди шли ученики, за ними дети, за ними Фаэторн с супругой, а замыкали шествие двое слуг. В промерзшем храме они заняли целую скамью и жались друг к другу, чтобы согреться. Прочитав молитву, Фаэторн, устроившийся у бокового придела, глянул на детские лица, на которых запечатлелась усталость и скука. Наконец-то воцарилось спокойствие. С отъездом Дэйви Страттона все в доме вернулись к обычному неспешному распорядку.
Марджери размышляла о том же.
— Как ты думаешь, Лоуренс, где он сейчас? — прошептала она.
— Дэйви? Не знаю. Думаю, изо всех сил превращает жизнь Анны в кошмар.
— Ник ему ни за что этого не позволит.
— Пожалуй. Я тут подумал — мне кажется, ты права. Если с этим чертенком кто-то и может совладать, так это Николас. Может, на самом деле, виноват не Дэйви, а мы?
Марджери вскинулась:
— Хочешь сказать, что в его поведении виновата я?
— Я никогда бы не осмелился предположить такое, любимая. Шордич — не самое лучшее место для Дэйви — вот и все, что я имел в виду. Ты только представь: на улице стужа, а парнишка, словно в ловушке, оказывается в маленьком доме, где все друг друга подсиживают. Думаю, когда мы отправимся в путь, он будет вести себя иначе.
— Но ведь когда он ездил с Ником и Оуэном в Сильвемер, он сбежал.
— Ничего, скоро он перебесится.
— Надеюсь, — вздохнула Марджери. — Мне очень хочется проникнуться к Дэйви теплыми чувствами.
Тут органист взял несколько аккордов, ознаменовав появление викария, который степенно прошествовал по боковому нефу, готовый начать службу. Фаэторн заерзал на скамье, устраиваясь поудобнее. Однако стоило зазвучать первым словам проповеди, как Лоуренс тут же отвлекся, предавшись мечтаниям. Викарий выбрал довольно скучный и маловразумительный отрывок из Второзакония. Проповедь, вместо того чтобы разъяснять содержание Библии, еще больше его запутала, а викарий обращался к пастве таким монотонным голосом, что его слова многих погрузили в блаженное забытье.
Но Лоуренс не спал. В мечтах он уже выступал в Сильвемере, поражая затаивших дыхание зрителей своим Генрихом Пятым, заставляя их рыдать над своим Винцетти и умирать от смеха над лордом Мэлэди в «Ведьме из Колчестера». Эти фантазии помогали унять недовольство, которое охватывало Лоуренса всякий раз, как он вспоминал незадачливого Эгидиуса Пая. Адвокат заслуживал сочувствия: он написал выдающуюся пьесу, и при этом ему не позволили присутствовать на репетициях. Фаэторн задумался. Может, стоит сменить гнев на милость и позволить Паю хотя бы разок взглянуть на то, как пьеса оживает усилиями актеров? Это зрелище станет для автора источником бесценного опыта… Когда викарий добрался до заключительной части проповеди, Лоуренс все еще витал в облаках, размышляя о новой пьесе.
— Итак, — викарий закатил глаза, — когда Господь просит нас отворить свои сердца и принять его, что же, друзья мои, мы должны ответить?
Вопрос был риторическим, однако неожиданно прозвучал ответ:
— Нет! Нет! Нет! — завыл вдруг Фаэторн.
Лоуренс вскочил, согнувшись, словно все его тело пронзила дикая боль, шатаясь, выбрался в проход и, прежде чем кто-нибудь успел его подхватить, повалился на пол, забившись в таких диких конвульсиях, что одна женщина лишилась чувств, а две другие закричали. Викарий был так поражен и расстроен, что не мог самостоятельно спуститься с кафедры, и ему потребовалась помощь причетника. Лоуренс издал громкий стон, напоминающий предсмертный вой, который, отразившись от стен, эхом пошел гулять по нефу, поставив точку в воскресной проповеди.
На этот раз чудесного выздоровления не последовало. Соседи отнесли актера домой на руках, и теперь Фаэторн лежал, прикованный к постели болезнью. Доктор Уитроу лишь развел руками и выписал снадобье, облегчающее боль.
Лоуренса обуяла такая слабость, что у него едва хватило сил открыть глаза, когда в комнату, задыхаясь от бега, ворвался Николас Брейсвелл, примчавшийся из Бэнксайда. Актер несколько раз настойчиво повторил, что «Уэстфилдские комедианты», как и планировалось, должны выехать следующим утром, после чего впал в забытье.
Плотной пеленой опустилось на труппу уныние. В понедельник утром актеры в смятении собрались в «Голове королевы». Фаэторн был не только вожаком — он был главным ключом к успеху. С Лоуренсом они могли затмить любую труппу страны, и его болезнь стала для всех страшным ударом. Как же теперь их встретят в Сильвемере? Отсутствие Лоуренса станет особенно заметным, когда дело дойдет до новой пьесы.
Взяв себя в руки и заставив замолчать предательский голосок страха, Николас Брейсвелл старался приободрить растерянных и унять пессимистов.
— Когда же Лоуренс поправится? — понуро спрашивал Оуэн Илайес.
— Скоро, — уверял его суфлер. — Очень скоро.
— Когда? Сегодня? Завтра?
— Не знаю, Оуэн.
— А что за болезнь? Серьезная? — волновался Худ.
— Он уже пошел на поправку, Эдмунд.
— Но я-то Лоуренса знаю. Он бы непременно поехал с нами в Эссекс. Единственное, что может его остановить, — это паралич, чума или смерть. Что же с ним такое?
— С ним все будет в порядке. — ответил Николас, стараясь, чтобы слышали все присутствующие. — Он не хочет, чтобы мы падали духом. Мы поедем в Сильвемер, а он нас нагонит.
— А если нет? — хныкал Барнаби. — Тогда все, что мы готовили, полетит к чертям. Как мы поставим «Месть Винцетти» без Винцетти? Что делать с «Генрихом Пятым», если король слег?
— Неужели, Барнаби, ты хочешь сказать, что готов сыграть все сам? — ахнул Илайес.
— Конечно нет, — резко ответил Джилл. — Я предлагаю заменить одну из пьес на «Глупого купидона». В «Глупом купидоне» все держится на мне, так что Лоуренс и не понадобится.
— А у меня мысль еще лучше, — с издевкой молвил валлиец. — Давайте вообще все пьесы выкинем и поставим «Глупость купидона» шесть раз подряд. Чего мелочиться-то? Главное, чтобы ты, Барнаби, был доволен. Тьфу на тебя! — воскликнул он. — Даже сейчас, когда Лоуренс болен, думаешь только о себе!
— Я стараюсь быть целесообразным, — невозмутимо ответил Джилл.
— Чересчур целесообразным, — подал голос Николас.
— Но должен же у нас быть план на такой непредвиденный случай!
— Должен, мистер Джилл, и он у нас есть. Мы едем без Лоуренса.
Николас полез в телегу, чтобы еще раз все проверить. С ним поедут четверо учеников и Джордж Дарт. У остальных членов труппы были свои лошади, а Оуэн Илайес одолжил коня у одной леди, имя которой снова отказался называть. Впрочем, это было неважно. Сейчас все мысли Брейсвелла занимал Фаэторн. Здоровяк умудрился дважды за неделю слечь от какой-то загадочной хворобы — что с ним такое?
— Было очень страшно, — признался Ричард Ханидью. — Он вскочил во время проповеди и весь затрясся. Я никогда не слышал, чтобы так кричали. Госпожа Фаэторн боится, что он умрет.
— Мне она говорила совсем другое, — возразил Николас, желая уничтожить подобные сплетни в зародыше. — Она знает мужа получше, чем все мы, и твердо верит, что он скоро снова будет здоров.
— Вчера за него молился весь приход…
— Ну вот видишь, Дик. Теперь-то он быстро пойдет на поправку.
Всякий раз отъезд из Лондона дарил труппе новые надежды и печаль расставания. Актеры прощались — кто с женами и детьми, кто с возлюбленными и друзьями. В то утро настроение в труппе было особым. Они ехали в Эссекс всего на десять дней, потому расставание с близкими было не таким тягостным, однако место любопытства и восторга ожидания, обычных перед гастролями, сейчас занимало уныние и отчаяние. Всех терзали опасения, что шансы на триумф истаяли еще до того, как они тронулись в путь. Лишь один человек мог еще сильнее испортить настроение, и он не заставил себя ждать. На порог, словно оказывая путникам одолжение, вышел Александр Марвуд, во взгляде которого чудесным образом мешались лесть и презрение. Владелец постоялого двора, столько раз норовивший выставить труппу вон, сейчас обрушился на нее с попреками за то, что его бросают, лишая доходов.
— Я заслуживаю лучшего! — голосил он. — Чего такого в этом Эссексе, чего нет у меня?
— Хорошее пиво! — крикнул Илайес. — И приличная публика.
Актеры встретили перепалку приглушенным смехом. Трактирщик довольно часто становился для них объектом едких насмешек, однако сейчас от одного его вида все затосковали пуще прежнего. Марвуд казался символом горестей, предвестником грядущих неудач.
Николас решил, что настала пора двинуться в путь: Марвуда прочь не прогонишь, но нужно разогнать черную тоску, охватившую людей. Убедившись, что пассажиры удобно устроились в телеге, а груз надежно закреплен, Николас взобрался на облучок и тронул поводья. Два сытых битюга двинулись вперед. Телега загрохотала по двору, остальные актеры полезли в седла. И тут раздался звук, заставивший всех застыть на месте. Это был приближающийся цокот копыт. Во двор легким галопом влетела лошадь, и высившийся в седле Лоуренс Фаэторн отсалютовал изумленным людям:
— Ну что, негодяи? Думали уехать без меня?!
Николас смог переговорить с Лоуренсом наедине, только когда труппа остановилась в придорожном трактире в нескольких милях от Лондона. Всю дорогу до этого Фаэторн старался приободрить актеров, с азартом рассказывая, какой успех их ждет, и со смехом отвергая предположения о том, что он серьезно болен. Ученики клялись, что, когда они выходили из дома, Фаэторн лежал в постели недвижим, однако сейчас Лоуренс был свеж и полон сил и даже заявил, что припадок, случившийся с ним в церкви, на самом деле был своего рода протестом против скучнейшей проповеди. Все мало-помалу успокоились, довольные, что Фаэторн снова в строю. Когда же труппа остановилась на привал. Фаэторн был в таком хорошем настроении, что даже оплатил еду и выпивку для всех.
И только лишь Николасу Брейсвеллу Лоуренс поведал правду.
— Спасибо, Ник, что вчера вечером так быстро пришел, — сердечно поблагодарил он. — И прости, что я так быстро заснул: сил больше не было.
— Я сильно перепугался, — признался Николас. — Это так на тебя не похоже.
— Знаю, знаю. Гуляю до упаду. Вот только вчера все вышло иначе. Мне хотелось свернуться калачиком и заснуть на целый месяц.
— Почему?
— Именно об этом я и хочу поговорить с тобой.
Они сидели за столом в темном углу. Со стороны Фаэторн казался обычным весельчаком, присевшим обсудить с приятелем кое-какие дела. Для большей убедительности Лоуренс бурно жестикулировал и время от времени разражался смехом. Однако разговор был не из веселых.
— Мне страшно, Ник. Очень страшно, — признался он. — Видишь, что со мной происходит?
— Ну да, вижу, — кивнул Ник. — Еще одно чудесное выздоровление.
— Но что это было? Доктор Уитроу и понятия не имеет, что за хворь одолела меня на этот раз. Да и откуда у меня взялась лихорадка на прошлой неделе, он тоже толком не объяснил. А вчера от него проку было как с козла молока.
— Он дал тебе сонного порошка.
— Он лишь заставил забыть о боли на какое-то время. Когда я в первый раз проснулся, чувствовал, что по-прежнему очень болен.
— Так как же ты выздоровел?
— Сам не знаю. Болезнь просто вдруг ушла, словно ее никогда и не было. Марджери хотела, чтобы я еще отлежался, но я знал, как волнуются остальные, и не стал ждать. Труппу надо было приободрить, — оглянувшись по сторонам, он одарил всех улыбкой, — что я, собственно, и сделал. — Он снова повернулся к Николасу: — Ты знаешь, кто за всем этим стоит?
— Кто?
— Эгидиус Пай.
— Вздор!
— Николас, ты хоть раз в жизни видел человека здоровее меня?
— Да вроде нет.
— Ты когда-нибудь видел человека, который любит театр столь же искренне, что и я?
— Точно нет. И вряд ли увижу.
— Так и что же со мной вчера случилось? И почему я на той неделе свалился с лихорадкой? Все это неспроста, Ник. — И, наклонившись к суфлеру, Фаэторн прошептал: — Колдовство это все.
— Не думал, что ты в него веришь.
— А я и не верил, пока не заболел, — признался Лоуренс. — Да вот теперь пришлось. Вспомни «Ведьму из Колчестера».
— Лоуренс, это только пьеса.
— А по мне так она больше похожа на пророчество. Вспомни, что происходит с лордом Мэлэди, когда враги решают сжить его со света.
— Они наводят порчу… — начал Николас и замолчал, пораженный.
— Ну, продолжай.
— Они наводят порчу, и у лорда Мэлэди начинается сильная лихорадка.
— Точно такая же, как и у меня.
— Потом, когда он выздоравливает, — Николас напряженно вспоминал сюжет, — он снова переходит дорогу сэру Родерику Лоулесу и опять оказывается в постели, с еще более тяжелой хворобой.
— Точно так же, как и я.
— Но какая здесь связь? — не понимал Николас. — «Ведьма из Колчестера» — всего-навсего набор слов на пергаменте.
— Точно так же, как и заклинание.
— Ох, все-таки я думаю, что случившееся — не более чем совпадение.
— Хотелось бы и мне так считать, — вздохнул Фаэторн. — Но не получается. Все, что происходит с лордом Мэлэди, потом повторяется со мной. Боюсь, не было бы хуже. Помнишь сцену, когда мой герой теряет голос?
— Так ведь это для смеха.
— Это на сцене для смеха, а в жизни потеря голоса обернется для меня сущей катастрофой. Это мне Пай мстит, — мрачно заключил Лоуренс. — Я его не пустил на репетиции, и он решил наслать на меня порчу.
— Что за ерунду ты городишь? Пай только и мечтает, чтобы пьесу поставили поскорее. Зачем же ему наводить порчу на актера, который играет лорда Мэлэди, творящего правосудие? Нет, — решительно помотал головой Николас. — Сочинитель вне подозрений. Он добрый, хороший и мягкий человек.
— И интересуется колдовством.
— Да, вот тут ты прав…
— Так вот, я считаю, что добрый, хороший и мягкий Эгидиус Пай обладает силами, над которыми сам не властен. И вот когда адвокат писал пьесу, он, сам того не ведая, сочинил заклятия, главной мишенью которых стал я. И самое страшное ждет меня впереди.
— Если ты так обеспокоен, почему не отдашь роль другому? Вон, например, Оуэну. Играет он не так зажигательно, как ты, но в роли лорда Мэлэди будет смотреться весьма недурно.
— Нет уж, — решительно произнес Фаэторн. — Я не отступлюсь. В любом случае я слишком люблю Оуэна, чтобы отдать ему это роль, а вместе с ней и все болезни, уготованные лорду Мэлэди. Ник, я прошу тебя только об одном: не спускай с меня глаз. Если со мной что-нибудь случится, не зови доктора — просто загляни в пьесу. Там ты найдешь доказательство моих слов.
Исаак Апчард приметил труппу издали. Спешно развернув лошадь, он пустил ее галопом к тому месту, где его ждал Реджинальд Орр. Оба борца за нравственность переоблачились в неброские камзолы и штаны. Орр, опиравшийся на топор, тяжело дышал.
— Едут, — выдохнул Апчард.
— За дело, Исаак. Я уже почти закончил.
Апчард спешился и взял у Реджинальда топор, а Орр, взяв лошадей под уздцы, повел их в подлесок. Молодой человек, поудобнее перехватив топор, со всей решительностью вогнал его в подрубленное дерево, которое и без того было готово упасть. Во все стороны полетели щепки, раздался громкий треск. Дерево покачнулось и с шумом повалилось, перегородив тракт. Теперь по дороге нельзя было проехать никому. Сделав дело, злоумышленники удалились в подлесок и спрятались. Дорога великолепно просматривалась из укрытия. Под ногами у Орра и Апчарда лежали заранее заготовленные вязанки соломы.
Прошло некоторое время, прежде чем кавалькада добралась до изгиба дороги, где тракт шел под небольшой уклон. Впереди ехала телега, которой правил Николас Брейсвелл, а остальные скакали позади по двое. Конных возглавлял Лоуренс Фаэторн. Актеры беззаботно болтали, не подозревая, что впереди их ждет засада. Только когда труппа проехала изгиб дороги, комедианты увидели, что путь им преграждает поваленное дерево. Николас изо всех сил натянул поводья, пытаясь остановить лошадей, но было слишком поздно. Они попали в ловушку. Яма, которую Орр и Апчард выдолбили в промерзшей земле, была прикрыта ветками, и одно из колес, прокатившись по ним, ухнуло в пустоту. Телега рывком накренилась, высыпав на дорогу половину скарба и пассажиров. Ученики кричали от страха и боли, но Николас не мог прийти к ним на помощь: он изо всех сил старался совладать с ржущими, хрипящими лошадьми.
Однако злоключения «Уэстфилдских комедиантов» на этом не кончились: из подлеска выскочили двое с вилами наперерез и принялись швырять в путников снопы горящей соломы. Казалось, с неба на актеров обрушился огненный дождь. Ликующие пуритане поскакали прочь, довольные проделанной работой. Теперь можно не опасаться, что богомерзкие пьесы опоганят графство. «Уэстфилдские комедианты», получив достойный отпор, удерут в Лондон, поджав хвосты.
